Текст книги "Увеселительная прогулка"

Автор книги: Вальтер Диггельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

25 августа, 3 часа 20 минут
НА КУХНЕ У КАНТОНАЛЬНОГО ПОЛИЦЕЙСКОГО ЗИММЕНА В ЛАНГЕНТАЛЕ

– Свари ему крепкий кофе, парнишка совсем из сил выбился, – сказал Зиммен жене.

– Ты тоже будешь пить? – спросила госпожа Зиммен.

– Да. Надеюсь, тебя можно не привязывать, ты не удерешь, а?

– Можете не опасаться, – ответил Оливер.

– Ну что же, тогда давай все по порядку, я буду записывать. Значит, ты и есть тот самый Оливер Эпштейн, которого разыскивает полиция.

– Да.

– Откуда у тебя такая фамилия?

– Не знаю.

– Так ведь у него же есть родители, – вставила госпожа Зиммен.

– Твои родители что, иностранцы?

– Нет.

– И мать тоже нет?

– Насколько я знаю, нет.

– Родители у тебя богатые?

– Мой отец очень много зарабатывает.

– Да уж конечно, немало надо зарабатывать, чтобы разжиться на моторную лодку.

– У нас еще и две машины, – сказал Оливер.

– Может быть, тебя наконец переведут в город, – заметила госпожа Зиммен.

– Почему? – спросил муж.

– Теперь ты им доказал, какой ты молодец.

– Это верно. Видишь, а ты все твердила, иди, мол, спать, уж сюда-то он наверняка не забредет.

– Вот кофе… Они приедут за ним сюда?

– Я еще не сообщил, что он у меня.

– Почему?

– Сначала я должен его допросить, составить протокол, признание должно быть зафиксировано.

– Ты прав. Если хочешь, я буду печатать на машинке.

– Давай, давай. Ты печатаешь быстрее меня.

– Я сейчас вернусь.

– Ладно. Скажи, Эпштейн, как ты оказался в этих местах?

– Сегодня вечером я выехал из Лозанны, доехал до Берна, там я передумал и решил в Цюрих не ехать. Я вышел в Берне и пересел в другой поезд, а тот довез меня только до Лангенталя. Тогда я пошел пешком…

– Куда ты направлялся?

– Сам не знаю. Надеялся, что-нибудь уж я придумаю.

– Вот тут ты дал маху, не сообразил, что полиция уже охотится за тобой по всей стране.

– Да я знал. Это напечатали во всех газетах. И по радио тоже передавали.

– Почему сперва ты удрал в Лозанну?

– Я думал, что смогу там спрятаться.

– А почему смылся оттуда?

– Боялся, что Ирэн меня выдаст.

– Кто такая Ирэн?

– Этого бы я не хотел говорить.

– Но тебе придется сказать.

– Нет, я не скажу.

– Ну, мы все равно выясним.

– Может быть.

– А где сейчас девчонка?

– Какая девчонка?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

– Полиция ведь не нашла труп.

– Значит, ты признаешь?

– Что?

– Что девчонка убита?

– Я это допускаю.

– Ты ее убил?

Оливер молчал.

– В таких случаях лучше всего сознаться сразу. За это смягчают наказание.

– Я не боюсь тюрьмы.

– За убийство полагается каторжная тюрьма.

– Но не в его возрасте, – вставила госпожа Зиммен.

– Не знаю, не знаю…

– А что я, по-вашему, сделал с девчонкой?

– Ты ее трахнул?

– Не выражайся, – вмешалась госпожа Зиммен.

– Ладно, не буду. Ты с ней занимался любовью, с девчонкой-то?

– Где? – спросил Оливер.

– Лодка у вас большая? – продолжал задавать вопросы Зиммен.

– Почему бы он стал это делать, ведь ему всего шестнадцать лет, – заметила госпожа Зиммен.

– Я начал в четырнадцать, – сказал Зиммен.

– Я тоже, – откликнулся Оливер.

– Так, значит, ты с ней спал в лодке или еще где?

– Я с ней бывал много раз.

– Раньше, что ли?

– Да, да, раньше. А в тот вечер мы с ней занимались этим в лодке, после – еще раз в домике, всего три раза.

– Ну и здоров ты врать. Три раза за один вечер.

– Вы мне не верите?

– Почему. В твои годы и я мог пять, а то и семь раз за ночь.

– Вот видите!

– Жена, ты все записала?

