Текст книги "Увеселительная прогулка"

Автор книги: Вальтер Диггельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

20 августа, 15 часов
УЧИТЕЛЬСКАЯ ЦЮРИХСКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ГИМНАЗИИ

– Еще раз повторяю вам, господин Зайлер, что выступление «Миттагблатта» я расцениваю как большое несчастье, – сказал классный наставник доктор Якоб Зигрист.

– Вы, вероятно, вообще не одобряете газет такого рода, – ответил Зайлер.

– Нет, дело совсем не в этом. Честно говоря, так называемые бульварные газеты вызывают у меня инстинктивное отвращение. Но то вопрос воспитания, Привычек. Я воспитывался на «Тагесанцайгере» и «Нойе Цюрхер цайтунг». Однако я человек не косный. Печать тоже должна идти в ногу с прогрессом. Отвлекаясь от эмоций и руководствуясь только разумом, я вполне способен признать такую газету, как «Миттагблатт» в качестве, я бы сказал, типа, модели. Но, даже признавая подобный тип газеты, я отнюдь не обязан признавать ее идейно-политическую линию.

– Политически, – сказал Зайлер, – мы стоим влево от центра. Например, мы не поддерживаем военное вмешательство США во Вьетнаме, мы недвусмысленно осудили покушение на Руди Дучке, мы подробно освещали майские события в Париже, мы больше хотели бы видеть в Белом доме Маккарти, чем Никсона…

– О таких вопросах у нас с вами речи нет, – ответил д-р Зигрист, – мы говорим исключительно о вашей статье про исчезнувшую ученицу Рут Кауц.

– Что вам в ней не нравится?

– Что бы ни случилось с этой ученицей, это при всех вариантах трагедия. Даже если девушка еще жива, как я предполагаю, это все равно остается трагедией. Шестнадцатилетняя девочка, которая уходит от родителей… вынуждена уйти…

– Кто вам сказал, что Рут ушла от родителей? Рут пошла купаться. Нельзя же это назвать «ушла от родителей».

– Вы не разобрались, господин Зайлер, не будем больше говорить об этом. Чего вы хотите от меня?

– Вы знали Рут?

– Я знаю Рут!

– Вы хорошо ее знаете? Она хорошо учится? Какие у нее отношения с товарищами по школе, прежде всего с мальчиками?

– Рут способная девочка, пожалуй, даже незаурядная, у нее, несомненно, ярко выраженные художественные склонности. Отношения Рут с мальчиками… боже мой, ну что я, как классный наставник, могу об этом сказать? Вы же знаете, мы видим наших учеников во время занятий, в наши обязанности и в нашу практику не входит наблюдать за их личной жизнью.

– А если ученик дает вам повод к этому плохой учебой или недостойным поведением?

– Конечно, бывает, что нам, учителям, в отдельных случаях приходится беспокоиться и о личных делах наших учеников. Тогда мы, как правило, вступаем в контакт с родителями.

– Рут никогда не давала вам повода к этому?

– Нет.

– И она никогда ничем особым вас не поражала?

– Уж если на то пошло, Рут поражала меня в самом положительном смысле слова, то есть «поражала» – это, пожалуй, слишком сильно, я бы, скорее, сказал, что я время от времени радуюсь успехам этой девушки. Она отличается, если можно так выразиться, незаурядным любопытством. Почти во всем.

– Ну, а если я спрошу вас прямо, можете ли вы представить себе, что Рут проявляла такое же незаурядное любопытство в вопросах любви, секса…

– Я думаю, ее любопытство не сдержала бы никакая преграда. Но я солгал бы, сказав вам, что сделал наблюдения подобного рода.

– Таким образом, вы ничего не можете мне сообщить о Рут Кауц?

– Видите ли, психиатрическая клиника Цюрихского университета два года назад провела среди наших учениц опрос с целью выяснения их сексуальной осведомленности. Выяснилось, что семь из десяти школьниц носили с собой противозачаточные средства. Но только четыре из десяти признали, что имели уже однократные или многократные половые сношения.

– Вам, конечно, не известно, как Рут…

– Рут тогда еще не училась в нашей школе, кроме того, анкеты заполнялись на пишущей машинке и подпись была необязательна.

