Текст книги "Цена свободы"

Автор книги: Валентина Чубковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Ни слова о чертях!

Наверное, Лебединка меня будет преследовать до конца жизни, там мы прожили полных пятнадцать лет. Есть что вспомнить, есть над чем посмеяться и задуматься. Часто всплывает в памяти один эпизод, пожалуй, им и поделюсь. А смеяться будем вместе, пока ты, мой дорогой читатель, читаешь и представляешь эту картинку. А я посмеюсь над своей оплошностью.

Сыну три года, я технолог общественного питания, но в посёлке нет никакой работы. Время тяжёлое, муж работает в Томске и лишь на выходных и когда нет никаких рейсов бывает дома. Денег, что получает, на проживание не хватает, их порой вообще не выдавали. Мне удаётся определить сына в детский сад, сама выхожу на работу в магазин фасовщицей, но когда народу много, стою и за прилавком – нравится, работаю честно, добросовестно.

Коллектив хороший, дружный, весёлый. Они все побединские, это мне приходится добираться из Лебединки, но я привыкшая, два километра по свежему воздуху вдоль леса туда и обратно – одно удовольствие. Правда, комары достают, а куда от них деться. Самая пожилая в нашем коллективе тётя Тоня, ей за семьдесят, но выглядит отлично, вечно бодрая, шустрая. Мужского телосложения, высокая, накачанная, словно всю жизнь занималась спортом. Это деревенская работа её так накачала, никаким спортом она вовсе не занималась. Она у нас была, можно сказать, вместо грузчика, хотя числилась техничкой. Всё делала и мне кули подтаскивала. А в свободное время веселила нас, то расскажет какой анекдот, то страшилку, что волосы дыбом. На этот раз была страшилка о чём-то связанном с чертями. Боюсь их жуть, с детства. Помню, как однажды мой сосед по подъезду, всё в той же Лебединке, напугался чёрта и по сей день не пьёт. Хороший сосед, семья отличная, но так получилось, запил одно время. А мы на тот момент корову держали, комаров море, вот моя Малюточка (так её звали) и повадилась в подъезде ночью спать, зайдёт не слышно, тихо, и выходила – следов за собой не оставит, умненькая, одним словом. В стайке все засовы рогами открывала. Никто и не догадывался, что корова в подъезде ночует, а утром раненько я её выводила в стайку, с утра комаров нет, шла за мной охотно, зная, что в руке кусочек хлеба. Я не скупилась, давала ей хорошее пойло. Когда доили её, стояла Малютка смирно, покорно, а росточком маленькая и молока немного давала.

Так вот, выпил соседушка в очередной раз, похоже, мало показалось, а уже ночь наступила, Малютка спать легла, а сосед решил через дорогу сбегать, там у нас один самогонку продавал, приоткрыл дверь, в подъезде темно конечно, рога-то и блеснули. «Чёрт!» – подумал он, но своим глазам сильно-то и не поверил. Чтоб убедиться, не галлюцинация ли это, цапнул за рога, звуку она не подала, а рожками своими оттолкнула. На следующий день мне сосед рассказывал, что в нашем подъезде чёрт поселился, лохматый, с рожками, сам, мол, видел. Крестится сосед, но я правду не выдала, только с тех пор Малютку на два запора в стайке закрывать стала. Я представляю, что тогда сосед испытал. Но вернусь к работе.

Рассказывает нам тётя Тоня что-то страшное, с чертями связано, верь не верь, но жутко. А мне в туалет приспичило, больная почка о себе знать дала, туалет в ограде на магазинной территории – я туда. Естественно, там крючок, туалет деревянный, всё как положено. Штаны сняла, только присела и слышу устрашающий крик снизу из дыры «бэ-э-э-э-э…» да такой дикий, страшный, хриплый, я и рога заметить успела. Как выскочила из туалета, не помню. Но заорала на весь округ, так заорала, что девчонки из магазина примчались. Но это ещё и потому, что магазинная дверь вечно открыта, на улице теплее было, чем в магазине, вот и открывали двери нараспашку, поэтому и услышали меня все.

