Текст книги "Цена свободы"

Автор книги: Валентина Чубковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Таких мало

– Привет, Валюш, ты сегодня дома или пойдёшь куда? – донёсся из телефонной трубки голос Ирины. Её я всегда рада слышать и видеть.

– Привет, Ириш, конечно дома! – радостно отвечаю, а в душе какое-то волнение. Даже, наверное, если бы мне надо было куда-то идти, и зная, что придёт Ирина, я отменила бы свой поход. Редко бывает у меня. Очень. Ей всё некогда, и я прекрасно понимаю. Обидно, что её не все, конечно, могут понять. Нет, может, в душе и понимают, да только виду не подают. Тут я бы добавила, что здесь срабатывает людская зависть. Не каждый может справиться с такой напастью: кто-то с завистью так и живёт всю жизнь, а кто-то осознаёт, гонит долой. Но не буду я в это углубляться. Думаете, у меня её не было – была, ещё какая. Помню, учась в школе, завидовала тому, как одеваются мои сверстники, у них есть коньки, санки, вещи новые, даже яблоки есть, конфеты. А какие у них молодые родители! Мои старенькие, поздний я ребёнок. Стеснялась своих родителей, когда подрастала. Глупая была. Глупая… Много ещё чему завидовала.

У Ирины же давно нет родителей, и более сорока лет она самая замечательная мамочка, жена, настоящая подруга для многих нас. Вот с кого можно брать пример, и я этим пользуюсь. Особенно когда трудно, просто мысленно подумаю, а как бы поступила Ирина в этом случае, и ответ приходит сам. Она справилась бы, она сильная, стойкая. Значит, постараюсь и я. Не буду писать, с какими семейными трудностями, горем ей пришлось столкнуться. Но их сплоченная семья не сдалась, выстояла. Скольким людям они помогали… Что говорить, если брошенную собаку, раздавленную, скорее всего нечаянно, каким-то водителем, Ирина хватала с дороги, тащила домой и лечила, лечила… Везла в ветлечебницу, делала операцию за свой счёт. Конечно, много денег уходило, если учесть, что живёт Ирина совсем не богато, а когда пёс выздоравливал, если Ира не могла отыскать хозяина, то пса оставляла у себя.

– А живи, куца тебя бедолагу? Что на двух собак варить, что на трёх – не объест, – говорила Ирина и оставляла очередного приблудного у себя на проживание. Ни муж, ни сын не возмущались. Понимали её благородную богатую душу, её добрейшее сердце.

– Валь, – как-то звонит она мне, – приюти птенчика, совсем кроха, с гнезда упал, ведь не выживет, я бы его взяла к себе, но у меня две кошки, три собаки, да и сама знаешь…

– Конечно, возьму.

А сама думаю: «Что же я с ним делать буду?» Хорошо, клетка от попугая осталась, жил когда-то у меня один говорун, улетел. Не вернулся.

Взяла я этого птенчика, быстро на поправку пошёл, летать стал вольно по квартире. Но у соседей были маленькие девочки, вот младшенькая его, любя, так сильно прижала, что через часок-другой помер мой пернатый. Переживала, что же я Ирине скажу, похоронила его в нашей роще, даже всплакнула, что не уберегла, маленькая душа жить хотела, но так вышло. Ире всё объяснила – поняла меня. И ей жалко было.

Так вот, звонит мне на сей раз и спрашивает:

– Валь, мы всей семьёй на мичуринский едем, ты бы не смогла за собаками присмотреть, их только покормить, и всё. Я еду принесу для них.

– Да что ты, Ирочка, не надо никакой еды, я сама покормлю.

Собаки, конечно, не её, блудные, кем-то брошенные. Как люди так могут поступать? Но эти все её, она так их и называет – мои собаки. И правда, они её как самую родненькую встречают, прыгают, ластятся, оближут всю. Для всех она настоящий друг, мамка, одним словом. Рассказала, где они находятся: здесь, недалеко, за магазином «Лента», сказала, сколько их там. Прикинула я и стала есть варить. Жалко же, я знаю, Ирина им косточки покупает, говорит, они тоже должны витамины употреблять, не только одну кашу есть. И я косточки купила, каши наварила, огромная кастрюля получилась, собрала всё в ведро и пошла вдоль по роще к «Ленте». Ведро с каждым метром всё тяжелее кажется. А как же Ира? Мне только два дня покормить, ну, может, три, если они задержатся, а ведь она каждый день, несмотря на погоду – и в дождь, и в слякоть. А зимой в любой мороз бежит Ирина с ведром к своим четвероногим. Никто её не заставляет, никто не просит. Сама душа рвётся – как же они там? Переживает за них всегда.

