Текст книги "Агент"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Глава 4
ДРОЗДОВЕЦ

Сообщение ОСВАГ:

Рабочие Ижевского и Воткинского заводов подняли восстание против большевиков. Сразу же были сформированы полноценные военные части – Ижевская и Воткинская рабочие дивизии, под командованием офицеров из потомственных мастеровых. В ходе боёв ижевцы и воткинцы на севере вышли к Глазову, на западе заняли левый берег Камы у Оханска, на юге взяли Сарапул и Агрыз, захватив железнодорожную ветку Казань – Екатеринбург. [28]28
  Всё это произошло и в нашей реальности – вооружившись винтовками собственного производства и артиллерией, 75 000 рабочих ушли бить красных.


[Закрыть]

1

Пути двух самых славных дивизий Белой армии – Марковской и Дроздовской – расходились. Марковцы отправлялись за семь морей, к суровым мурманским берегам, а дроздовцы как будто возвращались домой – на Дон. До Таганрога добирались на транспорте «Кронштадт», а в Новочеркасск отправились поездом.

Заняв место в пульмановском вагоне, Авинов хмыкнул: словно и не случилось революции и войны не было. Ну это если не приглядываться, не видеть тщательно вымаранной похабщины на стенках, не замечать пулевых отверстий в окнах, стыдливо прикрытых занавесочками…

Всё так же перестукивались колёса, будочники с зелёными флажками провожали поезд. Чубатые казаки, возлежа на возах, равнодушно поглядывали в окна «пульмана».

Громкий смех сбил задумчивое настроение Авинова – в купе, похохатывая, ввалился темноволосый невысокий офицер, налитой здоровьем, с серыми глазами, с широким круглым, чисто выбритым подбородком. Его твёрдое лицо отдавало броской, чуточку азиатской красотой.

Кирилл напрягся, памятью возвращаясь к групповой фотографии офицеров-дроздовцев, которой его снабдил Ряснянский. Лица, лица, лица… Имена, звания… Петерс!

Командир второй роты 3-го Офицерского стрелкового полка капитан Евгений Борисович Петерс. Да, это был он. Сын учителя гимназии, студент Московского университета, Петерс ушёл на большую войну в чине прапорщика 268-го пехотного Новоржевского полка, а то быть бы ему учителем…

– Юрковский? – удивился Евгений Борисович.

– Как вы угадали? – откликнулся Авинов, ухмыляясь – и страшась: Юрковский-то во второй роте служил… В животе у него словно бабочки запорхали.

Петерс наметил робкую улыбку.

– А вы изменились… – протянул он.

– Вы даже не представляете себе насколько, – криво усмехнулся Кирилл. – Кузьмич!

Исаев явился тотчас и щёлкнул каблуками.

– Ракия [29]29
  Имеется в виду ракы– турецкий крепкий напиток, дистиллят из фруктов (инжир, финики, виноградная выжимка), настоянный на анисовом корне. Выдерживается в дубовых бочках, спирта в ракы от 40 до 50 %.


[Закрыть]ещё осталась? – поинтересовался штабс-капитан.

– Да есть маленько. Кхым-кхум…

– Тащи!

– Слушаю, ваш-сок-родь! И закусь?

– Всё тащи!

Проводив Елизара Кузьмича глазами, Петерс только головою покачал:

– Вы же не признавали вестовых и ординарцев, – проговорил он.

– Признал-с, – с усмешечкой сказал Авинов.

А тут и денщик Евгения Борисовича нарисовался, старый солдат Ларин. Он приволок особый чемодан для папирос и табаков – была такая странность у Петерса. Всюду капитан таскал с собой коробки по сто штук «Лаферм» и «Шамшалов», «Месаксуди» и «Стамболи», «Асмоловых № 7» и «Ферезли». Клад!

Правда, на табак был Евгений Борисович скуп. Чаем делился и сахарку отсыпать мог, а вот в куреве отказывал – такую характеристику выдал на Петерса полковник Ряснянский…

Строго поглядывая на Кирилла, Ларин выудил из поклажи наливку в плетёной фляжке, достал серебряные стаканчики. Тут и Кузьмич подоспел – выставил бутылку ракии на столик, мигом вскрыл «аглицкую консерву».

– Ну-с, поехали! – сказал тост Авинов.

Крепкая ракия подрастопила отчуждённость, напряг помалу отпускал штабс-капитана.

