Текст книги "Жизнь и творчество Р. Фраермана"

Автор книги: Валентина Фраерман

Соавторы: Владимир Николаев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Когда Коля узнает об этом и с недоумением спросит о причине отъезда, Таня с присущей ей прямотой и твердостью ответит:

«– Да, я так решила. Пусть отец остается с тобой и с тетей Надей – она ведь тоже добрая, он любит ее. А я никогда не покину маму. Нам надо уехать отсюда, я это знаю.

– Но почему же? Скажи мне? Или ты ненавидишь меня, как раньше?

– Никогда не говори мне об этом, – глухо сказала Таня. – Что было со мною сначала, не знаю. Но я так боялась, когда вы приехали к нам. Ведь это мой отец, а не твой. И быть может, поэтому я была несправедлива к тебе. Я ненавидела и боялась. Но теперь я хочу, чтобы ты был счастлив, Коля...»

После этой сцены у некоторых читателей может возникнуть недоумение: что же, Таня боролась, страдала, проявила истинную отвагу, даже рисковала собой и вдруг от всего добровольно отказалась. Уж не дурная ли это прихоть ее взрывной натуры? Тем более что и Коля, выслушав Таню, отвечает ей не онегинской холодностью, а страстно возражает.

«– Нет, нет! – в волнении закричал он, перебивая ее. – Я хочу чтобы и ты была счастлива, и твоя мать, и отец, и тетя Надя. Я хочу, чтобы были счастливы все. Разве нельзя этого сделать?

Таня не сразу отвечает на это, она сосредоточенно думает, а потом говорит.

– И мне бы хотелось, чтобы все были счастливы, – сказала Таня, неотступно глядя вдаль, на реку, где в это время поднялось и дрогнуло солнце. – И вот я пришла к тебе. И теперь ухожу. Прощай, уже солнце взошло».

Таня не отстранится, когда Коля через минуту поцелует ее в щеку. Это единственный поцелуй юных героев на всю повесть, но он уже не взволнует девочку, ничего не переменит в ее отношениях с Колей. Ибо Таня все решила окончательно, решила сознательно, хорошенько продумав всю сложную ситуацию. И решение, которое она приняла, не отступление, это ее победа. Победа над собой, над своими чувствами, позволяющая ей действовать в полном соответствии со своими убеждениями. Это твердость характера. Победа эта далась в трудной борьбе, тем она дороже и поучительнее.

О любви, а стало быть, и о счастье еще раз зайдет короткий разговор в этой главе. Встретив отца, Таня положит себе на плечо его руку, погладит ее, в первый раз поцелует бесконечно дорогую родительскую руку.

«– Папа, – скажет она, – милый мой папа, прости меня. Я на тебя раньше сердилась, но теперь понимаю все. Никто не виноват, ни я, ни ты, ни мама. Никто! Ведь много, очень много есть на свете людей, достойных любви. Правда?

– Правда, – сказал он».

Трудная это правда, тернистым оказался путь к ней, но Таня преодолела все, она мужественно забралась на ту вершину, с которой ей все открылось с достаточной ясностью. Теперь ее мятежная душа обретает покой, она знает, что делать, как жить и поступать дальше.

Итак, все вопросы решены, все высказано, все точки над i поставлены. Юная Таня Сабанеева нам ясна: с виду это обычная школьница, но мы имели возможность заглянуть в ее внутренний мир и убедиться в том, насколько это глубокая, сильная, отважная и активная натура. И то, что все эти качества проявились в самой будничной обстановке, в самой обычной повседневности, в делах сугубо житейских, особенно ценно. Именно это обстоятельство, думается мне, так сближает читателя с главной героиней «Повести о первой любви...», убеждает в том, что стойкость, мужество, отвага, моральная чистота и благородство проявляются и нужны не только в исключительных обстоятельствах, а и в будничной жизни. История Тани Сабанеевой примечательна, для ее сверстников в особенности, и тем еще, что она со всей прямотой правды показывает, каким испытаниям подвергается юное сердце, когда им завладевает первое сильное чувство.

