Текст книги "Физрук на своей волне. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Валерий Гуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Что вы себе позволяете⁈ – почти закричала она, и голос завуча предательски сорвался. – Родители уже штурмуют чат!

Я прикрыл дверь ногой, глянул на неё.

– Соф, ты чё колотишь? Нормально же общались.

Прошёл вглубь кабинета, мимо шкафа с папками, и, не спрашивая разрешения, налил себе воды из чайника в пластиковый стаканчик.

– Вообще-то кипячёную воду пить вредно!

Завуч с упрёком во взгляде выхватила стакан и подставила его к какому-то белому агрегату в углу.

– Это чё за штука? – лениво спросил я.

– Кулер! – отрезала она.

Я посмотрел, как из пластиковой трубки тонкой струёй течёт вода. Стакан наполнялся. Вот же придумали приблуду… а насчёт вредно или не вредно кипячёная вода – поспорить можно. Раньше такую только и пили. Ну или прямо из-под крана.

Я взял стакан, осторожно отпил. Вода оказалась мягкая, прохладная, с каким-то вкусом свежести, будто её через фильтр пропустили.

– Спасибо, – сказал я, усаживаясь на диван. – Так чё за кипиш? Кто куда, кого?

Я перекинул ногу на ногу, развалился на диване.

– Давай, Софа, выкладывай. Ты ж меня сюда звала. Ну, так звезда светись.

Её глаза чуть дёрнулись, как у кошки, которую погладили против шерсти. Телефон в руке Софы мигнул новым сообщением, и она крепче сжала его, будто собиралась швырнуть в меня.

– Владимир Петрович, я не знаю, где вы нахватались этой… блатной романтики! – вдруг взвизгнула завуч.

Подскочила ко мне, так что каблуки лязгнули по полу, и сунула экран телефона прямо в лицо.

– Послушайте! Нет, вы только послушайте!

Я услышал собственный голос:

– Можно Машку за ляжку… а у меня вариантов всего два: ответить быстро и ответить ещё быстрее. Я после больнички не отошёл, клинит меня, как контуженного. Сначала делаю, потом думаю. Так что не испытывай, Борзый.

Я сразу припомнил, как Борзый положил свою «коробочку» на край стола, экраном вниз. Значит, не просто так. Гадёныш специально запись включил! Стукачок мелкий… руку мне жал, а сам… сливает.

– И чё? – я вскинул бровь, глядя на Софию. – По сути, с Аладдином побазарили.

– «По-базарили», значит! – София вспыхнула, щёки её пошли пятнами. – Вы понимаете, что это – разжигание межнациональной розни⁈ И ещё обзываетесь! Юношу Исмаилова назвали «Аладдином» и «Борзым»!

Я хмыкнул.

– Да ладно вам, какая розня. Я же ему ласково погремуху дал. С любовью, считай.

София побледнела ещё сильнее.

– «Ласково»⁈ – выкрикнула она, но тут же запнулась, явно пытаясь вспомнить. – Его зовут… Бо… Бу…

– Вот! – я усмыхнулся. – И я про то же. Ты сама имени его не помнишь. А я, между прочим, с памятью теперь не дружу, после больнички всё клинит. Вот и выкрутился, чтобы не запутаться.

Я сделал глоток воды, медленно, нарочно показывая, что паниковать не собираюсь.

София трясла телефоном, а я всё так же сидел на диване, перекинув ногу на ногу и улыбался краешком губ.

– А что вы на это скажете⁈ – завуч повысила голос.

Телефон с красным чехлом трясся так, будто пистолет, направленный прямо мне в лоб.

– Кто-то уже даже титры налепил! Вот, читайте: «Новый физрук – тиран. Помогите!» Видите⁈ Это уже разошлось по всем чатам! Родители требуют объяснений!

Я только коротко плечами пожал. София заметила мою невозмутимость и перешла в атаку. На экране появилось видео. Там я, прямо посреди коридора, держу мелкого шкета за шкирку. На записи мальчишка болтается, как дохлый котёнок.

– Вот как вы это объясните, Владимир Петрович⁈ – завуч повысила голос ещё сильнее. – Вы применили физическую силу к ребёнку!

– Ничего. Подрастёт – спасибо скажет. Это методы воспитания такие.

