Текст книги "Агент"
Автор книги: Валерий Большаков
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
Глава 7
ГЛАВНАМУР [50]50
Главнамур– главный начальник Мурманского укреплённого района и мурманского отряда судов. Обладал всею полнотой военной и гражданской власти, решал вопросы обороны района, охраны морских путей и Мурманской железной дороги от моря до Званки (ныне г. Волхов). Надо учесть, что известный нам Мурманск, основанный в 1916-м, изначально назывался Романов-на-Мурмане. Нынешнее название город получил в 1917-м, стараниями Временного правительства, «боровшегося с царизмом».
[Закрыть]
Газета «Правительственный вестник»:
Когда большевики-самозванцы признали самостийников-финнов, барон Маннергейм не успокоился. За неимением армии он возглавил финские Охранные отряды, устроившие русским погромы и кровавую резню, [51]51
В 17–18 годах финны вырезали порядка 10 000 русских. Интересно, что на немецком языке выражение «Охранные отряды» звучит как Schutzstafel. Сокращённо – СС…
[Закрыть]а весной 1918-го утвердил «план Веллениуса», желая захватить Кольский полуостров, отторгнуть земли до Белого моря, Онежского и Ладожского озёр…И вот охранный отряд полковника Мальма занимает русские сёла Ухта и Вокнаволок. Тут же быстренько организуется так называемый Ухтинский комитет – Ухтуан Тоймикунта – во главе с прохиндеем Туйску, и провозглашается Ухтинская республика. Провозглашается с одной целью – поскорее присоединить сие «Северокарельское государство» к Финляндии…
Егеря-лахтари, обученные в Потсдаме и не зря прозванные «мясниками», [52]52
С финского lahtari – мясник.
[Закрыть]увлечённо режут русское население в нечаянном пограничье. В Гельсингфорсе высаживаются немцы, числом до дивизии, под командованием генерала Рюдигера фон дер Гольца. На плечах «братьев по оружию» – финнов – они рвутся к «Мурманке»-железной дороге, и к самому Романову-на-Мурмане…
Северная область, Александровский уезд, Романов-на-Мурмане.
Генерал-лейтенант Евгений-Людвиг Карлович Миллер сильно устал и чувствовал себя очень несчастным. Здесь, на богом и людьми забытом севере, где днём и ночью светит солнце, что он мог?..
Генлейт стоял в тамбуре французского бронепоезда, лязгавшего посреди Мончетундры, и нервно курил папироску. Пустынь… Голая и неприютная. А вот те белые крапинки на кочках – полярные совы. Забавные птахи…
Южнее Кандалакши выбраться не удалось – красные бронепоезда «Карл Маркс» и «Советская Латвия» открыли такой бешеный огонь, что французы струхнули и поворотили обратно. 6-я армия большевиков хоть и оставила Шенкурск, но всё ещё подпирала с юга Северную область, не давала продыху. А как прикажете бить красных? С кем? Оружия-то полно, Антанта понавезла всего – горы! А кого в строй ставить?
Спасибо, конечно, Верховному Правителю, возвёл его Корнилов в главноначальствующие. А толку? Как тут прикажете «главноначальствовать» – без опоры? Молодец Марушевский – сколотил-таки армию, и погранстражу выставил, и красной сволочи в тылу пострелял довольно. Но, не дай бог, уйдут союзники, и что тогда делать генерал-губернатору Северной области? Проситься на борт английского крейсера? Спасите, дескать, белые души от красных бесов?
Миллер сломал папиросу и отбросил её с раздражением. С комиссарами у него давние счёты. Ещё в апреле семнадцатого его, боевого генерала, арестовала солдатня – за то, что приказал чинам своего корпуса снять красные банты. Тогдашнее ранение зажило уже, а душу всё язвит…
В тамбур выглянул унтер Курилло. Вытянувшись по струнке, он отдал честь и доложил:
– Ваше превосходительство, к Тайболе подъезжаем!
– Спасибо, братец, – поблагодарил Миллер и вздохнул.
Курилло помялся, не зная, говорить или нет, и сказал-таки:
– Да вы не волнуйтеся, ваше превосходительство, всё будет хорошо!
– Дай-то Бог, – снова вздохнул генерал-губернатор, – дай-то Бог…
Сдержанная красота севера трогала Миллера, он быстро постигал прелесть Заполярья. Такой потрясающей чистоты и свежести не встретишь ни на каком юге. В Румынии, во Франции и Македонии, везде, где воевал генерал-лейтенант, не бывало такой прозрачной воды в реках, такой глубокой тишины, ощущения вечности и покоя. Недаром божьи люди издревле ставили монастыри средь здешних скал, вод и сосен.
