Текст книги "Черный ангел"

Автор книги: Валерий Еремеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Глава XII

1

Ровно через двадцать четыре часа, как я впервые познакомился с юрисконсультом Александром Евгеньевичем Письменным, я возвращаюсь в его офис. Как и в прошлый раз, он там совершенно один. Не очень-то похоже, что Александр Евгеньевич страдает от избыточной клиентуры. Рискну предположить, что за последнее двое суток я и та женщина, что приходила накануне, являемся его единственными клиентами. Хотя зачем ему клиенты? У него ведь есть его дружки, с которых он тоже не прочь урвать, но хотя бы как в случае с Лаптевым.

– Сергей Николаевич! – восклицает он, вскакивая. – А я уж беспокоиться начал, что вы не придете! Я даже в гостиницу звонил, а там говорят, что такой у них не останавливался. Ну, думаю, уехал, варяжский гость, без меня все разузнал и уехал.

Мы здороваемся за руки. Письменный само радушие. Еще немного и он меня расцелует как Иуда Христа в Гефсиманском саду.

– А вы бы очень расстроились, если бы я уехал?

– А вы как думали? Тогда бы лишили меня возможности отработать врученный вами аванс, а я не привык брать деньги даром. Деньги – это очень хорошо, но они должны быть честно заработаны, только тогда можно почувствовать удовлетворение. Дурные, не заработанные деньги так же бездарно и теряются. Это я вам заявляю со всей ответственностью.

– Судя по вашим репликам и по тому нетерпению, с каким вы меня ждали, у вас есть, чем меня порадовать?

– Да есть, правда не совсем именно у меня, но я думаю, что вскоре вы все узнаете, получите так сказать полную исчерпывающую информацию. Сегодня, прямо с утра, я проведал всех своих бывших сослуживцев и узнал, кто непосредственно имел дело с, так сказать, нашим объектом, то есть гражданином, изображенным на фотографии. Фамилия его Лаптев и он действительно был фигурантом в одном деле, связанным с убийством. Убили двух парней, они занимались мелким рэкетом на рынке, ну и все, что с этим было связано. Я думаю, ваши работодатели из издательства не зря землю копытят, есть что-то в этом деле, какая-то тайна, а возможно даже сенсация!

– И вы знаете какая! – восклицаю я радостно. – Даже не вериться, что вы так быстро все раскопали!

– Ну, все ни все, – скромно бормочет он, как красна девица, – я знаю немногим больше вашего, но зато я узнал, кто именно тогда занимался этим делом и он согласен вам рассказать все. Мало того, он сообщил мне, что у него даже остались фотокопии документов, он вам их покажет. К сожалению, этот человек не смог придти, у него парализованы ноги и он вынужден проводить жизнь в кресле-каталке, но он ждет нас у себя. Я договорился.

Письменный просит его извинить и набирает номер телефона.

– Алло? Иван Иванович? Это Письменный вас беспокоит. Человек, о котором я вам говорил, сейчас у меня. Ну так что, нам можно приезжать? Все понял, спасибо, Иван Иванович, мы едем к вам прямо сейчас.

– Не знаю, чтобы я без вас делал Александр Евгеньевич!

– Ну, что вы, Сергей Николаевич, люди должны друг другу помогать, по мере возможности, – любезно отвечает он, но в следующую секунду его лицо становится подозрительным. – Кстати, а где вы все-таки устроились?

Помня о том, что они могли легко определить, где я остановился и даже подниматься в мой номер, отвечаю:

– В «Онеге». А вечером пошел проведать одного своего приятеля. В военно-морском флоте вместе служили. Думал забегу на полчасика, а оказалось на весь вечер и пол ночи. Так что пришлось там и заночевать.

– О! Значит, у вас было тяжелое утро. Сочувствую.

– Ничего, не в первый раз.

Письменный успокаивается. До дома, где живет «Иван Иванович», мы едем на тачке Письменного. У него двухсотый мерс.

– Иван Иванович живет за городом в собственном доме, – объясняет Письменный, чтобы я не очень волновался, видя, что мы покидаем пределы Петрозаводска.

Шоссе идет вдоль озера. С правой стороны тянется лес из хвойных пород деревьев. Наверно, летом здесь красиво, но только не теперь, когда за городскими пределами еще во всю лежит снег.