– Какого ещё воспитания⁈ – София аж задыхалась. – Вы понимаете, что это нарушение прав ребёнка⁈

Я опёрся локтем на колено, наклонился вперёд, стакан отставил на стол.

– Макаренко слышала? – спросил я. – Великий педагог, всё такое. Так вот он говорил: ребёнка ударить можно, но унизить нельзя. Ты в педюшнике училась, или лекции не посещала?

У Софии на лице проступила смесь ужаса и недоверия одновременно. А я, хоть и оставался спокоен внешне, внутри ощущал только одно – недоумение. В моё время такие жалобы в голову бы никому не пришло писать.

– А если по-серьёзке, Соф, – я ткнул пальцем в экран её телефона. – Хреновая эта затея – родительский чат. Ты в кучу и родителей, и учеников свалила, вот они и сидят, сопли жуют.

Я по-настоящему удивился. В моём сознании не укладывалось, как можно существовать подростку, если каждая его выходка тут же летит мамке в телефон.

– Как молодёжь в принципе в таких условиях живёт? – продолжил я. – И что из них потом вырастет?

Завуч стиснула губы, а я поднялся с дивана и направился к выходу из кабинета. Херня это всё на постном масле… по их лекалам я работать не могу, а растить из молодёжи туфяков – не буду!

Глава 5

Я шёл по длинному коридору, когда навстречу мне вышел худой парнишка с охапкой цветов, шлёпая шлёпанцами по линолеуму.

– Можно спросить? – остановил он меня.

Весь запыханный, на лбу пот от беготни.

– Спрашивать не надо, можешь поинтересоваться, – ответил я, не сбавляя шага. – Чё надо, молодой?

– Доставка роз, в кабинет сорок два. Подскажите, где его искать?

Я всё-таки остановился, смерил пацана взглядом. На нём была футболка с надписью «Долина роз». Неплохо придумали – теперь, выходит, цветы можно с доставкой заказывать.

– А хрен его знает, – сказал я честно.

– Вы здесь не работаете?

– Первый день, – пожал я плечами.

– Ладно, буду искать, – пробормотал он и пошёл дальше по коридору, шаркая подошвами.

Я двинулся дальше к директорскому кабинету. Уже тянулся к ручке двери… и в этот момент она резко распахнулась, и я столкнулся нос к носу с секретаршей.

Она выскочила, едва не сбив меня с ног. Стройная, как кукла с витрины игрушечного магазина. Волосы уложены, фигура отпад… а вот лицо…

Казалось, будто лицо её покусали пчёлы, оставив следы. И по такому случаю эта вполне себе миловидная девчонка надела медицинскую маску. Наверное, чтобы народ не пугать своей «красотой».

– К директору нельзя, – резко заявила она, поправляя свою короткую юбку и чуть прищурив глаза. – Ему из гороно только что позвонили.

Я остановился и, смерив её глазами, игриво подмигнул.

– А если очень осторожно? – сказал я нарочито доверительным тоном. – Мне ведь надо уволиться. Сориентируй, как это правильно сделать.

Она замялась, словно не ожидала такого наглого напора или того, что я собираюсь увольняться.

Я покосился на доставщика, который тщетно искал сорок второй кабинет.

– Эй, брат! – позвал я, махнув рукой.

Парень остановился, глянул на меня с подозрением.

– Одну розу дай, будь так любезен, – попросил я.

– Чего? У меня же посчитано, – сказал он и крепче прижал охапку.

Я сунул ему купюру в ладонь и подмигнул.

– Скажешь, что не доложили.

Он покачал головой, но всё же вытащил одну розу и протянул мне. Я взял её и, не раздумывая, вручил секретарше.

– Держи, настроение тебе подниму.

Она растерялась, щеки запылали, взгляд метнулся в сторону, будто она не знала, куда спрятаться. Поклонников у неё, наверное, хватало без меня, а когда это «пчелиное» воспаление спадёт – так вообще будет Клаудия Шифер. Но бабы они ведь как устроены – окажи знак внимания, и она расплывается, как масло на сковородке.

Секретарша заморгала, рассматривая розу.

– Ну… проходите. Можете взять лист бумаги и написать заявление.

Мы зашли в небольшой закуток, где она сидела за компьютером. Я присел на край стула у её стола, взял из рук белый лист бумаги. Положил на гладкую поверхность, постучал ручкой по полю.

