Текст книги "Озябший ангел (СИ)"

Автор книги: Валерий Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

  – Развязывайте и смотрите, – сказала она. – Там хлеб, пшено, картошка и граммов двести смальца, правда, старого. Попробуйте его перекипятить с корочкой хлеба, запах должен исправиться. Вот всё, что смогла.

  Актриса заглянула в узелок и растроганно сказала:

  – Спасибо вам. Вот ваше пальто, – протянула она хозяйке лучшую из своих вещей.

  – Пожалуйста, – ответила та и перекинула пальто себе на руку.

  Елизавета неуверенно отошла в сторону. А хозяйка достала из кармана шубы завёрнутую в газету бутылочку и подала её Вовке.

  – А тебе, мальчик, – керосин.

  Вовка развернул газету, остро пахнуло керосином.

  – А фитилька у вас не найдётся? – спросил он.

  – Ещё и фитиль? – раздражённо спросила хозяйка. – Ну, ладно уж, дам. Подожди, сейчас у сына возьму.

  И направилась в мастерскую, крылечко которой выходило прямо в сторону дома. Не прошло и трёх минут, как она вышла оттуда. И уже без Лизиного пальто.

  – Держи, – сунула она Вовке около полуметра шнура. – Теперь доволен?

  – Доволен, – ответил Вовка.

  – Ну, так отвязывай дрова и заноси их в дом.

  Вовка быстро отвязал дрова, взялся за вязанку.

  – Тётя Лиза, вы подождёте меня? – спросил он у актрисы.

  – Да. Я пока посижу на санках, отдохну.

  Мальчик переступил порог квартиры и нерешительно остановился. Весь пол был устлан огромным голубым ковром с весьма затейливым орнаментом.

  – Чего топчешься? – спросила хозяйка. – Проходи. На дворе, чай, зима, не наследишь. Дрова у печки сложи.

  Вовка положил вязанку дров у печи, развязал её и, сматывая верёвку, изумлённо огляделся. Повсюду только красивые вещи: мебель, посуда, картины. В доме тепло, сладко пахнет варёной свининой и ещё чем-то знакомым. Вовка, чуть ли не после каждого слова сглатывая слюну, спросил хозяйку:

  – А если у меня ещё будут дрова, я могу вам их привезти?

  – Вези, не обижу. У меня две комнаты и кухня, дров много нужно.

  – Спасибо. Я пойду, а то меня ждут.

  – Иди, мальчик.

  – До свиданья, – сказал Вовка и вышел.

  Елизавета, прижав к груди узелок, сидела на санках и спала. Вовка удивлённо взглянул на неё и пробормотал: «И когда только успела?» Он подошёл к ней и потряс её за плечо. Она открыла подёрнутые поволокой глаза.

  – Тёть Лиза, пора, – сказал Вовка.

  – А-а, я сейчас, – вздохнула она и попыталась встать. Но не смогла. Вторая попытка тоже ни к чему не привела. Она испуганно посмотрела на Вовку.

  – Господи! Что же это со мной?

  – То же что и с другими, – сказал Вовка. – А вам в какую сторону? – Налево. Ещё целых три с половиной квартала, – с глазами полными ужаса прошептала она.

  – Ну, так это почти по пути. Садитесь удобней, я вас немного подвезу, – сказал Вовка. – А потом, может быть, вы меня. Хорошо?

  – Да, – закивала она и стала руками укладывать свои непослушные ноги.

  Через полтора квартала Вовка остановился. Его шатало. Он смахнул пот со лба, подошёл к санкам.

  – Тёть Лиза, подвиньтесь, устал, – заплетающимся языком сказал он.

  Женщина сняла ноги с санок. Мальчик сел рядом, стащил с головы шапку.

  – Вова, пожалуйста, надень, простудишься, – сказала она.

  – У меня, наверное, тепловой удар, – предположил Вовка. – Что-то странное со зрением, даже объяснить не могу.

  – Всё равно надень, это опасно, – продолжала настаивать Елизавета.

  Мальчик ещё помедлил и подчинился. Он зачерпнул пригоршню снега и окунул в него лицо. Прошло минут десять. Всё это время женщина потирала и пощипывала свои ноги. Наконец, она неуверенно поднялась, сунула Вовке узелок в руки, взяла верёвку, еле слышно сказала ему: «Держись» и, чуть ли не падая вперёд, потащила за собой санки.