– Так вы считаете мои предположения неосновательными?

– Нереалистичными. Если с Рут что-нибудь и произошло, речь может идти только о несчастном случае.

– Благодарю вас за беседу, господин доктор.

20 августа, 17 часов 15 минут
КАБИНЕТ ЭПШТЕЙНА

– Это Герберт, – сказал Оливер, – мы его прозвали Караяном, это Юрг, это Ганс-Петер, а это я.

– Что будете пить, ребята, кофе или кока-колу?

– Кока-колу, – сказал Оливер.

– Я закажу для вас кока-колу, и секретарша принесет желаемое, – сказал Зайлер.

– У художника Кле, – сказал Герберт, – есть картина, она называется «Ангел приносит желаемое».

– Отец Герберта – художник-график, – пояснил Оливер.

– Он коллекционирует картины, – сказал Герберт.

– Поглядишь на вас, послушаешь, как вы разговариваете, и вполне можно дать вам не шестнадцать лет, а все девятнадцать.

– Я бы себе дал двадцать один, – заявил Оливер.

– Потому что ты очень много читаешь, – сказал Ганс-Петер.

– А что ты читаешь? – спросил Зайлер.

– Что попадет под руку. В последнее время я страшно много всего прочел по сексуальной психологии.

– Что, например?

– Например, Маргарет Мид «Жизнь на Южном море» – толстенная книжища о молодежи и сексе у дикарей. Еще я читал книжку Рейха: «Сексуальная революция».

– Откуда ты, собственно, берешь эти книги? – спросил Юрг.

– Дома у нас они валяются всюду. Мой старик покупает такие книги пачками. Он тоже еще надеется в этом разобраться.

– Тебе понятно то, что ты читаешь? – спросил Зайлер.

– Не всегда.

– Что произвело на тебя наиболее сильное впечатление?

– То, что брак и все с ним связанное – нелепость.

– Нелепость?

– Ничего хорошего из этого не получается.

– Это ты вычитал из твоих книг?

– Мужчина и женщина через некоторое время начинают друг друга ненавидеть.

– Почему? – спросил Ганс-Петер. – У моих стариков все о’кей.

– Ясно, но твои старики развлекаются на стороне. Если супруги имеют партнеров на стороне, они еще как-то ладят. А все, кто боится жить такой двойной жизнью, или те, кто живет, а потом мучается угрызениями совести, – те начинают друг друга ненавидеть.

– Ты, похоже, чертовски много знаешь, – сказал Зайлер.

– Да что вы, я ведь только читал об этом.

– Но сам ты в это не веришь?

– Нет, отчего же, я думаю, Рейх прав.

– Почему ты так думаешь?

– У меня есть глаза, а случалось иногда и навострить уши.

– Дома? – спросил Зайлер.

– Я этого не говорил, – ответил Оливер.

– Ну ладно. Вы, наверно, все знаете от Оливера, зачем мы здесь собрались?

– Из-за Рут Кауц, – сказал Юрг.

– Верно. И я бы хотел услышать от вас только одно: что вы думаете об этой девушке? Вы ведь все ее знаете?

– Она уже имела дело со всеми, – ответил Оливер.

– Ерунда, – сказал Ганс-Петер, – я с ней только три раза был в кино, и больше ничего.

– Почему больше ничего? – спросил Зайлер.

– Да я был бы не прочь, – ответил Ганс-Петер, – но только не в такой гнусной обстановке.

– Что значит «гнусная обстановка»?

– Ну, ни комнаты, ни койки… просто в парке, в лесу или в погребе… Нет, я так не могу.

– Твои родители не разрешили бы тебе привести домой девушку?

– Вы еще спрашиваете!

Юрг сказал:

– Сначала тебя просвещают. Это когда ты и сам уже все знаешь. Потом тебе говорят громкие слова о свободной любви, о естественных инстинктах, а как только эти инстинкты заявят о себе, начинается другая песня: подожди, мол, пока ты станешь жить отдельно.