– А чё писать-то? – спросил я, глядя на неё.

Девчонка чуть вздёрнула подбородок, стараясь сохранить деловой вид, хотя румянец ещё не ушёл с щёк.

– Ну… заявление, в произвольной форме, – она достала из папки образец, протянула мне. – Вот так, например.

Я взял бумажку, пробежал глазами: «Прошу уволить меня по собственному желанию».

Я усмехнулся.

– Не, фигня какая-то. Никогда ни у кого ничего не просил.

Я отодвинул образец в сторону. Секретарша моргнула, будто не сразу поняла, что я сказал, и не без интереса продолжила наблюдать, как я склонился над листом и начал писать по-своему. Ручка царапала бумагу, буквы ложились неровно – всё-таки в новом теле я писал первый раз.

Закончив, протянул лист секретарше.

– Вот, держи.

Девчонка взяла моё заявление и, только взглянула, брови её уже поползли вверх. Потом она прочитала вслух, будто не веря глазам:

– Обозначаю, что с сегодняшнего числа работать не буду, не потому что западло, а потому что так ситуация завертелась… – секретарша замолчала, глянула на меня поверх листа. – Владимир Петрович, мне кажется, такое заявление директор не примет.

Я вскинул бровь.

– С хрена ли баня та упала? А куда он денется? Я ему сам занесу.

Девчонка лишь поправила маску, не стала возражать.

– Кстати, – я поднял палец, остановившись у самой двери в кабинет директора. – Меня тоже, как-то, пчёлы покусали. Знаешь, что помогло? Народное средство. Намазал… чесноком. Жжёт падла, зато отёк сразу сходит.

Девчонка аж вспыхнула, залилась краской и быстро опустила глаза в бумагу. Че она, интересно, так реагирует? Помочь же хочу!

Я толкнул дверь кабинета и вошёл, не удосужившись постучать. Старые привычки трудно выбить – если уж решил зайти, значит зайду.

Директор поднял голову, но не сказал ни слова. Он прижал трубку телефона к уху и, подняв ладонь, показал жестом: «Минутку».

Я кивнул и, не дожидаясь приглашения, опустился в кресло напротив. На столе рядом стояла вазочка с конфетами, такими же, какие я видел ещё в советские времена. Я протянул руку, взял одну, развернул шуршащую обёртку и закинул конфету в рот.

Уже когда начал жевать, понял, что это привычка моего предшественника – тянуть в рот всё, что попадя. Блин… я огляделся, нашёл салфетку и сплюнул конфету в неё. Итак разожрался так, что в дверь теперь приходится боком заходить. Да и конфета, честно говоря, так себе. Вроде всё то же – знакомые полоски на фантике, а внутри…

Я сунул салфетку с конфетой в карман и краем уха прислушался к разговору.

Директор говорил в трубку каким-то слишком вежливым, почти заискивающим голосом.

– Дайте нам ещё немного времени… пожалуйста, – Леня вытирал лоб платком, взгляд метался по столу, словно искал, за что зацепиться. – Нельзя школу закрывать, вы же понима…

Он не договорил, вздрогнул – видимо собеседник бросил трубку. Леня медленно положил трубку на рычаг, поежился. Лицо директора побледнело, щеки покрылись пятнами, а губы сжались в тонкую линию. Он вытащил из кармана платок, вытер вспотевший лоб, провёл им по щекам.

Вид у Лени был такой, словно его только что поставили на счётчик – и срок оплаты вот-вот истечёт.

– Из гороно звонили, Владимир Петрович, – наконец сказал он. – Как хорошо, что вы согласились заменить нашего физрука.

Я думал, он сразу начнёт говорить про инцидент с родительским чатом. Но нет, видимо Мымра – завуч ещё не успела доложить.

Я не стал тянуть резину, встал с кресла и положил перед ним своё послание… ну или маляву. Заявлением язык не поворачивался назвать – заявы я никогда не писал и писать не собираюсь.

– Короче, Лень, учительство – это не моё, – сказал я спокойно. – Найди другого физрука и кого там ещё… историка.

Директор вздрогнул так, будто я ткнул его электрошоком. Очки на переносице съехали вниз, и он судорожно подтянул их обратно.

– Как… не ваше? – голос у него сорвался. – Володя, у нас школу хотят закрыть! Вы понимаете, что это значит? Если финансирование урежут – дети разойдутся по подворотням. Тут никто в другой район ездить не будет, где они новую школу собрались строить!