Как роскошно озеро Имандра! До чего величава Онега! И как же неприятен, как отвратен Романов-на-Мурмане, портовый городишко, впопыхах отстроенный на восточном берегу Кольского залива. Он словно отхожее место средь белейших снегов. Хотя… Уж как мерзки младенцы – сморщенные, красные, корчащиеся в кровавой слизи… А вырастают в красавиц.
Поезд приближался к концу пути, и генлейт сумрачно глядел на открывавшийся ему пейзаж – убогие каркасные дома, бараки и вагончики, бревенчатые избы и бесконечные склады, путаницу рельсовых путей и колючую проволоку, заткавшую концлагерь. На горе возносилась деревянная церквушка, ниже, у Семёновой бухты, клонились подъёмные краны, а на рейде подымливали сизые крейсера Антанты – «Глория», «Кокрен», «Юпитер», «Адмирал Ооб»… У причалов тулились русские эсминцы «Бесшумный», «Бесстрашный», «Капитан Юрасовский» – вот и вся флотилия. Линкор «Чесма» не в счёт – это старьё, выкупленное у япошек [53]53
Эскадренный броненосец «Полтава», принимавший участие в обороне Порт-Артура, был потоплен японцами, а затем поднят ими же и введён в строй императорского флота под названием «Танго» (один из районов Киото). В 1916-м Россия выкупила корабль, перекрестила в линкор «Чесму», да и отправила в Романов-на-Мурмане для пополнения флотилии Северного Ледовитого океана.
[Закрыть]и остро нуждавшееся в срочном ремонте, вконец сгубили «революционные матросы» – разграбили подчистую, даже пушки сменяли на самогон. «Зато какой высококачественный лом получился!» – невесело шутил полковник Сергей Констанди.
А немецкие подлодки то и дело беспокоили мурманчан, шакалили в море, топили пароходы. Эсминцы гонялись за ними, одну даже потопили у Кильдина, но что проку отмахиваться от ос? Надо гнездо жечь! База у «немаков» на Лафонтенах, недалече, но кто выйдет грозить супостату? Союзники? «Да ни в жисть!», как говорит Курилло…
Миллер перевёл взгляд на Кольский залив – пусть глаза отдохнут от созерцания земных безобразий. Западный берег фиорда был пологим, скатывая склоны безлесых сопок к холодным водам, а вверху, в индиговом небе, кружились чайки. Картинка!
На вокзале главноначальствующего встречал адъютант Марушевского, князь Гагарин.
– Здравия желаю, ваше превосходительство! – молодцевато козырнул он. – Владимир Владимирович в Александровск отъехал, а флотские передали: «Подкрепление идёт!» [54]54
Ещё в 1915-м был протянут подводный кабель из Лондона в Александровск, так что обо всех новостях можно было узнать напрямую.
[Закрыть]
– Вы не ошиблись, князь? – встрепенулся генлейт.
– Никак нет! Эскадра Черноморского флота на подходе!
Волнуясь и надеясь, сомневаясь и коря себя за неверие, Евгений Карлович поспешил в порт. Басовитые гудки входившей в залив эскадры застали его на полдороге. Генерал замер на скалистом склоне.
С севера приближался огромный линкор «Генерал Алексеев» – бывший «Эджинкорт». Его сопровождали ещё два сизых гиганта – «Императрица Екатерина Великая» и «Севастополь». Пассажирские пароходы «Царь» и «Царица» следовали под их охраной.
«В кои-то веки, – вертелось у Миллера в голове, – в кои-то веки…»
Носовая орудийная башня на «Генерале Алексееве» плавно развернулась, и оба орудия дали залп. Гром салюта прокатился по фиорду, заметался между скал. Взвыли сирены субмарин в порту, горнисты сыграли «Захождение», флаги на кораблях Антанты приспустились в знак почтительного приветствия.
– Марковцы, ваше превосходительство! – возопил князь Гагарин, словно возвращаясь к летам кавалергардской юности. – Марковцы!
На мачте «Царицы», пониже военно-морского Андреевского флага, реял подобный ему, с белым косым крестом на чёрном фоне – стяг Марковской дивизии.
По-над заливом разнёсся грохот – салютовали «Глория», французский «Адмирал Ооб» и крейсер «Олимпия», дошедший сюда из САСШ. [55]55
САСШ– Северо-Американские Соединённые Штаты, тогдашнее название США.