Повествование о первой любви завершено, но повесть еще не закончена. Решены все главные вопросы, касающиеся отношений Тани с Колей и с отцом. Но не решен пока один побочный, но все же важный для повести вопрос. На протяжении всей книги за главной героиней неотступно, как тень, следует Филька, не без оснований названный верным Санчо-Панса. Таня давно дружит с этим чудесным нанайским пареньком, она очень ценит его дружбу.

В самом начале повести мы читаем: «Вот кто будет мне настоящим другом, – решила она. – Ни на кого я не променяю его. Разве не делится он со мной всем, что у него есть, даже самым малым?»

И Филька верен этой дружбе до конца. Более того, он влюблен в Таню, постоянно смотрит на нее влюбленными глазами, великолепно понимая, чутко угадывая каждое желание, оправдывая любой ее поступок, даже тогда, когда, казалось бы, это сделать если и не невозможно, то, во всяком случае, невероятно трудно. Но для Фильки во всем, что касается Тани, нет невозможного, в стремлении услужить этой девочке он не считается ни с чем, для него тут нет таких трудностей и препятствий, которые остановили бы или охладили бы его пыл.

О Фильке, как о герое будущего своего произведения, автор начал думать, видимо, раньше других персонажей. Можно предположить, что именно этот образ и явился тем началом, из которого выросла вся повесть. Сам писатель, как мы помним, указывал на то, что еще во время партизанского похода по дальневосточной тайге он приметил его. В статье «...или Повесть о первой любви» Фраерман прямо утверждал: «Там я нашел своего Фильку».

И не от этого ли Филька в повести получился таким ярким, едва, может быть, уступающим по силе производимого на читателя впечатления лишь главной героине. Филька запоминается своей самобытностью, цельностью характера, будто вытесанного из одного крепкого куска. В душевной щедрости, чистоте, верности он едва ли не щедрее самой Тани. Вспомним, как он предлагает ей свою дружбу, прося вспомнить о нем, «если потребуется тебе крепкая рука, или аркан, которым ловят оленей, или палка, которой я научился владеть хорошо, охотясь в тайге за дикушами».

Его слово крепкое, он никогда не отступит от сказанного, никогда не нарушит обещаний. Филька завоевывает наши симпатии редкостной чистотой, он живет с ясным убеждением, что «все хорошее должно иметь хорошее направление», и всегда следует этому убеждению. Он, не раздумывая, хотя и способен и любит все обдумывать, восстает против всего дурного. И это идет не от его нетерпеливого и порывистого характера, наоборот, Филька по натуре спокоен, любит действовать неторопливо, все взвесив, а именно от убеждения, от ранней зрелости, духовной возмужалости, от той закалки, какая получена в суровой таежной жизни. Именно таежная жизнь, полная неожиданных опасностей, научила его превыше всего ценить дружбу, быть терпеливым и справедливым, делать добро.

Вот его убеждение: «Усвоив себе странную привычку время от времени размышлять, Филька подумал, что если бы старинные воины – и не старинные, а другие, которых он видит сегодня под суконными шлемами с красной звездой, – не помогали друг другу в походе, то как бы они могли побеждать? Что, если бы друг вспоминал о друге лишь тогда, когда видит его, и забывал о нем, как только друг ушел в дорогу, то как бы он мог когда-нибудь вернуться назад? Что, если бы охотник, обронивший свой нож на тропинке, не мог спросить о нем встречного, то как бы он мог заснуть спокойно всегда один, в лесу, у костра».

Вот почему для него нет ничего святее дружбы, добра и справедливости. Все это с особенной полнотой и, я бы сказал, красотой проявилось в его истинно рыцарской, бескорыстной преданности Тане.