– А что стряслось? – уточнил я.

Директор закашлялся, взял со стола папку, но тут же отложил – видно, хотел что-то начать объяснять, но передумал.

– Ситуация следующая, – он тяжело вздохнул. – Наше здание хотят признать аварийным и снести. На ремонт денег никто не выделит. В соседнем районе уже достраивают новую школу – на большее количество мест. Формально всё правильно, удобно и красиво на бумаге.

– А на деле?

– На деле… вы же понимаете, Владимир Петрович: кто из наших учеников будет каждый день мотаться туда и обратно? Это час дороги автобусом туда и час обратно. Тем более из этих… из 11 «Д», они ведь неблагополучные…

Он откинулся на спинку кресла, руки бессильно упали на подлокотники. Говорил он быстро, захлёбываясь словами, как человек, который слишком долго держал это в себе.

– У нас и так успеваемость не блестит, – продолжал Леня. – А если отправить их в эту школу, то всё – конец. Учёбы не будет вообще.

Я молча кивнул, давая ему выговориться.

– И самое главное, – продолжил директор. – Уже есть фирма, которая ждёт этого сноса. Они землю под себя метят. Хотят построить здесь что-то своё. А там и связи, и… прости господи, взятки…

Леня замолчал, смотрел на меня глазами загнанного человека. В его взгляде я видел отчаяние человека, прижатого к стенке.

Я невольно ухмыльнулся про себя. Ну да, красиво всё расписали: аварийное здание, новая школа на большее количество мест. По букве закона – чисто, грамотно, даже не подкопаешься. А по сути? Всё та же песня, что и в девяностые – отжать, поделить, поставить перед фактом. Только раньше в лес вывозили, подписи там ставили, а теперь вот бумажками и комиссиями подпирают. Разница, впрочем, небольшая.

В глазах Лени вдруг мелькнул огонёк – слабый, но упрямый.

– Знаете, Владимир Петрович… В девяностые один человек показал мне, что даже если все отвернулись, сдаваться нельзя.

Я чуть подался вперёд, насторожился.

– Я тогда пацаном был, – продолжил он. – Видел, как на наш район попытались зайти нехорошие люди. Все боялись, все молчали… Но один человек дал им отпор. И я запомнил: если уж стоять, то до конца. Я тоже не хочу сдаваться.

До меня дошло, о ком Леня говорил. Прошлое догнало меня прямо в этом тесном кабинете. Директор вспоминал меня. Того самого «человека» из девяностых, которого, по идее, уже давно нет.

Я уставился на Леню.

Чёрт возьми… Приятно. Приятно, что не зря тогда умер и держал удар, когда все остальные отступали. Мелкий пацан всё это увидел, вынес для себя урок и теперь, спустя столько лет, сидит передо мной, директор школы, и повторяет те же слова.

– Вы же понимаете, Владимир Петрович, что не только детям достанется! Наш уважаемый педагогический коллектив окажется выброшен на улицу…

Я наклонился к столу ближе.

– Слушай, а может стрелку организовать? Звякни им, скажи, что надо перетереть. Они ж явно по беспределу идут. Я впрягусь.

Директор моргнул, будто не понимая, к чему я клоню, и выпучил глаза.

– Вот ты говоришь, что пример тебе мужик показал. Так он бы такую шушеру в багажник сложил, вывез в лесок – и вместо того, чтобы школу рушить, они бы себе могилы копали.

– Владимир Петрович…

– Ну а чё, кто район держит? С кем побазарить можно?

Директор оторопело пожал плечами.

– Ну… гороно, – растерянно выдавил он.

– Молдаванин что ли? Ни хрена оборзели! А кто такой – авторитет? Вор?

В голове у меня уже щёлкали старые механизмы: кто кому кум, кто держит общак, у кого слово что-то весит. Я знал, как разговаривать в таких ситуациях, давить и вытаскивать разговор на нужный результат. Для меня это было почти привычным делом.

– Гороно, Владимир Петрович, это управление образованием… – выдавил Леня явно растерянно.

– Ни хрена, они уже и туда залезли!

Директор замахал руками, аж закашлялся от неожиданности. Он закашлялся, хватанул стакан воды, пролил половину на бумаги и вскочил, пытаясь стереть влагу.