– Слово в слово.

– Ты ведь знаешь, такова инструкция: ты должна слово в слово записывать, что я спрашиваю и что он отвечает, особенно, что он отвечает.

– Я так и делаю.

– Значит, еще раз: ты занимался этим с девчонкой три раза. А потом ты что сделал?

– Что я мог сделать?

– Этого я не знаю. Я своих подружек не убивал.

– А у вас никогда не было желания убить женщину?

– Желание-то было. Но я бы никогда не смог.

– Это только так кажется.

– Итак, что ты сделал потом?

Оливер молчал.

– Говори!

– Я ее… задушил.

– Ты записала: «Я ее задушил»?

– Да, – ответила госпожа Зиммен.

– Пожалуй, хватит. Он признался, а это главное. Стоит лишь умело взяться, и эти молодчики раскалываются, – сказал полицейский Зиммен.

– Но скажи бога ради, почему ты это сделал? – спросила госпожа Зиммен.

– Она сказала, ты ни черта не умеешь, скорей бы ночь, тогда я смогу лечь в постель с настоящим, взрослым мужчиной, а я ответил, настоящий мужчина долго тебя будет ждать…

– Этого она, конечно, не должна была говорить, – заявил Зиммен.

– За одно это взять и убить?! – возмутилась госпожа Зиммен.

– Я не хотел ее убивать. Я только хотел ее проучить. Я ведь гораздо позже заметил, что она мертвая. Когда я увидел, что она без сознания, я связал ей руки и ноги, засунул в рот носовой платок и поехал один в лодке.

– Ты, однако, хладнокровный, – заметил Зиммен.

– Мне все нипочем. Рут вообще была шлюха. Все бабы шлюхи.

– Что ты говоришь! – госпожа Зиммен всплеснула руками. – Как тебе не стыдно? Ты и о своей матери так скажешь?

– Почему бы нет?

– Ну и черт сидит в тебе! – возмутилась госпожа Зиммен.

– Ты лучше не рассуждай, а записывай, – сказал Зиммен жене.

– Я и записываю, слово в слово.

– А потом, значит, ты вернулся и увидел, что она мертвая?

– Да.

– И тогда ты привязал к трупу камень и бросил его в озеро?

– Откуда вы знаете? – спросил Оливер.

– Во всяком случае, я на твоем месте поступил бы так.

– А вы бы бросили труп прямо возле пристани?

– Ты что, спятил? Надо прежде смекнуть, где озеро всего глубже, подплыть туда на лодке и там опустить тело. Ты ведь так и сделал. Потому ее и не могут найти.

– Конечно, у меня хватило ума на это.

– Но какого же черта ты не спрятал туфли?

– Забыл.

– Не заметил их, что ли?

– Я так устал и так рад был, что все уже кончено. Туфель я просто не заметил.

– А что я всегда говорю: каждый преступник делает какую-нибудь ошибку. Если б не туфли – им бы до тебя не добраться.

– Ах, – сказал Оливер, – не так уж это страшно Папа сумеет найти хорошего адвоката.

– Деньги ведь у него есть, – вставила госпожа Зиммен.

– Тут деньги не больно-то помогут, – сказал полицейский Зиммен. – Вот теперь я могу и позвонить, только ты еще должен это подписать, а потом лежи себе, пока они не приедут. Но я все же надену тебе наручники, иначе все пойдет прахом…

25 августа, 14 часов 20 минут
КАБИНЕТ ШЕФА УГОЛОВНОЙ ПОЛИЦИИ

– Ставлю вас в известность, господин Эпштейн, что, позволив вам это, я нарушил установленный порядок, – заявил шеф уголовной полиции.

– Я не имел права читать протокол допроса?

– Вы могли бы его читать только с разрешения прокурора по делам несовершеннолетних. Но мне нужна ваша помощь.

– У меня просто в голове не укладывается, – сказал Эпштейн.

– Случилась еще одна неприятная вещь. Странно, что вам это до сих пор неизвестно.

– Что именно?

– Вы сегодня еще не были в редакции?

– Нет, я проспал, я сегодня лег только под утро.

– Бернская полиция передала прессе признание вашего сына.

– Не может быть!

– Мы сейчас этим занимаемся. Нам кажется, что полицейский Зиммен несколько превысил свои полномочия.

– У меня нет слов.

– Я вам глубоко сочувствую. У меня у самого четырнадцатилетний сын.

– Могу я увидеть Оливера?