  Через квартал она оступилась на левую ногу и упала в глубокий рыхлый снег. Елизавета несколько раз пыталась подняться, но все её барахтанья ни к чему не приводили. И тогда Вовка слез с санок и помог ей сесть на край плотно утоптанной тропы.

  – Тёть Лиза, вы лучше на санки пересядьте, – предложил ей Вовка. – Давайте помогу.

  – Сейчас, дай отдышаться, – взмолилась она.

  И, взяв с санок узелок, стала рассовывать продукты по карманам. Вовка устало опустился на санки. И тут где-то в середине квартала, в сторону которого они были обращены лицом, раздался мощный взрыв. Мальчик и женщина вздрогнули. Через минуту последовал второй взрыв и опять в том же квартале, только правее и ближе.

  – Как картошку садит, – заметил Вовка. – И вся крупная, одна в одну: двести сорокового калибра.

  Женщина стала беспокойно озираться. Третий снаряд взорвался во дворе дома, стоящего прямо у них за спинами. Земля нервно вздрогнула. Оконные стёкла хрустально охнули и, коротко отзвенев, осыпались.

  – Вот гад! Кучно бьёт, – оглянулся Вовка. – Да он, скорей всего, и прицела не меняет.

  Мальчик покосился на женщину и вдруг увидел, как она торопливо рвёт зубами выменянный ею хлеб.

  – Стойте! – гневно закричал Вовка. – Нельзя!

  – Так ведь всё равно убьют! – давясь хлебом, лихорадочно крикнула она.

  – А если нет? – как можно более спокойно спросил мальчик.

  – Я же знаю: убьют меня, убьют, убьют! – с неожиданной дикой страстью исступлённо твердила она.

  – Не убьют! – повысил голос Вовка. – А вот ваша дочь... наверное, умрёт.

  Елизавета поражённо замерла. Потом, ни на миг не отрывая взгляда от растерзанного ею куска хлеба, она медленно опустила руку.

  – Боже... Что я натворила? – прошептала она. И, словно отрекаясь от содеянного, отрицательно покачала головой. – Я... я сумасшедшая.

  – Глупости, – всё тем же спокойным тоном сказал Вовка. – Вы просто испугались.

  – Да? – с надеждой спросила Елизавета.

  – Конечно, – подтвердил мальчик. – У всякого могут сдать нервы. До дома-то ещё далеко?

  За их спинами, но уже на большем удалении, раздался новый взрыв. Они вздрогнули и внимательно посмотрели в лицо друг другу.

  – Нет... До угла и чуть наискосок, – ответила она. И, словно стараясь убедить его, нетвёрдо добавила: – А Валечке я умереть не дам.

  – Да уж наверно, – ободрил её мальчик. – Теперь у вас найдётся, чем подкормить её.

  Женщина успокоилась. Она тщательно подобрала крошки и, прежде чем спрятать хлеб, отковырнула от него корочку граммов на тридцать. Затем Елизавета с помощью Вовки выбралась на тропу, взяла мальчика за плечо и сказала ему:

  – Вова, ты очень надёжный человек. Спасибо тебе.

  И протянула ему корочку хлеба. Мальчик сжал губы и сглотнул слюну.

  – Не надо, – отказался он. – Несите дочке.

  – Ты за меня не тревожься, – успокоила его Елизавета. – С этого куска я больше ни крошечки не возьму. Пусть меня теперь хоть на клочья снарядом разорвёт. А без тебя, наверное, я и продуктов бы не добыла и даже вернуться не смогла бы. А теперь смогу. Возьми, пожалуйста.

  – Ладно, – согласился Вовка. И, чтобы не искушать Елизавету, положил корочку в карман.

  До угла они дошли вместе. Перед тем как попрощаться, Елизавета стала объяснять ему, где они с дочкой живут, чтобы при случае он мог найти их. Она повторила адрес ещё раз. Вовка до звона в ушах силился услышать то, что она говорила ему, но уже ничего не соображал. Он думал... о хлебной корочке. О том, что хорошо бы подержать её на горячей печке, тогда бы у этой корочки пробудился затаившийся в ней хлебный дух. Но ведь до печки ещё добраться надо. А терпеть – уже никаких сил нет.

  – Ты всё запомнил, Вова? – как сквозь вату донеслось до него.

  – Всё, тётя Лиза, – подтвердил он.

  – Ну, до свиданья, – махнула она рукой.