– Вам смешно, Владимир Петрович, а у нас беда! – выпалил он.

Леня буквально растёкся по креслу и вздохнул так, будто из него выпустили весь воздух.

– Эх… – сказал он устало. – Не знаю откуда вы все это нахватались… но, к сожалению, времена изменились. Если раньше во главе угла стояла справедливость, то теперь вместо справедливости – закон. А закон, он, конечно, вроде и хорош. Только ему нет дела до человеческих проблем. По букве закона – тут не подкопаешься.

Я хмыкнул. Вот оно, новое время: справедливость списали со счетов, вместо неё выкатили бумажку с печатью. Закон, который должен защищать, на деле стал оправданием для того, чтобы закрыть глаза на людей и их проблемы.

– Альберт Николаевич Прыщаев – уважаемый человек, заметная фигура в городе, с которым лучше не спорить, – пояснил директор.

Я попытался припомнить такого, но память ничего не подсказала.

– И что тут без вариантов, если по закону?

– Есть единственный шанс, – заверил Леня, выдержав паузу. – Если наш класс выиграет олимпиаду, то школу оставят и дадут финансирование. Но… Владимир Петрович, вы, наверное, правы – олимпиаду нам не выиграть. И вряд ли стоит откладывать неизбежное. Я подпишу ваше заявление.

Директор пододвинул к себе моё заявление, взял ручку и уже собрался расписаться.

Я смотрел на него и думал. Смерть в девяностые была ради пацанов. Ради тех, кто бегал по дворам и верил, что свой район – это крепость. Тогда я не отступил. А теперь что? Взять и отмахнуться? Сказать: «не моё» и уйти?

Да и плевать мне на этот их закон. Что за закон, если он против людей? Сами же его придумывают так… Как говорится, законы пишутся так, чтобы их можно было нарушать. И сверху подчас начинают путать справедливость с удобством.

А вообще… закон будет работать только тогда, когда все равны. А пока кто-то ровнее – придётся подравнивать. Как кустики на газоне.

Я перевёл взгляд на заявление. Учителем работать, конечно, западло: зарплаты копеечные, авторитета никакого. Но дело не в этом. Помочь людям надо. Дети – это те же мои пацаны с района. И если я сейчас отступлю – это будет не просто поражение, а предательство самого себя.

А бабло можно зарабатывать и не в школе. Вон трудовик гоняет на иномарке – явно не на учительскую зарплату купил.

Ручка директора уже коснулась бумаги, и я резко поднял ладонь.

– Погоди, Лёня, – сказал я твёрдо. – Не спеши подписывать.

Директор замер, ручка застыла в воздухе. Глаза его метнулись на меня с недоумением.

Я наклонился вперёд, упёр локти в стол.

– Мы своих не бросаем. Я останусь.

Директор не верил ушам.

– Что?.. – выдохнул Леня.

– Ты слышал. Я останусь и выиграю олимпиаду.

На лице Лени смешались шок и надежда.

– Вы… уверены, Владимир Петрович?

– Уверен. И давай уже на ты, а то меня от твоего «выканья» уши режет.

Пауза затянулась, потом Леня выдохнул, словно сбросил мешок с плеч.

– Спасибо, – прошептал он тихо.

Я вышел из кабинета, притворив за собой тяжёлую дверь. Остановился у окна, глядя на двор.

Олимпиада? Ну и пусть. Если кто-то хочет поставить крест на этой школе, то придётся показать, что кресты мы ставим только на могилах тех, кто сюда сунется без спроса.

Я сжал кулаки и уже сделал шаг вперёд, когда услышал:

– Владимир Петрович!

Оборачиваюсь. Ко мне бежал щуплый мальчишка, лет десяти, рюкзак больше его самого, глаза горят. Он остановился, переводя дыхание, но улыбка так и не сходила с лица.

– Я так рад, что вы вернулись, – выдохнул он. – Я… я обожаю историю.

Я посмотрел на него внимательно. В этих словах была искренняя радость, что рядом есть тот, кто может научить, защитить, повести за собой.

Я кивнул.

– Здорово, шкет, – я взъерошил пацану волосы. – Как она?

Внутри стало спокойно. Ну что, пацаны. Война за школу началась…

Мальчишка в ответ расплылся в улыбке, а я пошёл дальше по коридору.