Ларин, забившись в угол, бубнил что-то про гвардию, про георгиевские петлицы, а Исаев, сидевший широко, разлаписто, руки уперев в колени, щурился презрительно: «Да куды там… Гвардея тоже… Что гвардея, когда мы, сибирячки, с ашалонов Аршаву брали!» [30]30
  Подлинный текст.


[Закрыть]

Захмелевший Петерс вдруг прочистил горло, да и молвил с постной любезностью:

– Виктор Палыч, разрешите вам папиросу.

Кирилл до того удивился, что и слова не сказал – ухватил пальцами коричневую «пушечку» Асмолова да и сунул в рот.

– Благодарю-с! – улыбнулся он, вытягивая из кармана свой кожаный портсигар, набитый турецкими пахитосками, изысканными «Кара-Дениз». – Тогда и вы угощайтесь, Евгений Борисович!

Исаев чиркнул спичкой, поднося огоньку сначала «своему» капитану, а опосля – ларинскому.

Авинов курил редко, но папироска «от Петерса» была крепка, вкусна, душиста.

– Прелесть! – похвалил он табачок. – Сладенький дымок такой… Газообразный десерт!

В улыбке Евгения Борисовича уже не было прежней кислой приветливости. Он затягивался пахучим «Кара-Денизом» так, что западали щёки, и выпускал дым неторопливо, смакуя, щурясь и стряхивая пепел трёхгранным ногтём.

– Господа, слышали новость? – донеслось из соседнего купе. – Барона Врангеля назначили командующим Добровольческой армией.

– А выпивоху Май-Маевского выгнали!

– Выпьем за командармдобра!

– Командармдобр телеграфирует из штарма начштабглаву… [31]31
  Командующий Добровольческой армией телеграфирует из штаба армии начальнику штаба главнокомандующего.


[Закрыть]– пробормотал Петерс, словно в скороговорке упражняясь. – Виктор, – неожиданно спросил он, ударяя по-французски, в последний слог, – а вы верите в нашу викторию?

Авинов подумал.

– Верилось мне зимой, – сказал он, – а ныне я уверен.

Сказал – и почувствовал лёгкий укол совести. Почудилось ему, что не его это слова были, «не по-честному» выговоренные, – он будто произнёс заученный текст, пробуясь на роль Юрковского, которому, по легенде, полагалось сгорать от энтузиазма и стоя петь «Боже, царя храни!». А он сам был ли уверен?.. Если руку на сердце, то не очень. Надежда была, и ещё какая, и огромное желание победить, но та бессмысленная громада двуногих, противостоявшая Белой гвардии, пугала. У большевиков в залоге была вся Россия – заводы её и фабрики, склады, поля… И покорный народ, который миллионами забривали в Красную армию. Сумеют ли белые одолеть задуренную, умученную чернь, ползучее серое число? Возмогут ли?..

– Господа, господа! – бушевали соседи. – Мы едем на войну, а на войне… За победу, господа!

– Ура-а!

– Баклажка, [32]32
  Так дроздовцы ласково прозывали юных добровольцев – кадетов, гимназистов, реалистов.


[Закрыть]запевай нашу боевую!

Высокий, совсем ещё детский голос зазвенел, выводя:

– Смелей, дроздовцы удалые…

И всё купе дружно подхватило:

– Вперёд без страха, с нами Бог!..

Дроздовцам отвели для постоя пустые дортуары Новочеркасского девичьего института – ни одной свободной казармы не нашлось, всё было забито офицерами и солдатами. Правда, генерал-квартирмейстер Кусонский не учёл, что в верхних дортуарах жили отрочицы, сироты-институтки, которых княгиня Голицына вывезла из Смольного. Замотался.

Командовал 3-м Офицерским полком седой Жебрак-Русакевич, строгий, заметно подволакивавший ногу, простреленную под Мукденом. Увидав пепиньерок [33]33
  Пепиньерка (устар.) – воспитанница закрытого учебного заведения.


[Закрыть]в серых платьях, в белых передниках и пелеринках, стайкой бежавших по блестящему паркету, полковник крякнул. Сказал, пощипывая ус:

– Господа, мы все бывалые солдаты. Но стоянка в девичьем институте, на мой, по крайней мере, век, выпадает впервые. Впрочем, каждый из вас, без сомнения, отлично знает обязанности офицера и джентльмена, которому оказано гостеприимство сиротами-хозяйками. [34]34
  Подлинный текст.