  – До свиданья, – ответил Вовка. И, сделав первый шаг в направлении своего дома, сунул руку в карман за корочкой.

  А вечером у Вовки начался жар. Сначала он этого даже не понял. Просто вдруг стало жарко, невозможно жарко. Повсюду. И под одеялом, и в комнате. Ему показалось, что тётя переложила в печку дров, отсюда и все неудобства. Он дважды вставал и умывался. И лишь к утру почувствовал, как голова наливается свинцовой тяжестью, а тело время от времени покрывается липким потом. Стало понятно, что он всё-таки простудился.

  Тётя ухаживала за ним как могла: поила его таблетками, какими-то отварами, обтирала кислой водой. Через неделю головная боль пошла на убыль, а затем почти и вовсе исчезла. Но появились кашель, слабость и тошнота. Мальчик впервые ощутил тяжесть своего собственного скелета.

  Болеть противно – это ясно, однако и в болезни, как оказалось, есть свои положительные моменты. Во-первых, никто не пошлёт тебя ни за водой, ни за хлебом. И, во-вторых, книжки можно читать сколько душе угодно. И Вовка читал, читал всё светлое время, да ещё прихватывал и вечера при свете коптилки. А ночью на него наваливались мысли.

  Когда долго лежишь, невозможно не думать. И первая мысль, конечно, о еде. Чтобы избавиться от этого наваждения, из крохотного озерца своих воспоминаний Вовка выхватывал какую-нибудь мелочь и на время забывал о голоде. Он заново переживал свои детские радости и огорчения. Снова и снова вспоминал родной дом, последние напутствия родителей, растерянные взгляды братишек. Вовка перебирал в памяти лица соседей, учителей, школьных товарищей. Он мысленно путешествовал по своей родной деревне, бродил по мелководной речке, бегал по тропинке, повторяющей все извивы её берега.

  Мальчик припоминал подробности своих проделок, совершённых им из озорства или от скуки, а то и просто из любопытства.

  Но чаще всего он вспоминал Ленку. И всё потому, что очень виноват перед ней. И от этой вины ему не избавиться уже никогда.

  А случилось это в мае. Ленка, его одноклассница, жила по соседству, через дом. Она была красивой девочкой: с большой русой косой и бирюзовыми глазами. Ребята с третьего по седьмой класс чуть ли не все поголовно были влюблены в неё. В общем-то, в глубине души Вовка тоже любовался ею. Но при встрече с соседкой старательно демонстрировал ей своё пренебрежение. То ли это уязвило её, то ли была другая причина, только Ленка стала дразнить его «цыганёнком». И заметив, что Вовку задевает это, она дразнила его всё с большим и большим азартом. С мальчишками такие вопросы он решал быстро – дракой. А тут девчонка...

  Ленка его всё-таки побаивалась и дразнилась только с безопасного расстояния. В школе за день до этого происшествия Вовка подошёл к ней и спросил:

  – Ленка, чего ты хочешь?

  Она ничего не ответила ему. Лишь молча и, как ему показалось, с интересом посмотрела на него. Мол, любопытно, а что будет дальше?

  – Не нарывайся, – пригрозил он ей. И отошёл прочь.

  А на следующий день, когда Вовка проходил мимо её двора, он снова услышал её насмешливый голос:

  – Цыганёнок!

  – Ленка, ты у меня додразнишься, – рассердился он.

  – Цыганёнок, цыганёнок.

  – Ну, погоди у меня.

  В конце огородов текла всё та же речушка. И на её бережке почти у каждого хозяина стояла своя баня. В тот вечер Вовкин отец дал ему задание покрыть гудроном нижнюю часть дюжины столбиков. Так они дольше прослужат. Вовка перенёс их к баньке и начал работать. Он набросал в старое ведро кусочков смолы и вылил туда литр бензина. А потом всё это долго перемешивал палкой. Полученный гудрон он стал наносить на столбики кистью. Работа была ещё не сделана, а гудрон уже стал густеть.

  И тут из-за бани Вовка услышал Ленкино пение. Она шла по тропке вдоль берега, и видеть его не могла. Вовка перехватил кисть в левую руку и спиной прижался к стене. И как только Ленка поравнялась с ним, он выскочил из-за укрытия. Она, увидев его, испуганно остановилась.

  – Ну что, белобрысая, теперь будешь мамку звать?