– К сожалению, это пока невозможно. Так много я на себя взять не могу.

– Может, и лучше ему пока со мной не видеться.

– Оливер в хороших условиях. Я хочу сказать, что у нас есть особые камеры для несовершеннолетних – вполне благоустроенные. Все в светлых тонах, настоящие кровати, умывальник, туалет… У него есть и книги, но сейчас он будет спать, врач дал ему снотворное, чтобы он отдохнул и успокоился.

– Я не верю ни одному слову Оливера, – сказал Эпштейн.

– Ни одному слову, – это, пожалуй, преувеличение, – возразил шеф уголовной полиции, – что-то у него с девушкой все-таки было, весь вопрос теперь в том, что он действительно сделал.

– О девушке по-прежнему ни слуху, ни духу?

– Найдены только туфли.

– Если то, что показал Оливер, окажется правдой, напрашивается мысль, что мальчик болен.

– Его при всех обстоятельствах подвергнут психиатрической экспертизе. Скажите, пожалуйста, вам что-нибудь известно о… ну, скажем, о личной жизни вашего сына?

– Я бы сказал, он вполне осведомлен в вопросах секса и не только в физиологическом или биологическом смысле.

– Оливер уже бывал близок с женщинами?

– С женщинами? Скорее, с девчонками. Но думаю, до настоящей близости дело не дошло…

– Могу я поговорить и с вашей женой?

– Конечно, можете.

– Мне искренне жаль вас и вашу супругу, потому что публика, пресса – это неизбежно – начнет копаться теперь в вашей семейной жизни… Вы должны быть готовы ко всевозможным неприятностям…

– Да, я готов.

– Как себя чувствует ваша жена?

– Сейчас она в постели, спит, врач сделал ей какой-то укол.

– Значит, вы полагаете, что Оливеру еще не случалось иметь дело с женщинами – то есть со своими сверстницами?

– Я просто ничего об этом не знаю.

– Сыновья, конечно, редко рассказывают о таких вещах.

– Я всегда надеялся, что со мной он будет делиться. И я всегда ему говорил, что, если у него заведется подружка, он может без стеснения привести ее домой и остаться с ней наедине у себя в комнате.

– А какие отношения у вашего сына с матерью?

– Довольно сложные. Но я не все знаю. Жена со мной об этом не говорит, Оливер тоже.

– В мою задачу, разумеется, не входит допрашивать вас об этом. Это дело следователя, скорее, даже психиатра. Я только хотел услышать от вас, есть ли у Оливера склонность к сочинению небылиц, любит ли он рисоваться и бывает ли агрессивен по отношению к девушкам, к женщинам, например к собственной матери?

– Я не хочу скрывать от вас… Моя жена намерена уйти от меня. То есть она действительно уходит. Появился другой. Наша жизнь с женой не всегда шла гладко…

– Значит, Оливер мог…

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Да, ему могло прийти в голову… Это возможно… не исключено… Но, как я уже говорил, тогда это болезнь.

– Я не хочу вас больше мучить, – заявил шеф. – Сегодня вечером я сам допрошу Оливера. К сожалению, я не смогу сделать это с глазу на глаз. Будет присутствовать прокурор по делам несовершеннолетних, он этого требует, и я не вправе чинить ему препятствия. А этого человека я знаю слишком мало…

– Я вам очень благодарен, – сказал Эпштейн.

25 августа, 16 часов
КАБИНЕТ ЭПШТЕЙНА

– Уважаемые дамы и господа! – сказал Эпштейн. – Вам известно, что произошло, и нет надобности что-либо объяснять. Вы знаете также, что я уволил Зайлера без предупреждения. Я лишь считаю своим долгом заявить, что не намерен слагать с себя полномочия, другими словами – я остаюсь главным редактором. Этот вопрос уже согласован с издателем. Кроме того, я прошу господина Кремера взять на себя освещение дела Оливера Эпштейна, хотя оно и не имеет отношения к вопросам культуры. Я прошу господина Кремера освещать это дело в нашей газете так, как он сочтет нужным, Вмешиваться я не буду. А молчать мы не можем, я не могу… У вас есть вопросы, господин Кремер?

– Я не могу и не хочу отклонять вашу просьбу, во я хотел бы, чтобы вы признали здесь, перед всеми: «Миттагблатт» в значительной степени причастен к тому, что это дело получило такой ход, и вы лично тоже причастны, поскольку именно вы назначили Зайлера своим заместителем.