[Закрыть]
А Евгению Карловичу будто бы и задышалось легче, вольней, радостней. Гордость за свой флаг, давно притупленная и оплёванная чернью, поднялась в нём, заиграла, резанула глаза жгучей влагой. Сняв фуражку, главнамур осенил себя крестным знамением:
– Боже, спаси и сохрани Россию!
Глава 8
КОМИССАР
Сообщение ОСВАГ:
Добровольческая армия продолжает наступление по всему фронту. Дивизии генерала Бредова, полковников Непенина и Шкуро овладели Астраханью и нижним плёсом Волги, что дало возможность войти в реку Каспийской флотилии. Основные силы Добрармии под командованием генерал-лейтенанта барона Врангеля очистили Донскую область и вышли на фронт Саратов – Ртищево – Балашов.
Штаб 1-й Революционной армии располагался на станции Инза, где Казанская железная дорога разветвлялась, уходя на Симбирск и Сызрань. Пристанционный посёлок был убог и уныл – несколько домов, старая кирпичная казарма да десятка два дощатых бараков питательного пункта, выстроенного для проходящих воинских эшелонов. А кругом степь да степь…
Штабной поезд командарма 1 [56]56
То есть командующего 1-й армией.
[Закрыть]Тухачевского не впечатлял – после грозного «Предреввоенсовета» любой состав казался Авинову обшарпанным и мелким.
Паровоз потихоньку разводил пары. Кирилл прошагал мимо классного вагона охраны, мимо теплушки для лошадей, мимо открытой платформы для автомобиля, мимо мягкого пульмана и вышел к салон-вагону, где обитал бывший лейб-гвардии поручик. [57]57
До 1917 года М. Тухачевский являлся поручиком лейб-гвардии Семёновского полка.
[Закрыть]У тамбура стоял молодой, худенький красноармеец, коему длиннущая винтовка с примкнутым штыком явно «не шла» по калибру – ему бы «мелкашку» на плечо.
– Стой, – солидно сказал он и шмыгнул носом. – Сюда нельзя!
Обратился как к своему – Авинов был одет в английский френч табачного цвета с огромными накладными карманами, в русские синие бриджи, на голове – серая «богатырка» шинельного сукна. Вылитый краском.
Кирилл молча достал мандат, подписанный самим Львом Давидовичем. Красноармеец выгнул кадыкастую шею, заглядывая в документ – и отпрянул, вытягиваясь по стойке «смирно».
По-прежнему и слова не промолвив, Авинов взобрался в вагон. Заглянул в рабочее купе командарма – по письменному столу, по тяжёлым креслам красного дерева раскиданы карты, кроки, исписанные, исчёрканные листы плохой бумаги. Сабля в ножнах брошена на пухлый кожаный диван. На круглом столике – «Прикладная тактика» Безрукова, «Стратегия» Михневича, «Походы Густава Адольфа» в солидном кожаном переплёте. И никого.
Низкое жужжание, донёсшееся из соседнего купе, подвигло Кирилла просунуться и туда. Михаил Тухачевский был там – он работал за токарным станочком, вытачивая из дерева какую-то сложную загогулину. По стенкам висели лобзики, стамески, рубанки. В углу лежала стопка тонких досок, а на верстаке покоилась нижняя дека будущей скрипки, похожая на восьмёрку. Пахло стружками и политурой.
Командарм – высокий, лубочно-красивый шатен с серыми глазами со странным разрезом и чуть навыкате – недовольно обернулся. Его породистое лицо было сумрачно и холодно.
– Да-а? – протянул Тухачевский ровным голосом, выключая станок.
– Виктор Павлович Юрковский, капитан, – отрекомендовался Кирилл. – Направлен к вам политкомиссаром. [58]58
В нашей реальности комиссаром Симбирской дивизии назначили Б. С. Лившица.
[Закрыть]
Небрежно ознакомившись с бумагами, командарм кивнул.
– Мы вас ждали, комиссар, – сказал он. – Можете занять третье купе в пульмане. Поезд отходит в четырнадцать ноль-ноль.
И, повернувшись к Авинову спиной, снова занялся своими деревяшками. Дескать, разговор окончен.
Кирилл не обиделся – заносчивость и отчуждённость составляли доминанту характера Тухачевского, человека явно не компанейского.
В третьем купе было голо и пусто, за стенкой напевала Маруся Игнатьева, жена командарма, очаровательная домохозяюшка. За пыльным окном открывались пути, заставленные теплушками. На рельсах сидели в рядок бойцы 1-й армии, смоля цигарки и гогоча. Конники перекидывали в вагоны тюки сена и заводили по сходням фыркавших лошадей.
