Текст книги "Озябший ангел (СИ)"

Автор книги: Валерий Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

  Развернула одну газету, затем вторую. В ней в плотной коричневой бумаге обнаружился увесистый брусочек. «Неужели сало?» – пронеслось у неё в мозгу. Но когда был отогнут уголок бумаги, Галка сдавленно ахнула: – "Масло? Но этого не может быть. – Она взволнованно царапнула приоткрытую грань брусочка, облизала ноготь. – Настоящее... Да, настоящее сливочное масло. Фантастика. – Галину бросило в жар. – Мы едва не умираем с голода, а тут граммов восемьсот настоящего сливочного масла. С таким куском масла можно и маму на ноги поставить, и запросто до самого Нового года дожить.

  Да. Но ведь оно чужое?! И я не воровка. Мне поверили. И я пообещала. Жаль, что оно не наше. Как жаль. А может, отрезать хоть кусочек, маленький-маленький. Та женщина, не станет же она его взвешивать? Конечно, не станет. Я ведь и так её, может быть, от смерти спасу. Тем более боцман хотел мне заплатить. А завтра я сварю суп и положу в него чуточку масла. Вот мама удивится! Спросит, откуда? А что я отвечу? Боже мой, какой стыд. Нет. Ни за что. Сестра Нефёдова сама меня угостит. Тогда будет не стыдно. Ну, конечно, угостит. У нас ведь одна беда на всех".

  Эта ночь для Галины была одной из самых безумных в её жизни. Возбуждение долго не проходило. Но сон всё же сморил её. А чуть свет она уже была на ногах. И пока не проснулась мама, девочка отправилась в путь. Примерно к полудню Галка доплелась до этого злополучного дома. Поднялась на второй этаж. Заглянула в записочку: «Пятьдесят четвертая». Постучала в дверь. Никакой реакции. Прошло около минуты. «А если она на работе? – оторопело подумала Галина. – Что мне тогда делать с этим свёртком?» Она постучала ещё раз, уже более настойчиво. И тут лязгнула щеколда, и дверь квартиры приоткрылась. Из неё выглянула молодая женщина в лёгких бурочках и тёплом голубом халате. Её русые волосы, только что избавленные от бигудей, блестели правильно уложенными завитками. Глазки подведены. И никакой худобы. Словом, она вся была из той другой, довоенной жизни. И это удивляло.

  – Что тебе? – скользнула она взглядом по свёртку. – Это от брата?

  – А как вас зовут? – спросила Галя.

  – Ириной Семёновной, а фамилия брата Нефёдов.

  – Тогда этот пакет для вас. От него.

  – Давайте, – энергично протянула она руку.

  Галку обдало холодом. И она, преодолевая внезапно появившееся внутреннее сопротивление, рассталась с пакетом.

  – Спасибо, девочка, – с лёгким оттенком кокетства поблагодарила её хозяйка квартиры.

  И захлопнула за собой дверь. Лязг щеколды прозвучал коротко, словно точка, поставленная на пишущей машинке, в короткой захватывающей истории. Причём на самом интересном месте и без всякой надежды по-своему изменить её финал. Галина пошатнулась и, прислонившись к стене, безвольно сползла вниз. Сил на то, чтобы вернуться домой, не было.

  «Не угостила? – не поверила она. – Ни грамма не дала... Как же так? Я ж полдня сюда добиралась... А она так и не угостила. Какая же я идиотка».

  Галя долго ещё сидела у стены, а слезы всё текли и текли.

  Ноябрь близился к концу. Ленинград продолжал сражаться, трудиться, жить. Вражеская авиация над ним стала появляться реже. Потому что теперь её главная забота – сорвать доставку продовольствия в город. А это задача не из простых. Тем более, что с двадцатого ноября открылась ледовая дорога через Ладожское озеро. Артиллерийские обстрелы города не прекращались. Однако уже ни вой сирен, ни предупреждения диктора по радио об опасности не могли заставить ожесточённых и ослабевших горожан покинуть свои рабочие места или квартиры. Смерть была так близка, так обыденна, что её перестали бояться.

