Текст книги "Агент"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава 12
МОСКВА. КРЕМЛЬ

Газета «Правительственный вестник»:

Бойцы Северной Добровольческой армии, усиленной Марковской дивизией, высадились в Архангельске при поддержке линкоров «Императрица Екатерина Великая» и «Генерал Алексеев». Большевики попытались сорвать высадку – захватив артбатарею на острове Мудьюг, они обстреляли корабли Белого флота. Ответным огнём батареи были сровнены с землёй.

Так называемое Временное правительство Северной области, состоявшее из эсеров и кадетов и возглавляемое народным социалистом Чайковским, брошено в концлагеря на Мудьюге и в Иоканьге. Порядок в Архангельске наведён, законность восстановлена.

Полдня и полночи поезд стоял, пропуская воинские эшелоны, – большевики срочно укрепляли Восточный фронт. Даже с Западного и Южного участков отрядов завесы [84]84
  ЗУОЗ и ЮУОЗ были созданы летом 1918-го на основании директивы большевистского Высшего военного совета для прикрытия внутренних областей государства от возможного вторжения германских войск.


[Закрыть]войска снимали – и слали в Поволжье. Видать, Каппеля больше боялись, чем кайзера.

До Москвы добрались к утру, вышли на перроне Казанского вокзала, так и оставшегося недостроенным. Зато аж два транспаранта трепыхалось под ветром. Один провозглашал: «Да здравствуют здоровые паровозы, вылеченные коммунистическим трудом!» – а другой бросал лозунг в массы: «Бей голод и холод трудом и дисциплиной!»

Провожатый Авинова передал ему разовый пропуск, выписанный на имя комиссара Юрковского, и пожал руку.

– Езжайте трамваем, – посоветовал он. – Дождитесь «четвёрки» и выйдете на Охотном Ряду.

– Попробую, – сказал Кирилл с сомнением, глазами провожая трамвай, с тяжким дребезгом одолевавший Каланчёвскую площадь. Мало того что вагоны были облуплены, грязны и еле тащились, они к тому же шли переполненными – народ толкался, орал: «Двигайтесь, чего встали? Впереди свободно!» – свешивался с площадок и буферов. Те же, кому достались сидячие места, чинно глядели в сторону от потной, спрессованной толпы, будучи выше мелочей жизни вроде оторванных пуговиц или отдавленных ног.

Поправив кожаную фуражку со звёздочкой, штабс-капитан огляделся. Последний раз в Москву он наезжал ещё до большой войны. Заделавшись столицей Совдепии, златоглавая сильно изменилась, подурнела – под шелухой от семечек и махорочными окурками тротуаров не разглядишь, а разбитая мостовая вся в конских «яблоках». Однако дворников с начищенными бляхами что-то не видать…

Вообще-то, Первопрестольная-Белокаменная и ранее казалась Авинову провинциальной – узкие и кривые московские улицы, мощённые щербатым булыжником, не сравнить было с державными проспектами Питера, одетыми в брусчатку и торец.

Туда и сюда по площади грохотали ломовые телеги, «эластично шелестели» пролётки на шинах-«дутиках», сигналили редкие автомобили – высокие, мощные «паккарды» с жёлтыми колёсами возили членов ВЦИК; массивные «роллс-ройсы» или «делоне бельвилли» с цилиндрическими радиаторами служили Совнаркому, а всякие «нэпиры» да «лянчи» переводили бензин в наркоматах и коллегиях.

Здания вокруг выглядели запущенными – облезлыми, обшарпанными, пятиэтажки перемежались убогими деревянными домишками. Витрины магазинов позаколочены досками, на дверях ржавели замки, а от вывесок остались одни «тени» на выгоревшей штукатурке. Редко-редко можно было увидеть открытую лавку, она узнавалась по очереди – отпускали пшено по карточкам да по куску мыла в одни руки на месяц.