Даже очень сложные явления способна обдумать Таня, серьезен и вдумчив Коля, но самым зрелым, самым возмужалым, при всей несколько наивной непосредственности характера, в повести является Филька. Даже теперь про него, школьника еще, можно сказать: у него мудрая голова. Он любит размышлять, а главное – способен размышлять, сопоставлять, анализировать.

«Если человек остается один, он рискует попасть на плохую дорогу», – подумал Филька, оставшись совершенно один на пустынной улице, по которой обычно возвращался вместе с Таней из школы.

Целый час прождал он ее, стоя на углу возле лотка китайца. Липучки ли из сладкого теста, грудой лежавшие на лотке, сам ли китаец в деревянных туфлях отвлек внимание Фильки, но только теперь он был один, и Таня ушла одна, и это было одинаково плохо для обоих.

В тайге Филька бы знал, что делать. Он пошел бы по ее следам. Но здесь, в городе, его, наверно, примут за охотничью собаку или посмеются над ним.

И, подумав об этом, Филька пришел к горькому заключению, что он знал много вещей, которые в городе были ему ни к чему.

Он знал, например, как близ ручья в лесу выследить соболя по пороше, знал, что если к утру хлеб замерзнет в клети, то можно уже ездить в гости на собаках – лед выдержит нарту, и что если ветер дует с Черной косы, а луна стоит круглая, то следует ждать бурана».

Да, у Фильки жизненный опыт богаче, чем у любого его однокашника. Но нельзя это объяснять только тем, что Филька – дитя природы, что он таежный житель. Кроме всего прочего, Фильке присущи такие качества, как выдержка, самообладание, воспитанность. Преданный до самозабвения Тане, готовый в любую минуту броситься услужить ей, он тем не менее никогда не роняет своего достоинства, держит себя естественно, просто, искренне и благородно.

Могла ли не ценить такого друга Таня? Она его иногда, по собственному признанию, забывала, о чем искренне сожалеет при расставании, так как покинуть Фильку ей вряд ли не тяжелее, нежели расстаться с Колей и с отцом. Сбившись с ног, перед самым отъездом Таня находит своего верного Санчо-Панса на берегу реки, где они любили купаться вместе.

«Он был без майки. И плечи его, облитые солнцем, сверкали как камни, а на груди, темной от загара, выделялись светлые буквы, выведенные очень искусно.

Она прочла: «ТАНЯ».

Филька в смущении закрыл это имя рукой и отступил на несколько шагов. Он отступил бы очень далеко, совсем ушел бы в горы, но позади стерегла его река. А Таня все шла за ним, шаг за шагом.

– Да постой же, Филька! – говорила она.

И он не пошел дальше.

«Пусть, – решил он. – Пусть видят это все люди, раз так легко они покидают друг друга».

Но Таня смотрела не на него. Она взглянула на солнце, на блеск, рассеянный в воздухе над горами, и повернула пустые руки Фильки к себе.

Она была удивлена.

– Как же это ты сделал? – спросила она.

И в ответ Филька молча нагнулся к земле и вынул из-под кучи одежды, сложенной им на песке, четыре буквы, вырезанные из белой бумаги. Он наложил их на грудь и сказал:

– Я каждое утро прихожу сюда и даю солнцу жечь мою грудь для того, чтобы имя твое оставалось светлым. Я это придумал. Но прошу тебя, не смейся больше надо мной.

Он положил свою ладонь на горло, что было у него знаком величайшей печали. И Таня поняла, что лучше ей теперь не смеяться».

Таня не засмеялась, она ласково заглянула другу в глаза, но и при этом не удержалась от того, чтобы не вызвать растерянности у доброго Фильки. Она сказала ему, что придет зима и буквы исчезнут. Да, Филька совсем забыл о зиме, огорчился, обозвал себя дураком и нашел в себе силы на этот раз возразить.