  Вовка уже во второй раз шёл в магазин за хлебом. С утра, отстояв семь часов и не дождавшись его привоза, он вернулся домой. Там немного отдохнул, отогрелся и снова отправился в очередь. Шёл и думал о том, что ещё не началась настоящая зима, а овощей уже нигде не достать. И вдруг впереди, метров за сто от него, в верхних этажах пятиэтажки что-то взорвалось, и целая кирпичная груда рухнула на тротуар. Вовка перешёл на противоположную сторону улицы и взглянул на дом. В доме, на уровне третьего этажа, на месте межоконного простенка бурой пылью клубилась огромная дыра. Четвёртый этаж остался невредим только благодаря тому, что поперечные балки над окнами в этом доме были не короткими, как обычно, а длинными, рассчитанными сразу на три окна. Всё ясно, снаряд ударил.

  Пока мальчик подходил к месту обрушения простенка, красноватый шлейф пыли уже лёг на вчерашний снег. И тут Вовка заметил какое-то шевеление внизу. Человек? Как он туда попал? Да ведь всё ясно – шёл по тротуару. Мальчик поспешил к пострадавшему, как оказалось, мужчине. А тот, неловко сбрасывая с себя изувеченной рукой куски кирпичей, штукатурки и осколки стекла, пытался высвободиться из западни. Но получалось это у него неважно, потому что из-под обломков виднелись только его голова и левый бок.

  Подобравшись к мужчине, Вовка стал торопливо помогать ему. Минуты через три раненый был вызволен из-под завала. Он попытался отползти, но сдвинуться с места так и не смог. Вовка поднялся.

  – Я схожу в ближайшее убежище, может, санитара найду.

  Мужчина остановил его.

  – Не уходи. Ты можешь не успеть. А я не хочу остаться один.

  – Но ведь вас нужно перевязать.

  – Думаю, нет. Я чувствую, что жизнь уже покидает меня.

  – У вас есть в городе родные?

  – Слава Богу, нет. Успели уехать.

  – А знакомые? Может, что передать им надо?

  – А ведь ты, безусловно, прав. Это нужно сделать. Семья должна знать. Боже, как же всё глупо получилось! Остался в городе, чтоб завершить свои исследования, а сам вместо этого протолкался в очередях за хлебом... и не успел. Ничего не успел.

  – Вы сейчас не о том думаете, – заметил Вовка.

  – Да-да. Надо, по существу. Я живу в голубой пятиэтажке – это здесь рядом, через два дома по ходу движения. И следующий угловой, стоящий поперёк, мой. Над его первым подъездом ещё козырёк обрушен.

  – Это где булочная? – спросил Вовка.

  – Да. Во втором подъезде, в двадцать восьмой квартире живу я. Ключи в правом кармане брюк. Вытащи-ка их.

  Вовка попытался добраться до ключей, но не смог: мужчина лежал прямо на них.

  – Да быстрей же ты, – с отчаянием прошептал он, – толкни меня на спину.

  Вовка, не желая причинить ему боль, осторожно нажал на левое плечо мужчины и повернул его на спину. Тот, закусив губу, застонал. Мальчик подсунул ему под голову его же шапку. Потом вытащил из кармана мужчины связку ключей и показал ему:

  – Вот они.

  – Хорошо, – отозвался тот. – Теперь слушай. Соседке слева, её зовут Людмила Григорьевна, скажи, что Алексей Ефимович просил его похоронить и сообщить жене все нюансы.

  – Извините, что сообщить? – переспросил Вовка.

  – Подробности. Ну, чтоб они смогли найти меня.

  – А, понял.

  – А ты, мальчик, сделай одолжение, напиши моим, как всё было. И передай им, что я их очень любил. Письмо от них – за зеркалом. Когда войдёте в квартиру, в выдвижном ящике письменного стола найдёте одиннадцать плиток шоколада.

  Вовка не смог скрыть своего изумления. Глаза у него расширились. Мужчина криво усмехнулся.

  – Да-да, это больше килограмма. Я предвидел некоторые трудности и готовился не только выжить, но и завершить свою научную работу. Поделите его с соседкой поровну. Там же и деньги лежат, пусть Людмила возьмёт их на моё погребение.

  В лице мужчины появилось напряжение, на лбу заблестели бисеринки пота. В глазах стало появляться отчуждение.

  – А что делать с вашей научной работой? – громко спросил его мальчик.

  Учёный, словно увлекаемый мощным невидимым потоком, судорожно ухватился разбитыми в кровь руками за обломки, и глубоко дыша, произнёс:

  – В институт... жена или соседка... после войны.

  – Я все сделаю, как вы сказали, – с юношеской горячностью сказал Вовка. – Обещаю вам.