[Закрыть]

Дроздовцы чинно разместились на ночлег. Добродушный капитан Китари, с длинными, обвисшими усами, одетый мешковато, словно форма была с чужого плеча, вздохнул мечтательно:

– Поесть бы…

И тут же, словно исполняя его желание, явилась строгая чопорная дама – начальница института. Подозрительно оглядев офицеров, она певучим голосом пригласила всех откушать. Дроздовцы живенько построились парами, да и тронулись в институтскую столовую – обедать побатальонно. Твёрдо печатая шаг, они посмеивались и перешучивались. Видать, кадетская юность пришла на ум.

– Стой, на молитву!

Батальон хором выдал «Отче наш» и расселся за длинными монастырскими столами. Институтки, мило краснея, разносили щи да кашу. Кирилла умиляли девичьи головки в мелко заплетённых косичках, а вот начальница не теряла бдительности – офицерики-то все молодые, красивые, здоровенные, а юные девушки так влюбчивы…

Отпросившись у Петерса, Авинов до самого вечера бродил по новочеркасским проспектам, слонялся у Атаманского дворца, кружил у собора, добрёл до речки Тузлов и вернулся в девичий институт, едва не опоздав на вечернюю зорю «с церемонией».

Полк выстроился на институтском плацу.

– Смирно, господа офицеры! – скомандовал полковник Жебрак, и фельдфебели начали перекличку:

– Поручик Вербицкий!

– Я.

– Поручик Дауэ!

– Я!

– Поручик Димитраш!

– Я!

– Капитан Рипке!

– Я!

– Капитан Туркул!..

Трофимов… Туцевич… Храмцов… Шубин…

– Капитан Юрковский!

– Я! – гаркнул Авинов, холодея, ибо почудилось ему, что он взаправду оборотился в Вику Юрковского…

…Дроздовцев подняли на рассвете, когда Новочеркасск ещё почивал – дворики невысоких домов хранили сонную тишину, не хлопали калитки, не скрипели вороты колодцев, не перекликались голосистые хозяйки.

У Кадетской рощи, посреди площади, где был чуть влажен песок, поставили аналой, и дроздовцы в походном снаряжении, позвякивая котелками, полязгивая винтовками, стали покоем вокруг. Заря разгоралась, обещая ясный день, щебетали ранние птахи, а полковой батюшка читал напутственную молитву. Далёкие горнисты пропели: «В поход!»

2

Манычский фронт, станица Великокняжеская.

Степь лежала широко и плоско, вся отданная выцветшему, словно линялому, лазурному небу. Тёплый ветер колыхал растрёпанные кустики, чесал невысокую траву, уже выгоравшую, – зелень бурела, высыхая на корню.

Маныч был совсем близко, да только свежестью от него не тянуло – пересохла река, мелкой стала, болотистой и чрезвычайно топкой. Ни пройти ни проехать.

Добровольческая армия выдвинулась на линию фронта, заняв позиции от села Бараниковского до станицы Новоманычской. Конница генерала Шатилова гарцевала на правом фланге к востоку от железной дороги «Царицын – Тихорецкая», 5-й конный корпус Слащова [35]35
  В реале Я. Слащов не брал Царицын.


[Закрыть]– «генерала Яши», как ласково звали командира бойцы, – растянулся вдоль Маныча к западу, имея главные силы у переправы Казённый мост, а части генерала Кутепова стояли на путях.

С колокольни хорошо было видать расположение красных – 9-й армии командарма Егорова и 10-й армии Клима Ворошилова. Весь северный берег Маныча у Великокняжеской переправы и сама станица были усилены окопами, извилисто рассекавшими чернозём. Из выбитых окон куреней, со звонниц двух станичных церквей грозили пулемёты, а за околицей выстроились батареи орудий – пятидюймовых гаубиц Шнейдера.

Мощная «совдеповская» артиллерия мигом остудила горячие головы – переправа белой кавалерии на «тот берег» окончилась неудачей. Астраханская бригада понесла большие потери, а бойцов Терского пластунского батальона красноармейцы выбили чуть ли не полностью.

Даже такому любителю лихих наскоков, как Шкуро, стало ясно: без хорошей артподготовки Великокняжескую не взять. Пушки-то были, но как их переправишь вброд по манычской болотине? Завязнут!

Пётр Николаевич Врангель собрал командиров Добрармии в Новоманычской, прямо на майдане. Генерал Кутепов, небольшого роста, коренастый, с чёрной густой бородкой и узкими, несколько монгольскими, глазами, доложил первым:

– Офицерские разъезды исследовали течение Маныча и наметили пункт переправы в восемнадцати верстах восточнее Бараниковского – эта линия реки противником только наблюдается.