Подруги у неё такие же добрые, как она, Светлана и Татьяна. Сломала Ирина недавно ногу, но не за ногу, а за псов расстроилась, кому поручить?

– А знаешь, – говорит Ирина, – дай Бог здоровья моим девочкам, ведь в самые холода они каждый день ходили, кормили моих псов, как я им благодарна, – повторилась она.

– Есть с кого пример брать, какая ты, такие и подруги, – важно ей говорю.

Как-то рассказывала она мне:

– Иду, – говорит, – чую, собака скулит еле слышно. Остановилась, прислушалась ладом, звук доносится где-то из глубины колодца, люк открытый. Ну что делать, рядом никого. Села на корточки, зову собачку, а она еле слышно да таким умирающим: у-ау-у-ау… Ох, Валюша, ты не представляешь, как больно на это смотреть.

– Представляю, Ирочка, представляю, добрейшей ты души человек, – говорю ей.

А она:

– Да брось ты! – махнёт рукой, и всё.

Словно крест какой несёт. Нет, сколько я её знаю, ни в чём не провинилась никогда. А знаю я её ух как давно… Не раз видела и слышала, как люди на лавочках шушукаются: «И что ей не сидится дома, заняться, что ли, нечем? Опять псарню кормить пошла». А Ира успевает и дома навести чистоту, для сына создать все условия, благодарен он своей мамочке, порядочного сына воспитала, мужу в меру внимание уделяет, своих четвероногих в доме накормит, и чужим собакам уют даёт. И на всё сил да терпения хватает. Только ей на лавочке-то и некогда посидеть, никогда не присядет. Как ни увижу, всё бегом. И чтоб когда-нибудь пожаловалась, что тяжко ей. Нет, улыбка на лице, и добро, добро плещет.

– Так вот, – говорит она, – вижу, мужчина идёт, попросила его помочь мне собачку ту достать. Не полез, но помочь пообещал, спасибо ему огромное. А как же я её оставлю, пришлось самой в колодец лезть, грязно там, темно, сыро, вонища стоит. Залезла я, а она бедолага одичала, зажалась в угол, трясётся, поскуливает. Похоже, давно она там. Кто её знает, может, в обиде на людское зло и укусить может. Тяну к ней руки, спасу, говорю, я тебя, взяла, а она хоть и костлявая, но тяжелющая, или руки у меня уже не те. Быть может, на весу так показалось, кое-как там ступеньки нащупала, стала мужику подавать, руки трясутся, не уронить бы её, изо всех сил держусь, а она описала меня, видать, от радости, бежит моча по мне, и по рукам, и по лицу. Тут-то я и подумала, хорошо, что мужчина не полез, ладно меня, а если бы его?.. У Иры пробежала улыбка по лицу. А мне хоть плачь, смотрю на неё и представляю эту картину. Вот кто так благородно мог поступить?! Только Иринка. Ирина, которая даже и слушать не хочет, когда я ей говорю: «Таких людей, как ты, мало». Ведь столько она много за свою жизнь светлого, доброго сделала. Сколько много… Что вынесла? Одному Богу известно…

– Не смей! – говорит, – какая я героиня, – махнёт рукой, улыбаясь. – Я просто люблю живность, жалко всех. Всех жалко, Валечка.

Сизый голубь

Андрюшке не было и семи лет, как он полюбил ездить с матерью в небольшой посёлок, где жила его бабушка и многие другие родственники. Даже отказывался от пионерских лагерей, все летние каникулы проводил с сельскими ребятами, плюхался в речке, ловил рыбу, порой ездил с дедом на покос и помогал грести сено для коз. Корову они не держали, вернее, держали, когда Андрея и в помине не было, а Андрюшкина мама ходила в поселковую школу, причём была отличницей.