  – Спасибо, дружок. И проща-а-ай, – выдохнул он.

  Очередного вдоха не последовало.

  – Прощайте, Алексей Ефимович, – удручённо сказал Вовка и закрыл ему веки.

  Сидя на большом обломке кирпичной кладки, мальчик как-то невольно задумался: «В человеке так много всяческих проявлений его силы: энергии, воли, ума... А мечты вообще не знают никаких границ. И в то же время его жизнь удивительно хрупка. Почему такое странное несоответствие? Ведь должно же быть всему этому хоть какое-то объяснение?» Холод, исходящий от кирпичей, поднял мальчишку. Он взглянул в лицо учёного. Прошло минут пятнадцать, не больше, а в лице уже наметились перемены: его глазницы, и без того впалые, стали ещё глубже, а нос острее. «Пора», – сказал себе Вовка и пошёл исполнять последнюю волю погибшего.

  В хлебный магазин мальчик попал уже в сумерках, однако настояться в очереди успел. И его терпение, в конце концов, было вознаграждено – хлебные карточки отоварить он всё-таки сумел. Домой шёл, едва переставляя ноги. Внезапно из-за угла дома навстречу ему вышли двое угрюмых мужчин. Обоим лет до тридцати. Их намерения не оставляли ни малейших сомнений: вышли на грабёж. И тут впервые за несколько месяцев Вовка испугался. Не за себя, а за то, что могут отобрать у него с таким трудом добытый хлеб, две подаренных ему сырых картофелины и целых шесть плиток шоколада – несметного по нынешним временам богатства. Представив это, мальчик вдруг ощутил в себе такую отчаянную решимость, такое холодное ожесточение, что глаза у него заблестели, как у голодного волчонка. «Умру, но не отдам», – решил он.

  Ближайший из мужчин, уж было преградивший ему дорогу, вдруг отступил в сторону. Вовка уже за спиной услышал по-блатному куражливый голос:

  – Ты чего, Жакан? Надо было тряхануть пацана.

  В ответ ему прозвучал отчётливый бесстрастный баритон:

  – Ты его глаза видел? Его с якоря сорвало.

  – Так он же шкет, – протестуя, воскликнул первый.

  – Ёж тоже мал, да медведя из берлоги выживет. Тебе шум нужен?

  Тёти дома ещё не было. Хлеб и картофель Вовка положил на стол, а шоколад спрятал в тумбочку. Хотел было раздеться, но передумал, холодно. Затопил печь, поставил на плиту чайник, кастрюльку с водой. Взял тряпочку и стал тщательно отмывать картофелину. Щи сегодня будут настоящие.

  Мальчик готовил щи, а мысли то и дело возвращались к событиям прожитого дня. Вот он вместе с Людмилой Григорьевной на двух санках, связанных паровозиком, тянет тело погибшего. Потом при помощи соседей они втаскивают его в квартиру, укладывают на кровать. Вовка осматривается. В комнате учёного во всю стену стеллажи с книгами. На подоконнике и на стульях целые стопы пухлых папок. На письменном столе стопки исписанной бумаги.

  Людмила Григорьевна списывает с конверта нынешний адрес семьи Алексея Ефимовича, а письмо отдаёт Вовке. Потом она считает деньги, прикидывает расходы на похороны, убеждается в том, что по нынешним ценам их должно хватить. Затем Вовка вынимает из ящика стола шоколад. Одиннадцать с половиной плиток. Делит его. Себе берёт пять, а остальные подвигает Людмиле Григорьевне. Та шоколад в руки пока не берёт, думает. Вдруг она спрашивает его:

  – Вова, у тебя хоть однажды в жизни было столько шоколада?

  – Нет, конечно. Но я его пробовал... два раза.

  – И как ты думаешь им распорядиться? Всё сам съешь?

  Вовка даже в лице переменился.

  – Да вы что, Людмила Григорьевна, разве ж можно? Я бы и в сытые времена не съел всё это один, а сейчас и подавно.

  – Ну и между кем ты его поделишь, если не секрет?

  Вовка застенчиво улыбнулся.

  – Одну плитку подарю Галке с матерью, – это моя хорошая знакомая с Весёлого. Вторую отнесу Чарским. У тёти Тони двое малышей. Триста семьдесят пять граммов хлеба на троих, представляете, как им трудно? Третью плитку отнесу в мастерскую, там сейчас живут пятеро взрослых и трое ребят – хорошие люди. Ну а две остальных отдам тёте.