– Замечательно! – громко сказал Врангель, оглядываясь на север. – Вот что… Наводка мостов будет сразу же обнаружена, так мы лишимся внезапности манёвра. Не хотелось бы! А посему применим переносные щиты – сколотим из заборов, погрузим их в воду – и быстро наведём настил. Ну, как быстро… Сапёрам и пластунам всю ночь придётся работать по пояс в воде!

«Чёрный барон», костлявая громадина с зычным голосом, всё оборачивал к северу своё узкое рыцарское лицо, щурил серовато-зелёные глаза.

Генерал Фок, начальник артиллерии 1-го корпуса, кивнул:

– Может получиться… Если позволите, я опробую такую переправу на окрестных бочагах.

– Разумно, – согласился Врангель.

Шатилов со Слащовым переглянулись, и «генерал Яша» пожаловался:

– Ваше превосходительство, сейчас ни в штарме, ни в штакорах [36]36
  Штарм– штаб армии, штакор– штаб корпуса.


[Закрыть]нет ни единого автомобиля! И как тогда управлять операциями? Как поспевать? Штарму срочно нужны хотя бы шесть мощных легковых машин и не менее двух для каждого из корпусов!

– Докладываю, – усмехнулся Пётр Николаевич, недолюбливавший Слащова, но благоволивший к Шатилову: – Автомобили уже следуют к нам поездом. И шпалы, и рельсы для ремонта путей, и грузовики, и десять телеграфных аппаратов с кабелями, с искровыми станциями… [37]37
  Рации.


[Закрыть]Довольны?

– Так точно!

В небе зажурчали моторы. Словно перелётные птицы, пронеслись три аэропланных отряда, собранные с бору по сосенке, – крылом к крылу летели британские «хэвиленды», русские «анатры», французские «ньюпоры», даже парочка немецких «роландов» затесалась. [38]38
  В реале наступление по Манычскому фронту поддерживал всего один отряд (8 аэропланов), а в танковом отряде состояло четыре лёгких «уиппета».


[Закрыть]

– Танки нам тоже подкинут. – Врангель поглядел в небо, словно ожидая, как оттуда посыпятся бронированные чудища…

…Кирилл Авинов въехал в станицу Новоманычскую, когда уже начало темнеть. Полки длинной лентой вытягивались в степь. Бодро тарахтя, проезжали повозки, лазаретные линейки, походные кухни.

Передовые эскадроны, форсировавшие Маныч с вечера, оттеснили неприятельские разъезды, а на рассвете началась переправа. Грохотали по доскам колёса орудий, дробно тюпали конские копыта. Над колоннами реяли разноцветные значки сотен.

Мелководный, местами высохший до вязкой чёрной грязи, покрытой солью, Маныч ярко блестел на солнце среди голых плоских берегов, лишённых и пучка полыни.

Далеко на север тянулась унылая и безрадостная степь, кое-где прорезанная солёными бочагами. Там маячила лава астраханцев, изредка стучали выстрелы, гоготали пулемёты.

Седой Жебрак-Русакевич напряжённо всматривался вдаль. Пощипывая ус, он отдал команду:

– Выдвигаемся к Бараниковской переправе!

Петерс тут же обернулся к своим:

– Рота, зарядить винтовки… Курок. На плечо! Шагом марш…

Дроздовцы направили стопы к Манычу. Вдоль северного берега реки наступал 4-й конный корпус генерала Шатилова. Правее, пыля по Царицынскому тракту, скакали кубанцы генерала Покровского. В тылу противника реяли аэропланы.

Тугой раскат грома озвучил орудийный залп. Манычская грязь в огне и грохоте поднялась чёрными, дымными столбами. Лопнула в небе шрапнель, надулись облачка разрывов.

Шатиловские части с ходу атаковали Бараниковскую переправу и овладели окопами – красные сдавались сотнями.

Горская дивизия полковника Гревса первой переправилась за Маныч, следом грузной трусцой устремился 3-й Офицерский. Колонны шли под залпами, шли не в ногу, без строя, теснясь друг к другу, тяжело звякая амуницией. Лица дроздовцев были темны, залиты потом, напряглись вилки жил на лбах, расстегнуты рубахи у ворота. Пулемёты красных стреляли по голове колонны, где шагал Авинов. Вдруг Кирилл почувствовал тупой удар по лицу. Непроизвольно схватился рукой – царапина. Пулемёты били вёрст с четырёх, на пределе, когда пули теряют силу на излёте.