  – Ма-ма! – бросилась она наутёк.

  Он в пять прыжков догнал её, схватил за волосы, потянул книзу. Она, сопротивляясь, нагнула голову.

  – Ой-ой! Больно, дура-ак.

  Вовка, не выпуская из кулака её золотой косы, несколько раз провёл по ней кистью измазанной в гудроне.

  – А-а-а! – отчаянно вопила Ленка.

  – Вот теперь и ты оцыганилась, – торжествующе сказал он и выпустил её косу из рук.

  Коса тут же прилипла к сарафанчику.

  – Я... я тебя... ненавижу, – перемежая слова всхлипами, проговорила Ленка.

  – Оч-чень приятно, – съехидничал Вовка.

  И она, размазывая по лицу слезы, ушла домой.

  Что ему не избежать наказания, это было понятно. Но вот объясняться с Ленкиными родителями, а тем более быть выпоротым в их присутствии, он не желал. И поэтому, положив кисть в банку с водой, он отправился бродить. Вернулся в сумерках. Отец снял со стены ремень и спросил Вовку:

  – За что ты испортил ей косу?

  – Дразнилась.

  – И всё?!

  – Всё, – сказал Вовка и снял майку.

  – Ну и когда это кончится? Ведь месяца не проходит, чтобы на тебя кто-нибудь не пожаловался. Кто тебя учил так проблемы решать?

  – Ты, батя...

  Ремень ожёг его спину. Но Вовка, по обыкновению, закусил губу и не плакал. Отца это очень злило, и он хлестал, и хлестал сына.

  – Ну, хватит, – встала на его защиту мать. – Ленка не меньше его виновата. Коса у неё до пояса, да язык до колен. Сама слышала, как она дразнится. Следующий раз поостережётся.

  – Он так нас со всеми соседями перессорит, – всё кипятился отец.

  – У тебя есть ещё дети, – кивнула она в сторону спальни, – ты б лучше о них думал. Вон перепугал их всех.

  На следующий день вся школа была удивлена тем, что Ленка пришла без косы. И подстриглась настолько коротко и необычно, что из деревенской девчонки она вдруг превратилась в городскую красавицу. Мальчишки просто ошалели от обожания.

  Об истинной причине её такого поступка знал только Вовка. Кстати, он в этот раз пришёл в Толькиной рубашке с длинными рукавами. И, не считая присохшей ранки на губе, выглядел обыкновенно. И вёл он себя, как обычно: изредка шутил, держался независимо и в упор не замечал Ленку.

  Увидев невозмутимого Вовку, Ленка порозовела от злости. Проходя мимо, она негромко спросила:

  – Ну что, влетело?

  – Ничуть, – ответил он. – Батя меня не бьёт.

  Как оказалось, его ответ очень задел её самолюбие. На большой перемене, как обычно, все ученики высыпали во двор. Цвели сады, и аромат майского воздуха приносил ощущение праздника.

  К Вовке подошёл Сенька Костылев из выпускного седьмого класса, высокий, упитанный мальчишка. И сказал ему:

  – Ленка просила меня разобраться...

  И, криво улыбнувшись, ударил Вовку в лицо. Тот, не ожидая подобной подлости, упал на спину. Дети взвизгнули и как будто онемели. Вовка секунд пять пролежал без сознания, потом пришёл в себя. Склонившиеся над ним лица отпрянули. Он сел. Десятки пар внимательных глаз наблюдали за ним. Заметив, что рубашка забрызгана кровью, он огорчился. Сенька сверху вниз посмотрел на него и насмешливо сказал:

  – Цыган, зря ты без панамки ходишь. Солнечный удар – это не шутка.

  – Ну, ты и трус, Костыль, и... подкаблучник, – сказал Вовка.

  Сенька, как ужаленный, подскочил к нему. Ещё никто не решался так дерзко разговаривать с ним.

  – Че-го?! – устрашающе понизил он голос. – Тебе ещё добавить?

  Вовка жестом показал ему, погоди, мол. Встал, подождал, пока земля под ногами успокоится. И вдруг рассмеялся (это была нервная реакция, но его противник не знал об этом). Сенька на пару шагов отступил.

  – А теперь добавь, – предложил Вовка. – Уже можно. Подкаблучник.