  – Значит, вам каждому достанется по плитке?

  Вовка почесал затылок, улыбнулся.

  – Ну, это вряд ли. Одну штуку она точно кому-нибудь отдаст. Скорей всего соседке. Там тоже двое детей. Она их очень жалеет.

  – Выходит, вам с тётей останется одна плитка? – подытожила Людмила Григорьевна.

  – Скорей всего, – легко согласился мальчик.

  – Ну, тогда вот что, – зябко потирая руки, сказала Людмила Григорьевна, – мне хватит и пяти штук. Я живу одна, с соседями у меня не сложилось, а ты возьмёшь шесть. Ну а с этой половинкой мы сейчас в память Алексея Ефимовича чайку попьём.

  И пододвинула к Вовке ещё одну шоколадку, а остальные завернула в газету и сунула себе за пазуху. Вовка свои плитки распределил по внутренним карманам фуфайки.

  – Спасибо, – смущённо поблагодарил он.

  – На здоровье, – сказала женщина. – И спасибо Алексею. Кстати, мороз ему уже нипочём, а нам пока холодно. И сдаётся, если в ближайшие десять минут мы с тобой не выпьем по кружке горячего чая, то скоро околеем. Ты согласен?

  – Да. Чайку бы попить не худо.

  – Вот и славно, – сказала она. – Так что я сейчас пойду греть чайник. А ты, пожалуйста, собери все бумаги Алексея Ефимовича в папки и, прежде всего его диссертацию, и всё это перенеси ко мне и сложи на шкаф. А то кто-нибудь сожжёт ненароком. Цену этим бумагам сейчас никто не знает. Так что неси всё, что посчитаешь важным. Ну, всё, жду.

  Глава 9. Грабители

  Вовкины воспоминания прервал звонок в дверь. Тётя пришла не одна. Она привела незнакомую заплаканную женщину в пальто, застёгнутом на две пуговицы, остальные вырваны «с мясом».

  – Проходите, Надя, – тётя указала ей на тёплую комнату. – Вова, посади гостью к печи, пусть погреется да в себя придёт.

  Мальчик поставил табурет возле печки.

  – Садитесь, пожалуйста, грейтесь, – пригласил он женщину.

  – Спасибо, – со вздохом, похожим на всхлип, ответила она.

  – Тётя, что-то случилось?

  – Ограбили её на пути к нашему дому. Пятерых оставили без хлеба, изверги.

  – Надо в милицию заявить, – сказал Вовка.

  – Я не пойду в милицию, – задумчиво покачала головой гостья. – Они сказали: если я проговорюсь, то найдут меня и убьют. Слава Богу, хоть карточки не нашли, я их в бурки прячу.

  – А что, и карточки искали? – спросила тётя Мария.

  – Да. Все карманы вывернули наизнанку. А я им сказала, что отдала их соседу, потому что завтра его очередь идти за хлебом. Отвязались.

  – Так их было двое?

  – Да. Мрачные такие типы. Бр-р. Сразу видно, уголовники.

  – А почему вы решили, что они уголовники?

  – Так они молодые, здоровые, не увечные – и не на фронте. Да и переговаривались между собой не по-людски. Один и слова-то сказать не может по-русски, всё какие-то у него вывихнутые словечки. А вместо имён клички у них.

  – А что за клички? – поинтересовался Вовка.

  – Лобастого, если я верно поняла, тот второй называл Тухлым. А вот кличку другого не расслышала. Да об этих злодеях лучше вообще не слышать. Страшные люди, ни совести у них, ни жалости.

  – А я ведь их сегодня тоже видел, – сказал мальчик.

  – Не может быть! – воскликнула гостья.

  – Тухлый – чуть ниже первого, голова на тыкву смахивает, так?

  – Да-а. И ещё у него зубы редкие. И мне показалось, мочка уха у него надорвана, левого, что ли, – тронула она себя за ухо.

  – А я больше запомнил другого дядьку, он ко мне ближе был. Лицо у него неправильное: лоб такой широкий, а скулы узкие и глаза маленькие, проваленные.

  – Да. Это те самые бандиты, – согласилась потерпевшая.

  – Выходит, они живут где-то по соседству? – встревожилась тётя.