Вокруг дома, возле которого мы высаживаемся тоже сугробы, но зато все дорожки тщательно вычищены от снега и посыпаны песочком. Мы проходим во двор, Письменный, без намека на стук или звонок, открывает дверь и отступает в сторону, пропуская меня вперед.

– Прошу вас, Сергей Николаевич.

Я благодарю, прохожу в двери и тут же натыкаюсь животом на кулак. Да еще как натыкаюсь! Идущей сзади Письменный добавляет мне по затылку так, что в дом я проникаю на бреющем полете и подаю на пол. Кто-то еще добавляет пару раз ногой.

– Хватит, хватит, – доносится до меня голос сверху. – Поднимите его! Быстрее!

Двое человек подхватывают меня под руки и ставят на ноги. Письменный тут как тут, быстро вычищает содержимое карманов и ощупывает в других местах. Шмонать он мастер.

– Оружия у него нет, – авторитетно заявляет он так, будто ставит диагноз в поликлинике. – Это все, что у него с собой.

С этими словами он протягивает человеку, который приказал меня поднять, мои документы и портмоне. Рамазанов, а это как мне кажется он, молча раскрывает паспорт. Я же, получив еще один удар по затылку, временно выхожу из игры.

Очнувшись, я понимаю, что сижу на стуле, к спинке которого туго притянут скотчем. Татарин – тот, что проверял мои документы, Письменный и еще два человека, сидят за низким столом и играют в карты. Стойкий запах выкуренной анаши, царящий в комнате, забивал все остальные запахи. Рамазанов первым встречается со мной взглядом.

– Бросайте стиры, парни, гость очухался, – говорит он, встает и подходит почти вплотную.

Было бы над чем задуматься, если он хотя бы отдаленно напоминал Рамазанова, из моего сна, то есть каким он был в самом начале сна. Но нет, ничего похожего. Он даже не темный, а светло-рыжий, даже руки в рыжих пятнах.

– С пробуждением Лысков Сергей Николаевич. Что-то вы долго отдыхали. Мы даже и рамсик успели пару раз раскинуть, ожидая, пока вы проснетесь. Ваш друг, Александр Евгеньевич, чуть было не обчистил меня всего.

– Видать, сегодня мой день, – довольно отвечает Письменный, пряча выигранные деньги и противно хихикая. Своим смехом он напоминает мне героев мультика про Масяню.

– Пидор он, ваш Александр Евгеньевич, а не какой мне не друг, – говорю я и морда Письменного сразу становиться злой.

– Ну, это твои с ним дела. Они меня не касаются, – демократично заявляет Рамазанов. – Ты, Лысков, извини, что пришлось тебя вот так слегонца помять, но мне просто хотелось, чтобы ты сразу до конца себе все уяснил и ни питал никаких иллюзий, относительно наших намерений. Что мне от тебя надо, спрашиваешь?.. Мне надо, чтобы ты ответил нам на пару вопросов. Ответишь – поедешь домой, не захочешь отвечать – не обессудь: озеро недалеко. Глубокое, холодное, с подводными течениями. Так далеко заплывешь, что век искать будут – не найдут. Ну, что понял?

– Спрашивай, отвечу, – говорю я.

– Где сейчас Лаптев?

– Лаптев – это?..

– Ты под психа-то не хиляй! Меня интересует человек, про которого ты наводил справки. Чьи фотки ты отдал вот ему, – он показывает на Письменного. – Только не гони мне, что не знаешь, где он.

– Почему не знаю? Знаю.

– Превосходно. Где я могу его найти?

– Будешь записывать или так запомнишь?

– Постараюсь запомнить. А если нет, то ты ведь повторишь еще раз для меня. Не так ли?

– Найти его, в общем-то, не сложно. Приезжаешь к нам в город, как с вокзала, так сразу налево, а там на метро и до конченой станции. После еще с пяток остановок на 88-ом автобусе, а там уже рядом. Третье городское кладбище. Как зайдешь, так в сразу в самый конец, и влево. Вот примерно там его и можно найти. Крестик такой сварной, красочкой зелененькой выкрашен. Оградка с цветочками.

– Рамазан, по-моему, он недостаточно понял, – говорит Письменный.

– Заткнись, пока тебя не просят – чуть брезгливо морщиться Татарин, словно желая показать своим корешам, как он презирает этого бывшего мента-стукача и если имеет с ним дело, то только потому, что это выгодно и потому, что без стукачей в нашем обществе существовать сложно. – Говоришь, помер, значит, этот козел?