– Во, едрёна-зелёна, – хмыкнул Исаев, – и пуля не берёт!

Полковник Жебрак поднялся на стременах и закричал Петерсу:

– Почему ваша рота идёт не в ногу?

Мимо пронёсся на «форде» генерал Дроздовский, мелькнуло его тонкое, гордое лицо, блеснуло пенсне. И тут же сорвался гром огня, пронёсся над клёпаными балками моста, обдал запахом сгоревшего кордита.

– В ногу, в ногу! – повысил голос Евгений Борисович. – Подсчитать ногу, рота! Раз-два! Раз-два!

И вот уже весь полк с силой отбивает ногу, всё твёрже, всё ровней.

Кирилл перешёл Маныч, в лицо пахнул запах сырой земли. Окопы!

По соседству, похлопывая стеком по пыльному сапогу, с травинкой в зубах, шагал невысокий, черноволосый, румяный капитан Иванов-Седьмой – простецкая армейщина.

– Коня, бгатец, – сказал он ординарцу, и тот подвёл… боевую клячу, старого, костлявого Росинанта.

Авинов не удержался.

– Капитан! – крикнул он. – Это какой же-с породы ваш резвый скакун?

– Дворняга хороших кровей! – хохотнул Петерс.

– Я быстгых коней не люблю, я не кавалегия, – ответил Иванов с достоинством и улыбнулся: – Я пехотный офицег!

– Господа офицеры! – бодро крикнул Жебрак. – За мной, в атаку! Ура! – и поскакал с ординарцами вперёд.

Вскочив на своего одра, капитан Иванов скомандовал, красуясь:

– Четвёгтая гота, с Богом, в атаку!

Дроздовцы одним ударом смяли красноармейцев – те дружно вбивали винтовки прикладами вверх в копаную землю, и поднимали руки, крича: «Мы мобилизованные!»

Кубанцы генерала Покровского заняли хутора Безуглова, части генералов Шатилова и Улагая подошли на две версты к станице Великокняжеской.

Неожиданно далеко вправо забухали орудия. Прискакал казак, крича, что со стороны Ельмута в охват правого фланга Добрармии подходят большие конные лавы противника – это спешил на выручку своим кавалерийский корпус «товарища» Думенко, двинутый усиленными переходами со станции Ремонтной.

Астраханская дивизия, потеряв убитыми и ранеными всех командиров полков, дрогнула под натиском красных, поддалась. Ряды астраханцев заколебались, заметались – и побежали.

Наперерез ослушникам и трусам стронулась, понеслась широким разливом Атаманская дивизия – атаманцы на скаку секли бежавших четырёххвостками.

Аэропланные отряды полковника Ткачёва бомбили кавалерию Думенки, щедро опорожняли целые ящики увесистых «стрелок», падавших с высоты – и протыкавших насквозь всадников вместе со скакунами.

– По кавалерии… пальба батальоном!

– Вторая рота, пли!

– Третья рота…

– Четвёгтая…

Двумя часами позже дроздовцы вошли в станицу.

– Ишь, как уделали, ироды… – проворчал Исаев, хмуро поглядывая на Великокняжескую, обрамлённую траурным кантом окопов, на пару церквушек, рябых от шрапнели, на перерытые воронками улицы, на пожарища, из чёрной гари которых вставали закопченные печи, будто памятники могильные. На площади торчали виселицы – это Врангель велел вздёрнуть мародёров из Горской дивизии. А ты не кради!

Станица была оставлена красными – Ворошилов с Егоровым поспешно отступали, уводя свои потрёпанные армии. Это был отчаянный драп вдоль железной дороги – тянувшийся рядом с путями тракт был сплошь забит брошенной артиллерией и обозами вперемешку с конскими и людскими трупами.

Засвистел припоздавший паровоз.

– Господа! – весело воскликнул Петерс. – Подарки везут!

На платформах длинного состава, приткнувшись капот к капоту, стояли новенькие грузовики «фиат». Их ёмкие кузова были прикрыты парусиновыми тентами.

– Да сколько их… – протянул поручик Петров, прозванный Медведем.

– Всем хватит, ещё и останется!

Перебивая паровозное пыхтенье взрыкиваньем, «фиаты» съезжали по трапам и выстраивались в колонны.