– Подожди, пока тебе не исполнится двадцать, – сказал Оливер. – А когда почтенный папаша наклюкается, он начинает резвиться и говорит своему восемнадцатилетнему сынку: «Знаешь, в твои годы я не терялся, да и ты у меня парень не промах!» Вот так.

– Твой отец тоже такой?

– Этого я не говорил, – возразил Оливер.

– Ты действительно страдаешь от неутоленного полового влечения?

– Какой-нибудь выход всегда найдется, – ответил Оливер.

– Может быть, ты выразишься яснее?

– Проще всего с замужними женщинами.

– Ну а со сверстницами? – спросил Зайлер.

– С большинством просто. Но, как вы уже слышали, в лесу или в погребе. Или если предки на пару дней уедут за город, – сказал Юрг.

– Да не стройте вы из себя тут… По правде говоря, не так уж нас интересуют девчонки, – заявил Герберт.

– Тебя нет? – спросил Зайлер.

– Караян пишет стихи, – заметил Ганс-Петер.

– И занимается рукоблудием, – добавил Оливер.

– Ну хватит, – сказал Зайлер, – вы сюда пришли не для того, чтобы ссориться.

– А чего вы, собственно, от нас хотите? – спросил Герберт.

– Вы читали мой очерк в «Миттагблатте»?

– Не очерк, а бомба! – воскликнул Оливер.

– Вот я и хотел услышать от вас – поскольку вы все знали Рут Кауц, кто лучше, кто хуже, – что вы думаете об этом очерке.

– Для меня тут проблемы нет, – заявил Оливер. – Рут встретилась с кем-нибудь из гимназистов, дело дошло до того, что она залепила ему по морде, а он в ответ ее стукнул, к несчастью слишком сильно. От этого она умерла.

– Если правда то, что Рут сказала дома, – вмешался Юрг, – будто она идет купаться с товарищем, которому отец разрешает пользоваться моторной лодкой, то, по-моему, произошел несчастный случай.

– Какой?

– Допустим, они катались на водных лыжах, а Рут не надела спасательного жилета…

– Рут великолепно катается на водных лыжах, – вставил Оливер.

– И все-таки, – настаивал Юрг, – если ты, скажем, вдруг прибавил ходу посреди озера, а она без спасательного жилета, и ты не оглядываешься на нее, потому что впереди возникло препятствие… ты слишком поздно замечаешь, что она выпустила фал. Пока ты повернешь, опять подойдешь к тому месту, – мне кажется, что это вполне вероятно…

– Неплохо, – сказал Оливер.

– Но могло быть и так, что ее прямо на старте затянуло под лодку, – сказал Ганс-Петер.

– Каким образом? – спросил Зайлер.

– Допустим, за рулем сидит человек не слишком опытный, он вместо переднего хода вдруг дает задний это, между прочим, бывает и с людьми, которые вообще-то хорошо водят лодку. Например, было раз с моим отцом, а он ходит на моторке уже лет двадцать.

– Со мной такого еще не случалось, – заявил Оливер.

– Хвастун, – огрызнулся Герберт.

– А что предполагаешь ты? – спросил Зайлер.

– Честно говоря, – ответил Герберт, – меня эта история совсем не интересует. Я не читаю детективов и тому подобной дребедени.

– Но это же не детектив, – возразил Зайлер.

– Так, как это подано в «Миттагблатте», это типичный детектив. Почему вы не предоставите полиции копаться во всей этой грязи? Разве пресса должна заниматься такими делами?

– В этом ты ни черта не смыслишь, – отрезал Зайлер. – Значит, вы ничего нового мне сообщить не можете?

– Знаете что? – сказал Оливер. – Напечатайте-ка в «Миттагблатте» такое объявление: «Просьба ко всем владельцам моторных лодок, имеющим сыновей в возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет, выяснить у них, что они делали семнадцатого августа».

– А ведь из тебя действительно со временем выйдет первоклассный журналист. Когда твой отец станет стар и немощен, ты сможешь заменить его на посту главного редактора «Миттагблатта».

– Спасибо, – ответил Оливер.

20 августа, 21 час 30 минут
«ГЁТЕВСКИЙ ЗАЛ» РЕСТОРАНА «ВИНОГРАДНИК ИМПЕРАТОРА»

– Что желаете на десерт? – спросила официантка.