Но более всего Авинова удручали не пейзажи, а люди – московская публика стала совсем иной. По улицам более не прогуливались дамы в длинных платьях, шелестя шелками и простирая нежный запах духов, не было видно лощёных офицеров или важных чиновников в котелках, не пробегали стайками хихикавшие гимназисточки.

Прохожие имели строго пролетарский вид, одеваясь по рабоче-крестьянской моде. Вот молодой ответработник в чёрном пиджаке и сатиновой косоворотке, в суконных мешковатых штанах, заправленных в сапоги с галошами, и в белой матерчатой кепке. Под мышкой он тащил пузатый портфель, другою рукой отбиваясь от беспризорной малышни – чудовищно грязных, вшивых оборванцев, материвших деятеля прокуренными голосами. А вот молодая особа в неряшливо сшитой юбке ниже колен, в кожаной куртке, в шнурованных ботинках, в красном платке-повязке. Она шествовала широким мужицким шагом, прижимая к себе пухлую картонную папку с канцелярским «делом». Причём «дореволюционная» буква «ять» была замарана, а поверху вписана идеологически выверенная «е». [85]85
  Что касается реформы правописания, отвергавшей буквы «ять», «ижицу», «фиту», «ер» в конце слов, то она готовилась ещё до 1917 года, оставалось применить её. Временное правительство с этим не справилось, и в 1918-м большевики издали два декрета о переходе на новые правила. Почему аж два? А народ не сразу послушался, многие газеты (кроме «Известий») по-прежнему держались «старорежимной» азбуки.


[Закрыть]

А лица какие… Те, что были отмечены умом и чувством, терялись в массе небритых, мятых, испитых, наглых, тупых, озлобленных… Московская толпа складывалась в миллионнорылую харю «простого советского человека», харкавшего под ноги, сморкавшегося в два пальца, гоготавшего надо всем, что было выше убогого пролеткульта.

Неожиданно Авинов почувствовал чужую руку в своём кармане. Изловчившись, он вцепился в худое запястье и вывел незадачливого карманника «на свет». Это была белобрысая личность лет тринадцати, в бушлате до колен, зато с оторванными рукавами. Штаны на отроке тоже были «с чужого плеча» и затягивались ремнём под мышками, зато на голове сидела фуражка гимназиста с кокардочкой из скрещенных листков дуба. Опасливо поискав вошек на бушлате, штабс-капитан даже удивился – не было на лице отрока того серого налёта, когда грязь въедается в кожу. Замарашка – да, но не пачкуля.

– Ты кто такой, щипач? – поинтересовался Кирилл.

Мальчишка посмотрел на него исподлобья.

– Бить будете? – осведомился он, шмыгнув носом.

– А что, надо? – с интересом спросил Авинов.

– Вообще-то, красть нельзя, – глубокомысленно заявил отрок, – за это надо наказывать. Но мне очень есть хочется… Отпустите, а?

Штабс-капитан удивился – и отпустил. Если бы замарашка поносил его матом, лягался, кусался, орал, как недорезанный, он бы отвесил ему ха-арошего пинка, но этот мальчишка вёл себя иначе, чем обычный беспризорник. Он походил на принца, волею судеб оказавшегося «на дне», но не растерявшего манер.

– Не убегай, – проворчал Авинов, запуская руку в карман.

В это время появился парень постарше, лет осьмнадцати – в очках, в солдатской шинели на голое тело. Штаны, снятые с толстяка, стягивались на его тощих чреслах, как горло завязанного мешка.

– Юра! – с тревогой окликнул он мальчишку-щипача.

– Всё хорошо, Алёша, – серьёзно ответил тот. – Я, правда, попался…

– Это твой брат? – поинтересовался Кирилл у старшего, сразу вспоминая двух «баклажек», расстрелянных в Симбирске.

– Да, – признался Алексей, неотрывно глядя на руку штабс-капитана, сжимавшую несколько царских ассигнаций, – в РСФСР, на «чёрном рынке», они котировались куда выше совзнаков и бон. – Мы раньше жили на Мясницкой, – разговорился вдруг «старшенький», словно оправдывая свой нынешний статус, – у нашего отца была большая квартира. Он уехал… по делам, но так и не вернулся.