– Помер.

– От чего же он помер?

– Рак.

– Ладно, допустим. Тогда скажи мне, а какого ты сам сюда приехал? Что за пургу гнал про какое-то журналистское расследование? Учти, что от того, как ты ответишь на этот вопрос, будет многое зависеть. В частности уйдешь ты отсюда живым или нет.

Я начинаю рассказывать, что мы с «покойным» Лаптевым были соседями. Последний год он сильно болел и почти не вставал. Так как никого у него не было, я по возможности заходил к нему, присматривал за ним, ухаживал. Один раз он сказал, что у него есть золотишко, но оно далеко и его нужно еще достать. Вот тогда он и рассказал мне свою историю: про то, за что он срок получил, как потом вышел и стал за обиду дальше с врагами рассчитываться. Как сумку с деньгами отобрал и как еще одного замочил и сжег вместе с домом.

Так вот в тот же день, когда к нему попали деньги и когда его еще никто не искал, он догадался скупить на всю сумму в ювелирных лавках драгоценности, в основном золото: цепи там, кольца… Но у себя держать не стал, побоялся, поэтому завернул их в плотный пакет и спрятал недалеко от места, где он жил. Потом, когда пришлось срочно бежать, он не смог их взять, слишком много народу было. Вот только сказать, где он жил, Лаптев не успел. Застонал, бедняга, повернулся на бок и адью – умер. Мне естественно захотелось, как и любому бы на моем месте, разыскать клад, вот я и приехал сюда, чтобы найти место там, где был его дом. Для этого и придумал всю эту историю про расследование.

– Ну, хорошо, узнал бы ты, где он жил, а дальше? Где бы ты искал дальше? – спрашивает Рамазанов.

– А дальше я уже знаю где. Мне дом как ориентир нужен был.

– Хорошо, очень хорошо. Видишь ли, мужик, те, которых порешил твой больной соседушка, были мои люди. И деньги эти они везли мне. Они мои. Жаль, конечно, что твой знакомый копыта откинул. На него за это время проценты набежали хорошие, ну да ладно. С дохлого козла, хоть шерсти клок. Говори, где это место?

Я не отвечаю, думаю. Один из держащих меня молодчиков щелкает откидным ножом, который подносит к моему носу.

– Давай, дядя, шевели губами, а то поможем.

Что за напасть такая со мной сегодня. Все норовят ножичками попугать, прямо жуть.

– Отставить, – велит Рамазан, – он сам, скажет. Правда?

– Недалеко от его дома есть старая, брошенная котельная. Он спрятал деньги под одной из стен. В крайнем левом углу северной стены здания.

Рамазанов вопросительно смотрит на Письменного. Тот пожимает плечами.

– Не помню, – отвечает он, – надо съездить, посмотреть. А что с ним делать, а Татарин?

– Пусть пока в подвале у меня посидит, пока мы не вернемся. Ну, если только он вас наколет!..

Я вздрагиваю. Такой поворот меня совсем не устраивает. Я-то полагал, что меня возьмут с собой в качестве заложника на тот случай, если вместо клада в указанном месте Татарина будет ждать засада. Как же навести этих ребятишек на эту мысль? Так чтобы ничего не заподозрили. Тут я вспоминаю, подслушанную мною часть разговора двух пассажиров лайнера. Кажется они что-то говорили про сходняк и про то, как некий Артемьев давно хочет избавиться от Татарина. И какого-то Жору-Торпеду, правую руку этого Артемьева упоминали.

– Не я вас накалываю. А он вас накалывает, – я показываю на Письменного.

– Не понял, объясни, – требует Рамазанов.

– Ты чё мелешь, фуфлыжник, – подает возмущенный голос Александр Евгеньевич. – Чё несешь!

– Сам фуфлыжник! Кто сразу же после моего ухода из «Фемиды» позвонил этому… как его… Артюхину, или нет… О, вспомнил, Артемьеву и рассказал про мой приход? А? И еще сказал, что, мол, нужно прикинуть, как использовать то, что Лаптев жив, против Татарина.

– Ах ты, сука такая! – Письменный вскакивает со стула с явным намерением набросится на меня, но рука одного из людей Рамазанова, толкает его в грудь, возвращая в исходное положение. У второго в руке появляется «Вальтер», ствол которого упирается Письменному в затылок.