– Да, – ответил Эпштейн. – Вы точно определили причины и следствия. Я в значительной степени причастен.

25 августа, 17 часов
КАБИНЕТ ШЕФА УГОЛОВНОЙ ПОЛИЦИИ

– Ты все прочитал, Оливер? – спросил шеф.

– Да, – ответил Оливер.

– И что ты теперь нам скажешь? – спросил Лутц, прокурор по делам несовершеннолетних.

– Вы о чем?

– Показания, которые ты только что прочел, ты давал поздно ночью, после изнурительного бегства из Лозанны.

– Кто, собственно, послал тебя в Лозанну? – спросил шеф.

– Что значит «послал»?

– Скажи-ка нам теперь правду! – приказал шеф.

– А я только правду и говорю, – ответил Оливер.

– Так кто послал тебя в Лозанну?

– Никто.

– Это правда? – спросил Лутц.

– Конечно.

– У меня другие сведения, – сказал шеф.

– А какие?

– Мне известно, что в Лозанну тебя послал один человек.

– Но вам неизвестно кто?

– Твоя мать?

– Ну, эта!

– Что ты имеешь против своей матери? – спросил шеф.

– Будь я на месте папы…

– Говори откровенно, Оливер. Кстати, если ты хочешь кофе, чаю или шоколаду…

– Спасибо, я ничего не хочу.

– В девять часов ты получишь ужин, – сказал Лутц.

– Итак, что бы ты сделал, будь ты на месте папы?

– Ах, ничего…

– Значит, это не мама тебя туда послала?

– Нет.

– Но и не папа, поскольку он был тогда в Париже.

– Я просто сам взял и поехал в Лозанну, к Ирэн, улица Шандьен, тридцать один.

– При аресте у тебя оказалось триста пятьдесят франков. Откуда у тебя эти деньги?

– У меня вообще водятся деньги.

– Такие большие? – спросил Лутц.

– Почему у меня не может быть таких денег?

– Не надо так сразу обижаться, Оливер, – сказал шеф. – Пойми, это ведь необычно, чтобы парень твоих лет имел в кармане столько денег.

– Я и сам необычный парень.

– Ты и ведешь себя так, будто ты много старше? – спросил Лутц.

– Во всяком случае, взрослым уж меня не обдурить.

– Разве у тебя сложилось впечатление, что взрослые хотят тебя обдурить? – спросил шеф.

– Они всегда стараются обдурить нас, молодежь.

– Объясни толком, что ты хочешь сказать, – попросил Лутц.

– Двадцать девятого июня я тоже участвовал.

– Участвовал – в чем? – спросил шеф.

– В демонстрации. Я бросал камни и даже попал в одного полицейского. Мне кажется, он был тяжело ранен.

– А против чего была эта демонстрация? – спросил шеф.

– Против взрослых, против полиции, против политики.

– Но ведь лично тебе живется хорошо, – заметил Лутц. – Твой отец много зарабатывает, ты живешь с родителями в прекрасном доме, у тебя масса денег.

– Эти деньги я заработал, – ответил Оливер.

– Ах вот как, – удивился шеф, – ты их заработал. Где же ты их заработал?

– У папы в газете.

– Какую же работу ты делал для «Миттагблатта»? – спросил шеф.

– Я им все рассказал про Рут Кауц.

– Ах, значит, ты все рассказал про Рут Кауц! А кому именно?

– Да Зайлеру. А он из этого сделал очерк.

– И за это он дал тебе денег? – спросил Лутц.

– Я ведь не дурак, я же знаю, сколько в газете платят за такие статьи.

– Это папа тебе сказал, сколько должны платить за такие статьи, то есть сколько можно за них получить?

– Конечно, папа.

– А папе ты тоже рассказал про Рут Кауц? – спросил шеф.

– Папа таких историй не любит.

– Тем не менее он главный редактор? – спросил Лутц.

– Папа знает, что делает.

– Никто здесь не скажет худого слова о твоем отце, – сказал шеф. – Я думаю, господин прокурор хотел только обратить твое внимание на это противоречие.

– Вот именно, – подтвердил Лутц.

– Но послушай-ка, Оливер, раз ты так хорошо знал, за какими происшествиями охотится газета, уж не присочинил ли ты кое-что?

– Я не враль!