– А соседи взяли да и вселились в наш дом, – с горечью дополнил Юра рассказ брата. – Они брали наши вещи, спали на наших кроватях, ели за нашим столом. А когда мы пришли, нас выгнали… Мы теперь в «Подполье» живём.

– Где-где?! – поразился Авинов.

– Не в подполье, – попытался объяснить Юра, – а в «Подполье»! Мы там полы моем. И посуду.

– Это кабаре в Охотном Ряду, – сказал Алексей, – оно такое… полузаконное.

Как раз об этом штабс-капитан был прекрасно осведомлён – именно в кабаре «Подполье» он должен был встретиться с «Буки 02», возглавлявшим осведомительный пункт 1-го разряда в Москве. Кирилл отсчитал половину того, что у него было, и протянул Алексею:

– Держите.

– Спасибо… – Старший брат даже растерялся. – Это всё нам?

– Это всё вам, – заверил его Авинов и усмехнулся: – Доброй охоты!

– Постойте! – воскликнул Алексей, краснея. – А вы, случайно, не Юрковский?

Кирилл вздрогнул.

– Случайно, да, – сказал он, замечая растерянность на лице Юры.

– А имя-отчество не напомните?

– Виктор Павлович.

Старший с укором посмотрел на младшего, никнувшего буйной головой.

– Балда ты малая… Нам же поручили встретить вас, Виктор Павлович! Мы – курьеры! «Лампочки»! Фамилия у нас такая – Лампе, а эта балда…

Юра громко зашмыгал носом.

– И кто же вам дал такое поручение?

Алексей незаметно оглянулся и тихо сказал:

– «Буки ноль два».

– Пароль! – потребовал Авинов.

– Как проехать к Василию Блаженному, не подскажете? – старательно выговорил старший, зачем-то вытягивая руки по швам.

– Вообще-то мы не местные, – выдал Кирилл отзыв, улыбаясь, – но попробуйте сесть на «Аннушку». [86]86
  Трамвай линии «А», следовавший по Бульварному кольцу, проезжавший по Кремлёвской набережной до Васильевского спуска и дальше.


[Закрыть]

– Здорово как, правда, Алёша? – спросил младший брат, подлащиваясь к старшему.

– Тогда… это… – засмущался Алексей, вытягивая скомканные ассигнации.

– Будем считать, – ухмыльнулся штабс-капитан, – что Юра их всё-таки спёр! Ступайте.

– До свиданья! – сказали «Лампочки».

– До свиданья…

Проводив братьев глазами, он подозвал извозчика. Тот подъехал, пугливо косясь на авиновскую кожанку и маузер – вдруг да из «чеки»?..

– На Сухаревку, – сказал штабс-капитан, усаживаясь. – Совзнаков нет. За рубль царский свезёшь?

– Так рады ж стараться! – расцвёл мужик на козлах и стегнул крепкозадую кобылу: – Но-о, мёртвая!

Кобылка независимо тряхнула гривой и бодро зацокала копытами. Авинов вздохнул. Он испытывал острейшее нежелание ехать в Кремль, в большевистское логово, потому и оттягивал всячески неизбежное. Словно в детстве, когда долго вил круги по окрестным улицам, не решаясь на приём у зубного врача. С другой стороны, почему «товарищ Сталин» должен быть для него главнее… ну, скажем, главнее связника? Да-с!

На Сретенке у разведки белых имелась явка и надёжный человек – кличка Доцент. Это был пожилой, но всё ещё бодрый профессор Серосовин. Происхождение он имел, по нонешним-то временам, самое что ни на есть пролетарское: отец из крепостных, мать – текстильщица. А сыночек выбился в преподаватели Императорского московского технического училища. [87]87
  Позже – МВТУ им. Баумана.