– Посиди пока, Александр Евгеньевич. Посиди.

– Ты что, Татарин, ему веришь?! Да он же фуфло конкретное тебе втюхивает!

– Хлебало закрой, сказал! Говори, Лысков, что начал.

– Ну, значит, это… Когда я вышел от Письменного, то скоро обнаружил, что оставил у него свою кепку. Я вернулся, подошел к двери, которая оказалась неплотно закрыта, и случайно услышал, как он разговаривал по телефону. Своего собеседника он пару раз назвал Ракетой. Жорой-Ракетой.

– Жорой Ракетой? Может Торпедой?

– Точно! Именно Торпедой!

Я прекрасно помнил, как зовут упоминаемого в разговоре человека, но в моем случае такие вот мелкие неточности придают рассказу правдоподобности.

– Хорошо, дальше.

– Речь шла о Лаптеве, что мол все думали, что он давным-давно мертв, а он оказывается живой. И теперь у некоего Артемьева есть возможность наступить на хвост Татарину. Что, мол, Татарин офоршмачился тем, что не смог найти Лаптева и клюнул на туфту, что тот типа мертв. Это раз. Во-вторых, можно подкинуть Татарину идею отыскать Лаптева и выставить того на бабки. Татарин, мол, жадный, он попытается провернуть все сам, не поставить в известность Папу, а деньги ведь общаковые. Короче, если Татарин клюнет и загнет косяк, то можно будет идти к Папе и выставлять Татарину предъяву.

– Во, урод! – возмущено восклицает тот, что с «Вальтером».

– Цыц! – прикрикивает Рамазанов, потом поворачивается к Письменному: – Что скажешь?

Возмущенный до самых пяток Письменный горячится и сразу делает ошибку, отрицая все скопом – и свой разговор с Торпедой и мое возвращение в «Фемиду».

– Гонит он все, сука! Я тебе звонил, а не людям Артемьева! А этот как ушел из моего офиса, так вернулся только сегодня.

– Это легко проверить вру я или нет, – заявляю я. – Там потом еще женщина к нему пришла, посетитель. Исковое заявление составлять что ли, не важно. Так я при ней кепку свою и забирал. Письменный еще смеялся. А бабу эту, посетительницу, он называл Валентина Тимофеевна. Если ее найти, она подтвердит, что я возвращался. Я заметил, что у него журнал есть, куда он всех своих клиентов записывает.

Поняв, что дал маху, Письменный бледнеет – тому, кто попадается на таких мелочах, не будет веры и в большом. Приходится идти на попятную.

– Все верно, вспомнил. Да, возвращался он за своим картузом. Взял его и ушел.

– Дрянь дело, Шурик. То ты не помнишь, что он возвращался, то помнишь, – в голосе Татарина есть нечто такое, от чего Письменный съеживается.

Наступает зловещая тишина. Слышно как где-то далеко грохочет поезд.

– А почему же он тогда сюда сунулся, этот тип, если знал все? – вступился за Александра Евгеньевича один из подручных Татарина. – Почему не свалил сразу же из города?

– Да ни хрена он не знал! – подает голос бывший мент. – Не звонил я никакому Торпеде! Вот он и не свалил! Что непонятно?

Татарин поворачивается ко мне.

– Говори!

– Да я и не думал, что вы меня сразу в оборот возьмете! Думал, следить за мной только будете, а я уж, зная об этом, как-нибудь смогу от вас оторваться. Мне ведь только и узнать надо было, где Лаптев жил. И потом, я подумал, если сразу сорвусь, то вы все равно меня найти сможете. При желании.

– Это верно, – соглашается Татарин. – Мы тебя из под земли бы вырыли.

Я понимаю, что мое объяснение слабовато, но ничего лучшего в голову не приходит.

– Рамазан, блин, – опять вступает в свою защиту Письменный, – ты же меня не первый день знаешь! Ты что, этому лоху вершишь больше чем мне? Ты что не видишь, что это туфта все, что он говорит? Я хотел подставить тебя?! Это смешно! Зачем это мне?

– За деньги, Шурик, за деньги. Ты ведь других подставлял за деньги?

– Так ведь я на тебя же работал, Рамазан!

– Если он врет, то откуда ему, приезжему, знать про Жору-Торпеду?