С каждым годом всё тяжелей и тяжелей стало ухаживать за хозяйством. Вот и оставили одну Нюрку, козу-дерезу, которую в посёлке любил не только каждый ребёнок, но и взрослый. А кто её научил так, не знает тётя Нина, Андрюшкина мама.

«Но точно не Андрюшка», – говорила она. Это же надо так сообразить, если к ней кто подходит, она мигом встаёт на четвереньки и начинает мотать головой – вниз-вверх, вниз-вверх, машет и не встаёт на ноги пока её не угостят чем-нибудь вкусненьким. Попрошайка, так звала Зинаида Васильевна, бабушка, свою любимую козу. А поскольку они жили неподалеку от железной дороги, то Нюрка, а это было в девяностые годы, наведывалась и туда, к перрону. Поезда останавливались всего-то на несколько минут, а Нюрка, то ли знала расписание, то ли… А что то ли? То ли не то ли, а приходила ко времени и там успевала поклянчить, люди выбегали с поезда и угощали попрошайку. Узнала об этом Зинаида Васильевна, соседка ей сказала, стала блудню возле дома привязывать на длинную верёвку. Кто знает, увезут куда путешествовать, а то на мясо. Туго жилось в то время. Сильно любил Андрюшка эту козу, но больше всего его интересовали голуби. Знал он, что на ночь несколько голубей залетает к ним на чердак, лазил туда не раз, зерна сыпал, перловку, гречку. Ругал его дед, вот свалишься оттуда – испытаешь полёт.

– А я часто летаю, – отшучивался Андрей, – только во сне.

Как-то давно, справляя Андрюшкино семилетие, а родился он в конце июля, дед спросил:

– Андрюшка, а кем ты будешь, когда вырастишь?

– Сизым голубем, – не задумываясь, ответил он.

Все рассмеялись. С тех пор и прилипло к нему – сизый голубок. С годами, повзрослев, Андрей сердился, какой я вам голубок. Однако живя в городе, он сдружился с дядей Вовой, который разводил почтовых голубей. Голубятня своя у него была. Андрей помогал этому мужчине, порой мог всю стипендию потратить на приобретение кормов, витаминов и т. д., знал, что дяде Володе туговато на одну пенсию. А Андрюшкины родители жили в достатке, вот и помогал.

Учась на третьем курсе политехнического института, на каникулы Андрей укатил в горный Алтай, друг сманил. Там и закончился его последний полёт.

– Там, где-то на небушке летает Андрюшкина душа, – тоскливо глядя в облака, говорила мне тётя Нина. – А знаешь, Валентина, мы и памятник ему поставили – сизого голубя. Заждался меня Андрюшка, а я вот здесь задержалась.

– Не спешите, там мы все будем, – кивнула я, глядя в небо, – у каждого своя судьба, а вам ещё внучку надо понянчить, дочке помочь.

– А, – махнула она рукой, – дочка совсем другого поля ягодка. Вот упёрлась в иностранщину, на Кипре живёт уже пятый год, внучку-то я и вижу раз в году, на недельку-другую приезжают. А знаешь, Валентина, я раньше в каждом голубе Андрюшкину душу искала. Ты не поверишь, который год прилетают к нам на балкон, дед им кормушек смастерил, прям на балконе.

– А как соседи? – не вытерпела я.

– Как-как, – молчат соседи, а может, и злятся да виду не подают. Мирно мы все живём. Мирно, – похвасталась она, улыбнувшись.

– И мы мирно, – добавила я с продолжением, – зимой, когда лютый холод, подкармливаю птиц на балконе. Стыдно в душе, неловко перед соседями, мне вообще с ними повезло, молчат, я ведь на четвёртом живу. Так и хочется всем окна перемыть, если что. Все молчат. Добрые соседи попались, понимающие. Но, правда, один с первого этажа порой высказывает мне своё недовольство, хотя их балконному окну ничего и не достаётся. Так-то он неплохой, горе большое испытал, сын у них пятнадцатилетний утонул. Не дай Боже никому своих детей хоронить. Быть может, и его душа в голубя превратилась да ко мне прилетает. Да разве я ему докажу? Не поймёт…

– Да, горе, оно не спрашивает разрешения, само врывается. Она снова подняла глаза к небу, задерживая там свой взгляд, словно что-то ища. А я стала припоминать, вроде бы однажды я видела на Бахтине памятник с сизым голубем. Будет лето, обязательно схожу, навещу Андрюшку.

