Текст книги "Черный ангел"

Автор книги: Валерий Еремеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

3

Как установило расследование, о результатах которого по большой дружбе, долгих уговоров и разливанного моря пива сообщил мне Жулин, наезд на Воронова, приведший к его смерти, был сделан на автомобиле «Москвич-412», который был найден брошенным за два квартала от места происшествия. Драндулет принадлежит продавцу магазина «Быттехника» некоему Сидорову, который сам совершить наезд не мог, ибо находился в этот момент на рабочем месте, о чем свидетельствуют все его коллеги и бывшие на тот момент покупатели. «Москвич» был просто угнан, о чем его хозяин не подозревал, до тех пор, пока к нему на работу не пришли компетентные товарищи с ордером и не начали выкручивать руки.

Один свидетель, пожилой мужичок-пенсионер, который выгуливал свою собаку, показал, что видел как из «Москвича» выскочил человек в спортивном костюме и форсированным темпом скрылся в подворотне проходного двора. К сожалению, расстояние от него до автомобиля было приличное, а зрение у свидетеля, наоборот, плохое и, по его собственному признанию, опознать этого человека свидетель ни за что бы не смог. Он сказал только, что у человека, которого он видел, были короткие темные волосы, подстриженные под ежик.

Архиепископ оказался человеком весьма последовательным: он ни словом не обмолвился, ни оперуполномоченным, ни следователю, о том, что покойный Гедеон Воронов подозревался им в воровстве денег, благо за долгую жизнь накопил опыт общения с представителями правоохранительных органов и знал как с ними разговаривать, чтобы запудрить мозги.

– Я прекращаю частное расследование, – решительно заявляет Феодосий на нашей следующей встрече. – Воронов, царство ему небесное, мертв. Куда он спрятал деньги, мы никогда не узнаем. Загородного дома у него нет. К родственникам он бы деньги не повез, потому что пришлось бы их посвящать, а квартиру его вы проверили.

– Да, но я не поднимал паркет и не распарывал подушки, – вставляю я.

– Только этого еще не хватало! – пугается Феодосий. – Возможно, он спрятал кейс с деньгами в камеру хранение. Если это так, то номер ячейки и код он унес с собой в могилу. Когда-нибудь служащие камеры хранения обнаружат деньги, но доказать что они принадлежать мне я не смогу. Все, что мы могли с вами сделать, мы сделали.

– Нет. Мы продолжаем расследование. Остановить его на этой отметке было бы очень некрасиво с любой стороны.

– Я, конечно, понимаю ваше желание получить обещанные мою проценты, – кивает головой владыка, – любовь к золотому тельцу в современных людях, воспитанных на антидуховных ценностях, особенно сильна, но…

– Золотой телец здесь совершенно не причем. Нет, сказать, что деньги меня не интересуют, было бы неправдой, но и свою работу я тоже люблю. Мне нравится заниматься сыском и я не успокоюсь, пока не проверю все версии.

– А какие у вас еще версии?

– Наличие у Воронова сообщников. Если они были, то его смерть под колесами автомобиля может быть далеко не случайна! Что если, не решившись взять деньги в одиночку, он привлек на свою сторону третье лицо или лиц, которые потом избавились от него. Есть и еще нюанс, если хотите знать, нам с вами крупно повезло, что следователь, занимавшийся гибелью Воронова, провел это дело очень безалаберно, хотя человек он, в принципе, добросовестный, я его хорошо знаю. Просто в последнее время на него навалилось много бытовых проблем – тяжело больная, прикованная к постели супруга, за которой надо ухаживать, двое малышей, один ходит в детсад, другой в младший класс школы. За всем этим ему надо успеть. Неудивительно, что он поторопился посчитать смерть отца Гедеона, как непреднамеренное убийство, результат действия хулигана-угонщика, и забросить дело в архив. Один глухарем больше, одним меньше. Но если все-таки он завтра вызовет меня к себе повесткой и, предупредив об ответственности за дачу ложных показаний, спросит, а чего это вы гражданин Лысков так зачастили к архиепископу Феодосию Луцкому, а не связаны ли ваши визиты с гибелью Воронова, я окажусь в очень затруднительном положении. Что я должен буду ему отвечать?

Архиепископ, не готовый к такому повороту событий, долго смотрит на меня.

– Значит, вы думаете, что смерть Воронова, это не несчастный случай? – медленно говорит он.

– Да.

– Основание?

– Слишком вовремя он погиб – вот мое основание. И не говорите, что вы сами, такой бывалый человек, не думали над этим.