– Пойми, Оливер, когда люди рассказывают о каких-либо происшествиях, случается, что одно они забывают, другое преувеличивают или выхватывают что-то, что им кажется наиболее важным… Рассказы, Оливер, остаются рассказами.

– О Рут Кауц я рассказал только то, что знаю.

– Хорошо. Пусть так. Тогда другой вопрос: теперь ты уверяешь, что задушил эту девушку. С какой же стати ты рассказывал о ней в редакции, ведь в конечном счете все это оборачивается против тебя. Если верить всему тому, что ты наговорил о Рут, то волей-неволей приходишь к мысли – ты ее сильно ненавидел. Так что все это тебя же и уличает.

– Я не вру, как…

– Как кто? – спросил Лутц.

– Как взрослые.

– Если уж ты такой правдолюб, ты должен был сразу же прийти к нам. Ты ведь слышал, что девушка пропала. Почему ты не пришел прямо к нам?

– Не знаю.

– Ты боялся? – спросил Лутц.

– Не знаю.

– Я вполне могу допустить, что ты боялся, но тогда позволь тебя спросить, почему ты не спрятал туфли? Не будь этих туфель, мы бы, наверно, еще долго ходили вокруг да около. Так почему же ты не устранил эту улику?

– Я забыл про туфли.

– Ты читал вчерашний номер «Миттагблатта»?

– Да.

– То, что написал Зайлер?

– Да.

– Это ты сообщил ему, что Рут часто ходила босиком?

– Но это правда.

– Да, – сказал шеф, – правда, мать девушки тоже подтвердила это. Когда ты успел рассказать Зайлеру то, что он опубликовал во вчерашнем номере?

– После того, как я узнал, что меня ищет полиция.

– Ты побывал в редакции?

– Почему вы думаете?

– Кто тебе сообщил, что тебя ищет полиция?

– Никто.

– На каком вокзале ты сел в поезд, чтобы ехать в Лозанну?

– На Главном.

– А тебе известно, что с двенадцати часов дня все вокзалы были взяты под строжайший контроль и у тебя не было ни малейшей возможности проскочить? Так где ты сел в поезд?

– Этого я не скажу.

– От кого ты узнал, что тебя ищет полиция?

– Ни от кого.

– Но ведь ты беседовал с Зайлером?

– Да, я звонил ему из Лозанны.

– Почему Зайлеру ты сказал, что Рут убежала босиком, а нам говоришь, что забыл про туфли?

– Про туфли я неожиданно вспомнил за обедом.

– Почему ты не пришел к нам? Ты все время твердишь, что хочешь говорить только правду. Взрослых ты упрекаешь в том, что они изолгались – к сожалению, о многих это действительно можно сказать, – а сам удрал в Лозанну?

– Я не знаю. Мне вдруг стало страшно, и папы не было дома…

– С мамой у тебя нет контакта? – спросил Лутц.

– Мама не хотела, чтобы я появился на свет.

– Откуда тебе это так хорошо известно?

– Мне все известно.

– Все – о твоих родителях? – спросил Лутц.

– Да, – ответил Оливер.

– А откуда тебе это известно? – спросил шеф.

– Я прочел все письма.

– Какие письма?

– Папа всегда оставляет себе копии писем, которые он пишет. Маме он написал много писем.

– Когда мама уезжала отдыхать?

– Нет. Даже когда мы были все вместе. Но один раз мама нас бросила, и тогда папа стал ей писать. Вот в одном из этих писем все так прямо и сказано.

– Что там так прямо и сказано? – спросил Лутц.

– Все.

– А что именно, ты не помнишь? – настаивал Лутц.

– Мама не хотела, чтобы я родился, и из-за меня она…

– Довольно, Оливер, ты не обязан все нам рассказывать, – сказал шеф, но Лутц возразил:

– Если бы мы узнали, что тебе известно, это могло бы помочь следствию.

– Из-за меня мама не хотела больше жить с папой, зато она путалась с сотней других! – выкрикнул Оливер.

– Плачь, Оливер, не стесняйся, у тебя для этого есть причины.

– Я и не думаю плакать, – сказал Оливер. – Я ненавижу свою мать. Пусть хоть умрет – мне не жалко.

– Почему ты поехал в Лозанну? – спросил шеф.

– Я хотел спрятаться, пока не вернется папа.

– Это Зайлер отправил тебя в Лозанну?

– Очень мне нужен этот психованный Зайлер.