[Закрыть]В 17-м его побили неуспевающие студенты – «за реакционность». Униженный и оскорблённый профессор уединился, едва не запил, но справился с собой, решив дома пересидеть революционную бурю. Но и тут его не оставили в покое. Когда большевики захватили власть, Серосовина мигом «уплотнили». Отдельную квартиру имеешь? Значится, буржуй! Подселим к этому классово чуждому элементу три рабочих семьи – и да здравствует социальная справедливость!

Авинов задумчиво потёр небритую щёку. Ряснянский клялся и божился, что Доценту можно доверять, – профессор люто ненавидит большевиков и радуется совершенно по-детски, когда содеет красным очередную пакость. Это всё хорошо, но всё же – стоит ли соваться на Сретенку самому? Не лучше ли дождаться Исаева? Кирилл усмехнулся: правильно, ваше высокоблагородие, пущай чалдон по первости сунется, авось не провалена явка. А опосля и мы заявимся… Ну уж нет уж! Как любит повторять дорогой Владимир Ильич: «Коли воевать, так по-военному!»

Выйдя на Сухаревке, штабс-капитан потолкался на базаре, где пугливые москвичи меняли фамильные бранзулетки, ещё не отобранные чекистами, на масло и мёд. Соболиное манто отдавали за кольцо домашней колбасы, а великолепный гобелен семнадцатого века шёл за полмешка муки. Новые времена – новые ценности.

Обойдя Сухареву башню, схожую с ратушей, Авинов выбрался на Сретенку. Основательный четырёхэтажный дом, в котором проживал Серосовин, он отыскал сразу. Из загаженного парадного поднялся на площадку. Этажом выше гоготала тёплая компания: пьяные голоса громко доказывали какому-то Митяю: дескать, Зинка – баба что надо, первый сорт. Ломкий басок описывал прелести: «Морда – во! За три дня не обсерешь. Жопа – во!..»

Криво усмехнувшись, Кирилл потянул на себя дверь тринадцатой квартиры. Заперто. Да, несчастливый номер…

На его стук вышел пьяный мужик в застиранных кальсонах. Заплывшие глазки трусливо забегали.

– Профессор Серосовин дома? – холодно поинтересовался Авинов.

– Тут они, тут! – возликовал мужик. – От его комната!

Кирилл молча прошёл к кабинету, увёртываясь от развешанного белья. Постучав условным стуком, он дождался шарканья и покашливания за дверью.

– Кто там? – послышался сварливый голос. – Гришка, ты? Поди, поди… Денег всё равно не дам!

– А чего сразу я? – оскорбился мужик в кальсонах и покачнулся. – Чуть что, сразу: Гришка, Гришка… Тут к вам из органов, между прочим!

– Владимир Сергеевич? – начал Авинов кодовую фразу. – Я на предмет лекции. Про радио! А то товарищи интересуются…

Щёлкнул расхлябанный замок, звякнула набрасываемая цепочка. В щель выглянул мужчина лет шестидесяти в обтёрханном халате, с круглой короткостриженой головой. На носу картошкой чудом держалось пенсне – стеклышки отсвечивали сиреневым.

– А платить чем станете? – спросил он опасливо, выглядывая из-за двери.

– Карточки дадим по второй категории. [88]88
  По карточкам второй категории отоваривались рабочие, занятые тяжёлым трудом.


[Закрыть]

Связник кивнул успокоенно – свой! – и сбросил цепочку.

– Заходите.

Кирилл переступил порог кабинета, зорко оглядываясь. Вдоль стен громоздилась мебель, в углу был скатан матрас, книги высокими, шаткими стопками занимали всё свободное место.

– Кровать порубили на дрова, – брюзжал профессор, задвигая засов на толстенной дубовой двери, – а диван мне не дали, экспроприировали… Да и куда б я его поставил? Паркет жалко – спалили за зиму…

В кабинете было душно, и «Доцент» отворил окно, задёрнув тюлевую занавеску.

– Никого не привели на хвосте? – проворчал он.

– Всё чисто, – обронил Авинов. – Связь с Центром есть?

– Имеется, – заверил его Серосовин. – Курьеры все проверенные, а донесения мы на фотоплёнку снимаем, режем её на кусочки и в папиросы заталкиваем. Ни один ещё не попался! Передать чего?