Святой отец не знает, что ответить. Либо не хочет.

– Мы продолжаем расследование? – уточняю я.

– Похоже, вы не оставляете мне другого выбора, – вздыхает собеседник. – С чего продолжим?

– С начала, святой отец.

Я прошу Феодосия очертить круг знакомых отца Гедеона, с которыми он общался и мог иметь доверительные отношения. О друзьях и знакомых Воронова среди мирских речь не идет, так как если таковые и были, то сам архиепископ о них ни сном, ни духом. Что же касается тех, кто так или иначе связан с церковью, то круг этот получается настолько широким, что на проверку всех тех, кто в него входит, понадобятся долгие месяцы. Не последний вопрос, как проверять? Устанавливать за каждым их них слежку – людей не хватит, а приставать к каждому с расспросами, где он был и что делал, когда погиб Воронов, может навести людей, что со смертью священника что-то нечисто. Клиент же наш больше всего боится именно огласки и не хочет выносить сор из избы. За то время, что провожу в компании осточертевшего мне Феодосия, я успеваю тысячу раз пожалеть о том, что поддался минутному порыву и настоял на продолжении расследования.

– И все-таки, кто из этих людей был ближе всего к отцу Гедеону? – спрашиваю я, просмотрев еще раз составленный архиепископом Луцким список.

– Ближе всего к нему был иерей Михаил Карелин. Он служит в том же храме, где служил покойный Воронов. – Они вместе правили службы, кажется, иногда ходили друг к другу в гости. Но это самый последний на земле человек, которого бы я заподозрил не только в убийстве, но и в краже.

– Отчего же так?

– Среди местного духовенства он стяжал славу бессребреника.

– Объясните.

Луцкий объяснил. Отец Михаил, он же Михаил Николаевич Карелин весной девяносто четвертого года пришел в Вознесенский монастырь, что в десяти километрах от города. Пришел не с пустыми руками: Карелин подарил монастырской казне двести шестьдесят пять миллионов рублей, что по тогдашнему курсу, если мне не изменяет память, составляло где-то от семидесяти пяти до восьмидесяти тысяч долларов. Монастырь тогда как раз отстраивался, реставрировался после запустения, которое он претерпел в годы застоя, так что деньги пришлись как нельзя кстати. Настоятелю Карелин объяснил, что ему опротивела мирская суета и теперь он намерен посвятить все свою оставшуюся жизнь молитвам и службе Богу – в тот момент ему было всего тридцать один год. Он остался при монастыре послушником, был тихим, от разговоров всячески уклонялся, безропотно выполнял любую работу, какую ни скажут, а все свободное время проводил в своей келье. Замечено, что он знал несколько специальностей и был физически сильным человеком. Затащить на горбу на третий этаж полный мешок цемента было для него раз плюнуть. Только по прошествии времени он, что называется, освоился, стал более общительным, занялся богословием и религиозной философией. Однако, в монахи он так и не постригся – настоятель, отметив его склонности, высказал предположение, что Карелину лучше не запираться в пустыне на всю жизнь, а поступить в духовную семинарию и стать священником. После некоторых раздумий, Карелин дал себя уговорить. Так как он был холост, то в качестве матушки настоятель сосватал ему свою племянницу, которая была ровесницей Карелина, но до сих пор сидела в девках. Живет он в частном доме в отдаленном микрорайоне города, скромно и тихо. Иногда он тоже посещает библиотеку при епископате, но в день кражи он не приходил.

С тяжелым чувством, ругая себя на чем свет стоит, я выхожу на улицу.

4

Альварес как верный и добрый пес-доберман ждет меня у входа в епархию или, правильнее в данных обстоятельствах будет сказать, выхода. В общих чертах передаю ему суть нашей беседы. От комментариев он воздерживается, но на его кислой мине даже близорукий может прочитать слова, написанные большими заглавными буквами: «МИССИЯ НЕВЫПОЛНИМА». Согласен, я погорячился, но что теперь уже об этом разговаривать.

– Что будем делать? – скорее риторически спрашивает он. – Дорабатывать водителя архиепископа и завхоза? До сих пор в их поведении ничего подозрительного не обнаружено. Правда у них у обоих короткие прически, то есть они могли быть за рулем того угнанного «Москвича».

– Забудь про них. Они оба на момент гибели батюшки находились на территории епископства и выбежали на улицу следом за мной. Они не виновны.