– Господа офицеры, по машинам! – отдал полковник Жебрак новую для него команду.

Дроздовцы с довольным хохотом полезли в кузова, рассаживаясь вдоль высоких бортов.

– Трогай!

Кириллу не сиделось. Он встал за кабиной, цепляясь за борт, и глядел на пыльный тракт. На мир. На войну.

Тысячные толпы пленных тянулись по обочинам дороги. В изодранных рубахах, босые, с измождёнными, землистого цвета лицами, они медленно брели на юг. Пленных почти не охраняли, пара казаков гнала по две-три тысячи красноармейцев, слабых и больных людей. Бывало, они падали тут же на пыльном тракте и оставались лежать, безропотно ожидая смерти.

– Никак тифозные, – нахмурился Кузьмич. – Едрёна-зелёна…

Вёрст через пять диагноз Исаева подтвердился – маленькая станция была сплошь забита ранеными, больными, мёртвыми и умиравшими. Лишённые ухода тифозные бродили по разъезду, ища хлеба и воды, шатались, падали, долго поднимались на четвереньки или теряли сознание, окончательно выбившись из сил.

– Слеза-ай! – донёсся до Кирилла знакомый голос. – Пгиехали…

Дроздовцы молча спрыгивали на землю – жуть брала даже бывалых.

Заглянув в железнодорожную будку, Авинов обнаружил там восемь человек.

– Какого полка? – громко спросил он.

Семеро не ответили, были мертвы. Восьмой доживал последний день – он лежал на полу, используя вместо подушки труп соседа, и тискал облезшую, худую собаку. Та тихонько повизгивала, облизывая щетинистый подбородок нечаянного хозяина.

У Кирилла мурашки пошли по телу. Сыпной тиф посвирепствовал вволю – серая вошь победила Красную армию.

– А чего ж… – хмуро бурчал денщик. – Коли ни порядку у них, ничего… Чай, и баньку не истопят против хворобы-то!

– Да уж… – поддакнул штабс-капитан.

Особые отряды генерала Покровского принялись очищать станцию от больных и мёртвых – пленные не успевали откатывать ручные вагонетки со сложенными на них мертвецами, окоченевшими в разнообразных позах.

– К песчаным карьерам, товарищи! – бодро восклицал бывший комбат. – Валим всех туда!

Здоровые красноармейцы, уже остриженные наголо и отмытые, выстроились на перроне. Капитан Иванов медленно прохаживался перед строем, озабоченно поглаживая самый кончик острой чёрной бородки. Военнопленные со страхом, исподлобья глядели на белого офицера.

Остановившись перед рослым парнем, капитан спросил вполголоса:

– Кто таков? Какой губегнии?

На простом солдатском лице, скуластом и курносом, отразилось смятение.

– Орловские мы, – глухо ответил парень. – Митрием крещён.

– Дегевенский?

– С хутора Кастырин.

– И хогоша землица на хутоге?

– Да родит пока…

– И баба есть?

– А то!

Лицо красноармейца посветлело.

– Стагики живы хоть?

– Они у меня крепкие! – Солдат белозубо улыбнулся.

Капитан Иванов коснулся стеком его плеча и сказал:

– В четвёгтую, бгатец, готу.

Авинов только головой покачал: их полк не зря звался Офицерским – в каждой роте числилось не менее полусотни «их благородий» и «высокоблагородий», одна четвёртая сплошь из солдатни. И ведь ни единого перебежчика! Народ у Иванова всё был – добры молодцы, здоровенщина. Вот и этого Митрия скоро откормят, лосниться будет, морду отъест. И ведь строг капитан, и лапа у него железная, а солдаты любят своего командира, чтут за праведную простоту и живут с ним дружной солдатской семейкой.

– Ваш-сок-родь! – лихо козырнул Кузьмич, брякая «полным бантом». – Извольте до баньки пройтить – истопил, как полагается!

– Вот это здорово! – обрадовался Кирилл и окликнул Петерса: – Евгений Борисович! Попариться не желаете-с?

Долго уламывать капитана не пришлось – за ним водилась исключительная страсть к омовениям, а его Ларин таскал не только табаки, но и заштопанный коврик, на котором Петерс принимал водные процедуры.

– А тиф не подцепим? – прищурился Евгений Борисович, подначивая Исаева.

– Да ни в жисть! – обиженно прогудел денщик. – Я такого жару напустил – ни одна вша не выдюжит!..