– А может он мент! Точно мент! Может это они, менты, специально так задумали, чтобы вас всех перессорить, чтобы братва перерезала друг друга.

– А ты кто, не мент, что ли?

– Так я это, я же бывший. Я же на пенсии!

– Бывших ментов, Шурик, не бывает. Только есть менты честные, а есть продажные. Ты, например, продажный. И всегда таким останешься.

– Зачем ты так, Рамазан. Я же к тебе со всей душой, все тебе сразу рассказал, а ты…

– Тогда скажи мне со всей душой, если он лягавый, то почему ты его сразу не узнал? Ты же сам говорил, что у тебя все опера городские срисованы.

– Так он же приезжий. Его специально к нам из другого города пригласили. Чтобы не узнал никто.

– А если в конторе операцию против меня задумали, почему ты об этом не знаешь? Ты же говорил, что у тебя и в районах и в городской управе свои люди. Я тебе за что бабки отстегиваю, козел?

Письменный пускает сопли от страха..

– Ладно, ладно, не ной. Я пошутил, – усмехнулся Татарин. – Верю тебе. Валет, спрячь волыну.

Стоящий сзади Письменного прячет ствол за пояс.

– Поехали.

Валет и его кореш отдирают меня от стула и, подхватив под руки, волокут на улицу, где загружают в джип «Гранд Чероки», принадлежащий Рамазанову.

– Ты куда? – останавливает он Письменного, ломанувшегося было к своей тачке. – Все вместе поедем, оставь свою здесь, потом заберешь. Нечего тут свадебный кортеж устраивать.

Мы едем куда-то по трассе еще дальше в сторону от города. Потом Рамазанов делает два поворота влево, покуда машина не оказывается на узкой дороге. По краям сплошной хвойный лес.

– Хватит, Татарин, – говорит Валет. – Дальше можем сесть. Снега много.

– Да, – соглашается с ним Рамазанов, останавливаясь. – Место подходящее.

Наставив в мою сторону ствол, мне приказывают вылезти из тачки. Мы все вчетвером топаем в лес. На душе тоскливо и пасмурно. Главное непонятно, неужели Татарин решил меня замочить прямо здесь? До того, как возьмет золотишко? Неужели он не подумал, что я мог обмануть его с местом, где спрятан клад? Нелогично.

Минут пять мы топаем пешком, пока не натыкаемся на широкий овраг – конечный пункт назначения.

– Стоять, – буркает Валет, по-прежнему держа меня на прицеле.

Сам он тоже располагается рядом со мной, на краю оврага. Остальные выстраиваются напротив: Рамазанов посредине, Письменный и третий, которого звать Андреем, по краям. Татарин достает из пачки сигарету «Мальборо» и, обломав фильтр, сует ее в сверкающий фиксами рот. Шестерка-Андрюха услужливо щелкает зажигалкой.

– Ну, что молчишь, Лысый? Скажи нам что-нибудь на прощание, – просит Татарин.

– Я уже все сказал. А ты думай.

Он молча сплевывает под ноги, вынимает из кармана длинного пальто «Макаров». Щелкнув затвором, досылает патрон в ствол.

– Вали гандона! – вырывается у Письменного.

Татарин вытягивает руку со шпалером, но не вперед, а в сторону. Вороненая сталь касается виска Александра Евгеньевича…

Стая перепуганных выстрелом галок поднимаются над лесом.

– Я знал, что рано или поздно он захочет меня сдать, – говорит Татарин, в то время как Валет с Андрюхой волокут тело юрисконсульта к оврагу. – Давно подумывал, а не пора ли мне расстаться с Шуриком, да все руки не доходили. Плохим он был человеком, жадным. Хотя пользу мы от него поимели хорошую. Ну, так ведь не даром.

Все это очень смахивает на прощальную с покойником речь.

– Короче так, Лысков. Тебя мы берем с собой. Если выяснится, что наколол, отправишься вслед за Письменным. Мы тебя в той котельной и закопаем. Под стеной.

– Не надо под стеной, – говорит Валет, выбираясь наверх, – земля мерзлая. Лучше проводы зимы устроим, а он вместо чучела пойдет. Хоть погреемся.

– И то верно. Что скажешь, земеля? – соглашается Рамазанов, лукаво смотрит на меня, и так как я молчу, продолжает: – Ладно, не бойся, если золотишко найдем, то ничего с тобой не случится.