  Костылев пошёл на него. И ещё раз ударил. В этот раз Вовка получил кулаком по уху (полностью увернуться из-под удара он не смог). Но теперь-то он устоял и, не мешкая, врезал Сеньке по носу. Кровь брызнула тому на пиджак. Это на мгновение обезволило его. За Вовкой был ещё удар, и он нанёс его, теперь уже ниже – в грудь. Костылев пошатнулся.

  Вовка, считая себя отомщённым и желая удержать Сеньку от падения, поймал его за подкладку пиджака. Но тот всё-таки не удержался на ногах и, сопровождаемый треском подкладочной ткани, тяжело осел в пыль.

  – Ты чего сделал? – изумился Сенька. – Ты же мне пиджак порвал.

  – А ты, перед тем как руками махать, снимай своё барахло, так дешевле будет, – усмехнулся Вовка.

  Костылев поднялся, подошёл к нему и пальцем ткнул в его рубашку.

  – Это у тебя барахло, а у меня пид-жак.

  – Барахло, – возразил Вовка и указал на длинный свисающий лоскут оторванной им подкладки.

  Сенька сделал вид, что кладёт руку ему на плечо, но вдруг ухватил его за правый рукав и рванул на себя. Рубашка выдержала этот рывок, а Вовку развернуло вокруг оси градусов на сто. И в ту же секунду Сенька шагнул ему за спину и, вцепившись ногтями в рубашку, располосовал её от правого плеча чуть ли ни донизу. Кто-то, увидев его спину, исхлёстанную ремнём, сдавленно ахнул. И тут же со ступенек школы раздался гневный голос учителя истории:

  – Прекратите! Немедленно прекратите драку! Вы, оба – в канцелярию!

  В тот раз вызов к директору для Вовки закончился без новых потерь. Костылев ответственность за драку взял на себя, за что чуть не вылетел из школы без свидетельства об окончании. Ленка дразниться перестала...

  А через полтора месяца, когда уже шла война и поезд, в котором Вовка ехал к тёте, попал под бомбёжку, он увидел Ленку в последний раз. Это было днём. Дорогу разбомбили. Люди, похватав узлы и своих детей, поспешно выпрыгивали из поезда и бежали к лесу. Благо он рос по обе стороны железной дороги всего в каких-то тридцати метрах. Но преодолеть это расстояние под пулемётным огнём получалось далеко не у всех. И десятки людей уже лежали на земле ранеными или убитыми.

  Отъезжая от Гомеля, Вовка нашёл себе место в середине вагона, и теперь ему удалось покинуть его только в числе последних. Оказавшись на воле, он успел отбежать от поезда шагов на пятнадцать. Услышав громовой рёв снижающегося самолёта, упал, сжался в комок и стал ждать неминуемой смерти. Застрекотал пулемёт. Эта пытка длилась всего несколько секунд. Но, когда самолёт пролетел, Вовка не сразу смог сбросить с себя оцепенение. А переборов страх, вскочил и кинулся к лесу. Почти у опушки, чуть в стороне, он увидел русоволосую девочку, лежащую ничком. Ему показалось, что такую стрижку он уже где-то видел. Смутная догадка остановила его: «Не может быть!»

  Он метнулся к девочке, наклонился над ней и несмело перевернул её на спину. Широко открытые бирюзовые глаза смотрели сквозь него в вечность. «Ленка», – ошеломлённо прошептал он.

  А лётчик уже развернул самолёт и, снизившись до бреющего полёта, очередями рассылал людям лёгкую, но нежеланную смерть. Вовка ринулся в лес и снова бросился на землю. А когда беда и в этот раз прошла стороной, он устремился вглубь лесных зарослей.

  И вот теперь, лёжа в постели, он уже в который раз переживал эту трагедию, думал о Ленке и о себе. И ещё о том, что он был непростительно груб с ней.

  Проболел Вовка до конца января. В это вынужденное безделье ему хотелось увидеться с друзьями, но никто из них так и не заглянул к нему. Тётя Мария, остро переживавшая остановку завода, с головой окунулась в суету необходимых дел и заметно приободрилась. Лучшая из тех новостей, что она принесла – новая прибавка хлеба. Полкилограмма хлеба на их семью – уже неплохо.

  Глава 18. Часы с ангелочками

  Керосина в коптилке осталось на один-два вечера. А болеть в потёмках ужасно скучно. Пора выздоравливать. И Вовка вынужден был подняться, одеться и выйти на улицу. Домашнее тепло – штука, конечно, нужная, но и без свежего воздуха нельзя. Голова от него так и поплыла. Вовка шёл вдоль своего дома, ноги у него заплетались, и его порой заносило, как пьяного. Однако он не сдавался. За три дня с горем пополам он набрал на пепелище связку дров, надёжно привязал её к санкам и потащился за керосином.