…Вот и наступило лето, а вернее, уже подходит к завершению, не за горами и зима. Я думала, мой рассказ так и закончится, что навещу Андрюшку, но получилось совсем иначе, Андрюшку я, конечно же, постараюсь навестить. А продолжение с голубем, вернее с голубями, всё-таки напишу. Я даже не знаю, как толком и объяснить, что или кто мной правит. Дело в том, что в конце мая я купила себе голубей. Смешно? Да нет, уже не до смеха…

С детства мечтала иметь своих голубей, но в Батурино, где и прошло моё детство, голубей почему-то не видела. А увидела лишь в городе. Увидела и людское отношение к птицам. Жестокое. Больно. Всем известно, голубь – это Божья птичка, птица Мира. Только не в мире человек живёт с ней. Не все, конечно, многие подкармливают, строят кормушки для них, голубятники. Низкий им поклон. С одним из таких людей я и познакомилась. Володей его зовут, чуть за семьдесят, выглядит молодцом. Каждый раз, когда я проходила или проезжала мимо этой голубятни, завидовала и голубям, и тому человеку, кто смастерил для пернатых такое шикарное жилище. При возможности останавливалась и любовалась голубями, их воркованию и окрасу. Какие они всё же красивые. На сей раз не вытерпела, пошла во двор искать хозяина голубей.

Шла целенаправленно, с задумкой купить два почтовых голубя. Знала и представляла недовольную физиономию мужа. Но не смогла удержаться. Мне хотелось иметь своих голубей, создать им все условия, принести им счастья. Володю искать не пришлось, внутри дворика была ещё одна голубятня и тоже его, а он сидел рядом на лавочке с другом. Я объяснила свой визит, не торговалась, даже и сейчас не знаю, сколько стоит почтовый голубь. Но, как поняла, он мне продал по очень сходной цене, причём, почувствовав моё отношение к птицам, почему-то сказал:

– А я из большой семьи.

– Из большой и я, – ответила улыбчиво.

– Да ну? – обронил на меня какой-то странный взгляд и остановился, словно читая мои мысли, скажу ли я сколько нас в семье было? Сказала. Видела его удивление. Он поочерёдно подал мне двух белоснежных голубей, предварительно дав коробку для них, и продолжил:

– А это тебе ещё два – в подарок, и протянул мне уже цветных с лохматыми лапками голубей. И тоже чертовски красивых.

– Что вы, что вы, не надо, Володя, вы их кому-нибудь другому продадите!

– Нет, я их хочу подарить тебе. Подарить! – улыбнулся он и закрыл голубятню.

Так в моей коробке оказалось четыре голубя. Домой летела, словно у меня крылья, а не у голубей. В голове смешивалось всё, представляла реакцию мужа. Ладно два, размышляла я, а тут четыре! Успокаивало то, что на нашем балконе стоял вольер от лабрадора, собака у сына, а клетка у нас, так, на всякий случай. Вот и пригодилась на первое время. Я их туда. Хорошо, Саша на работе, звонить и говорить, что прибыль в доме куца проще чем с ходу обухом по голове. Ласково заговорила, почувствовал моё подлизывание.

– Говори, – спрашивает, – что опять натворила?

– Да ничего, Саш, всё нормально, просто я… а знаешь, я тебе так вкусно приготовила, когда с работы приедешь?

– Что-то хитришь опять, кого в квартиру припёрла, кошку или собаку, или мышей каких?

– Да нет же, у нас хомяков хватает, но… – тут я сделала паузу, перевела дыхание и добавила, – приедешь, сам увидишь. Ты только не злись, ты же добрый. Я не дала мужу задать мне еще вопросы, а быстро положила трубку. Так же быстро он и приехал.

– Колись, что на сей раз выдумала? Он махом оглядел комнаты и ринулся на балкон.

– Ну уж этого я от тебя не ожидал! Ты что, спятила? Где они жить будут?!

Клетка занимала немалую часть балкона. Голуби сидели смиренно и ждали приговора.