– Валя, Валя, что случилось, на тебе лица нет, что орёшь?

– Там чё-о-о-рт, рога-а-атый, – указываю пальцем на туалет, а другой рукой придерживаю до конца не застёгнутые джинсы. До сих пор помню то моё состояние, наверное, тогда седины на моей голове добавилось. Да не наверное, а точно.

– Какой чёрт, Валечка? – спрашивает всё та же тётя Тоня.

– Рог-га-а-а-атый, – заикаясь, протягиваю. На тот момент меня можно было за ненормальную посчитать. Так орала истерично, так орала…

Девчонки зашушукались, а тётя Тоня смело ринулась к туалету. И вдруг все услышали раздирающий хриплый крик «б-бэ-э-э-э-э…»

– Так это же козёл туда провалился, козё-ол, – бойко отрапортовала она.

– А откуда мне знать, что это козёл?! – тут я расплакалась. А девчонки стали звонить в сельсовет, чтобы выяснить, чей козёл. Хозяева быстро нашлись. Оказывается, бедолага пробыл там всю ночь, его потеряли со вчерашнего дня. С той стороны туалета была огромная дыра, и как раз там наросло много травы, по-видимому, он и оступился. Вот так по чьей-то халатности мы пострадали с козлом. Конечно, жалко его, что он бедненький испытал. Ну а что испытала я, коль до сих пор помнится…

Тяжёлая правда

Двоих детей Анастасия Ивановна воспитывала почти одна, настолько давно, что как-то задалась вопросом, а была ли она замужем? Конечно, была. Её сосватали поневоле, не хочет она об этом вспоминать, но позже не сожалела, свыклась и даже успела полюбить отца первенца Ильюшки. Жили в ладу, кур в сарае завели. Да и сам Гера мастеровым оказался, выжигал на фанере, разделочных досках картины и неплохо продавал, сначала так, по соседям, знакомым, потом на ярмарку ездил, там продавал. И всё бы ничего, да только Анастасия не знала, что у Геры на стороне ещё сынок растёт, ладно сынок, а ведь и соседку успел обрюхатить. Но к соседке уйти не спешил, даже в её сторону не смотрел, это так Анастасия думала, а Гера тем временем своим курам шею скручивал да к соседке сносил. Ласка говорит, завелась у нас, ласка или ещё какой зверёк…

И поверила бы Анастасия насчет ласки, наивная она была, но свою ещё неощипанную курицу все же опознала в сенях у той самой соседки, к которой и похаживал её муженёк. Курочка оказалась приметная, как ни старалась Анастасия лечить рябушке глаз, спасти его не удалось, со временем он заплыл и не открывался. А рябушка ручная, за Илюшкой бегала по всему двору, он её домой приносил, даже на руки запрыгивала. Все соседские детишки тешились, взрослым интересно было. Забавно. А когда Илюшка узнал, в каком виде находится его любимая курочка и у кого, озлобился на отца и на соседку тоже, сам-то едва первый класс окончил, а характер уже был. В отца Илюшка пошёл, даже выжигать получалось. На сегодняшний день отменный художник, картины на выставках ценятся. Мне предлагал купить, да только не по моему карману цена его творчества. Так вот, за рябушку он отомстил сполна. Смял в большой комок бумагу, поджёг и бросил в соседкино открытое окно. Лето было, жара, быстро и разгорелось всё, а соседки самой дома не было, у другой соседки чай пила. Не допила, но дом отвоевали, спальня, комната пострадали, пострадала и соседка. Выкидыш произошёл. Досталось тогда Илюшке, честно признался, хотел только тётю Люсю испугать огоньком, а оказалось всё не на шутку, не знал он тогда, что её дома нет. Думал, она закричит, испугается огненного шарика и даже мёртвую курицу воротит им назад.