1-я Революционная армия только-только создавалась, это был настоящий интернационал – в полках тасовались пленные венгры, питерские коммунисты и рабочие-большевики с Урала, направленные «в добровольно-принудительном порядке», латышские стрелки, партизаны-чапаевцы, красные башкиры, красные калмыки, китайцы…
И всё это разнузданное сборище, привыкшее митинговать и лузгать семечки, командарму Тухачевскому нужно было взнуздать и «перековать».
Ровно в 14.00 эшелоны 1-й армии отправились в Симбирск, под руку главнокомандующего Восточным фронтом Муравьёва.
Всю дорогу до Симбирска Кирилл как-то странно ощущал себя. Он словно наблюдал за самим собою вчуже, как бы со стороны, с болезненным любопытством ожидая неминуемого провала.
…Вот в дверях купе возник массивный, с крупной головой Куйбышев. Неприятно улыбнувшись, он велел провести с бойцами политбеседу на тему: «Почему выборность командиров плохо влияет на борьбу с белобандитскими бандами?»
Вот появился и сам командир Симбирской дивизии – бесшабашный кавказец Гай, [59]59
Гайк Димитриевич Бжишкян.
[Закрыть]не снимавший бурки и папахи круглый год. Путая армянский с русским, начдив поздравил «товарища Юрковского» с назначением.
Вот забежал худой длинноволосый молодой человек в гражданском костюме – председатель революционного трибунала Лившиц.
– Я зашёл до вас не для поговорить, – решительно заявил он и растолковал, как в 1-й армии дают бой мародёрству, бесчинствам и пьянству.
– Расстреливать гадов! – искренне высказался Авинов, и Лившиц с чувством пожал ему руку.
И тут наваждение прошло – Кирилл понял, что он всего-навсего боится. И как-то сразу успокоился.
А потом показался Симбирск, террасами исполосовавший склон пологой горы, и стало не до страхов – пришла пора «комиссарить».
Пензенская дивизия с Инзенской разместились у Волги, а бойцов «товарища Гая» определили на Старый венец – плоскую вершину Симбирской горы, где раскатана была Соборная площадь. Впрочем, Троицкий и Николаевский соборы занимали лишь её серединку – здесь и Публичный сад для гуляний разбит был, и бульвар, и огромный цветник…
…Когда «комиссар Юрковский» выбрался на площадь, по цветам бродили рассёдланные лошади, насыщаясь и обмахиваясь хвостами. Поперёк аллей Николаевского сквера были протянуты верёвки, на которых сохли портянки, а в тени громадного здания Кадетского корпуса шло распитие шустовского коньяка, реквизированного матросами из отряда Прохорова. Гоготавшие балтийцы лузгали семечки и пели «Цумбу» под гармонику.
Вся Московская улица была забита подводами, под деревьями сидели и лежали бойцы, меж возами шмыгали мальчишки, толклись у походных кухонь и орудий. Здесь же бабы меняли молоко и зелень на нитки, на отрезы добротного синего сукна, а сутулый мужик в серых брюках и розовой сорочке читал по складам газету сгрудившимся вокруг красногвардейцам.
Авинов расстегнул новенькую лакированную кобуру с маузером и зашагал, не торопясь, «попадая в окружение» Сенгилеевско-Ставропольского сводного отряда, буквально на днях объявленного Симбирской дивизией. Одеты красноармейцы были как попало – кто в шароварах и гимнастёрках, с солдатскими бескозырками на стриженых головах, кто в косоворотках да в портках, латанных на коленях. Татары ходили в длинных цветастых халатах, а уж матросы… Ревматы щеголяли в бушлатах до копчика и в клёшах в полметра, со свинцовыми грузилами на складке, чтобы мотало «поширше». Ленты с якорями – до ягодиц, вдоль штанов – ряд перламутровых гудзиков, в глубоких вырезах форменок синели татуировки и сверкали драгоценности, снятые с нежных шеек изнасилованных княжон.
В тени собора, на подводе сидел доктор Николаев, заведующий медсанчастью. На груди у него блестел врачебный значок, левую руку едва охватывала повязка Красного Креста, на поясе с инкрустацией висели финский нож пуукко в ножнах и кобура с браунингом. Высоколобый, с пушистыми бакенбардами и малюсенькими глазками над приплюснутым носом, Николаев смахивал на откормленного бульдога. Расчёсывая могучей пятернёй окладистую бороду, он прогудел:
– Здравия желаю, товарищ комиссар!
– Здравствуйте, доктор, – ответил Авинов.