Ответить Кирилл не успел – в дверь заколотили кулаками и сапогами. Затрещала филёнка. «Отпирай, контр-ра!» – заорал кто-то знакомым, слышанным давеча баском.

– Бегите! – выдохнул «Доцент». – Это за мной! Ах, я знал, я знал!

Профессор выхватил трясущимися руками наган и дважды нажал на курок. Пули пробили дверь на уровне груди, из коридора донёсся крик боли.

– Бегите! – заскулил Серосовин, принимая свой последний бой.

«Провал! Провал!» – молоточками стучала кровь, ударяя в голову.

Авинов махом запрыгнул на подоконник и, отдёрнув тюль, шагнул на карниз. Окно выходило в переулок, его никто не видел, но что с того, когда под тобой два этажа и булыжная мостовая?

По стенке, по стенке, бочком, Кирилл добрался до пожарной лестницы и цепко ухватился за перекладину. Внизу пробежал толстяк-милиционер, переваливаясь по-утиному и сверля воздух из свистка, но головы не поднимая.

Авинов быстро полез вверх и, не переводя дыхания, побежал по гремевшей крыше. В памяти мелькнуло давнишнее сравнение, пришедшее ему на ум в подвале Ильдиз-Киоска.

– Напророчил… – пробормотал Кирилл, отступая для разбега.

До соседней крыши было всего ничего – пара саженей от силы. Ручей такой ширины перепрыгнуть – плёвое дело, но когда внизу маленькая пропасть…

Заставляя себя не думать ни о чём, штабс-капитан разбежался и прыгнул.

Громыхнуло кровельное железо, Авинов бешено заработал ногами, отползая от края. Задыхаясь, ввалился в чердачное окно, побежал, распугивая голубей и срывая бельё, вывешенное на просушку. Спустившись на лестничную площадку, отдышался и отряхнулся. «Слава богу, – подумал он, – хоть фуражку не потерял…»

Напряжённый, натянутый как струна, Кирилл вышел из подъезда, всё ещё чувствуя слабость в ногах.

Возле дверей стояла дебелая старуха-мешочница, явно не местная. Щёлкая семечки, она смотрела на толпу людей, хороводившую у дома профессора Серосовина, да всё приговаривала: «Ты дывысь… Ты дывысь…»

– Что там? – невинно поинтересовался штабс-капитан. – Пожар?

– Та ни! – живо откликнулась мешочница. – Шпиёна ловять! Чи пиймалы, чи вже кокнулы…

Неожиданно со звоном и треском посыпалось стекло.

– Ой, божечки мои!

«Доцент» неловко вылез в окно, фигурою своей вписываясь в арочный проём. Он стоял, держась одною рукой за раму, в другой сжимая револьвер. Понурый, задумчивый будто, профессор глядел на красную Москву, горестно улыбаясь. Потом медленно, в последнем усилии жизни, поднёс дуло к виску. Выстрел прозвучал сухим, несерьёзным щелчком. Голова «Доцента» дёрнулась, тело обмякло и повалилось вниз. Секунду спустя в окно выглянули чекисты, матерившие «контру», но Авинов уже свернул в переулок.

Покрутившись дворами и закоулками, он вернулся на Сретенку, и очень удачно – гремя и звякая, подкатывал трамвай, на диво пустой. 20-й номер. Подходяще…

Изнемогая от беготни и переживаний, Кирилл плюхнулся на жёсткую скамью. Глядел в окно, а видел скорбную улыбку Серосовина. Бедолага… Памятным эхо привиделись Юра с Алёшей. Господи, а сколько таких по России? Тысячи! Миллионы! Всех не пережалеешь, верно. Да он и не собирается. Возлюбить ближнего у него не получится, а вот помочь, поделиться – почему бы и нет? Просто так, по-человечески?