Не подала тётя Люся тогда на Анастасию в суд за Илюшкину глупую проделку. А Анастасия в скором времени собрала свои да сына пожитки, с тем и уехала в город к старшей сестре. Геры нет, его в деревне оставила, у той самой соседки, только позже узнала, что он к другой, первой ушёл, с которой и расписан не был, а сын был. Они ещё долго прожили, счастливо или нет, я не знаю, и Анастасия не знала, но Илья так больше и не встречался со своим отцом. А второй братишка родился незвано.

Ехала как-то Анастасия в гости ещё к одной сестре, это уже в Ленинград, тогда он ещё так звался, позже Санкт-Петербургом переименовали. Поездом поехала. В Томске жильё своё получила, работа достойная, Илья отличник был и в художественную школу ходил. Окрутил её в поезде один джентльмен, красиво говорил, горы обещал – поверила. Да что греха таить, самой захотелось мужского плеча, ласки. Вот и получила. Джентльмен Павлом представился, а через день-другой растворился в поезде. Так и родила Анастасия Ивановна Лёню. Не жалеет. Хороший сын вырос, красивый в отца, рослый, кареглазый с длиннющими ресницами и родинкой на кончике уха. Кстати, у его дочки, внучки Анастасьиной, тоже на кончике уха махонькая родинка. Души не чает Анастасия во внучке.

– Баб, а расскажи, как ты замуж вышла? – спрашивает её внучка.

– А знаешь, внученька, сказки сочинять не умею, а правда глубоко засела, вытащить не смогу.

– А давай я тебе помогу, вместе потянем.

– Да больно она тяжёлая, нам и вдвоём её не осилить…

Сначала я думала написать детский рассказ про Анастасьину внучку, как правду помогает бабушке тянуть, да решила сама помочь Анастасии правду вытянуть, порой поделишься с другим человеком, легче на душе. Она со мной согласилась.

Сдурел

– Ко мне, рядом, – приказным тоном скомандовала я своей собачке Дашке, она же, не слушая меня, рванула вперёд. Подбежав к совершенно посторонней женщине, вдруг завиляла хвостом, и уже грязными лапками поочерёдно царапая по её, хорошо что чёрным, а не белым джинсам, настойчиво стала проситься на руки.

– Даша, ты что, родню почувствовала, а ну отойди, Фу, ФУ, “ выкрикивала я, спеша к женщине на помощь. Дашка на меня не реагировала, а всё усерднее стала подпрыгивать к незнакомке. Усилив шаг, совсем скоро я сравнялась с ними, но успела подумать, добрая женщина, спокойно отнеслась к Дашкиным выходкам, даже гладить собаку стала. В доброте и её порядочности не ошиблась. Оказывается, у Насти, так зовут теперь уже мою близкую знакомую, есть собачка и тоже махонькая, как моя Дашка.

Вскоре перешли на «ты», мы с ней почти погодки, разговорились. А поскольку была глубокая осень, я ей прочла своё короткое стихотворение: «В Томске осень, а в душе зима, даже ветер свищет по квартире. Шубу-то купила, а сама – кушаю картошечку в мундире». Засмеялись. А под ногами шуршало покрывало золотистой листвы. Красотища. Общение наше затянулось. Помню, в тот вечер я прочла Насте много своих стихотворений, конечно же, по её просьбе. Стихи почему-то вспоминались в основном грустные, одно из них Настёна махом заучила наизусть. И уже ближе к нашему расставанию прочла его, причём ни разу не споткнулась:

– Осадок в чайнике солью, очищу полки все от хлама, но не согнусь, а устою, пусть на одной ноге, но прямо.

Порой с таких слов, а вернее, с моего четверостишия начиналась наша встреча с Настей. Читала наизусть с великолепной интонацией:

– Это мой девиз, Валюш, – и обязательно улыбнётся.