  – Где бы они ни жили, недолго им разбойничать, – уверенно заявил Вовка. – Завтра же я схожу в отделение милиции и всё там расскажу.

  – Быстрее бы их поймали, – сказала гостья, – а то ведь и дети ходят за хлебом. Хватит с них и той беды, что навалилась на них. А тут ещё эти ироды.

  – Да-да, – сказала тётя Мария, – надо непременно заявить на них, пока их приметы не забыли. Ведь они так могут погубить не одну семью.

  Гостья поспешно прикрыла внезапно заполнившиеся слезами глаза.

  – Боже! Как же я сегодня домой заявлюсь, ведь меня там ждут, не дождутся.

  Мальчик поставил на стол три тарелки, налил щей. Тётя Мария отрезала по крохотному кусочку хлеба. Позвала гостью к столу.

  – Надежда, идите ужинать с нами.

  – Нет-нет. Не нужно, – нерешительно запротестовала она.

  – Уже налито, – сказала тётя. – Идите, не стесняйтесь. Щи из крапивы.

  – Из крапивы? – удивилась женщина. – Зимой?

  – Она солёная, – пояснила тётя. Пошла, взяла гостью за руку и усадила её перед тарелкой. – Ешьте.

  – Спасибо. Мне так неловко.

  – Не стесняйтесь, – успокоила её тётя. И тоже села за стол. – Вова, а откуда у нас картошечка?

  – Я сегодня познакомился с одной женщиной, её зовут Людмила Григорьевна. Она и угостила меня двумя картофелинами. С одной сварил щи, а вторая вот, – показал он на блюдечко с картофелиной и очистками.

  – Замечательно. Вова, ты не возражаешь, если мы подарим её Надежде. И крапивы ей дадим на кастрюльку, пусть наварит щей для своих.

  – Конечно, тётя, – ответил мальчик.

  – Ну вот, худо-бедно, а семью свою накормите. И очисточки эти возьмите, из них хорошая котлетка получится.

  – Спасибо, – взволнованно сказала женщина. – Даст Бог, и я смогу вас когда-нибудь выручить.

  – Вы ешьте, ешьте. А я пока крапивки вам отложу. Это полезная травка. В ней витамины есть.

  На следующий день Вовка пошёл в отделение милиции. Дежурный направил его к оперуполномоченному Заплатину. Им оказался незнакомый мальчику лейтенант. Тот пригласил его в кабинет, выслушал, кое-что пометил в своём блокноте, но должного интереса не проявил.

  Дверь приоткрылась и, видимо на ходу, кто-то позвал Заплатина:

  – Игорь! К начальнику!

  – Извини, мальчик, если не спешишь, то подожди меня в коридоре. Приду, договорим. Хорошо?

  – Хорошо.

  Вовка вышел и, приблизившись к стенду с надписью «В розыске», стал внимательно рассматривать фотографии преступников. А лейтенант, догнав ожидающего его у своей двери кабинета коллегу капитана Кострова и продолжая размышлять о сообщении мальчика, скучающе поиграл словами: «Тухлый – пухлый...» Капитан, открывая дверь к начальнику, удивлённо спросил Заплатина:

  – Игорь, у тебя есть информация о Тухлом?

  – Да, мальчишка вчера видел его, – вполголоса ответил тот и, громко доложил: – Товарищ майор, лейтенант Заплатин по вашему приказанию прибыл.

  – Вы сейчас говорили о Тухлом, я не ослышался? – поинтересовался начальник.

  – Так точно, товарищ майор. Там ко мне один подросток пришёл с информацией. Заявляет, что двое блатных отобрали у женщины хлеб. У одного из них кличка Тухлый.

  – А подросток – свидетель ограбления?

  – В том-то и дело, что нет. Он лишь разговаривал с потерпевшей.

  – А как фамилия мальчика?

  – Да я пока не записал её, – сконфузился Заплатин. – Но имя помню: Вова.

  – Опять Вовка? – переглянулись майор с капитаном.

  – Мне тоже показалось, что он излишнюю бдительность проявляет, – поспешил отреагировать Заплатин.

  – Вот тут вы ошибаетесь, лейтенант, – сказал Набатов. – Вы думаете, раз мал человек, то и дела у него пустяковые? Напрасно.

  – Виноват.

  – То-то и оно, что виноват. Костров, позовите мальчика сюда.

  – Есть, – козырнул капитан и вышел.