– Верните мне мои вещи.

– Отдайте фраеру предъявку и лопатник.

Андрюха, вздыхая, протягивает мне паспорт и бумажник, который, видно, уже считал своей собственностью. Поочередно перешагивая через красное пятно на белом снегу, мы идем к месту, где оставили машину.

2

Пока мы приезжаем на место, начинает темнеть. Они сами не очень хорошо помнят, где это было и, по мере приближения к цели, долго спорят перед каждым поворотом. Наконец, Валет, который по возрасту самый старший и больше всех осведомлен о месте событий, заявляет:

– Вот здесь эта хибара стояла, тормози, Татарин. Точно говорю.

Джип останавливается, мы вываливаемся из тачки.

– За фраером смотрите, – говорит Рамазанов, имея в виду меня, – чтоб не слинял часом. Ну и где это твоя котельная? Или она тебе приснилась?

– Я откуда знаю? Сказал, недалеко должна быть.

– Недалеко понятие относительное, – заключает Рамазан. – Ладно, двигаем дальше.

Заброшенное строение, сплошь засыпанные мусором, мы находим в метрах трехстах дальше по переулку. Посовещавшись между собой, бандиты решают, что это должно быть здесь, ничего другого похожего на руины больше нет.

Мы уже собираемся идти туда, как вдруг Рамазанов резко останавливается и с подозрением смотрит на меня.

– Ты чего, Татарин? – интересуется Валет.

– Ничего, мысль в голову вдруг пришла нехорошая. Стоять, не двигаться! – Он выхватывает из кармана шпалер и приставляет его к мой шее. – Смотри Лысков, если на засаду меня привести решил, не обессудь… Андрюха, иди, проверь!

Большой Андрюха, метр девяносто ростом, щелкает затвором «Вальтера» и осторожно, как кошка, начинает продвигаться к кирпичным развалинам. Скоро он скрывается в одном из проемов.

Я с замиранием в душе жду его возвращения. Только бы он сам не вздумал поискать «сокровища», тогда весь мой план может рухнуть. Наконец он высовывается наружу.

– Все чисто, Татарин! – кричит он.

Рамазанов причет ствол в карман.

Ходивший на разведку Андрюха, ожесточенно молотит ботинком смерзшийся грязный сугроб снега, вытирая подошву.

– Там везде сплошное дерьмо, – жалуется он. – Больше чем в армейском сортире!

– Ты же только что говорил, что «все чисто». Обманул? – пытается шутить Рамазанов. – Будешь наказан, останешься сегодня без сладкого. Все, с богом. Возьмите лом и лопату. Валет, ты с фонарем давай вперед.

Я поправляю воротник. Что-то становиться жарковато.

– Что, волнуешься? – спрашивает Рамазанов.

– Да, – чистосердечно признаюсь я.

– А чего тебе волноваться, если только ты нас не разводишь с кладом этим?

– Да нет. У меня самолет скоро. А я летать боюсь.

– А вот в чем дело! – понимает Рамазанов и хитро подмигивает Андрюхе.

Не надо заканчивать факультет психологии, чтобы понять: вряд ли в планы Татарина входит выпускать меня живим из этого дома.

Двигаемся мы гуськом, словно связанные невидимыми веревками альпинисты. Впереди идет Валет с фонариком и ломом, за ним Рамазанов, после я, чувствуя в спину горячее дыхание Андрюхи, у которого в одной руке лопата, вторая в кармане, где находится на боевом взводе волына.

Котельная состоит из трех больших помещений.

– Ну и куда теперь двигать? – поворачивается ко мне Рамазанов, когда мы оказываемся внутри.

– Если я правильно понял, что он мне говорил, то иди надо туда дальше, в следующие двери и искать в левом дальнем углу.

На середине следующего помещения я останавливаюсь. Зазевавшийся Андрюха натыкается на меня.

– Ты чё застрял, обезьяна! Иди!

– Пришли уж куда дальше. Теперь сами. Ваши деньги, вы и ищите.

– Пасть закрой, – изрекает конвоир, но встает рядом и останавливается.

Рамазанов и Валет приближаются к очень опасному месту и мне здесь больше делать нечего.

– Осторожно растяжка! – вдруг вскрикивает Рамазанов, оказавшийся на удивление глазастым мужиком.