– Саша, Саш, а тут и будут, и нам места хватит ходить. Я ловко продемонстрировала незанятый остаток балкона, жалостливо глядя то на мужа, то на голубей. – Смотри, какие они красавцы!

– Красавцы?! Вот и лети с этими красавцами на юг! На юг! – гневно выкрикнул он. «О Боже, да уразуми его пыл», – мысленно говорю я и добавляю:

– А на зиму мы здесь утеплим.

– В мозгу тебе надо утеплить.

А всё-таки Саша у меня добрый, минут через десять он уже остыл и наблюдал за птицами. Похоже, они ему понравились, и мне легче стало на душе. Но надо было ещё пережить реакцию сына. Здесь было проще, сын просто смолчал, добрым и сынок оказался. А может, потому что живёт отдельно, у него своя семья. А когда мы уехали на недельку на Алтай, то Шурка приезжал и кормил птиц. Радовался и Данечка, внучок наш, голубям, тоже сыпал им зерно. Ведь Володя наказал, чтобы с недельки три они дома в клетке посидели, только потом можно на улицу отпускать. Три недели пролетели быстро, я их баловала, балую и сейчас, семечки покупаю очищенные от шелухи, гречку перебираю, порой мою и сушу, рис даю, яйца варёные на тёрке тру, морковь, всё лучшее им.

Когда выпустила первый раз на волю, переживала, вдруг не вернутся, к Володе улетят. Да ладно, значит, не судьба держать мне голубей. Но ближе к вечеру они вернулись, все четверо.

– Вернулись милые, вернулись! Вы запомнили свой дом. Гуленьки, мои гуленьки, – приговаривала им, наблюдая из-за балконной двери. Звонил и Саша с работы, спрашивал, ну что, улетели твои пернатые?..

– Саш, они вернулись, они же умные, знают свой дом, знают! – На том конце провода я почувствовала и Сашину радость.

Клетку, мы, конечно, убрали, Саша взял неотгуленный отпуск и мастерит нашим голубям тёплое жильё на зиму. Мужа стала ценить ещё больше. Но самое интересное я узнала на днях. Мне сказала сестра Тома:

– А знаешь ли ты, Валя, что у нашего папки тоже была голубятня, он держал много голубей, это было до войны, он ещё не был женат.

– Так вот почему меня так к птицам тянет, а ещё и девичья фамилия птичья.

А месяца два назад муж голубя принёс, простого, сизого:

– На вот тебе от сына подарок, – и протягивает мне махонького заморыша.

Взяла, прижала к себе, а куда деваться. Крыло у него сломано, вот и летать не может. Повозили по ветлечебницам, да что толку, то голубей не лечат, то такие деньги запросили… Вечером сынок звонит:

– Мама, выходи его, жалко, я у себя на даче нашёл, вторую неделю за ним наблюдаю, пропадет, не выдержит в зиму. А у нас собака и Данечка совсем маленький.

– Конечно, сынок, какой разговор – выхожу.

Дети приезжают к нам в гости, Данечка, который еще говорит на своём, не всегда понятном для нас языке, назвал нашего приёмыша Гуней, теперь и мы его так зовём. Привыкли к Гунечке, хозяйничает, разбаловали, вольно живёт. Только и убираю за ним везде, но хорошо, что кушает в одном месте, а спит в другом, а так – вся квартира в его распоряжении, пускай живёт, места всем хватит. А куда его денешь? В очередной раз приятно за сына, другой, может быть, и не заметил, а мой… Спасибо тебе, сынок, я не удивляюсь твоим добрым поступкам, привыкла за столько лет.

Совсем недавно помер тот самый сосед с первого этажа, а к нам на балкон, помимо моих, которых я уже подкармливаю много лет с другого балкона, у нас их два, стал прилетать чужак. Вот и задумаешься…

Счастья тебе, сынок

– Алё-о-о, алё-о-о, Валентина Анатольевна, Валентина Анатольевна-а, здравствуйте, я Люба. – Я услышала какой-то встревоженный голос.

– Слушаю вас, здравствуйте, – заволновалась и я.