  – А вам, лейтенант, для сведения сообщаю, если фамилия этого подростка Митрофанов, то на его личном счету – убитый им из винтовки кавалер «Железного креста», выявленный им же лазутчик, в последние секунды обезвреженная полутонная фугаска, им же спасённая жизнь и плюс военные трофеи. А Тухлый, довожу до вашего сведения: никакой не блатной. – Это очень опасный рецидивист. И дело предстоит ответственное.

  Дверь открылась. Капитан подтолкнул Вовку к начальнику. Набатов выбрался из-за стола и пошёл мальчишке навстречу.

  – Ну, здравствуй, Владимир. Как поживаешь?

  – Здравствуйте, Юрий Иванович. Живу, как все.

  – Понятно. Присаживайтесь, – жестом пригласил он всех к столу. – Володя, лейтенант Заплатин в двух словах обрисовал нам ситуацию. Но хотелось бы всё услышать из первых уст и по ходу дела уточнить кое-какие детали. Так что рассказывай свою историю заново.

  Вовка обстоятельно рассказал о своей встрече с бандитами, об их приметах, о том, как Жакан принял его за сумасшедшего. Затем он так же подробно описал историю Надежды и её наблюдения.

  – Всё ясно, – сказал майор. – Из всего этого можно сделать, по крайней мере, один важный вывод: преступники в своей среде примерно одного статуса и друг другу не подчинены. Я чувствую, что на мелкий грабёж они вышли по необходимости. И явно не это привело их в блокадный город. Главный их интерес в чём-то другом. Но в чём? Как думаете?

  – Тухлого, например, всегда интересовали большие деньги. А если их нет, то вещи или услуги, которые стоят таких денег, – сказал Костров.

  – Логично, – одобрил его умозаключение Набатов. – Вот если бы ещё нам понять, что за фрукт этот Жакан? Тот факт, что он точно определил психологическое состояние Володи, говорит о его отменном чутье. С такой интуицией всякой чепухой не занимаются. Чувствую, противник нынче у нас серьёзный.

  – Да и кличка у него нешуточная, – заметил капитан. – Будто намёк на его практику решать проблемы с помощью оружия.

  – Не исключено, – сказал Набатов. – По этому типу нам нужно сегодня же сделать запрос в Центральный архив. Вдруг там на него что-нибудь есть? Ещё имеются соображения?

  – Имеются, – ответил лейтенант. – Можно предположить, что они чего-то ждут или кого-то ищут.

  – Хорошая мысль, – похвалил его начальник милиции. – Мелкий грабёж неплохо вписывается в эту версию. Она всё объясняет. А теперь, коллеги, за дело. Вы, капитан, сходите в архив, найдите там дело Тухватуллина, и с ним – ко мне: наметим план действий. А вы, лейтенант, идите к себе в кабинет и с помощью Владимира составьте подробнейшие словесные портреты обоих фигурантов дела. У него глаз острый, уже проверено. Очень многое зависит от правильной постановки вопросов. Обсудите с ним каждый элемент их поведения, походки, каждую деталь их внешности и прочее. С результатами вашей работы тоже ко мне. Мы сличим их с реальной характеристикой, по крайней мере, известного нам рецидивиста и, может быть, дополним её.

  – Володя, пока ты работаешь с Заплатиным, тебе принесут фотографию Тухлого на опознание, – внимательно посмотри на неё. Надо удостовериться, на правильном ли мы пути или это совпадение?

  – Понятно, – ответил мальчик.

  Начальник милиции поднялся, подошёл к мальчишке, положил руку ему на плечо.

  – И вот ещё что, Володя. На всякий случай предупреждаю тебя: ты – парень деятельный, инициативный и даже, можно сказать, везучий. Но если ты нечаянно встретишь кого-нибудь из этих бандитов, сам ничего не предпринимай. Мой телефон не изменился, звони. Нет меня на месте – есть дежурный. Ты понял?

  – Конечно.

  – Ну и хорошо, – сказал Набатов. – За ценные сведения тебе спасибо. Поработай ещё с лейтенантом и можешь быть свободным. Товарищи офицеры!

  Все встали. Майор подал Вовке руку.

  – Ну, будь здоров!

  – До свидания.