– А с кем Воронов теснее всего общался? – интересуется мой помощник.

Я рассказываю Вано про Карелина, то, что услышал от Луцкого. На Альвареса мой рассказ производит сильнейшее впечатление.

– Восемьдесят тысяч баксов! – повторяет он, дрожа от возбуждения. – Восемьдесят тысяч баксов! Вот так за здорово живешь взять и отдать дяде! Такую охренительную кучу бабла! Это же надо быть таким идиотом! Нет, Лысый, можешь к нему даже не ходить. Убийца, судя по всему, человек хитрый, чего не скажешь про этого Карелина. Сто пудово: он не виноват. Зря ты его подозреваешь.

– Ты прав. Есть и еще один аргумент в его пользу, почему он не мог сбить Воронова. Это все та же короткая прическа. А у Карелина, его портрет мне набросал архиепископ, грива как у рок-музыканта. Правда, он как человек близкий к Воронову может сказать нам, не было ли среди других его знакомых подозрительных личностей. Кому-то из нас придется с ним встретиться. Но это чуть после, а сейчас…

Я смотрю на часы.

– Похороны отца Гедеона уже в самом разгаре. Поехали на кладбище. Это единственное место, где родственники, друзья и знакомые Воронова собрались всей шоблой, мы можем посмотреть на их лица. Сравним, оценим, проанализируем.

– Я тебе и так могу сказать, какими будут их лица. Ничего кроме безмерной скорби ты на них не увидишь. Точно тебе говорю. Ты же не думаешь, что убийца, даже если он тоже присутствует на похоронах, будет комментировать последнее выступление Петросяна по телевизору.

– Поехали!

– Может ты сам? А я чем-нибудь другим займусь? Не люблю я эти похороны. Я даже и на собственные-то не приду.

– На собственные – это ты как хочешь. А на эти поедешь со мной. Во-первых, мне одному будет скучно. Во-вторых, два глаза хорошо, а четыре – лучше. Не выделывайся. Садись в машину, а то опоздаем, и его закопают без нас. Мы рискуем пропустить самое интересное.

Поворчав по инерции еще с минуту, Вано все-таки садиться в машину.

Мы прибываем на место к окончанию панихиды. Гроб с телом выносят из кладбищенской церквушки. Народу прилично – большую часть массовки создают бывшие прихожане Воронова, которые часто видели его живым, и теперь пришли, чтобы узнать, как он выглядит мертвым.

– И как мы теперь определим, кто из них близкий покойнику, а кто просто так погулять пришел? – спрашивает Вано.

– Близкие те, кто ближе к телу, это и ежу понятно. Идем вперед.

Безо всякого энтузиазма Вано следует за мной как привязанный. Он прав: лица присутствующих ничего, кроме грусть-печали, не выражают. На подходе к последнему пристанищу Воронова места становится мало, народ скучивается, подается вперед, так уж всем хочется бросить кусок глинозема на деревянный ящик с покойником. Под напором толпы мы с Вано разделяемся, меня оттирают назад, он, напротив, оказывается почти у самой могилы.

– Светка-то, шалава, вишь, тоже пришла. Не постеснялась-то глаза свои бесстыжие на люди показывать, – слышу я приглушенный женский голос.

Оборачиваюсь: слева от меня стоят две пожилых женщины и перешептываются.

– Как же она могла не появиться? Брат все-таки помер, не чужой человек, – говорит ее собеседница, менее категоричная в оценках.

– Раньше надо было любовь свою показывать. Сколько крови она из него выпила, сколько нервов вымотала, а теперь, вишь, стоит платочком кисейным глазища позорные вымакивает. Артисточка выискалась.

– Зря ты так, Николаевна, – пытается урезонить вторая, но ее собеседница крепко стоит на своих позициях, сдавать их не собирается.

– Я знаю что говорю. Змея она подколодная, вот и весь мой сказ!

Предмет их разговора становиться для меня настолько занимательным, что я не могу не вмешаться.

– Это вы, простите, о ком? – спрашиваю я, тоже полушепотом.

Что хорошо с людьми такого сорта, которые любят перемывать косточки своим ближним, так это то, что им не нужно представляться ни ментом, ни журналистом, ни слесарем-газовщиком. Достаточно лишь показать свою заинтересованность, а потом только успевай запоминать и переваривать. Принимая меня за одного из прихожан батюшки, пожилые дамочки забрасывают меня целым ворохом информации. Одна лишь проблема, что надо еще будет отделить овец от козлищ, разобраться где действительно имевшие место события, а где просто зады грязных сплетен.