Скучавшие бойцы оживились, стали подтягиваться.
– Ишшо одного назначили! – послышался чей-то глумливый голос.
– Командира, што ль? – лениво отозвался кто-то невидимый.
– Не-е! Комиссара!
– Едрить, семь-восемь…
– Развелось их, как вшей…
– Вошебойку бы им!
– Га-га-га!
Сощурившись, Кирилл оглядел тех, в кого ранее целился. После того как Троцкий объявил мобилизацию, Красная армия стала меняться – в её ряды понемногу становились простые деревенские парни, у которых пока Карл Маркс и Ленин не затмили Христа. И совесть они имели, и стыд. Однако сей здоровый элемент был наносным, а вот ядро составляли всё те же красные банды, ошалевшие от революционной вольницы, извратившие в себе всё человеческое, отряхнувшие прах старого мира и пустившиеся в кровавый разгул.
– Здорово, бойцы! – громко сказал Авинов. – Звать меня Виктором Павловичем Юрковским. Предреввоенсовета назначил меня комиссаром в вашу дивизию…
Из строя вышел кряжистый комбат, бывший командир Самарского отряда.
– Эт-та… – промолвил он. – Фамилиё моё – Устинов. Эт-та… А нас чего не спросили? Солдат лучше знает, какой ему комиссар нужон. Уж если выберет кого – не ошибётся! Выбранный, он про своих людей думать будет, потому как мнением людей дорожит. Мы для того и делали революцию, чтобы везде новые порядки были, и в армии тоже. За начальником нужно снизу приглядывать, вот тогда всегда будет порядок!
– Бардак будет, а не порядок! – резко сказал Кирилл, чувствуя, как колотится сердце от злого азарта. – Вас потому и гоняли беляки, что вы порядку не знали, митинговали, вместо того чтоб воевать! Решали голосованием не идти в атаку, а драпать – и дружно тикали! Да-с!
Красноармейцы заорали, заворчали, надвинулись угрожающе.
– Ша! – гаркнул комбат, жестом замиряя товарищей, и обернулся к Авинову, набычился: – Эт-та чего ж? К старым порядкам вертаться? Какие при царе были? А как же новый, революционный порядок – побоку его?!
– Мы действуем по революционной справедливости, с этого нас не собьёшь! – заорал длинный, как жердь, матрос с пышным чубом, завитым щипцами. – А ежели какая контр-ра не «за», а «против», так мы её и к стенке могём!
– Мы? – мурлыкнул Кирилл. – А ты сам – могёшь? Не всей кодлой, а один на один? Давай, попробуем? Только ты и я. Вон, у тебя два нагана за поясом – хватай любой и пали!
Матрос неуверенно оглянулся на своих и потянулся за револьвером. Дуло маузера глянуло ему в глаза – чёрное, холодное, бездонное. Кадык на немытой матросской шее дёрнулся вверх-вниз.
– Революция, – проникновенно сказал Авинов, – слово святое, выстраданное поколениями угнетённых масс, и им бросаться нельзя. А для тебя это, как наклейка, – лепишь её на что попало. Хлев на палубе, а ты наклеечку – шлёп! – «революционный порядок»! Крестьян грабите, своего же брата-трудящегося обираете, жену его насилуете – шлёп! – «революционная справедливость»! Бардак развели, воюете с одними бабами да с самогонщиками – «революционная армия»!
Приставив ствол пистолета ко лбу посеревшего «ревмата», Кирилл с силою толкнул его.
– Стать в строй!
Матрос сделал шаг назад, не сводя глаз с комиссара. А комиссар крутанул маузер в пальцах и ловко сунул его в кобуру – нарочно, напоказ.
– Контрреволюционеры, – увесисто сказал Кирилл, – наёмники мировой буржуазии, выставляют против нас хорошо дисциплинированные, испытанные в боях части. Монархической дисциплине контрреволюционеров мы должны противопоставить железную революционную самодисциплину! Железной рукой революционной справедливости мы задушим власть насильников и посягателей! – Обведя глазами притихших красноармейцев, он сухо закончил: – Невыполнение приказа – это измена пролетарскому делу, это предательство мировой революции. Кто не подчинится приказу, того буду отдавать под трибунал и расстреливать как врага рабочего класса!
Почтительную тишину нарушили одинокие рукоплескания. Они расходились волною, мозолистые пятерни хлопали неистово, под аккомпанемент одобрительного свиста. Симбирская дивизия принимала политработника Юрковского. «Вова приспособился…» [60]60
«Вова приспособился…»– популярное выражение времён Первой мировой и позднее; название водевиля Е. Мировича об избалованном сынке баронессы Вове, которого призвали на военную службу, но тот быстренько устраивается, находя выгоды для себя.