– Бананы flambée[2]2
  Бананы, залитые горящим ромом (франц.).


[Закрыть], – сказал Вилли Кауц.

– Я больше ничего есть не буду, – возразила Клара Голь.

– Для меня – черный кофе, – сказал Кауц, – и сигару. У вас есть «партагас»?

– Я узнаю, – ответила официантка.

– Если нет «партагас», то какую-нибудь другую кубинскую. А вам что, Клара?

– Лучше всего тоже кофе, хотя вообще-то мне его нельзя. Потом опять не смогу заснуть.

– Сигарету «кэмел»? – спросил Кауц.

– Спасибо, – ответила Клара.

– А вы помните, как было совсем недавно?

– Что именно?

– Как у нас здесь этими сигаретами – «кэмел», «лаки страйк» – торговали на черном рынке?

– Нет…

– Это было после войны. Когда американцы, стоявшие в Германии, проводили отпуск в Швейцарии. Они привозили с собой целые блоки сигарет. Я тогда работал в гостинице швейцаром.

– Я тоже когда-то работала в гостинице, – сказала Клара. – Вернее, в баре… Была девицей легкого поведения…

– Не понимаю.

– Разве мой муж вам не рассказывал, что он женился на особе легкого поведения? Но он-де никогда жену этим не попрекает…

– Возможно, Эрвин что-нибудь такое и говорил.

– Да будет вам! Мой муж сообщает это всем и каждому, кому интересно и кому нет.

– Ну да, я вспомнил. Это вас и обидело?

– Обидело? Нет. Просто надоело. Без конца одна и та же пластинка.

– Пластинку можно снять.

– Вот я и сняла.

– Вы не только сняли пластинку, – сказал Кауц, – вы даже разбили граммофон.

– Между нами говоря, господин Кауц, – я ведь вовсе не собираюсь втирать вам очки, – между нами говоря, я сперва отказалась спать с мужем – просто заявила ему, что я фригидна. Он это стерпел. Потом начала спать с другими и не старалась этого скрыть. И что вы думаете? Он и это проглотил, только ходил как побитая собака. Ну, а теперь хватит…

– Послушайте, Клара, я пришел сюда не затем, чтобы спасать вашу семью. Хотя мог бы это сделать. Когда-то я довольно долгое время работал консультантом по вопросам брака. Но теперь я прежде всего коммерсант. Консультант по коммерческим вопросам.

– Я знаю.

– Может быть, вы знаете также, что собираетесь совершить самую большую в своей жизни глупость?

– Как это?

– Если вы потребуете от вашего мужа шестьдесят или восемьдесят тысяч, он будет вынужден продать дело. А если ему придется его продать, то и вы лишитесь источника существования.

– Ах, оставьте! Я хочу только получить свою долю, только то, что мне причитается.

– Коммерсант вы никудышный.

– А вы?

– Надо мной, правда, один раз учредили конкурс – на триста тысяч.

– Боже мой!

– Да ведь это пустячная сумма.

– Что вы такое говорите!

– То, что есть. Если вы, к примеру, считаете, что миллион для вас недосягаем, у вас его действительно никогда не будет. Но надо думать о нулях.

– О нулях?

– Напишите число – один миллион. Теперь зачеркните шесть нулей. Что осталось? Единица!

– Этого я не понимаю, – вздохнула Клара. – Для меня миллион есть миллион.

– А для меня это единица с шестью нулями.

– Вы, наверно, там и познакомились с моим мужем?

– Где «там»?

– Вы только что сказали, что над вами учредили конкурс…

– Неужели я похож на такого дурака?.. Я выписал переводные векселя и выплатил эту смехотворную сумму всю, до последнего геллера.

– Но это невозможно!

– Опять вы говорите: невозможно. Все возможно!

– Хотела бы я обладать вашим оптимизмом!

– И я бы хотел, чтобы вы были оптимистичнее.

– Не понимаю, господин Кауц, почему мы, собственно, сидим здесь с вами? Ведь, положа руку на сердце, вам наплевать на то, что происходит между мною и моим мужем.