Я узнаю, что отец Гедеон не единственный сын у своих родителей. Его сестра Светлана была поздним ребенком в семье, намного младше своего братца. Вскоре после ее рождения, папаша Воронов приказал всем долго жить, и брат Светланы стал для нее как бы и отцом. То ли эта обязанность оказалась будущему священнику не по плечу, то ли сказались особенности характера сестренки, но все его советы как себя вести и что делать были ей по барабану. Как только она подросла, то очень скоро во всей округи не осталось не одного лица мужского пола, который бы ее хоть разочек не прыгнул с ней в гречку. Видя гримасу недоверия на моем лице, рассказчица божится, что все так и было, а уж кому как не ей знать, ведь она долгое время жила по соседству с Вороновыми до тех недавних пор, пока батюшка не обзавелся новой квартирой, и, стало быть, кому же, как не ей, отвечать за базар. Ну да ладно. Словом, когда Светлана Воронова выросла, она решила стать артисткой, поступила в театральную студию. Там она познакомилась с молодым театральным режиссером, по словам рассказчицы, таким же развратником как сама и даже умудрилась выйти за него замуж.

Режиссер этот ставил авангардные пьески в местном театре очень фривольного содержания, а Воронова в них играла главные роли. Замужество продолжалось недолго – слишком уж оба ценили свободу своего тела. В настоящее время режиссер и актриса находятся в разводе, что никак не сказалось на их профессиональных отношениях, сестра покойного батюшки по-прежнему играет в пьесках своего экс-супруга, во время которых показывает свои голые ляжки и растатуированные ягодицы всем желающим на это смотреть. Естественно, брат из-за всего этого очень переживал, так как это могло сказаться на его репутации. Последний раз, это было как раз перед тем, как Воронов сменил адрес, Светлана приезжала к нему домой. Они поскандалили в очередной раз.

– И бывший мужик Светкин с нею приезжал. Так батюшка его с крыльца выкинул. Так орали все, что на всю улицу было слышно, – итожит свой рассказ женщина.

– И что же они орали?

– Я не знаю что, но только орали. Батюшку-то после этого «скорая помощь» забрала. На следующий день. Давление поднялось. Гипертонический криз. Он две недели не мог службу править. Вот как это гадюка довела его, сердешного.

В массовке происходит рокировка. Те, кто стоял возле могилы, отступают назад, освобождая место тем, кто еще не попрощался с покойником. Разговорчивая собеседница подается вперед. Я остаюсь на месте, закуриваю сигарету. Люди начинают расходиться, и скоро возле свежего, заваленного венками холма остаются только самые близкие Воронову люди. Альварес присоединяется ко мне.

– Видишь того попа? – без предисловий спрашивает он, указывая подбородком на фигуру в желто-черном балахоне.

– Вижу. И что?

– Это и есть тот чудак, который монастырю восемьдесят тонн баксов отстегнул. Представляешь? Как только я понял из разговоров людей, что это и есть отец Михаил из Андреевского храма, нарочно поближе к нему подобрался, чтобы на него посмотреть. Странно, на вид он вполне нормальный, на идиота не похож.

– Кстати, а лицо-то у него голое. Он безбородый, хоть и поп, – замечаю я.

– Я заметил, что у него на шее и на подбородке пятнышки розовые. Как от старого ожога. На этих местах щетина не растет. Если он отпустит бороду, то станет похож на ободранного козла. Зато он волосатый. Это тебе архиепископ правильно сказал. Уж не думаешь ли ты, что он имеет отношение к нашему расследованию?

Сейчас я думаю больше про то, что я услышал, когда стоял в толпе. Можно ли из этого что-то выжать или нет?

– Еще я заметил, что не все его родственники горячо любят друг друга, – продолжает Вано, который хоть и отбрыкивался от поездки на кладбище, все-таки хорошо поработал как сыщик. – Видишь вон ту женщину? Такое впечатление, что она там как изгой. Она и стоит особняком.

– С чего ты решил, что они с покойником родственники?

– Она похожа на него. Только не пойму, кем она может ему приходиться? Для сестры слишком молодая, для дочери старая.

– Это сестра. Просто у них большая разница в возрасте. Ее зовут Светлана.

– Откуда ты знаешь?

– Узнал. Я ведь тут тоже даром времени не терял. Слушай, надо бы с ней как-нибудь покалякать. А ну-ка повернись ко мне сынку!