[Закрыть]
Фырча мотором, петляя между возами и нещадно пыля, подъехала машина начдива. Гай привстал с сиденья и громко спросил Авинова:
– Ну, как тебе мои бойцы?
– Будет с кем воевать, Гай Дмитриевич! – ухмыльнулся Кирилл, понимая сказанное по-своему.
– А я что говорил? – воскликнул начдив. – Храбцы!
Русское «храбрецы» ему не давалось…
– Поехали, комиссар! Командарм ждёт!
Авинов пролез на заднее сиденье.
– В штарм!
– Есть, товарищ Гай! – как всегда, весело отозвался шоффэр Гайдучек. Он истово верил в счастливую звезду начдива и всем советовал держаться поближе к Бжишкяну – дескать, его пуля не берёт, ну и нас не заденет…
Командарм не дождался. Авинов и Гай на цыпочках вошли в гулкий, прокуренный зал Кадетского корпуса, где разместился штаб 1-й Революционной армии. Тут собрались красные командиры и политработники, реввоенсовет в полном составе и молчаливые сотрудники Губчека. Стоя, Тухачевский дочитывал приказ:
– «…Для создания боеспособной армии необходимы опытные руководители, а потому приказываю всем бывшим офицерам, проживающим в Симбирской губернии, немедленно стать под красные знамена вверенной мне армии. Тринадцатого июля офицерам, проживающим в городе Симбирске, прибыть к двенадцати часам в здание Кадетского корпуса, ко мне. Не явившиеся будут предаваться военно-полевому суду».
Командарм оглядел сидевших. Те заскрипели стульями.
– Правильное решение, – тряхнул головой Куйбышев, – поддерживаю и одобряю.
Остальные сразу зашумели:
– Верно!
– Давно пора!
– Ага! А то мы тут кровь проливаем, а они…
– Лично я – «за»!
Сидевший перед Авиновым наштадив Вилумсон обернулся к Кириллу и уточнил, протягивая руку:
– Политкомиссар Юрковский?
– Виктор Павлович, – сказал штабс-капитан, пожимая крепкую, сухую руку.
– Эдуард Фридрихович, – церемонно склонил лобастую голову наштадив. – Рад. Как вам приказ?
Авинов энергично кивнул:
– Очень нужный приказ! В городе больше четырёх тысяч офицеров, а у нас острейшая нехватка военспецов!
Высказав сие политкомиссарское негодование, Кирилл подумал: «Осталось чуть больше суток. Успею?..»
Сняв номер в Троицкой гостинице, Авинов принёс с собой всё свое имущество, места которому хватило в солдатском рюкзачке-сидоре. «На дело» можно было выходить лишь поздним вечером, ибо комиссар, который бегает по городу и спасает царских офицеров, – не жилец. А солнце будто зависло в небе, не собираясь садиться. Штабс-капитан крякнул с досады. Поспать ему, что ли?
Он прилёг, поёрзал минут пять и вскочил. Бесполезно! Тревога не отпускала его, какой уж тут сон…
Неожиданно в дверь постучали. Авинов замер, как в давней ребячьей игре. Он стоял и прислушивался: вправду ли стук был условным или ему это показалось? И тут снова: тук-тук, тук, тук-тук-тук – и два шлепка ладонью…
Коротко выдохнув, Кирилл пошёл открывать. За порогом, оглядывая коридор, стоял высокий, сухощавый мужчина с узким, костистым лицом. Полотняная пара сидела на нём как на вешалке. Чутьём штабс-капитан угадал в госте армейскую жилку, хотя с виду не скажешь – в дверях стоял типичный шпак, [61]61
Так люди военные презрительно называли штатских.
[Закрыть]земский врач какой-нибудь или учитель гимназии. В общем, интеллигентишка уездного пошибу, годный лишь на рефлексии.
Авинов воззрился на нежданного визитёра, надеясь услыхать пароль – он уже скучал по людям оттуда.
– Игнатий Савельевич здесь проживают? – вежливо поинтересовался «шпак».
– Отъехали они, но обещали быть всенепременно, – ответил Кирилл в манере приказчика, одновременно радуясь и пугаясь. – Передать чего?
И гость выдал отзыв:
– Передавайте привет от Михал Гордеича.
С чувством громадного облегчения, Авинов повёл рукою в приглашающем жесте:
– Уф-ф! Заходите.
Сухощавый переступил порог и быстро огляделся.