  О том, что началось наступление наших войск под Москвой, Вовка узнал в очереди. Кто принёс эту новость, он не видел. Но волшебство этого известия он ощутил на себе. Из-за мороза в магазине было битком набито народу. Тишину нарушали только кашель, шмыганье носов, притопывание и стук ножа продавца о разделочную доску. Куда не глянь – везде сгорбленные спины, угрюмые лица, потухшие глаза. И вдруг очередь взбудоражилась, закрестилась, подобрела. Новость, едва долетев до человека, мгновенно меняла его. Люди, словно просыпались от долгого мучительного сна. Они удивлённо озирались, выпрямлялись, оживали. Со всех сторон слышались возгласы: «Немцы под Москвой отступают! Ну, наконец-то! Вот радость! Теперь-то всё переменится!» И в каждом таком восклицании – надежда. Люди обнимались, плакали.

  Вовка – человек, в общем-то, терпеливый, но в этот раз даже он еле-еле выстоял очередь до конца. «Я тут стою и радуюсь себе один, а мои друзья об этом, скорей всего, совсем ничего не знают, – думал он. – Этого же нельзя не знать!» Он пришёл домой. С наслаждением понюхал хлеб, спрятал его в небольшой керамический горшочек. И решил сначала сходить в мастерскую, а уж потом ещё куда-нибудь.

  И только он вышел из подъезда, как тут же встретился с тётей Клавой.

  – Здравствуйте, – подошёл он к ней.

  – Здравствуй, – ответила она. И, не давая ему вставить и слова, сказала: – Слушай, Вова, ты бы заглянул к старикам, а? Николай Павлович сегодня упал. Да и вообще они оба захандрили. Надо бы растормошить их. Сходишь?

  – Конечно. Я как раз и шёл к вам.

  – Вот молодец. А я в больницу, и потом сразу в ночную смену на завод. Ну, пока, – сказала она и пошла дальше.

  – Тётя Клава! – окликнул её Вовка.

  – Да-а? – приостановилась она.

  – Наши под Москвой немцев разгромили!

  – Ух, ты! Вот это новость. Спасибо! – крикнула она. – Это здорово!

  И заторопилась в больницу. Мальчик в раздумье остановился: «Мне так хотелось порадовать их в Новый год. Но до него ещё дожить надо. Да и Николаю Павловичу сейчас плохо. Значит, сейчас и надо нести». Вовка вернулся домой, достал из тумбочки одну из шоколадок, вдохнул её запах. Голова слегка закружилась. Он грустно улыбнулся, положил шоколадную плитку в карман и отправился в мастерскую. Там ему обрадовались, как родному.

  – Вова, неужели ты? – воскликнул Николай Павлович, садясь на койке.

  – А что, похож на деда Мороза? – пошутил мальчик. – Здравствуйте.

  Обитатели мастерской ответили ему. Он снял фуфайку, прислушался: радио выключено. Понял, не знают. Держать такую новость в себе выше всяких сил. И, не умея скрыть радость, он громко спросил:

  – А вы знаете, что Красная Армия начала наступление под Москвой?

  Все на какое-то мгновение замерли. Олег Павлович, боясь ошибки, недоверчиво спросил:

  – Вова, ты ничего не путаешь?

  – Не путаю. Об этом все говорят. Войска Западного фронта перешли в наступление.

  – Ура! – воскликнула Светлана и, схватив Федьку в охапку, крепко прижала его к себе. – Это же настоящий праздник.

  – Вот бы и у нас начали наступление, – умоляюще сложив на груди руки, прошептала Зайтуна.

  – Боже мой! Какое же это счастье, – облегчённо вздохнул Николай Павлович. – Я уже и не чаял дождаться его. Брат, иди-ка, обнимемся.

  Ещё не утихло радостное оживление, как Вовка вытащил из кармана шоколадную плитку и, подняв её над головой, сказал:

  – А это вам к празднику.

  Последовала ещё одна немая сцена всеобщего удивления. А он отдал шоколад Светлане и, подойдя к радио, включил его. Зазвучала мощная симфоническая музыка. Тогда он наполовину приглушил её и пошёл поздороваться со стариками. Мимоходом взглянул на малышей. Те уже были под шоколадным гипнозом. Они, сгрудившись у прикроватной тумбочки Светланы, неотрывно смотрели на это редчайшее по нынешним временам чудо.

  – Проходи-проходи, – Николай Павлович, поманил мальчика к себе. – Ты-то мне и нужен. Я тебя очень жду.