Мы стали чаще видеться, жили совсем рядышком, и как-то Настя поведала мне страшную историю. История, которая не выходит у меня из памяти. Я даже пробовала поставить себя на её место, что бы я делала в этой ситуации? Выхода не находила. Жутко. Нет-нет, не дай Бог кому-то такое испытать. Сильный, знать, у Насти Ангел-хранитель. Радует и то, что она стала писать стихи, и неплохие, правда, тоже грустные, однако же в каждом стихотворении чувствуется заряд жизненной стойкости.

Побольше бы таких людей, я-то знаю, сколько она добра несёт в этот мир. Как-то она попросила меня, когда будешь писать эту историю, не пиши о моём спонсорстве, не люблю, говорит, когда меня нахваливают. Пообещала.

Замуж вышла по любви. Описывать «красавчика» её мужа я не буду, да я его и не видела, а со слов. А нет слов. Нет. Просто мой вывод: негодяй, фашист или как его там… Хотя о покойниках плохо не говорят. Да простит меня Бог.

– Поначалу мы с ним жили вроде бы и ничего, Валюш, нет, порой мне не нравились его выходки, высказывала ему, вроде даже прислушивался. Бизнес у нас пошёл и неплохо, но какая-то тяга к спиртному появилась. Друзьями плотно обзавёлся, тоже выпить непрочь. Вот так и пошло-поехало… Затем вообще запил, бывало, с неделю мог пить, на работу не показываться, сам себе начальник, прогулы не ставил, потом всё улаживал. Умел он это делать. Я же вечно на двух работах работала, хорошо что мама помогала, с детьми часто оставалась, а то к себе забирала. Мы рядом жили. Мама мне сразу говорила, не пара он тебе, разводись, пока не родила, да где уж там, люблю детей, вскоре и второго родила. Рассчитывала, одумается, а он, – Настя глубоко вздохнула, слышно выдохнула, – а он как сдурел, руки стал распускать. Нет, не только пьяный, а даже трезвый. Побаиваться его стала. Маме ничего не рассказывала. А зачем?

– А быть может, надо было?

– Быть может, и надо… синяки-то и мама видела, и дети. Всё говорила то ударилась, то упала невзначай.

– А ты, доченька, упала, когда замуж вышла, да так ударилась, что слышать плохо стала, не слышишь меня – беги ты от него, беги, – так мне мама говорила, но я, Валюш, не послушалась её, всё надеялась, что одумается, свернёт с этой тропки. Совсем в трясину потянуло. Не вытерпела однажды, о разводе стала намекать. Ничего говорю не возьму кроме детей, даже на элементы не подам, просто уйди от нас, и всё. Квартира моя была, а машину он купил, ну и мебель, конечно, хорошая у нас, тоже он. Вот видишь, говорю же тебе, начало хорошее было. А мне уже не терпелось услышать середину, так как конец я знала, замужем Настенька второй раз.

– В тот злополучный вечер, – продолжила она, – дети были у мамы, я их должна была забрать после своей работы, но какое-то предчувствие не то, Боженька меня так любит, что уберёг. Короче, я позвонила маме и попросила, чтобы дети у неё остались. Был выходной, середина сентября, каникулы и сад на ремонте. Маме-то дети тоже в радость. А мой приехал хорошо поддатый с работы.

– А что он и за рулём пил?