Поздно. Неловкий Валет уже занес ногу.

Я толкаю конвоира в сторону комнаты и делаю прыжок к выходу. Грохот взрыва, сопровождаемый сильной вспышкой, сотрясает здание, поднимая вверх кучу пыли и мусора. В соседней комнате, в нише под окном, заставленной гнилой доской, я оставил пистолет и сумку с остатками взрывчатки (к гранате я привязал только два куска тола, ну, чтобы мало не показалось). Вооружившись, заглядываю в помещение, где только что прозвучал фейерверк. Первое, что вижу – это изуродованное тело Татарина, голова у него разбита вдребезги, как будто бы он свалился с крыши многоэтажного дома: взрывной волной его сильно шмякнуло об стену котельной. Валета искать, скорее всего, вообще не стоит.

С боку раздается легкий шорох, я машинально приседаю и вовремя. Над головой со свистом пролетает сталь лопаты. Я отскакиваю в сторону и оказываюсь в прокопченном углу. Поднимаю ПМ. Андрюха, с окровавленной мордой, испачканный, пробитый в нескольких местах осколками, но сохранивший удивительную живучесть, снова делает взмах лопатой с явным намерением разделить меня на две равные половины. Три пули вспарывают ему грудную клетку. Лопата застывает в воздухе и вываливается из рук. Вслед за ней на груду крошеного кирпича падает сам бандит.

Осталось внести последний мазок и можно валить из этого местечка на все четыре стороны. Надо спешить: хоть местная милиция здесь наверняка такая же «быстрая» как и везде, но все же должна же она когда-нибудь приехать. Не все же менты такие, каким был покойный Письменный.

Не особо ломая голову, открываю водительскую дверь в джипе и ставлю взрывчатку просто на сидение, потом удаляюсь на безопасное расстояние и одним выстрелом превращаю крутую тачку в горящее, покореженное нечто. Пусть теперь местные авторитеты между собой выясняют, что же произошло на самом деле. Пусть ломают копья, головы и все, что к этому прилагается. Полагаю, что Артемьеву мало не покажется.

Касательно моего визита к Письменному, особенно то, что меня там видела его клиентка, то я не очень переживаю. Найти его могут очень не скоро, скорее всего, только с началом грибного сезона. Во-вторых, баллистическая экспертиза пистолета, который обнаружат в кармане Татарина, подтвердит, что Письменный был убит выстрелом из него.

Через сорок минут я уже мирно сижу в теплой кабине рефрижератора «DAF», идущего в сторону Питера и в пол уха слушаю трепотню шофера, о том, как хорошо он умеет устраиваться в жизни: в какой бы город он не приехал, везде его ждет постель и сдобный, всегда и на все готовый бабец. Глядя на страшную, словно рубленную топором физию любвеобильного дальнобойщика, я даже не в состоянии себе представить, как же в этом случае должны выглядеть его любимые женщины, но я бы не хотел, чтобы кто-нибудь из них вдруг приснился мне. Я не люблю сны, тем более страшные. Страха и в жизни вполне достаточно.

Вообще мне мало интересны чужие любовные похождения. Наслаждаясь теплом и безопасностью, я подвожу итоги своего вояжа. Не считая того, что были стерты с лица земли четыре подонка, и воздух над карельскими озерами, вечнозелеными лесами, стал чуточку чище, чем до моего приезда, теперь я имею следующее: я точно знаю, кто и за что убил прокурора Перминова Александра Петровича, я почти уверен, что знаю, кто вместе с покойным Вороновым стащил из сейфа архиепископа деньги. Но есть и проблемы: я знаю, почему он убил Перминова, но не могу объяснить, почему он действовал именно таким страшным образом, которым может действовать только безнадежный, психически больной человек; я не могу объяснить, зачем этот человек взял деньги; я не знаю, он ли убил Воронова и было ли это вообще убийство, а не нелепое стечение обстоятельств? И, наконец, я не знаю, как все это доказать! Обычный нажим на Карелина не покатит. Не тот случай. Это очень сильный и хитрый субъект (возможно, даже хитрее меня, не сочтите это за нескромность), и этот субъект убивает, не моргнув глазом. Не человек, а терминатор.

В Питере я первым делом звоню Альваресу, чтобы загрузить его целой кучей ценных указаний и только после этого с замиранием в легких и дрожью в ногах, отправляюсь в аэропорт.