– Ну, хорошо. Значит, ты сам решил ехать в Лозанну, а про туфли случайно вспомнил за обедом?

– Совершенно верно.

– Тогда пойдем дальше. Кстати, если хочешь кофе или еще чего-нибудь…

– Нет, я ничего не хочу, большое спасибо, – поблагодарил Оливер.

– Когда ты познакомился с Рут Кауц? – спросил шеф.

– Точно не помню. Может, год, а может, и полтора года назад.

– А где?

– У Караяна, то есть, извините, у Герберта. Родители Герберта уехали на субботу и воскресенье и разрешили ему устроить вечеринку.

– Чем вы занимаетесь на таких вечеринках? – спросил Лутц.

– У родителей Герберта есть стереофонический проигрыватель. Слушаем пластинки, танцуем, пьем, флиртуем и тому подобное.

– Что вы пьете?

– Кока-колу, виски.

– Виски?

– Еще ром-колу.

– Спиртные напитки?

– Естественно!

– Ты находишь это естественным? – спросил Лутц.

– А вы не находите?

– Послушай, Оливер, здесь мы задаем вопросы. А твое дело – отвечать, – отчеканил Лутц. – Значит, ты и твои друзья считаете, что пить виски – естественно?

– Да.

– И кроме того, вы танцуете?

– Да.

– И больше ничего?

– Девчонки флиртуют с ребятами, и наоборот.

– И больше ничего не происходит? – нажимал Лутц.

– Все, что полагается.

– А что полагается?

– Если двое захотят, то они занимаются…

– Чем занимаются?

– Любовью.

– То есть они вступают в половые сношения?

– Мы говорим только «занимаются любовью». Или просто «занимаются».

– В шестнадцать лет? – спросил Лутц.

– Ну, господин Лутц, – вмешался шеф, – мы с вами давно знаем, что нынешняя молодежь не так скована, как были мы когда-то. Значит, ты познакомился с Рут Кауц на той вечеринке?

– Да.

– И у вас тогда же возникли интимные отношения? – спросил шеф. – Теперь ты уже этого не помнишь?

– Почему же, помню, – ответил Оливер. – Мы занимались этим в коридоре.

– И с тех пор у вас пошла любовь? – спросил шеф.

– Да что вы, – возразил Оливер, – теперь так не бывает. Подвернется случай – можно еще раз. А не с этой, так с другой.

– Выходит, о более или менее прочной связи между тобой и Рут Кауц говорить не приходится? – спросил шеф.

– Нет.

– Но ты с ней после этого еще встречался?

– Виделись почти каждый день.

– А что было семнадцатого августа? Когда и где вы условились встретиться?

– Точно по дням я не помню.

– Расскажи, что ты помнишь.

– Мне кажется, это было в позапрошлую субботу. Мои родители уехали, и я позвал Рут к себе, а она сказала, нет, она должна быть дома. И вообще, на что я ей сдался и так далее. Тогда я предложил, давай в первый же день, когда у нас рано кончатся уроки, покатаемся на моторке, ты можешь попробовать встать на водные лыжи. Тут она сказала: ладно, давай.

– Когда и где вы встретились в тот день?

– На вокзале в Тифенбруннене. Это конечная станция. Оттуда пешком дошли до Цолликона. Вы же знаете, где находится наш домик.

– В котором часу это было?

– Я не смотрел на часы, мы просто уговорились, что после обеда поедем в Тифенбруннен и будем там друг друга ждать.

– Потом вы пошли пешком в Цолликон, где у вас лодка?

– Да.

– А потом? Расскажи по порядку, что вы делали. Неужели я должен вытягивать из тебя каждое слово?

– А как вы себе представляете, что мы делали?

– Я никак себе не представляю, и вообще я ничего не знаю, меня там не было, поэтому ты должен мне все рассказать, – потребовал шеф.

– Значит, мы пошли в домик, разделись…

– В одном помещении? – спросил Лутц.

– Я раздел ее, а она – меня.

– Продолжай, – сказал шеф.

– Потом мы делали это…

– Где? – спросил Лутц.

– На надувном матраце.

– Мы проведем следственный эксперимент, и ты нам все покажешь.

– Продолжай, пожалуйста, – сказал шеф.

– Потом я спустил на воду лодку, и мы поехали на Верхнее озеро, я там знаю бухточку, где удобно встать на водные лыжи. Значит, мы поехали туда, и я показал Рут, как надо кататься. Примерно через час нам это надоело, и мы поехали обратно на Нижнее озеро, там мы купались, прямо с лодки, накупались всласть, но купанье меня очень возбудило, и мы тогда опять…

– Посреди озера, в лодке? – перебил Лутц.