Всё. Решение принято. Окончательно и бесповоротно.

За своих я пойду до конца. Другого пути у меня никогда не было и не будет.

Глава 6

Я шагал по коридору, пустому после перемены, когда заметил знакомую фигуру. Сразу вспомнились строки из песни – она прошла, как каравелла по зелёным волнам…

Завуч.

Соня отстукивала каблуками по линолеуму, гордо вздёрнув подбородок. Шла прямо на меня, сверля взглядом так, как будто я ей задолжал пару миллионов и ещё проценты сверху. Шла она прямиком к директорскому кабинету.

Ну и думала, что я, как красная тряпка, ретируюсь при виде разъярённого быка.

Но нет, не угадала.

Старые привычки взяли верх. Я выставил руку поперёк коридора, преграждая завучу проход.

– Стоять, – бросил я. – Надо побазарить с глазу на глаз.

Соня впилась в меня холодным взглядом.

– Вы что себе позволяете, Владимир Петрович?

Я улыбнулся и чуть наклонил голову набок, как гопник из подворотни, который только что «присмотрел жертву».

– Соня, – продолжил я. – Я человек простой и с бабами не воюю.

– Что вы такое говорите, Владимир Петрович…

– То, моя хорошая, что я в курсе, как ты меня попыталась кинуть, и на первый раз закрою на это глаза, – пояснил я. – Но я тут олимпиаду собрался с парнями и девчатами выигрывать. Так что твоя помощь мне лишней не будет. Мир, дружба, жвачка?

Завуч вскинула брови так, что даже маска холодности на секунду дала трещину.

– Мир, дружба… Да вы про что?

– Соня, дурочку не включай, тебе не идёт, – я широко улыбнулся.

Повисла напряжённая пауза. Я сверлил завуча взглядом, отрезая любые возможные пути для отступления.

– Ну вы и хам трамвайный, Владимир Петрович, – она всплеснула руками. – И как вы, простите, собрались выигрывать олимпиаду? Что, учеников бить будете, чтобы они уроки учили?

Показалось? Или в глазах Сони блеснула искринка, указывающая на то, что её заводит наш разговор.

– По-разному можно, – хмыкнул я, всё ещё не убирая руки. – Главное в нашем деле – результат.

– Уберите руку, – процедила Соня сквозь зубы, фыркнула и попыталась пройти.

Я подождал секунду, нарочно медленно отнял ладонь от стены.

– Ты бы над моим предложением подумала, а то оно истекает завтра.

– Ещё чего! – завуч снова задрала подбородок и зацокала каблуками дальше по коридору.

Я посмотрел ей вслед, как она уходит, покачивая бёдрами, с таким видом, будто на голове у неё корона из килограмма золота.

У самой двери в кабинет она бросила через плечо, даже не оборачиваясь:

– Лучше бы вы, Владимир Петрович, расписание запомнили. Сегодня, между прочим, класс остался без истории и ОБЖ.

Дверь в приёмную хлопнула, и я остался в коридоре один.

– Ну ладно, Соня… значит, война продолжается.

С бабами воевать – сомнительное удовольствие, но если их не пресекать, то кровушки они посворачивают…

Плавали – знаем.

Я коротко пожал плечами и, сунув руки в карманы, присвистывая, пошёл дальше. Уже думая о том, что расписание и правда бы не помешало посмотреть. Я ведь даже не в курсе, когда, какой и в каком классе у меня урок. Учитель, блин…

А что до Сони, понятно, что у нас ещё будет разговор. Не сегодня, так завтра.

Учительская встретила меня гулом женских голосов.

– Знаете, девочки, а я вот через совместные закупки духи на распив беру! – как Ленин с трибуны вещала полноватая тётка, встав посреди учительской.

Очки в роговой оправе, дулька на голове и орлиный нос – из тех, что бросает тени в солнечный день.

Несколько учительниц сидели за столами, делая вид, что слушают. На деле же они ковырялись в тетрадях и телефонах.

Но стоило мне переступить порог, и в учительской будто выключатель щёлкнули. Разговоры сразу стихли. Несколько женских взглядов уставились на меня колюче. И почти сразу две «дамы» – математичка в строгой кофте и физичка с фиолетовым платком в горошек на плечах. Кто они – было написано на бейджах, приколотых к груди.