  Олег Павлович вышел навстречу Вовке и, пожимая ему руку, сказал:

  – Ну, ты умеешь удивить. Молодец. Пойду к радио поближе, хочу это сообщение своими ушами услышать. До сих пор не верю.

  Вова подошёл к постели Николая Павловича. Поздоровался. Сел возле него на табурет.

  – Как здорово, что ты пришёл, – сказал Николай Павлович. – Ты стихи Ольги Берггольц слушаешь по радио?

  – Когда есть время, слушаю. Они мне нравятся, – ответил мальчик.

  – Я так и думал. Тебе не могут не нравиться стихи. Рад, что не ошибся. Мне тоже захотелось выказать свои чувства городу. И как раз сегодня я закончил единственное в своей жизни стихотворение. Позволь мне прочесть его тебе?

  – Конечно. Но, может быть, вы его для всех прочитаете?

  – Все наши его уже слышали.

  – Ну, хорошо, – сказал Вовка. – Я готов.

  И Николай Павлович негромко, но с чувством прочёл:

  Ленинграду

  История твоя, о град благословенный!

  Вновь обжигает нас как леденящий дождь.

  Нам жить одной судьбой лишь несколько мгновений,

  А ты опять от нас великой жертвы ждёшь.

  Ты помнишь многое, опальная столица:

  И гордый блеск побед, и торжество стихий,

  Монаршьи милости безжалостной десницы,

  И ярость мятежей, и сладость литургий.

  Гражданскую войну ты помнишь и блокаду,

  Разруху и нужду, и слёзы юных вдов,

  И тот недолгий мир... И снова канонада

  Тревожит чуткий слух усталых фивских львов.

  И стаи черных дней, круги свои сужая,

  Задумчиво кружат над судьбами людей,

  Там среди них и смерть. Её не замечают:

  Похожи на неё все нынче до ногтей.

  И радостна она, что стужа, мрак в квартирах,

  Что голод, как паук, лишает жертвы сил,

  Что рушатся дома, и кладбища всё шире,

  И павших перечесть не хватит и чернил.

  Но страха нет почти. Горит в буржуйках мебель.

  И делим тщательно голодный свой паёк.

  И ставим чайники. А ночью – сны о хлебе.

  С утра же – вновь борьба за каждый свой денёк.

  Но и за жизнь других... Что может быть дороже?

  Ведь милосердие непросто сохранить.

  Согреть чужую жизнь – благоволенье Божье,

  Но как же трудно всем ходить, жалеть, любить...

  Вдруг проявилось всё: и жертвенность, и низость.

  Поступки каждого распознаны войной.

  Но не сдадимся мы! Я знаю. Я предвижу

  День торжества, о милый город мой.

  Окончив читать стих, он спросил Вовку:

  – Ну как, получилось?

  – Получилось, – ответил тот. – Мне тоже хлебушек снится.

  – Ну и хорошо, – ответил Николай Павлович. – Для меня это важно. Я шестьдесят три года прожил в этом городе, и только сейчас почувствовал, как же он мне дорог. И захотелось высказать ему это. Володя, я сделал три экземпляра этого стиха. Глядишь, какой-нибудь из них, да и дойдёт до печати. Один экземпляр, если ты не возражаешь, я отдам тебе.

  – Хорошо, Николай Павлович. Я сохраню его, если жив буду.

  – Будешь. Обязательно, будешь. Ты ещё и жить-то по-настоящему не начал, – твёрдо сказал Николай Павлович. И протянул Вовке исписанный листок бумаги. – Вот он. А в уголке там фамилия, дата и прочее, если вдруг понадобится.

  Вовка свернул листок и сунул его во внутренний карман пиджака.

  – У меня не пропадёт.

  – Да, – спохватился Николай Павлович. – Вот эта книжка, что лежит на подоконнике, тоже теперь твоя. Дарю. Я её уже наизусть знаю.

  – История России?! – воскликнул Вовка. – А я как раз хотел попросить её у вас почитать. Ну, спасибо.

  – Пожалуйста. Читай. Очень полезная вещь.

  – Чай готов! – объявила Светлана. – Все за стол.

  – Мне чего-то нехорошо, – сказал Николай Павлович. – Вдруг такая усталость навалилась. Вова, налей мне полкружечки. Я здесь попью.

  – Конечно.

  Мальчик принёс ему чай и дольку шоколадки. Николай Павлович отхлебнул глоток, откусил шоколада.