– Кх, – ухмыльнулась она, – он считал, что ему всё можно. Но в этот день был год, как его мама померла, свекровь моя. Светлая ей память. Любила она меня. Очень, – Настя снова вздохнула тяжело и так же слышно выдохнула. Перекрестилась. Я тоже. – Так вот, Валюш, он мне и говорит: давай к мамке на кладбище съездим. Взвинченный немного был, я стала доказывать, что поздновато уже, темнеть начинает, завтра бы и съездили, вечером никто на кладбище не ездит. А он своё, поехали, и всё. Спорить с ним было бесполезно. Поехали. Дорогой продолжили разводную тему. Сам начал, что, мол, разводиться не передумала? Ну я так и отвечаю, как есть, а сколько можно терпеть. Вижу злой, пыл свой на мне выплёскивает, я стараюсь сгладить, мягче с ним говорю, не спорю, упрашиваю назад вернуться, бесполезно, даже скорость прибавил. Ну, думаю, хоть бы менты остановили нас, я бы выпрыгнула, и всё. А нет, да у него и милиции знакомой полно. Остановили бы и отпустили, было уже такое. Вот и кладбище, Бактин, ни сторожа, никого, ни одной души. Фарами освещает и едет, могилку материну ищем. Мне жутко, очень жутко, а он даже песню какую-то напевает. Но, чую, что-то с ним не то. Остановились, нашли могилку материну. Он берёт из багажника бутылку водки, пробку открутил, хлебнул и мне предлагает: будешь?

– Ты что, – говорю, – я же не пью, да и тебе хватит уже, как домой поедем? – А самой страшно, не знаю, что от него и ожидать. Руки-то распускать он умеет. Не изменяла я ему никогда, кушать всегда готовила, люблю чистоту, порядок, дети ухожены. Что ещё надо?..

– Насть, о чём ты говоришь, я же вижу тебя.

– Видишь, и он увидел, только не знаю что, на тот момент совсем крышу снесло.

– Выходи, – говорит мне в приказном тоне, – выходи!

Я и вышла, а что делать оставалось. Я уже сильно его боялась, даже из Томска согласна была уехать, лишь бы не встретить больше на своём пути. И дети им напуганные были. Представляешь, Валюш, а никто и не догадывался, все думали, что мы идеальная семья. Вот так мы всё преподносили, он мило улыбался соседям, а я прятала синяки. Прятала…

Я сжала Настёнкину холоднеющую руку, но и моя была не теплее. Кладбищенская картина стояла у меня перед глазами. Порой задержишься на кладбище, оглянешься, а рядом никого нет, сразу как-то не по себе становится – и бегом на остановку. А тут в темноте одни покойнички и пьяный муж…

Жму Настину руку, а она продолжает, глядя на меня:

– Ты представляешь, Валюш, он меня заставил рядом с его матерью рыть могилу.

– Рой, – кричит, а то убью. Глаза дикие, словно зверь на добычу смотрит. Опешила я, а что делать? Пробовала его успокоить, уговаривала, умоляла, как могла, на колени падала, рыдала, но толку мало, рыть стала от безысходности. Ногти ломаю и рою, а он пьёт, озирается по сторонам, словно что-то ищет, чем меня ударить, чтоб не живьём закопать. Я рою, с жизнью прощаюсь, с детьми, с мамой и со всеми близкими. Орать, звать кого-то на помощь – бесполезно. Ведь никого нет, одни покойнички. У меня уже и страх прошёл к ним, мысленно и со свекровушкой заговорила. Вместе лежать будем, любила она меня, – повторилась Настя, – да и она была неплохая.

– А как тебя не любить! – После услышанной истории я заметно изменилась в лице, а Настя успокаивающе добавила:

– Не переживай, у других и похлеще бывает.

– Да уж куда тут хлеще?

…А спасло её то, что он сильно опьянел, его мерзкое издевательство, маньячные гадкие подробности я описывать не буду. Зачем? Но когда совсем опьянел – потянуло в сон, она делала минуты отдыха, ногти на пальцах в кровь изодрала, свет фар освещал место, где она рыла яму. Стала замечать, что его глаза то и дело смыкаются, он слабеет, а потом и вовсе сел на землю, навалившись на капот машины. Чувствовалось и то, что муж борется со сном. Настя покорно рыла и рыла себе могилу, а сама молила всех святых, чтобы он уснул. Крепко уснул. Вымолила. Уснул, а страх, вдруг проснётся, нагнетал и нагнетал. Для полной убеждённости, чтобы проверить, не притворяется ли, глядя на него, кашлянула – не среагировал. «О Боже, дай мне силы!» Взмолилась и крадучись, что есть сил, рванула прочь от этого жуткого места. А куца бежать, лишь только от фар свет, кругом темнотища, оградки, могилы. Но чтобы спастись, надо было бежать в темноту, так она и сделала. Ноги подкашивались, где ползла, где бежала.