Понятно всё. Я обернулся, провожая их взглядом. Завуч уже постаралась навести тень на плетень. Так сказать, посеяла недоверие и теперь ждёт, пока оно пустит корни.

– Ты там про духи вещала, продолжай, – подмигнул я совершенно опешившей химичке. – Извини, перебил.

Она бочком-бочком, вдоль стены, тоже выскочила из учительской. Как ветром сдуло.

Я не стал никого останавливать. Подошёл прямо к стенду, где висело расписание. Глаза быстро скользили по таблицам. И сразу возник резонный вопрос – а как меня теперь звать-то? То, что я Владимир Петрович – понятно, а какая у меня фамилия в этом теле?

Я нахмурился, пытаясь припомнить. Вот только вспомнить не получалось. Тогда в голову пришла мысль: логично, что тот, кто ведёт историю, тот я! Я нашёл нужную строчку: «История – Гордеев В. П.»

– Ага… значит, Гордеев, – прочитал я вслух. – Владимир Петрович Гордеев. Ясно-понятно.

Конечно, фамилия была для меня чужой, и к ней следовало привыкнуть. Зато вместе с тем это и маска, за которой удобно спрятаться.

В этот момент дверь в учительскую с грохотом распахнулась, словно её толкнули плечом. Так и было, судя по тому, что на пороге возник мужик лет шестидесяти, держа в обеих руках охапки цветов. Причём явно сорванных прямо с клумбы у школы. Земля ещё осыпалась с корней. Сам мужик был рыхлый, с красным носом, и от него тянуло перегаром.

– Дамы!.. – начал он торжественно, выпрямившись, как на линейке. – Хочу всем пожелать…

Он запнулся, шаря глазами по пустым столам. Женщин в учительской уже не было, все по сигналу Сони свалили. Мужик растерянно мигнул и перевёл взгляд на меня.

– Владимир Петрович! – воскликнул он радостно, будто встретил родного брата. – А где же все наши представительницы прекрасного пола?

Я пожал плечами.

– Сдрыснули, – бросил я, всё ещё рассматривая стенд с расписанием.

Мужик крякнул, понуро посмотрел на несчастные цветы в руках и сунул их в ближайшие мусорное ведро.

– Эх, хотел нашим девчатам радостных мгновений подарить, – выдохнул он.

Я скользнул взглядом по бейджику на его груди. «Друздь Иван Григорьевич. Учитель географии».

– Слышь, Глобус, у тебя распечатки расписания не завалялось? – переключил его я.

– Чего-чего? – Иван Григорьевич прищурился, морщинки возле глаз поползли веером.

– Ну, распечатки, – повторил я. – А то один хрен все уроки в голове не удержишь, а переписывать не по кайфу.

– А-а, в смысле расписание вам распечатать?

Глобус оживился.

– Ну валяй, распечатай, – кивнул я.

– Сделаем, Владимир Петрович! – засуетился Иван Григорьевич. – Сейчас, погодите, щёлкну на принтере, и всё будет.

Я наблюдал, как он неуклюже жмёт на клавиши клавиатуры, потом закладывает бумагу в принтер. Пошумело, потрещало, и вот Глобус уже держал в руках лист с таблицей расписания.

Он с довольной рожей протянул его мне.

– Держи, Владимир Петрович!

Я взял лист и, пробежав глазами, невольно присвистнул про себя. Удобно, блин, и ничего переписывать не надо от руки в тетрадь… Живут же люди.

У нас, конечно, принтеры были, но хрен их ещё найдёшь.

Я вчитался внимательней. Нагрузка была следующая: по два урока истории в неделю у каждого класса, один ОБЖ, плюс по два раза физра. В сумме – каждый день по пять-семь уроков.

– Конкретно так в оборот берут, да, Глобус? – хмыкнул я.

– Ой, не говорите! Я еле отбрехался от завуча, чтобы на две ставки весь год не пахать, – он даже перекрестился.

– Ну ладно, раз ввязался, значит, придётся приспосабливаться, – я сложил лист вчетверо.

И уже хотел сунуть его в карман, как Глобус подошёл ко мне чуть ближе и заговорщицки шепнул:

– Петрович… может, сообразим по пятьдесят граммов? Для настроения, так сказать.

Я глянул на его красный нос и едва заметный блеск в глазах.