– Я только что видела вашего сына Сашу. Он жив, слышите, жив, но без сознания, – громко кричала в трубку женщина, а я ничего не могла понять. Я прибежала с балкона, услышав телефонный звонок, он меня как-то насторожил и напугал. Время позднее, уже темно, а сына нет дома, такого не было, я даже руки не успела помыть, готовила винегрет на поминки. Завтра двадцать первое апреля – день памяти моей мамы, три года назад её сердечко перестало биться. И мы с сёстрами всегда собираемся в этот день. На сей раз все должны прийти ко мне, у меня и помянем нашу мамочку. Хочу сказать, что в то время не было аферистов, это сейчас могут позвонить и разыграть сцену, чтобы нажиться.

– Алё, алёо-о-о, – снова кричала в трубку женщина. А я стояла словно окаменевшая, словно немая и не могла с собой совладать. Мне словно перехватило дыхание, но я знала, если не отвечу, трубку на другом проводе могут положить. Тогда стала кричать: «Ы-ы-ы! Слышу вас». Она что-то говорила ещё и ещё, а я ничего не могла понять. Она говорила так быстро и напуганно, но убедительно доказывая, что жив ещё, повезут в первую городскую больницу.

Страх потерять сына был страшнее всего в моей жизни. Думаю, меня все прекрасно понимают. Так получалось, что несколько раз за эти восемнадцать лет я его чуть не теряла. Даже вовремя не смогла родить, на сохранении лежала трижды, почка отказывала, вызывали роды, увезли, прооперировали почку, а сынок ещё две недели лежал в роддоме один. Если говорить больше, то двойню мне ставили, и в документах написано двойня, на двоих всё покупала, по двадцать шесть пелёнок холодных и тёплых, одеялка два и т. д.

В восьмидесятые годы трудно было все купить. Но родился почему-то один, да при родах теряла сознание, бредила, тяжело достался. Очень. Слышала, как врачи говорили, что спасать будем мамашу, я ведь в сомнительном отделении рожала. А документы, как увезли меня из роддома во вторую медсанчасть на операцию, странным образом куда-то задевались. Позже неоднократно пыталась отыскать второго ребёнка. Неоднократно. Я доказывала врачам, что слышала, как говорили, сейчас снова будем рожать. Но они мне обратное, мол, это выходило место. Всё как-то запутанно, шито чёрными нитками, увы…

Мне двадцать один, глупая ещё, забитая, комплексов полно, а свекрови в радость, что родила одного – меньше хлопот. Ведь ей и моему мужу пришлось забирать сынишку – Шурку. Почему назвала Шуркой? У меня мама Александра. Да и муж Саша. Сан Саныч теперь у нас. Не любит сынок, когда я его Шуркой зову, а я по привычке, с пелёнок. Смирился. Годик был ему тогда, витаминкой подавился, муж меня чуть не убил, утрирую, конечно, но так матерился, так орал, мы в Лебединке жили. А в чём моя вина? В детском саду тоже витамины детям дают, просто Шурка вдохнул, и витамина в дыхательное горло угодила, синеть стал у меня на руках, задыхаться. Захрипел. Я не знала, что делать, растерялась. А у нас в родне маленькая девочка подавилась пятнадцатикопеечной монеткой, и её не смогли спасти врачи. Страшно. Помню, как я взмолилась, не стесняясь мужа, и закричала: «Боженка, помоги!», а сына перевернула вверх тормашками и по его махонькой спинке стучу ладошкой, трясу его, трясу вверх ногами, он и задышал. Обняла его и в рёв пустилась. Муж тоже заплакал. Сколько лет прошло, а страх остался. Теперь уже внуку моему Данечке чуть больше годика, смотрю на него и думаю, никогда витамину не дам.

А однажды мы в город приехали к Сашиным родителям, я как раз в больницу попала, почку хотели подшивать, Шурику не больше четырёх было, Саша его со свекровью оставил, а сам ко мне в больницу поехал, попроведовать решил. Сынок ему в окошко стал махать. Свекровь включила чайник и поставила на пол, так удобнее ей было почему-то, а чайник у них был пузатый с широким отверстием для наливания воды, он туда и угодил обеими ножками. Раньше быстро скорая приезжала, а вот что вытерпел мой сынок, пока ждали её, я не знаю, только представляю, какую адскую боль он испытал. Сама в детстве обжигалась, лет восемь было, да я и немножко, одну ногу. Здесь же малыш, совсем кроха, и обе ступни, и кожа сразу слезла, в колготках осталась. Сейчас пишу, а писать трудно, давление поднялось, сердце заколотилось так, что выпрыгнуть просится. Дописать бы мне это всё. Но на этом случае долго останавливаться не буду, просто напишу концовку. Конечно же, я не стала делать операцию, разве мне было до своей почки? Сбежала из клиники Савиных и сразу к сыну на Олега Кошевого, его к операции готовили, пересадку должны делать, кожу надо было мою, или с его попы брали бы. Но, чудо произошло. Чудо!