«– Но ведь солнце так сильно, – сказал он все же с упрямством. – Неужели же всякий след исчезнет? Может быть, что-нибудь и останется, Таня? Подумай.

И Таня, подумав недолго, согласилась с ним.

– Ты прав, – сказала она. – Что-нибудь должно остаться. Все не может пройти. Иначе куда же... – спросила она со слезами, – куда же девается наша верная дружба навеки?..»

Так в повести развязан последний узелок, дан ответ на последний вопрос о трогательной отроческой дружбе, которая не исчезнет, а непременно оставит след в жизни...

Вот теперь повесть закончена.

Р. Фраерман – подлинный мастер психологической и художественно убедительной обрисовки человеческих характеров, глубокого поэтического проникновения в духовный мир своих героев. При этом любопытно отметить одну особенность, характерную для данного писателя, особенность эта состоит в том, что Р. Фраерман очень редко или, точнее, почти никогда не берется описывать душевное состояние своих героев, их переживания. Иные авторы очень любят растолкать своих героев и самому появиться перед читателем, что-то ему высказать напрямую, объяснить и даже прокомментировать. Прием сам по себе, когда он уместен и оправдан художественной логикой произведения, может быть, и хорош, в иных случаях даже необходим. Но этот прием и опасен, автор незаметно для себя становится назойливым.

Эта черта глубоко чужда житейскому характеру Фраермана, претила она, видимо, ему и как художнику. Он всегда предпочитал оставаться, так сказать, «за кадром», всегда стремился оставить читателя наедине со своими героями. Пусть они, герои, своими действиями, поступками, суждениями добиваются симпатии или антипатии читателя, что кому положено в соответствии с авторским замыслом. Поэтому преимущественное внимание писатель уделял точному описанию внешних проявлений душевного состояния своих героев – позе, движению, жесту, мимике, блеску глаз, всему, за чем можно разглядеть очень сложную и скрытую от внешнего взора борьбу чувств, бурную смену переживаний, напряженную работу мысли. И тут писатель особое значение придает тональности повествования, музыкальному строю авторской речи, ее синтаксическому соответствию состоянию и облику данного героя, общей атмосфере описываемого эпизода.

Произведения Р. Фраермана, если так можно выразиться, всегда превосходно оркестрованы. Используя разнообразные мелодические оттенки, он при этом умеет их подчинить общему строю, не позволит себе нарушить единства основного мотива, господствующей мелодии.

Легко заметить, что у Фраермана ярче получаются те герои, которые больше действуют, находятся в движении. И в «Повести о первой любви» постоянно занята срочными, прямо-таки неотложными делами, все время переживает и думает Таня Сабанеева. Она ярче всех остальных и очерчена, обрисована. Много действует и ее постоянная тень, ее Санчо-Панса – Филька. Это вторая по яркости фигура в повести. Менее осязаемы Коля, мать, отец, толстая Женя. Их характеры вполне определенны, мы их достаточно хорошо чувствуем, даже зримо можем себе представить, но проникнуть в их внутренний мир так глубоко, как в мир двух основных героев, нам труднее. Но тут надо принять во внимание то немаловажное обстоятельство, что повесть-то о «Дикой собаке Динго...», о ее первой любви, о ее мучительных переживаниях.

Чем сильнее душевное напряжение, тем активнее действие. Ни Таня, ни Филька в тяжкие минуты не застынут, не окаменеют, не перестанут действовать, наоборот, в этом случае в них словно бы проснутся дремавшие дотоле силы и заставят усиленно двигаться, работать. Давайте припомним одну из самых напряженных в повести сцен – ожидание Таней прихода на новогодний праздник Коли и пробудившееся вдруг чувство ревности. Я приведу здесь эту довольно пространную сцену для того, чтобы читатель имел возможность обратить внимание, в каком соотношении в ней находятся описание и прямое действие.