  Хозяйка встретила Вовку приветливо: с закупкой дров у неё начались перебои. Она посмотрела на его болезненный вид и, кроме керосина, дала ему карамельку. А, прощаясь, напомнила, что дрова ей будут нужны и впредь. Когда мальчик выбрался во двор и стал привязывать к санкам верёвку, снятую с вязанки, из пошивочной мастерской с вещмешком в руках вышел мужик. С заметным усилием он вскинул его на плечи и, расправляя лямки, размашисто зашагал к выходу со двора. Прежде чем покинуть его, он как-то по-особому зорко огляделся. Вовка ещё с большим усердием занялся верёвкой. Дядька, уже отворачиваясь, страдальчески перекосил лицо. «Зубы болят», – решил мальчик и, взяв санки за верёвку, направился вслед за ним.

  На улице, перед тем как повернуть к своему дому, Вовка взглянул в сторону рынка. Он увидел удаляющегося дядьку и оторопел. Тот вышагивал походкой совершенно жалкого, измученного хромотой человека. «Вот чудак! И зачем ему это?» И тут по этой самой хромоте мальчик внезапно вспомнил его. Именно этого дядьку он видел на рынке, когда тот подходил к спекулянту салом. Они тогда ещё перебросились несколькими словами. «А ведь в тот раз хромой... выглядел ненормальным, – припомнил Вовка. – Вот артист! Значит, он надевает маску придурка, да ещё искалеченного, и дурачит всех, кого хочет. И, наверно, уже давно. А что он делал в мастерской, приносил что-то или...» И тут его словно кипятком обдало. «Да ведь у него в рюкзаке сало! И берёт он его... здесь. Точно. Иначе и быть не может».

  Вовка с сожалением посмотрел вслед ковыляющему дядьке и подумал:

  «Эх, сейчас бы проследить за ним, и сразу всё стало б ясно. Но до рынка хоть и недалеко, однако, и на этот путь силы нужны. А их пока маловато. Ну, ничего, уж в следующий раз я его не упущу».

  Мальчик присел на санки, отдохнул и отправился в обратный путь.

  Тётя была дома. Увидев его, она спросила:

  – Ну, что там, на улице, нового?

  – Так я, можно сказать, ни с кем и не разговаривал, тётя, – ответил Вовка. – Но вот невзначай увидел одного типа и, кажется, понял, что на рынке орудует шайка спекулянтов.

  – Тоже мне новости, – отозвалась тётя Мария. – На любом рынке есть своя шайка жуликов.

  – Но у этих спекулянтов можно добыть сало, выменять его на драгоценности.

  – Сало? – Это обнадёживает, – живо откликнулась на его слова тётя. – Если в городе где-то ещё есть сало, стало быть, не так уж всё и плохо.

  – Тётя, а у нас случайно нет каких-нибудь драгоценностей? – простодушно спросил Вовка.

  – Что ты, Вовочка. Откуда им у меня взяться? В рабочие руки только работа проситься, а драгоценности в другие попадают. Нет-нет. У нас для спекулянтов ничего интересного нет: ни золота, ни серебра, ни фарфора.

  – А фарфор тоже ценится?

  – Да. Только качественный, конечно, – ответила тётя.

  – У Чарских есть фарфоровые часы с ангелочками, я знаю, очень красивые. Надо будет сказать им.

  – Скажи, – согласилась тётя. – Без часов прожить можно, а вот без продуктов как-то не получается.

  Прошло четыре дня. Вовка почувствовал себя значительно лучше и решил навестить Чарских. Но уже на улице у него возник один план, и мальчик изменил маршрут. Начальник милиции был у себя. На стук в дверь Вовка услышал привычное: «Да. Войдите», – и открыл её. Набатов, увидев мальчика, приветливо улыбнулся.

  – Никак Володька?

  – Да, я, Юрий Иванович. Здравствуйте.

  – Ну, проходи-проходи, – протянул ему руку Набатов. – Здравствуй. Рад тебя видеть. Подсаживайся к столу, как раз чайник поставил. Сейчас погреешься, чай будет с сахаром.