– Не, брат, – отрезал я. – Я на машине, за рулём. Так что ни капли в рот.

Глобус только пожал плечами и тут же достал бутылку из своего дипломата. Литровая пластиковая, с мутной жижей внутри. Географ налил себе сам и дрожащей рукой осушил рюмку.

– Уф-ф, хорошо пошла!

Я всё-таки сунул расписание в карман и направился к выходу. Но когда уже взялся за ручку двери, то вспомнил, что обещал вахтёру зайти после уроков в чулан. Была одна небольшая проблема с этим связана – я не знал, где находится этот самый чулан.

Потому я не стал открывать дверь, убрал руку с ручки и снова обернулся к географу.

– Слышь, а где тут чулан? – спросил я.

Иван Григорьевич, в этот момент занятый тем, что плеснул себе ещё самогона в рюмку, аж подпрыгнул. Рюмка брякнула о стол, он икнул и выпучил глаза.

– Тсс… – прошипел он, быстро озираясь. – А если услышит Софа?..

Я вскинул бровь. Ясно, значит, тема какая-то мутная, раз о чулане нельзя говорить при всех. Ну я примерно что-то подобное и предполагал.

– Ей сейчас не до этого, – заверил я. – Так что не переживай. Нас никто не услышит.

Глобус сглотнул, вытер столешницу, на которую пролился самогон, рукавом пиджака.

– Ладно, я-то забуду… я ж пьяница. А ты-то чего, молодой же ещё, а память не ахти?

– А я, Глобус, после больнички, с памятью беда. Всё забываю, всё путаю. Так что считай, два инвалида встретились, – объяснил я свою легенду.

– Во-о-от! А я говорю, что нас не лекарствами пичкают, а отравой! А сосиски вон я вчера хотел купить – 200 рублей стоит за 5 сосисок, а как состав почитал, так волосы на затылке зашевелились. Представляете, Владимир Петрович, мяса ни грамма, только механическая обвалка из шкуры, клювов и когтей…

– Чулан где? – я мягко перебил старика, который забыл, что я ему вопрос задал.

Географ какое-то время смотрел на меня мутным взглядом, потом махнул рукой.

– Ясно где… выходишь из учительской, налево, до спортзала. Там сбоку техническое помещение. Вот и твой чулан.

– Благодарю, – кивнул я.

– А женщины-то наши где? – географ наконец спохватился, что мы в учительской одни. – С утра же очередь до компутера занимали…

Я не стал отвечать, вышел из учительской и направился искать чулан. Спустился на первый этаж и первым делом заглянул в спортзал. Конечно, учеников там уже не было. Урок давно закончился, потому всё, что осталось, – лежащий на полу баскетбольный мяч. Надеюсь, что ребята поиграли в баскетбол… а ещё я надеялся, что в самое ближайшее время встречусь с Борзым. Не лишним было пояснить ему, что не по-пацански так делать, как сделал он. Руку пожал – слово держи. В моё время за такое люди пропадали, а тут слово дал, слово забрал. В общем, нехорошо как-то получается. Сразу отношения не заладились.

Я прошёл вдоль коридора, ведущего в спортзал. Сразу нашёл то самое «техническое помещение». В него вела металлическая дверь с облупившейся краской. Опознавательной таблички никакой не было, только следы ржавчины.

Я дёрнул ручку на себя.

Закрыто.

Встречи, видимо, не будет…

– Ну ладно…

Я уже развернулся уходить, когда дверь за спиной со скрипом приоткрылась.

– Чи-чи…

Я замер, обернулся и увидел, как из темноты выглянула рожа вахтёра.

– Заходи, Володька, – прошептал он.

Дверь снова скрипнула и приоткрылась ещё шире. Я оглянулся и шагнул внутрь.

Внутри было обычное техническое помещение: по углам стояли вёдра и швабры. Но сразу в глаза бросилась плотная серая шторка в углу.

– Бабки принёс? – заговорщицки спросил вахтёр.

– Ты про что? – уточнил я, продолжая оглядываться.

Вместо ответа вахтёр отдёрнул шторку, и у меня аж брови полезли вверх. За ней оказался целый склад. Коробки, баночки, какие-то пакеты с маркировкой на китайском. Пахло из-за шторки дешёвым одеколоном, табаком, спиртом и чем-то приторным, как лапша из бич-пакета.