«Таня вышла на крыльцо. Воздух столбами подымался вверх и на страшной высоте превращался в тонкие облака, волочившиеся по освещенному небу. И сквозь них, точно сквозь прозрачное стекло, затуманенное дыханием, виднелась небольшая холодная луна.

Таня ступила на снег, стараясь не скрипеть. Легкая сверкающая мгла посыпалась ей на плечи, на лицо. Она провела рукой по своей непокрытой голове и вышла за ворота. Она бегом пересекла улицу и остановилась у дома, где жила Женя. Он был весь окружен сугробами.

Таня присела на снег и посидела немного, стыдясь заглянуть в окно. Потом забралась на сугроб. Окно приходилось как раз перед глазами. И сквозь стекло был виден свет, похожий на луну смутной своей белизной. Это горели свечи на елке. И вокруг нее двигались дети. Тени их проползали мимо неподвижного взора Тани, и в каждой она узнавала Колю.

Голова ее пылала на морозе.

А она все глядела. И тени плыли и плыли, как в сумрачном царстве воды. И только одна оставалась неподвижной, более глубокая и черная, чем другие, – тень огромной рыбы с опущенным хвостом. Но и она вскоре поплыла. Она двигалась то вверх, то вниз, то становилась косо поперек стекла. И даже пузырьки, которые она выпускала изо рта, были отлично видны.

«Что это? – с диким страхом подумала Таня. – Ах, это аквариум Жени, который стоит на окне».

Но вот чьи-то темные руки протянулись к окну, и рыба исчезла. Исчезла и вся волшебная картина, долго занимавшая Таню. Кто-то спиной заслонил окно.

Близко стукнула дверь на крыльце. Таня быстро присела. Она соскользнула с сугроба и, перескакивая через снег, через лед, через мерзлые доски палисада, помчалась прочь.

Она бежала бог весть куда, блуждала без направления, пока волнение ее не утихло. Но какая глубокая грусть все еще теснила ее существо!

Таня не решалась войти в свой дом. Она постояла еще у себя во дворе под забором, за стволом березы, скрывавшей ее от всех.

– Что со мной? – говорила она, неизвестно к кому обращаясь. – Что со мной? Откуда это все, скажите мне кто-нибудь!

Береза молчала, и шумела одна только ель, неохотно пропуская сквозь хвою холодный воздух».

Фраерман, как мы знаем, превосходно умеет выписать пейзаж, обстановку, в которой происходит действие, любит расцветить все это красками, оттенками, выразительными деталями, со вкусом нарисует внешность героев, одежду, позу, настроение. И все же описаниям он предпочитает прямое действие. И в приведенном эпизоде он как бы сдерживает себя в описаниях, предпочитая уделять внимание поступкам, движениям.

Обращает на себя внимание обилие глаголов прошедшего времени совершенного вида в авторской речи. И это не случайно. Говоря о языке, писатель признавался: «В своей манере повествования я очень дорожу глаголом и прежде всего глаголом прошедшего времени совершенного вида. Эта форма очень динамична, она показывает перелом процесса в направлении к результату действия и наличие этого результата (как это определил академик Виноградов). Так что динамика, по его замечанию, заложена именно в форме глагола прошедшего времени совершенного вида.

Чтобы не затягивать повествования, я стараюсь не упускать из вида последовательности результатов действия того или иного события».

Проза Фраермана при всей лиричности и мягкой задушевности – энергичная проза. Ее основные качества – краткость, выразительность, динамизм. У Фраермана нет длинных, а тем более затянутых повестей. Исключение составляет одна сравнительно большая по объему книга – «Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина», написанная в соавторстве с П. Зайкиным. И она написана достаточно сжато. Внушительный объем ее определяется обилием фактического материала. Обычный же размер повестей Р. И. Фраермана – от трех-четырех до семи авторских листов.

«Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви» мне кажется удивительной по органической цельности. Подобно песне, она вся будто спета на одном дыхании. Есть, правда, одна история, которая кажется недостаточно убедительной, – это облыжное обвинение Тани в том, что она будто бы увезла в буран Колю, и последовавшее за этим ее скорое и легкое оправдание, совершенное тогда, когда утомленная виновница всего случившегося безмятежно спала в пионерской комнате. Да, все это, видимо, следовало вписать органичнее в общий контекст повествования. Но автор, судя по всему, не нашел должного решения. Надо сказать, что эпизоды, связанные с этим, необходимы для развития главных событий в повести и тем самым уже оправданы.

Но зато в повести есть другое чудо. Сколько раз в нашей литературе отмечали, что положительные герои, как правило, получаются значительно бледнее отрицательных, как трудно писать так называемых «голубых» героев. А вот перед нами повесть, в которой, в сущности, нет ни одного отрицательного героя. И книга от этого нисколько не проиграла. Все положительные герои интересны читателю, каждый завладевает его сердцем, увлекает и волнует. Чтобы добиться этого, надо обладать добрым талантом.

Талант этот тронул читательские сердца удивительно проникновенным и глубоким описанием чувств героев, в котором сказалась не одна лишь доброта, но и такт, мудрость. И еще одно качество этого таланта с особой силой проявилось в «Повести о первой любви» – тонкое поэтическое описание природы Дальнего Востока, всей той обстановки, в которой развертываются события, той среды, в которой живут и действуют герои.

Каждый, кто со вниманием прочитает повесть, долго будет помнить Таню, Фильку, Колю и других персонажей, но не только их и не только то, что с ними произошло, он будет вспоминать поэтические описания закатов и восходов, блеск реки под лучами солнца, шум тайги, лепет листьев, мерцание звезд в бесконечной вышине, свирепую силу урагана... И не только это, разве можно скоро забыть массу точнейших деталей, увиденных острым глазом художника. К примеру, лицо Фильки, которое «после купанья... блестело, как камень...», или нежные рога оленя, прикоснувшегося к Тане и тепло дыхнувшего ей в лицо, или то, как пахнет солдатское сукно отцовской шинели, и так далее и тому подобное. Все это подлинная поэзия, все это учит видеть красоту мира, радоваться ей, понимать ее, воспитывает и облагораживает сердце.

Приходится ли удивляться тому, что эта повесть переходит от одного поколения к другому, что ее переводят на все большее и большее количество языков. Подобные книги не только воспитывают, они делают каждого духовно богаче. Вот почему интерес к таким книгам с годами не только не ослабевает, а все больше усиливается.

* * *

Война застала Фраермана в Солотче. Он сразу же поспешил вернуться в Москву, а по приезде пошел в Союз писателей и записался в народное ополчение. Переход ополченцев на казарменное положение был назначен на шестое июля.

Накануне, пятого июля, зашел Гайдар. На нем скрипели новые ремни, он уже был военным корреспондентом. Проговорили до утра. Это была последняя встреча близких друзей.

Паустовский тоже получил назначение, он заходил уже в военной форме со знаками различия интенданта третьего ранга. Такое же воинское звание было и у Фраермана, но службу приходилось начинать рядовым дивизии народного ополчения Краснопресненского района.

В дивизии много было писателей, поскольку территориально союз относился к Краснопресненскому району. Ополченцами начали службу участник гражданской войны автор «Красных дьяволят» П. Бляхин, венгр Бела Илеш, П. Жаткин, Г. Корабельников, А. Бек, М. Лузгин, О. Черный, А. Роскин и молодые П. Железнов, В. Тренин, С. Островой, Б. Рунин, Д. Данин...

Как и Бляхин, Фраерман представлял поколение ветеранов гражданской войны и проявил себя сразу сноровистым и бывалым солдатом. Он был скромен, неприхотлив, не отказывался ни от какой работы. На первых порах ополченцы рыли противотанковые траншеи, заградительные рвы на подступах к столице, занимались боевой подготовкой. Не раз предлагали не отличавшемуся силой и здоровьем Фраерману прикомандироваться к медсанбату, где пока еще было полегче, но он каждый раз твердо отвергал такие предложения. Он нес солдатскую службу наравне со всеми и не хотел никаких поблажек.