– Не могу этого отрицать, – ответил Кауц.

– Тогда в чем же дело?

– Смогли бы вы перепрыгнуть через собственную тень?

– Так же, как вы!

– Вот то-то и оно. Когда ваш муж рассказал мне, что дело все же идет к разводу, я ему ответил: сам заварил кашу, сам и расхлебывай.

– Не слишком-то участливо.

– А я не из участливых.

– Тем более не понимаю, почему вы пригласили меня в ресторан.

– Очень просто: во-первых, вы человек умный… во всем, кроме одного пункта, а я охотно общаюсь с умными людьми…

– И этот «один пункт»?

– Вы упорно стремитесь совершить величайшую в вашей жизни глупость.

– Но вам-то что до этого?

– Такая уж у меня натура. Я не могу спокойно наблюдать, как люди, сами по себе умные и потому вызывающие у меня симпатию, делают глупости. Во мне есть что-то от миссионера.

– Вы это серьезно?

– Серьезно, Клара, но вы все же правы – ваши дела меня действительно не касаются.

– Муж намекал мне, что…

– Это я подсказал ему.

– Но что я могу поделать?

– Разводитесь. Но оставьте свою долю в деле.

– Этого я не могу.

– Можете. Вы превращаете коммандитное товарищество в акционерное, вашего мужа назначаете директором, а сами становитесь членом правления.

– Никогда.

– Вы меня сердите.

– Я не желаю иметь ничего общего с моим мужем. И в деловом смысле – тоже.

– Тогда забирайте свой пай. Ваш муж ликвидирует дело, а вы довольно скоро проживете свой крошечный капиталец.

– Я это понимаю, но не могу себя пересилить. Если бы кто-то другой вместо меня… если бы вы…

– Нет!

– Нет?

– В самом деле нет, Клара.

– Я понимаю.

– Нет, Клара, вы не понимаете.

– Тогда объясните мне.

– Клара, – шепотом сказал Кауц, – я ведь тоже в некотором смысле прохвост.

– Но послушайте, господин Кауц!

– Зовите меня Вилли.

– Так вот, Вилли…

– Видишь ли, Клара, – и это уж точно, – я в некотором смысле тоже прохвост. К примеру, если ты сейчас станешь меня просить уладить деловую сторону твоего конфликта, я вынужден буду сказать тебе – нет.

– Но объясните мне, в каком же смысле вы прохвост?

– Я просмотрел ваши бухгалтерские книги, составил баланс, изучил конъюнктуру, а как увеличить сбыт, я знаю очень хорошо – другими словами, я увидел, что дело ваше – невероятно перспективное. Ты пойми, мода – это нечто динамичное. Новинки моды. Надо только закупать товар с безошибочно точным прицелом. Когда датский, когда итальянский, югославский, финский – закупать непременно на месте… боже ты мой, я даже высчитал, сколько здесь, у нас, можно взять за финскую блузку… это же пятьсот процентов прибыли…

– Возьмите на себя ведение дела.

– Нет, не могу.

– Выкладывайте все начистоту!

– Ну что ж, раскрою тебе карты: успешно работать я могу только тогда, когда я прилично зарабатываю.

– Разве я предлагаю вам работать за красивые глаза?

– Я в десять, в двадцать раз увеличу оборот и соответственно – прибыль, если ты уступишь мне треть своего пая. Разумеется, деньги останутся в деле. Твой пай – тоже. Ты будешь получать проценты и дивиденды, а он, кроме того, должен будет выплачивать тебе ренту…

Пауза.

– Я соглашусь при одном условии: чтобы ты даже близко не подпускал ко мне моего мужа.

20 августа, 22 часа 15 минут
ГОСТИНАЯ В ДОМЕ ЭПШТЕЙНА

– Ты что, заснуть не можешь, Оливер, или пытаешься за мной шпионить? – спросила Сильвия.

– Мне не спится, – ответил Оливер.

– В аптечке, в ванной, есть валерьянка. Накапай себе десять капель на кусок сахара. Или дать тебе мятного чаю? Мятный чай тоже успокаивает…

– Почему ты думаешь, что я за тобой шпионю?