– Да. В лодке ведь есть каюта. Вы разве не видели нашу лодку?

– Я еще увижу ее, а ты покажешь нам, как все это было.

– Дальше что? – спросил шеф.

– Рут была тоже ужасно возбуждена, и мы занимались любовью, а потом она сказала: поехали обратно к домику, я хочу есть. Рут знала, что там у нас на кухне всегда есть какая-нибудь еда и напитки. Тогда мы поехали обратно, поели и выпили немного, а потом лежали на террасе, у самого озера, на надувном матраце…

– А когда ты убил Рут? – спросил Лутц.

– Когда я что? – переспросил Оливер.

– Когда случилось самое страшное? – повторил Лутц.

– Подумай хорошенько, прежде чем отвечать, – предупредил шеф.

– Я сейчас уже толком не помню. Вдруг Рут сказала, мне пора домой, и стала одеваться. А когда она оделась, я опять дико захотел ее, но она ни в какую, сопротивлялась, как черт, и я еще больше озверел. И тут она мне выдала, ты, мол, мне вообще ни к чему, я пошла с тобой только из-за того, что ты богатый, гони-ка деньги, иначе я все расскажу моему отцу, тебе не поздоровится.

– Ну, а потом, потом? – настаивал Лутц.

– Я теперь уже не помню. Потом смотрю, а она мертвая.

Пауза.

– Когда началась ссора, вы лежали на земле? – спросил шеф.

– Я уже не помню.

– Это же было совсем недавно, – заметил Лутц.

– Я тут же начисто забыл про Рут, а вспомнил, только когда все кругом о ней заговорили.

– На первом допросе ты отлично помнил все подробности, – подчеркнул Лутц.

– Да, – согласился Оливер, – вот как это было: она хотела убежать, а я потащил ее назад, я что-то ей сказал, схватил за горло, и мы повалились на пол. Рут ударилась головой о порог и умерла.

– Потеряла сознание, – поправил шеф.

– Нет, умерла, – возразил Оливер.

– Так быстро это не бывает, Оливер, – сказал шеф.

– А что ты сделал потом? – спросил Лутц.

– Да, что я сделал потом?

– Давай, давай, говори! – требовал Лутц.

– Я совершенно успокоился.

– Как это понять? – спросил Лутц.

– Я больше ее не хотел.

– Ты испугался?

– Нет, кого я мог испугаться?

– Тебе не пришло в голову сразу позвать на помощь – врача или речную полицию? Ведь ты не впервые на озере, знаешь порядок. Четыре года уже ходишь с отцом на моторке…

– Мне кажется, что я втащил Рут в лодку и поехал на Верхнее озеро, там, посреди озера, я бросил ее в воду.

– Тебе кажется или ты действительно это сделал? – спросил шеф.

– Я это сделал.

– Говоришь, посреди Верхнего озера?

– Примерно посередине.

– В котором часу это было?

– Понятия не имею. Я больше на часы не смотрел.

– А ты не помнишь, где стояло солнце?

– Нет.

– Ты задушил девушку, когда она без сознания лежала на полу? – спросил Лутц.

– Ради бога, – попросил шеф.

– Конечно, задушил. «Больше ты мне этого не скажешь!» – крикнул я и стал ее душить.

– И душил, пока она не перестала дышать? – спросил Лутц.

– Пока сердце не перестало биться.

– А ты хорошо слушал? – спросил Лутц.

– Я полагаю, нам лучше сейчас прервать, – вмешался шеф.

– Но я все же хотел бы услышать ответ на свой вопрос. Так как же, Оливер? Ты хорошо слушал?

– Я прижал ухо к ее левой груди.

– Ты обнажил ей левую грудь?

– Разумеется.

– И убедился, что Рут мертва?

– Конечно, она была мертва.

– На сегодня все, – сказал Лутц.

– Я провожу тебя в камеру, – сказал шеф, – потом тебе принесут ужин. А чтобы ты хорошо спал, я дам тебе снотворное.

– На мой взгляд, это лишние поблажки, – заметил Лутц.

– Парню надо дать возможность выспаться, – возразил шеф.

– Скажите, чтобы завтра его привели ко мне в девять часов, – сказал Лутц.