Так продолжалось до августа, когда ГлавПУР принялся распределять писателей, имевших воинские звания, по редакциям фронтовых газет. Фраерман вместе с М. Лузгиным и О. Черным получил назначение в редакцию армейской газеты «Защитник Отечества».

О. Черный свидетельствует, что Рувим Исаевич с первых же дней в редакции газеты, как и раньше в дивизии народного ополчения, завоевал самое благожелательное расположение. Его уважали за скромность и непритязательность, за трудолюбие и отзывчивость. Основной костяк редакции составляли журналисты из Архангельска и Вологды. Они знали Фраермана как автора «Дикой собаки Динго...», как друга Гайдара, ожидали от него больше чем от любого другого писателя. И он этих ожиданий не обманул.

Его фронтовые очерки, корреспонденции и статьи часто появлялись на страницах газеты и привлекали внимание читателей 43‑й армии Западного фронта. Они и до сих пор трогают сердце не только как документы неповторимых дней, а и как литературные произведения, отличающиеся проникновенной душевностью и скрытым накалом страсти, прорывающимся сквозь точное и выразительное изложение будничных фронтовых событий.

Для Фраермана и для его героев война – это прежде всего непрестанная напряженная и самоотверженная работа. Рассказывая об отважном бойце, о его подвиге, писатель непременно укажет его мирную профессию, обратит особое внимание на его прилежность и трудолюбие, и сам подвиг предстает как умное, смелое, мастерское деяние. У его героев всегда умелые руки, зоркий глаз, умная голова и отважное сердце.

Так, к примеру, рассказывая о связистах Сычеве и Жучихине, писатель отмечает, что один молотобоец из Сибири, а другой судомеханик с юга. И то, что это оба рабочие парни, кладет особый отпечаток на их сноровистые действия, на их отвагу, продиктованную очень четким пониманием того, как важна их работа и в боевой обстановке. Связь на поле боя, чтобы ни творилось вокруг, не должна прерываться ни на минуту, от этого зависит развитие боя, исход его, а в конечном счете и победа. Герои ясно понимают это, с особой ответственностью осознают выпавшую на их долю миссию в бою и потому под ураганным огнем старательно делают свою работу.

Весьма характерен в этом отношении, на мой взгляд, очерк «Минометчик Мальцев». Герой этого очерка осознает войну прежде всего как работу. Во время боя он ведет такой разговор:

– Это разве рана, – сказал он своему командиру, лейтенанту Тихонову, когда тот предложил ему уйти с поля боя. – Только чуть-чуть хряпнуло. А вы меня хотите, товарищ лейтенант, от работы отставить. Нет уж, дайте-ка мне поработать...

И далее Фраерман пишет:

«И надо правду сказать, славно «поработал» минометчик в эти дни. Каждая мина ложилась в цель. Одним только расчетом уничтожили целую роту противника. Разбили в прах вражеский танк и батарею. В землю вогнали три пулеметных гнезда.

– Ну, как работа, товарищ Мальцев? – спрашивает у него командир.

– Ничего, товарищ лейтенант, кидаем картошку, как надо».

Именно работниками войны, ее отважными тружениками предстают и другие герои фронтовых очерков Фраермана. Таков военный хирург Николаев, старший сержант Беридзе, человек горячего сердца, артиллерист Степан Рыбка, санитар Бахарев, разведчик Пиксайкин, капитан Хуртин и майор Хотелев, равно как и другие герои фронта.