Альварес послушно поворачивается, я придирчиво оглядываю его. Нет, на кавалера Вано определенно не тянет. Как его жена только терпит этакого охламона? Придется мне.

– Ты, Вано, пока свободен. Только не исчезай далеко. Ты мне можешь понадобиться в любую минуту. Лучше возвращайся в офис и жди меня там. А я попробую познакомиться с этой особой.

Радуясь предоставленной отлучке, он быстренько сматывается. Я остаюсь на месте и гадаю, каким боком подъехать к сестричке Воронова. Что-то мне подсказывает, что с кладбища она пойдет одна. Хорошо, если я окажусь прав. Если же она будет в толпе, то поговорить мне с ней не получится.

Мне везет, ситуация складывается в мою пользу. Она не только не уходит вместе со всеми, но дольше всех задерживается. Я подхожу ближе. Скоро кроме нас двоих у могилы никого не остается. Краем глаза наблюдаю за «объектом». Светлана выглядит как нормальная тридцатилетняя женщина в свои тридцать лет. Не красавица, но и не страшненькая. Она на любителя. Кому-то может нравиться, кому-то не очень. По ее виду, нельзя сказать, что она уж очень грустит. Скорее просто задумчива. Краем глаза замечаю, как она пару раз украдкой посмотрела в мою сторону. Заметила. Самое время для начала беседы. Желательно начать с чего-нибудь этакого. Творческого. Если меня только не ввели в заблуждение насчет ее профессии. Не глядя в ее сторону декламирую, хоть и чтец-декламатор из меня неважный:

«Рождаемых число ряды усопших множит,

Бессмертной жизнью тешится мечта.

3а гробом жизни нет и быть ее не может,

Идет за жизнью смерть, за смертью пустота.

Воскреснуть мертвому природа не поможет,

Она и без того по горло занята».

Светлана поворачивается ко мне теперь уже в открытую.

– Хорошие стихи, – говорит она. – Кто автор?

– Честно говоря, не помню. Стихи я запоминаю гораздо лучше, чем имена их создателей.

– Хорошие стихи, – повторяет она. – Вот только с вашей стороны было неэтично их читать над могилой священника. Особенно вот это: «Воскреснуть мертвому природа не поможет, она и без того по горло занята». Вряд ли бы это все ему понравилось. По поводу воскресения Леня придерживался иного мнения.

– Леня?

– Да, это его настоящее имя. Мирское, как они говорят. А вы его хорошо знали?

– Не так, чтобы очень знал. Скорее наоборот. Был раза три в церкви, когда он службу правил. Один раз на исповеди. Я сюда зашел проведать могилу брата. Он у меня давно умер. Возвращался и узнал от людей, что хоронят отца Гедеона. Решил немного задержаться, чтобы отдать ему последнюю память.

– Какое странное совпадение. Леня тоже был моим братом.

– Примите мои соболезнования. Я думал, что вы просто прихожанка. Наверное, вам очень грустно?

– Грустно мне? – удивляется она, но потом, подумав, соглашается. – Да, хорошего мало. Это точно. Но больше я грущу оттого, что мы так и не смогли найти с ним общий язык. И теперь уже никогда не найдем.

– Меня зовут Сергей, – представляюсь я. – А вас?

– А меня Светлана. Светлана Серпокрылова.

Ага, значит она на фамилии бывшего мужа. Видно, что ей нравится носить такую фамилию, которую она выговаривает с какой-то даже гордостью. А ведь она могла и не называть ее, я ведь свою не назвал. Только имя.

«Серпокрылова? Что-то я такое слышал. Это с театром часом никак не связано?» – собираюсь сказать я, но вовремя спохватываюсь. Я же ведь только что сказал, что у меня плохая память на имена.

– Давайте я вас немного провожу. В такие минуты людям лучше не оставаться наедине с собою.

– Как хотите, – покорно соглашается она. – Как хотите.

Никуда не торопясь, прогулочным шагом мы идем к кладбищенским воротам, словно по аллеям парка культуры и отдыха. Разговариваем. Тема все та же – смерть, которая не имеет никакого отношения ни к живым, поскольку они еще живы, ни к мертвым, поскольку, когда она к ним приходит, они уже перестают существовать. На выходе, я предлагаю ей зайти куда-нибудь, помянуть ее брата. Не особо ломаясь, она дает себя уговорить. Может оттого, что нашла меня привлекательным, а может оттого, что ей просто хочется излить кому-то душу и посторонний человек в данной ситуации подходит как нельзя кстати.