– Извини, Оливер, я нервничаю.

– Ты нервничаешь из-за того, что папа уехал в Париж?

– Не знаю, из-за чего я нервничаю, но, во всяком случае, не из-за папы.

– Скажи, неужели для тебя тот, другой мужчина, лучше папы?

– О каком другом мужчине ты говоришь?

– Брось, мама, я же все знаю. Я знаю, что он сегодня звонил и сказал, что увидеться с тобой может только завтра и что в субботу ты должна поехать с ним в Аскону. Так вот, если ты поедешь туда, я уеду в Париж. У меня есть удостоверение личности. А деньги я стащу у тебя. Или займу у Зайлера.

– Я вовсе не собираюсь ехать в Аскону и оставлять тебя здесь одного.

– Но в Безацио ты же оставляла меня одного и уезжала с тем… другим в Аскону.

– На вернисаж. И в тот же день вечером вернулась.

– Утром, в половине восьмого. Ты провела с ним ночь в гостинице, в Асконе.

– Я была с ним на вернисаже, а потом на банкете по случаю открытия выставки. А теперь иди.

– Ведь ты знаешь, что я не люблю этого человека.

– Никто от тебя и не требует, чтобы ты его любил.

– Если ты бросишь папу, я останусь с ним.

– Кто это говорит, что я брошу папу?

– Почему вдруг папа поехал в Париж?

– Откуда я знаю? По делам газеты.

– По-твоему, это весело, когда человек бросает жену в то время, как она в родильном доме и всего несколько дней назад родила их третьего ребенка?

– Нет, по-моему, невесело.

– Тогда почему же ты не скажешь своему дерьмовому фотографу, чтобы он вернулся к жене? Дети не любят, когда их отцы так подло ведут себя.

– Я в чужие дела не вмешиваюсь.

– Еще как вмешиваешься.

– Сейчас же выпей валерьянки и ложись спать. Тебе завтра в семь часов вставать.

– Правда, что ты не могла кормить меня грудью?

– Кто это тебе сказал?

– Папа как-то говорил с тобой об этом.

– Ты что же, подслушиваешь под дверью?

– Ты мне ответь, правда это или нет?

– Правда. У меня не было молока.

– Потому что ты не хотела меня родить.

– Это неправда, Оливер! – закричала Сильвия.

– Кто кричит – тот лжет.

– Как тебе не стыдно, Оливер! Ты совсем не отдаешь себе отчета в том, что говоришь.

– Я читал, что дети, которых не хотят и которых матери не кормят грудью, вырастают больными.

– Ты совершенно здоров, Оливер.

– Я имею в виду – психически больными.

– Такого я в тебе пока что не замечала.

– Болезнь этого рода проявляется главным образом в половой жизни.

– Ты еще слишком юн для половой жизни. Кроме того…

– Я бы мог и два года назад, если бы…

– Если бы что?

– Я ненавижу баб.

– Это нормально для периода возмужания.

– Это ненормально. Я все думаю о том, как бы я стал насиловать девчонок.

– Знаешь что, Оливер, давай-ка сходим с тобой к психотерапевту. Ты не должен думать о таких вещах – тут ты прав. Это уже слишком. Но теперь ложись спать.

– Мама!

– Да?

– Вероятно, полиция будет обыскивать все пристани и домики на берегу…

– Ну и пусть обыскивает.

– …и она будет допрашивать всех владельцев лодок, у которых есть сыновья моего возраста, где находился парень в прошлую среду.

– Полиция знает, что ей делать.

– А как ты ответишь, если тебя спросят?

– Я ведь не знаю, где ты был.

– В домике на озере.

– Так ты все же был там!

– Ты им это скажешь?

– А что я должна сказать?

– Сам не знаю. Допустим, ты ходила со мной гулять на Пфанненштиль.

– Почему я должна лгать?

– А тебе еще не случалось?

– Нет человека, который бы ни разу в жизни не солгал.

– Ну тогда скажи, что я был в домике. С Рут Кауц.

– Что ты такое говоришь?

– Извини, я просто хотел тебя попугать. Приветик. Теперь я пошел спать…