  Только тут мальчик ощутил, что в кабинете вполне жилой дух, а у самого окна он заметил буржуйку с золотыми щёлочками по краям дверцы. На печке чайник. Вовка снял шапку, размотал шарф, расстегнул фуфайку.

  – У вас нынче тепло, – заметил он.

  – Да, тепло. Только хлопот с этой печкой... А ты, Володя, похудел... Вижу, не сладко тебе приходится.

  – А кому сладко? – устало спросил мальчик. – Разве что спекулянтам?

  – Что верно, то верно, – вздохнул Набатов. – Но имей в виду: мы им тоже особо-то развернуться не даём. Слушай, Вовка, а чего ты не забираешь свои часы? Ведь выиграл же...

  – Не знаю. Как-то не совсем честно я их выспорил. Ведь когда я узнал ключ от квартиры Ладо, то уже о многом догадался. Пусть они пока полежат.

  – Ну, смотри, как хочешь. По Ладо не скучаешь?

  – Скучаю. С ним повозился, будто дома побывал. Он мне моих младших напомнил. И тётя всё не может забыть о нём. Юрий Иванович, а что стало с Печником?

  – Знаю только, что он жив и здоров, – ответил Набатов. – А тогда, сразу после обыска, мы с Костровым пришли к нему в камеру и показываем найденный в его тайнике футляр. «Что это за штука?» – спрашиваем. Он отвечает: «Вот этого я и боялся. Думаю, найдут мой пенал, в котором я изредка деньги храню, и не поверят в это, а нафантазируют себе, бог знает что. Не сносить мне тогда головы». Я подаю ему футлярчик и говорю: «А что нам фантазировать, когда и так всё ясно». Он открывает его, и вижу, как у него зрачки расширяются. А мы с Виталием вложили туда тот рулончик с документами. «Что это?» – спрашивает. А я: – «Это индульгенция на отпущение грехов. Ещё есть и „Закон Божий“ – ваша персональная книга. Прежде чем отказываться от неё, очень хорошо подумайте. Не упустите свой шанс на спасение, ваш единственный шанс». Взял у него футлярчик и только выходить, а он спрашивает: «Откуда это всё у вас?» Отвечаю: «Денищенко нашёл». Он посмотрел на меня и говорит: «Я не о пенале, спрашиваю». У меня тогда такое желание возникло рассказать ему о тебе, что еле устоял. Говорю: «Есть у нас один нештатный сыщик. Но познакомить не могу». На этом мы и расстались.

  – Понятно, – отозвался Вовка. – А связного накрыли?

  – Накрыли голубчика, взяли его с поличным. Он оказался не простым связным, как мы думали, а координатором действий сразу двух групп. Так что мы им навязали свою игру.

  – Здорово, – сказал мальчик. – Юрий Иванович, а у меня к вам есть разговор.

  Набатов довольно хмыкнул.

  – Я почему-то так и подумал. Ну, рассказывай, что там у тебя за дело?

  – А дело вот какое. На рынке я приметил одного спекулянта...

  – Слушай, а где ж ему ещё околачиваться, как не на рынке? – заметил начальник отделения. – Мои ребята туда частенько заглядывают и, я должен сказать, практически всех крупных спекулянтов мы ещё до Нового года переловили. Сейчас если кто и промышляет, то по мелочи. Но мои ребята даже им воли не дают и, можно сказать, знают весь этот контингент в лицо.

  – И того знают, что сало меняет на драгоценности?

  – Сало меняет, говоришь? – озадаченно переспросил Набатов. – Что-то я не слышал о таком. Ты сам это видел?

  – Сам.

  – А когда?

  – Две недели назад.

  – Так это могло быть лишь эпизодом, – отметил Набатов.

  – Тогда я тоже так подумал. Но четыре дня назад я встретил одного хромого с вещмешком. Так вот, в вещмешке у него было килограммов пять, а то и шесть сала. И он нёс его тому, кто стоит на рынке.

  – Он тебе об этом сам рассказал? – спросил его Набатов.

  – Юрий Иванович, вы же понимаете, что есть вещи, о которых никто никогда не рассказывает, но о них знают почти все, кого это интересует. Вот и я знаю то, о чём говорю. Да, я за ним не проследил: плохо чувствовал себя. Но их связку я уже заметил, осталось только приманить их красивой вещью и проследить за ними.