– Мы одни? – спросил он.
– Совершенно!
Визитёр, поняв, видимо, состояние Авинова, наметил скупую улыбку и сказал, умягчая голос:
– Вы меня так и зовите – Михаилом Гордеичем. Виктор… Павлович?
– Увы, – вздохнул Кирилл.
Михаил Гордеевич тихонько рассмеялся, показывая мелкие белые зубы.
– Я вас прекрасно понимаю, – сказал он, улыбаясь, – тем паче что восемь месяцев нахожусь в подполье. Срок, знаете ли! Я уже, когда сам с собой разговариваю, обращаюсь к своей персоне по чужому имени. Привык!
Покашляв, Михаил Гордеевич проговорил голосом, обретавшим деловитую сухоту:
– Чем порадуете, товарищ комиссар?
– Людей у вас много? – ответил штабс-капитан вопросом.
– Смотря для чего… – осторожно проговорил подпольщик.
Волнуясь, Авинов передал ему суть приказа Тухачевского. Тот заметно встревожился, забарабанил мосластыми пальцами по наличнику.
– Не все пойдут за нами, вот в чём дело, – озаботился Михаил Гордеевич, хватая подбородок в горсть. – Многие ещё с семнадцатого так и остались на перепутье – ни вашим ни нашим.
– Да хоть кого-то спасти! – горячо сказал Кирилл.
Подпольщик энергично кивнул:
– Безусловно, Виктор Павлович, безусловно! Займусь этим тотчас же, – сказал он.
– Слава Богу! А то я лишь два адреса зазубрил из списка в штарме.
– Хоть двоих! – подмигнул Михаил Гордеевич. – Да, товарищ комиссар, у меня к вам огромная просьба…
– Я весь внимание.
– Нам очень нужна искровая станция, [62]62
Так в то время называли радиостанцию.
[Закрыть]– сказал подпольщик, молитвенно складывая ладони. – Любая! На складах их полно, но пробиться туда можно лишь с боем – для нас. А для вас…
– Я понял, Михаил Гордеевич. Добуду. Кстати, просьба есть и у меня. Место комиссара дивизии не шибко высокое, а путь наверх перекрыт наглухо Куйбышевым и Карлиным…
– Куйбышев – та ещё сволочь, – усмехнулся подпольщик. – Когда красные бежали из Самары, Куйбышев прихватил с собою всю кассу – десять миллионов золотом, якобы на оружие и на прочие большевистские вытребеньки. Больше этих денег никто не видел…
– Этих двоих надо убрать, – сухо сказал Авинов.
– Поможем, Виктор Палыч, поможем…
– Ну, тогда удачи!
– Взаимно, Виктор Палыч, взаимно. Я свяжусь с вами!
У же начинало темнеть, когда Авинов покинул Венец. В штарме трещал десяток «Ундервудов», распечатывая фамилии и адреса царских офицеров, не прибившихся к Белой гвардии, а чего-то выжидавших. «Дождались!» – подумал Кирилл со злостью, сворачивая в переулок со смешным названием «Курмышок 2-й». Здесь, в своём доме, проживал полковник Соотс – один из тех верных слуг Отечества, чьи координаты штабс-капитан успел запомнить.
Пройдя мимо ворот, Авинов глянул, как учили, – вниз и назад. Никого. Выбрав дыру в заборе, он пролез в запущенный сад. Обойдя дом, штабс-капитан вышел к веранде, на ступеньках которой сидел изрядно поседевший мужчина с усталым, обрюзгшим лицом. Набросив на плечи китель без погон, он курил самокрутку, щурясь от ёдкого дыма.
– Георгий Иоганнович? – негромко позвал Кирилл. – Не оборачивайтесь!
Спина полковника напряглась.
– Кто вы? – глухо спросил он. – Что вам здесь нужно?
– Молчите и слушайте. Завтра по всему Симбирску расклеят приказ о мобилизации царских офицеров.
– Я не собираюсь служить хамской власти! – резко сказал полковник.
– А вас никто и спрашивать не будет. Или станете военспецом в Красной армии, или вас расстреляют! Слушайте и не перебивайте. В вашем распоряжении лишь эта ночь. Соберите всех, кого найдёте. У причалов стоит штабной пароход «Нижегородец» и ещё там есть суда – «Отец», «Фортуна», «Василий Лапшин»… У них на борту полно всего – оружия, боеприпасов, продовольствия, обмундирования… Уг о ните их перед рассветом.
Соотс подавился дымом и закашлялся.
– Как? – просипел он, перхая. – Там же охрана!