Я ведь украдкой к сыну в палату прибежала, пряталась, когда обход был, раньше видеокамер не было, проще было. Но так получилось, на вечерний обход заходит врач, молодой, статный, а я до этого сынишку попросила, чтобы мамой меня не называл, а то, говорю, меня выгонят. Помню, как он метался, лежал на какой-то махонькой кроватке, ноги в разные стороны вверх подвязаны. Страшно. На ступни смотреть жутко. До сих пор вся картинка перед глазами. Он всё укол просил и писался прям в кроватку, памперсов не было тогда, просто судно, и всё, или клеёнка прорезиненная. Хотя сынок у меня в полгода уже на горшочке сидел, моя мама научила вовремя чишкать. Проблем с этим не было. А тут в четыре-то годика и в кроватку. Много детей там было, полная палата, и все с ожогами. Они меня все почему-то мамой стали звать, я отзывалась и помогала им как могла. Я ведь там с недельки две точно пролежала. Так вот, входит этот молодой доктор и спрашивает: вы чья мамочка? А дети при виде белого халата, видать, натерпелись страха и кричат, плачут «мама, мама». Я и говорю, да для всех я мама, а если честно, вижу, что мой сынок в лице изменился, смотрю я на него и говорю: вот мой сынок, глажу его по головке, помню до сих пор, за то время впервые обрадовался. Наверное, понял, что теперь доктор меня не выгонит, раз призналась. Врач и говорит мне, так вам же должны почку подшивать? Похоже, муж сказал или с врачами созванивался, меня ища. А я говорю ему: нет, всё отменили.

– А кто вас сюда пустил?

– Как кто? Заведующий. – Я еле выговорила, смотрела в упор на него и повторила, – заведующий.

– Тогда зайдите минут через десять ко мне в кабинет (не помню уже, какой кабинет, но он номер назвал).

Ровно через десять минут я и явилась в указанный кабинет. Опешила, когда вывеску на двери увидала «ЗАВЕДУЮЩИЙ». Растерялась, не знаю, что и сказать. Оказалось, это и был сам заведующий. Вот так я влипла. Но всё обошлось, мы поняли друг друга. Очень хороший оказался человек. И снова врач от Бога. Предупредил меня, что завтра консилиум и необходима пересадка. Тут я не буду описывать своё состояние, единственная радость была, что не выгнали. Кровати у меня не было, эти сутки я сидела на стуле, возле сына, бегала и к другим деткам, так что сидеть некогда было. Но всю ночь я простояла на коленях, присяду на минутку и снова на колени, умоляла Господа, чтобы услышал меня, я знала, что он есть, мои родители верующие были, да и спас же, когда Шурка витамином подавился. Помню, ещё в детстве, мне лет девять было, и я случайно выронила Оленьку, племяшку свою, в реку, только ползунки в руках остались, а она под воду ушла, под мостик, там глубоко было. Выловила за распашонку, ей тогда и годика не было, а может, и был, но совсем кроха. Родители на покосе, а я водиться осталась, накормила её чем-то, она и запоносила, да так, что все запасные ползунки закончились, вот я и решила хоть эти застирать. Захлебнулась она водой, тяжёлой сделалась. А мне словно кто-то подсказал, ведь одна я была, перевернула её вверх тормашками и давай за ноги трясти. А сама кричу, громко кричу: «Помоги, Боженька, помо-ги-и-и!» Оживила девочку. Страху-то я тогда натерпелась. Какая я нянька? За мной приглядывать надо было, а я…

Одно время меня нанимали за десять копеек в день с ребёнком водиться. Я бы, может, и забыла, что с мальчиком водилась, но однажды, выступая в каком-то посёлке, а это было совсем недавно, лет пять назад, мне женщина припомнила. «А я, – говорит она, – помню, как тебя за десять копеек нанимала с сынишкой моим водиться». Неловко мне стало, покраснела вся, вроде как на сцене только что побывала, возвысила себя внутри, стихи свои читаю, а тут на тебе, припомнили, как в няньках была. Но спасибо Александру Ивановичу Панову, он-то и поставил эту женщину на место:

– А что, – говорит, – вы думали, Валентина так и будет коров доить да в няньках работать? Теперь полюбуйтесь, послушайте её произведения.