  – Ну, ты, Вовка, и стратег. Однако давай-ка для начала послушаем, что нам скажет Обухов, – он сейчас присматривает за рынком. Пожалуйста, позови его из пятого кабинета.

  – Сейчас.

  Вовка пригласил сержанта. Набатов без прелюдий спросил его:

  – Ты знаешь хромого на рынке?

  – Сейчас там несколько хромых, вас какой интересует?

  Набатов вопросительно взглянул на Вовку. Мальчик кивнул и уточнил:

  – Тот, у которого лицо в пороховых крапинах.

  – Знаю. Он ещё с вещмешком постоянно ходит, – сказал Обухов и, что-то припоминая, прищурился. – Тимуров. Да, Тимуров его фамилия. Он живёт рядом с рынком, поэтому его каждая собака там знает.

  – Это всё, чем ты располагаешь? – спросил Набатов.

  – Нет. Этот мужик – оригинал в своём роде. У него, кроме больной ноги, ещё и с головой проблемы. Однажды завидел нас и как дал дёру, еле догнали. Спрашиваем: «Почему убегаешь?» – «Испугался». – «Чего ты испугался?» – Говорит: «Сало отнимете». Мы ему: «А ну, покажи!» – «Не дам! – верещит. – Это моё!» Уцепился за лямки, психует, в драку лезет. Ну, отобрали мы у него вещмешок, развязали, смотрим, а там пальто лежит, а в нём два кирпича. Кстати, его не только мы досматривали, но и другие патрули, и всё с тем же результатом. Он и теперь, как только увидит нас, – прячется.

  – Понятно, – сказал Набатов. – Ну, что ты теперь на всё это скажешь?

  – Дурачит он вас, как малышню в песочнице, – сказал Вовка.

  – Ты, парень, думай, что говоришь! – баском прогудел сержант. – Обухова не так-то просто одурачить. А с тем психом время терять я не хочу.

  – Ну, ладно, спасибо. Иди, работай, – сказал ему Набатов и задумался.

  Сержант вышел.

  – Володька, так ты стоишь на своём?

  – Стою, Юрий Иванович. А кирпичи в вещмешке – это классная уловка. Маска дурачка и хромота – замечательное прикрытие.

  – Ты думаешь, он специально подстрекает патрулей на погоню за собой, когда у него кирпичи в вещмешке?

  – Конечно. Может, это его любимое развлечение. Представьте, если рынок у него под окнами, значит, он первый замечает людей в форме. Кладёт кирпичи в вещмешок, делает крюк и выходит на патруль. Потом делает вид что пугается и убегает.

  – Хм. Логично, – замечает Набатов. – Этим самым он укрепляет свою легенду «идиота», а заодно, отвлекая патрулей на себя, выводит из-под удара своих сообщников. Поэтому они ни разу и не попались. Так, что ли?

  – Точно! – воскликнул мальчик. – Тимуров их всех прикрывает.

  – Ну, хорошо, Вовка, ты меня убедил. Что предлагаешь?

  – Юрий Иванович, чтобы всё это проверить, мне нужен всего один человек, но не такой заметный, как Обухов. Лучше девушка. Может быть, ей придётся в пошивочную мастерскую сходить. Думаю, сало где-то под ней, в подвале.

  – Подожди немного.

  Набатов набросал несколько слов на листке. Поднялся.

  – Я сейчас отдам распоряжение и вернусь.

  Через три минуты начальник милиции возвратился.

  – Так... Володя, что, по-твоему, ещё необходимо для операции? – спросил Набатов.

  – Какая-нибудь красивая дорогая вещь, – сказал Вовка. – Лучше большая, чтобы можно было проследить за ней.

  – А вот с этим вряд ли я тебе помогу. Чтобы выпросить у начальства такую вещь, нужно время, веские причины, гарантии, что эта вещь будет возвращена, план операции, контроль над ней и т.д. и т.п. Одним словом, канитель, не приведи Господи.

  – Юрий Иванович, на всякий случай я продумал один запасной вариант. У моих друзей Чарских есть замечательные фарфоровые часы. Спекулянты их не упустят. А тётя Тоня мне их доверит, я знаю, лишь бы она их ещё не сменяла на продукты. Правда, у Чарских я давно уже не был, месяца полтора, наверно.

  – Ладно, Володя, ты, конечно, сходи к ним и про часы спроси. Только я должен предупредить тебя, что определённый риск потерять эту вещь всё же есть.