Через Лубянку трамвай выехал на Воскресенскую площадь, втягиваясь в Охотный Ряд – скопище деревянных, редко кирпичных лабазов и лавок, над которыми, ни к селу ни к городу, возвышалось Дворянское собрание, ныне – Дом союзов. Гостиницам тоже досталось – «Националь» стала числиться 1-м домом Советов, а «Метрополь» – 2-м. Криво и косо, поперёк врубелевской «Принцессы Грезы», висело кумачёвое полотнище, видимо забытое с 1 мая: «Да здравствует всемирная Советская Республика!»

Жалобно повизгивая, скрипя и вздрагивая, вагон стал заворачивать, словно подхваченный булыжным потоком Тверской улицы, стекавшим мимо Лоскутной гостиницы прямо к Иверской часовне, перегородившей въезд на Красную площадь. У Иверских ворот толпились нищие, спекулянты, жулики. Неумолчный гул голосов, покрытый густой бранью, пробился сквозь дребезжавшее стекло.

Громыхая и лязгая, трамвай пополз вдоль кремлёвской стены. Остановился, тарахтя разболтанными сочленениями, как раз напротив памятника Минину и Пожарскому. [89]89
  Тогда памятник стоял возле главного входа Верхних торговых рядов (ГУМа).


[Закрыть]«Товарищ Юрковский, на выход!»

Сойдя с подножки, Авинов пошагал к Спасской башне. Часы на ней как раз сыграли «Интернационал». Кирилла передёрнуло – это было как пощёчина. Стройная башня, увенчанная двуглавым орлом, – и хамский гимн!

У Авинова по спине мурашки прошли, но уже не из-за перезвона курантов – над башнями и церквями вилась колоссальная, просто чудовищная стая ворон. Прикормленное мясом юнкеров, убитых в октябрьских боях, вороньё уже не покидало Кремля, обсаживая деревья Александровского сада, тучами виясь в небе, переполняя воздух оглушительным карканьем. «И чегой-то я таким нервенным стал?» – усмехнулся Кирилл.

Чёрной, встопорщенной гроздью вороны висели на маковке Спасской башни, хлопая крыльями, клюясь за удобный насест – двухглавого орла. Красноармейцы-латыши, ходившие дозором по кремлёвской стене, изредка палили по воронам из винтовок, и тогда орущая куча-мала, облепившая шпиль, распадалась, вспархивая облаком живой, смрадной копоти.

В Спасских воротах лениво ругалась пара часовых, склёпывая свою речь матом. Кто из двоих был чином повыше, разобрать не удалось, поэтому штабс-капитан предъявил пропуск обоим.

– Проходите, товарищ, – сказал боец слева, поправляя ремень винтовки на плече. Боец справа задумчиво высморкался.

Кирилл молча шагнул под гулкую арку. Молча-то молча, а в душе захолонуло – он в Кремле! В самой серёдке паутины, заплетшей Россию, и где-то, совсем рядом с ним, копошатся те, кто её свил, – красные пауки…

Оставляя Вознесенский монастырь, Служительский корпус и Малый Николаевский дворец по правую руку, а слева – гауптвахту, Авинов свернул к Чудову монастырю, ныне – кремлёвской больнице.

Из барочной Екатерининской церкви доносились азартные возгласы – там устроили спортзал. За краем Боровицкого холма виднелась Беклемишевская башня – верхний шатрик её был снесён снарядом.

Чёрными тенями прошмыгнули монахи. Громко распевая о том, как они все смело в бой пойдут за власть Советов, строем прошагал взвод красноармейцев под водительством хмурого мужика в «богатырке» и с кольтом на ремне. Кирилл узнал Павлуху Малькова, бывшего коменданта Смольного, ныне заведовавшего Кремлём, – и отвернулся. Мальков видел его один лишь раз, безусого, да и то вечером, но верно чекисты говорят: «Лучше перебдеть, чем недобдеть!»

Оставляя за спиной закопченный Арсенал, Авинов шагал по Дворцовой улице, нынче переименованной в Коммунистическую, углубляясь в район казарм, Гренадёрских и Офицерских корпусов. [90]90
  Все перечисленные строения, начиная с Вознесенского монастыря, позднее были снесены.