– Этой ночью на дежурство заступают матросы из отряда Прохорова. Они и без того спят на посту, а сегодня их сон будет особенно крепок – кто-то поднесёт им два ведра самогону… Вахтенных снимете сами.
– И куда нам? – напряжённым голосом спросил Соотс.
– Да всё туда же, куда давно надо было! – грубовато ответил Кирилл. – Пробивайтесь к белым, Каппель в Сызрани. Заодно передадите Владимиру Оскаровичу, что в Симбирске ждут главкома Востфронта – красные готовятся перейти в контрнаступление. Действуйте, ваше высокоблагородие!
Пробегав полночи по гулким деревянным тротуарам, Авинов до того устал, что ему даже спать расхотелось.
Ещё и четырёх не было, когда он спустился к пристани.
Симбирск спал – дома его почивали в зелёных постелях садов, луковки церквей и колокольни вырисовывались нечёткими силуэтами, словно ночнички, Волга была укрыта чёрным одеялом предрассветного мрака. А небо начинало сереть – всё Кириллу было видно, хоть и смутно.
Различив шпиль речного вокзала, он улыбнулся – сработала его затея! Ни одного «братишки» не шаталось в карауле, дрыхла матросня, упившись самогоном «на халяву». А вот офицерам было не до сна – «их благородия» и «превосходительства» скользили по причалам неслышными тенями, крадучись, поднимались по трапам, убирали речников, «кемаривших» на вахте.
Первым отдал швартовы «Василий Лапшин». Поплыл без плеска, без шума. Лопасти его колёс были недвижимы – беглая команда опасалась запускать двигатель.
Медленно и плавно заскользило судно вдоль берега. Следом снялся госпитальный пароход «Фортуна» – его белые палубы ясно выделялись на фоне тёмной воды.
Это полуволшебное действо захватывало Авинова своей сновидностью – плавучие громады уходили на юг со скоростью театрального занавеса, раздвигаемого перед началом спектакля, с быстротою летящих облаков. И мнилось Кириллу, что не пароходы следуют мимо, а бесплотные корабли-призраки.
Отчалили «Нижегородец» и «Парс», миноносцы «Яков Свердлов» и «Туркменец», канонерки «Авангард революции» и «Ванька-коммунист» – вся флотилия сплавлялась по течению. Лишь два судёнышка остались у причала, скрипя бортами о кранцы, словно жалуясь на то, что и их не взяли, – буксиры «Республиканец» и «Республиканка».
Вздохнув, штабс-капитан отёр лицо и повернулся, чтоб идти, – часа два ещё можно было поспать… И замер – в двух шагах от него стоял Устинов с винтовкой наперевес.
– Что, ваш-бродь, своих спасали? – глумливо усмехнулся он.
Рука Авинова невольно дёрнулась к кобуре.
– Но-но! Не балуй! – процедил комбат. – А то второй пуп проверчу.
– Какого… тебе от меня надо? – выдавил Кирилл. Добавить матерок язык так и не повернулся.
– Желаете, ваш-бродь, чтоб я никому ни слова, ни полслова? – вкрадчиво проговорил Устинов. – Платите! – и хихикнул: – Молчание – золото!
– Какой образованный, – криво усмехнулся Авинов, лихорадочно соображая, что ж ему делать. Попробуй тут рыпнись, под дулом винтовки!
– Слышь, ваш-бродь, ты… эт-та… сымай свой маузер, а то я чой-то нервенный стал…
Кирилл осторожно расстегнул ремень с кобурой и бросил его в траву.
– Двух царских червонцев тебе хватит? – осведомился он деловито, берясь за подол рубахи.
– Полтинничек пожал-те, ваш-бродь! Доставай-доставай, хе-хе…
Авинов кивнул, нащупывая рукоятку парабеллума за поясом. В следующее мгновение он резко присел, словно увидел кого за спиною Устинова. Комбат дёрнулся, отводя ствол, и штабс-капитан бросился на землю, в падении выхватывая пистолет.
Два выстрела прозвучали так быстро, что слились в один короткий гром. Устинов, харкая кровью, выпалил в землю – брызнули камушки, – поник так, что винтовка упёрлась в пыль, да и завалился на бок. Солдатская бескозырка покатилась под откос к воде, подскакивая на ухабах.
Авинов быстренько нацепил кобуру обратно. Склонился над телом красноармейца. Убит.
– Прими его душу грешную… – пробормотал Кирилл, скатывая тело с обрывчика. Нелепо закидывая руки и ноги, мертвец полетел в Волгу. И поплыл, влекомый течением, догоняя пароходы.