Война была неустанной, опасной и трудной работой не только для героев фронтовых очерков писателя, но и для него самого. Можно без преувеличения сказать, что он трудился самозабвенно. Его материалы, публиковавшиеся на страницах армейской газеты «Защитник Отечества», писались не по следам событий, а прямо в ходе событий. Он работал оперативно, упорно, неустанно. Интересно отметить, что Фраерман писал не только тогда, когда его зачислили в штат армейской газеты, но и до этого, будучи рядовым бойцом дивизии народного ополчения, часто проработав целый день саперной лопатой на рытье окопов или траншей. Писал он и потом, когда оказался в эвакогоспитале. Так, под очерком «Партизаны» помечено «эвакогоспиталь № 5023». Очутившись на госпитальной койке, писатель встретился с отважным партизаном и не упустил случая, чтобы написать о нем.

И потом, когда по болезни был уволен из армии, он не оставил военной темы. Великая Отечественная война характеризовалась массовым героизмом. Самые отважные проявляли буквально чудеса отваги, самопожертвования, воинского мастерства. ГлавПУР время от времени обращался к писателям с предложением написать об особо выдающихся героях. На долю Фраермана выпало встретиться со старшим сержантом Сергеем Ивановичем Шершавиным, удостоенным высшего отличия – звания Героя Советского Союза. О многих Героях Советского Союза писались очерки, в дни войны они, как говорится, сыграли свою роль, но в литературе не остались. Очерк о С. И. Шершавине перерос затем в чеканный и емкий, поражающий своей выразительностью рассказ «Подвиг в майскую ночь».

Писать о героическом подвиге невероятно трудно. Об одном лишь подвиге, как правило, избегают писать даже самые искусные авторы. Они обставляют описание героического поступка изображением многих сопутствующих обстоятельств, привлекая к этому все возможные в данном случае ассоциации. А кроме всего прочего, героический поступок, являясь концентрированным и высшим напряжением человеческой воли и силы, требует и от художника невероятного напряжения, умения найти самые сильные и яркие средства выражения. Словом, изобразить героическое деяние, и в особенности сам подвиг, в большинстве случаев сравнительно краткий во времени, дело невероятно трудное. Можно смело утверждать, что такая задача по силам далеко не всякому художнику.

И тем не менее Р. Фраерман взялся за решение именно такой сложной задачи. И приступил к ней с такой смелостью, как будто и не подозревал об ожидавших его трудностях. Если очерк «Подвиг» начат с воспоминаний детства, первых впечатлений бытия героя, то рассказ «Подвиг в майскую ночь» начат с основных событий. Известно, с какой ответственностью писатель относился к первой фразе, определяющей, по его признанию, «тон всей вещи, ее ритм». Он ей, первой фразе, придавал решающее значение, уподоблял камертону, который «выверяет ритмику всего произведения». Так вот, в очерке первой фразы нет, она заменена стихотворной цитатой. Разумеется, и цитата, да еще стихотворная, могла служить хорошим камертоном для всего последующего повествования. И все же редко цитата, в принципе все же чужеродное тело, органически вплетается в повествовательную ткань. Для газетного очерка цитата еще в какой-то мере и годилась, а для рассказа не подошла. Писатель решительно отказался от нее, как и от всего прежнего начала. Повествование Фраерман теперь начинает так: «Немцы стояли на правом берегу Донца. Мы держали оборону на левом».

Начало спокойное, ясное, точно определяющее место действия и расположение противоборствующих сил. И вместе с тем в этих двух начальных фразах мы можем уловить метрику последующего повествования, его ритм, даже его деловитость, продиктованную документальной основой. Трудно, пожалуй, по этим начальным фразам предположить, насколько тонким и поэтичным будет дальнейшее повествование. А ведь с каждой страницей рассказ несколько даже неожиданно все больше и больше наполняется поэтическим описанием пробудившейся весны, редкой красоты родной земли, очарования окружающей природы. Это тем более неожиданно, что предпосланное рассказу краткое введение как бы подготавливает читателя к сугубо протокольному воспроизведению описываемых событий.