[Закрыть]

Во время прошлогодних боёв большевики обстреляли Кремль из орудий, выкуривая местных юнкеров. Били прямой наводкой по храмам и дворцам, снаряды расплескивали кровь, в щепу разносили драгоценную мебель, в клочки рвали фолианты. Повсюду в стенах и куполах зияли пробоины, по древней кладке ползли глубокие трещины, белые колокольни были рябые от выбоин, сквозь глубокие бреши виднелись анфилады комнат, заваленных мусором и ломом.

Красные варвары изрядно потоптались по культурным ценностям, этому праху старого мира, посдирали золотые оклады с икон, а в здании Судебных установлений устроили пиршество – там, в комнатах медэкспертизы, хранились горшки с заспиртованными «вещдоками» – мёртвыми выкидышами, отравленными желудками… Всё выдули и пожрали!

Неожиданно Кирилл остановился. Тот, к кому он направлялся, неторопливо шагал навстречу, попыхивая трубкой.

– Здравствуйте, товарищ Сталин! – уважительно сказал Авинов.

Медовые глаза Иосифа Виссарионовича вспыхнули узнаванием. И довольством.

– Товарищ Юрковский! Очень хорошо.

Развернувшись, наркомнац двинулся обратно к Большому Кремлёвскому дворцу.

– Жить будете рядом со мной, во Фрейлинском коридоре, – негромко проговорил он. – Врэменно. Не очаровывайтесь словом «дворэц» – ванная в ваших апартаментах есть, только вот самой ванны нэту, а туалет в конце коридора…

– Стерпим, – спокойно ответил Кирилл.

– Назначим вас пока помощником начальника отдела горцев Кавказа, оформим, как полагается, и бумаги, и паёк…

– Какое у меня будет задание, товарищ Сталин?

– Спасти Ленина!

По лестнице Боярского подъезда они поднялись в «Чугунный» коридор, затем по переходу попали в «белый» Фрейлинский, где были «прописаны» Каменев, Зиновьев, Дзержинский, Свердлов, «придворный поэт» Демьян Бедный с прислугой и прочие «бояре» нового мира.

Открыв дверь, Сталин пропустил помначотдела к себе домой. Квартира наркома не поражала роскошью, всё было очень скромно. Встречать хозяина и гостя вышла миловидная круглолицая женщина в простом тёмном платье и серьёзный мальчик лет десяти.

– Это Надежда, – представил женщину Сталин, – моя жена.

Надежда тепло улыбнулась гостю.

– Виктор, – представился Кирилл и осторожно пожал протянутую ладошку, мягкую и слабую, – целовать руки дамам было не принято, женщина для большевика являлась товарищем.

– Очень приятно, Виктор, – ласково проговорила Надежда. – Вы пообедаете с нами?

– Да, Надя, – внёс ясность нарком. – Через полчаса.

Женщина кивнула и удалилась, уводя с собою мальчика. «Пошли, Яша, дочитаешь мне страничку…»

Сталин провёл Авинова в свой кабинет, сразу занимая место за столом. Кирилл удовольствовался кожаным креслом. Тёмно-красные шторы, задёрнутые наполовину, пригашивали дневной свет, создавая в кабинете лёгкий сумрак.

Несколько минут Иосиф Виссарионович задумчиво сидел, словно собираясь с мыслями. Затем решительно выколотил пепел из трубки и повёл свой рассказ:

– Владимир Ильич всэгда доверял мне, – начал Сталин. – В Смольном наши комнаты рядом, и он постоянно забэгал – по делам и просто так, советовался, спорил… Я нэ хвалюсь, товарищ Юрковский, – так было. Надёжных большевиков-партийцев хватает, но Лэнин полностью доверял лишь двоим – Крупской и мне. Мне – больше. Тэперь… Что вам известно о покушении на вождя?

Кирилл подумал.

– Только то, что попало в газеты, – сказал он. – После митинга на заводе Михельсона Фанни Каплан, истеричка из эсерок, то ли дважды, то ли трижды выстрелила в Ленина и тяжело ранила его. Истеричку арестовали – и расстреляли.