Помню, как я на седьмом небе от этих слов была. Вот как в жизни бывает. До сих пор благодарна Александру. Опять от темы ушла. Долгой мне та ноченька показалась, молилась как могла, ко всем святым взывала. Не только за своего сынишку, а за всех деток молилась. Приходят утром врачи и увозят сына на каталке. Не знаю, сколько времени прошло, вижу назад везут, понять ничего не могу. То ли операцию уже сделали, то ли… не знала, что и думать на тот момент. Только врачи окружили меня, а заведующий и спрашивает:

– Что вы делали с сыном ночью?

Серьёзно спрашивает, не отводя глаз. А я ничего не могу понять, ведь ничего не делала, к сыну прикасалась слегка, боялась разбудить, ему сильные уколы обезболивающие ставили. Очень сильные. Только молилась, и всё. Честно и сказала:

– Ничего не делала, стояла на коленях, молилась, и всё. Честно говорю, ничего, – убедительно повторила.

– Вот и молись дальше, – сказал он, слегка похлопывая меня по плечу.

– А-а-а операцию когда? Когда операция? – сдерживая слёзы, задаю вопрос.

– А уже не надо, вы его сами прооперировали, видите, – он кивнул в сторону ножек, – кожа на ступнях появилась.

С тех пор я не сомневаюсь, есть Господь. Есть! Думай как хочешь, дорогой мой читатель. Самовнушение не самовнушение, а я своё знаю. Помню, как первое время, после больницы, ползал мой сынок, затем, словно заново учился ходить.

Сыну семь, в первый класс ходит, умничка, хорошо учится, он до школы читать начал, не то что я. В усиленный класс ходил, с уклоном английского языка. А накануне, летом, гепатитом переболел. Сильно. Пришлось в больнице лежать. Но всё обошлось. Лето в разгаре, тепло было, солнышко припекало, Сашины родители ему в подарок велосипед купили, Шурка в одних джинсах катался по посёлочной дороге, проезжал мимо кочегарки и откуда ни возьмись выскочила собака. Ведь любил же он всех собак и сейчас любит, лабрадор у них живёт. Так вот, схватила та собака за гачу и давай его стягивать с велосипеда, упал, а она на него, и кусать. Опять же незадолго до этого я почему-то сына ни с того ни с чего стала предупреждать:

– Сынок, не дай Бог, если тебя когда-нибудь какая-то собака начнёт кусать, обязательно прикрывай лицо, – и показала как, прикрывая ладонями своё. Вот как это объяснить? Сама не знаю. То ли я беду накликала. Ведь все собаки деревенские к нему ластились, и эту он подкармливал. Ему жалко было, брошенная, а может, из Победы прибежала, посёлок рядом другой.

Он катался по шлаку, а собака рвала его детское тельце, как назло, всегда в рубашке был, а на этот раз в одних джинсах. Но, говорил он мне после, я руками лицо закрывал, как ты меня учила. Правда, ручонки немного покусала, но самое страшное – разорвала живот. Скорую нам вызывать некогда было, был выходной, мы мчались на Сашином рабочем КамАЗе, он его возле дома ставил на выходные. Мчались с такой скоростью, что если бы были попутки… то, опять же, словно Бог освободил нам дорогу, ни одной машины, может, и попадались, да мне не до них было. Шурка не кричал, поначалу вообще ни звука не издавал, я его трясу, всё думаю, онемел. Нет, потом что-то забормотал, наверное, в шоковом состоянии был. В больнице нас уже ждал хирург Таскаев, фамилию на всю жизнь запомнила. Опять хирург от Бога попался. Операция прошла успешно.