– Нэ так всё было, – проворчал Сталин, – совсэм нэ так… – От волнения его кавказский акцент усилился. – Митинг в тот день был отменён Загорским, другом и подручным Якова Свэрдлова, но самого Ильича о том не предупредили. И вождь приехал на завод бэз охраны, когда уже стемнело, а в цэху – никого! Он поспешил обратно – и попал под пули Каплан, кстати подруги Сары, родной сестры Свэрдлова…

Иосиф Виссарионович, не в силах усидеть, поднялся и заходил по ковру, сложив руки за спиною.

– Я, конэчно, не Шерлок Гольмз, [91]91
  Так в начале XX века переводили фамилию сыщика с Бейкер-стрит.


[Закрыть]– проговорил он, – но могу точно указать на преступника, на заговорщика. Это – Свэрдлов! Это он хотел убить вождя, чтобы занять его место. Просто чудо, что Ленин спасся от смэрти. Убийца метила ему в голову, а попала в шею, целилась в сэрдце – угодила в лёгкое. Каплан сразу отконвоировали на Лубянку – и Свэрдлов забэгал, засуетился, занэрвничал! Ещё бы! Умри Ленин, всё пошло бы как по маслу, как задумано, но вождь вижил! И стрелявшую нэ растерзала набежавшая толпа. А зачем Якову опасная свидетельница? Поэтому он лично увёз Фаню в Кремль, ведь здешняя комендатура и охрана подчинены лично Кожаному. [92]92
  Ироничное прозвище, данное большевиками Я. Свердлову, любившему «упаковаться» в кожу от сапог до фуражки.


[Закрыть]Эта эсерка сидела в подвале неподалёку, сразу под квартирой Свэрдлова, – и якобы давала показания. Часа два «давала» – дескать, эсеры задумали покушение на вождя, а ей поручили осуществить «мокрое дело». Как только Каплан «созналась», комендант Мальков тут же вывел её во двор автобоевого отряда, [93]93
  Автобоевой отряд им. ВЦИК – ныне кремлёвский гараж. Тогда данный отряд представлял собой, в нынешних терминах, спецназ для охраны высших лиц Советского государства.


[Закрыть]и расстрелял под шумок моторов, а потом на пару с нашим Демьяном сжёг труп в железной бочке…

Сталин остановился, покачался с пяток на носки.

– Пускай покушение нэ увенчалось успехом, но заговор удался, – сказал он. – Яков Михайлович заменил Владимира Ильича. Он занял кабинэт вождя, подчинив себе и Совнарком, и ВЦИК, и ЦК партии! «Тройное спокойствие… Тройная организованность… Бесперебойность руководства…» А товарищам по партии Кожаный заявил: «У нас с Ильичём всё сговорено!» А я вам заявляю, что не с Ильичом, а с Давидовичем! Троцкий наверняка соучастник, но молчит, понимает – власть легче делить на двоих, чем на троих. Зиновьев держит нейтралитет, а Дзэржинский сбежал!

Помолчав, Иосиф Виссарионович продолжил:

– А теперь заботливый Свердлов отправляет Ленина «лэчиться и отдыхать»! Он дал секретное поручение Малькову, чтобы тот сыскал за городом приличный дом. Комендант виискал имение Горки. Свердлов согласился, Лацис – это заместитель ФД – выделил десятерых чекистов для охраны, подчинив их Малькову… Что это? Лечение? Или плен? А что станется с Ильичом, когда Михалыч укрепится, укоренится, расставит повсюду своих людей? Думаю, тогда можно будэт устроить пышные похороны «вождю мирового пролетариата», чьё драгоценное здоровье вдруг резко ухудшится…

Сталин вернулся за стол и принялся набивать трубку табаком. Раскурив её, он спросил Авинова:

– Что думаете, товарищ Юрковский?

– Надо ехать в Горки, товарищ Сталин, – твёрдо ответил помначотдела.