Увы, далеко уйти ей не удалось, не то она как-то неосторожно наступила на сухую ветку или птица какая встрепенулась, не то он сам проснулся и понял, что она удрала, залез в машину и стал выкручивать кругаля, освещать фарами уже все ближайшие могилки. Насте ничего не оставалось, как подползти под совсем свежую могилку. Она была заслана венками, под венки она и заползла. Лежала и писала, мысленно прося прощения у покойника. Адская боль под ногтями не нарушила её молчания. Терпела, для унятия боли искусала губы в кровь.

– Я, – рассказывала она, – наверное, на какое-то время сама покойником стала. Словно отключилась, затем у меня появилась сила, обоняние, почувствовала разящий трупный запах. Боялась, чтобы не стошнило. Долго ещё слышала его крики, даже мольбу, чтобы я шла к машине. Что-то он говорил и говорил, громко говорил, долго освещал вокруг фарами. Но вылезать я не собиралась, понимала, чем закончится.

– А чем потом закончилось? Как ты вернулась домой?

– Я, Валюш, лежала до тех пор, пока он с кладбища не уехал. А он там долго круги наматывал, я ж словно в землю вросла, кашлянуть боялась, лежала словно парализованная, не шевелилась. А вышла совсем в другую сторону. Кто знает, вдруг он меня на трассе ожидает. Бог есть, дал мне такую силу, да дети мои, мама, я ведь о них-то только и думала. Сиротами бы остались.

– Есть, конечно, Бог, есть, – подтвердила я, не веря, как такое можно испытать. Настя с неделю жила у матери с детьми, пока не узнала, что её мужа убили. Как и кто, я не спрашивала, но уверена, Настёна чиста, она к этому тёмному делу не причастна. Тогда, в девяностые, таких как он «предпринимателей» многих убивали. Сам себе место выбрал. Сам себе…

Первый заработок

– Можно, я вас нарисую?

– Меня? Да не надо меня рисовать, иди лучше с ребятишками поиграй во дворе или почитай что-нибудь, напиши родителям письмо. Ты поедешь на каникулы домой, за тобой приедут? – Начала я задавать Игорьку вопрос за вопросом, чтобы отвлечь его от затеи нарисовать мою физиономию. А работала я тогда в Побединской школе-интернате делопроизводителем. Но Игорь упорно настаивал на своём:

– Я вас нарисую, вам понравится, сильно хочу вас нарисовать. Си-и-ильно, – протянул он, с обидой понимая, что упрашивать меня бесполезно. Однако жалко стало его, и я разрулила ситуацию.

– А хочешь, я завтра фотографию сына своего принесу, нарисуешь его портрет? Согласен?

– Хочу, согласен, только не забудьте принести фотку. – На следующий день фотография сына лежала на моём рабочем столе. Вот и перемена, Игорёк тут как тут:

– Это ваш сынок? – слегка расширив глаза, рассматривал фотографию. Стёпке на тот момент было лет двенадцать, не больше, но он так внимательно рассматривал снимок сына, изучая каждую деталь, чему я удивилась и предложила взять снимок на время.

– Бери, только аккуратно отнесись к снимку, такой у меня один. – Раньше на самом деле целая проблема была, чтобы фотографию приобрести. Это надо было съездить в Шегарку или в Томск, сфотографироваться и в назначенное время приехать забрать фотки. Буквально на следующий день Игорь уже тёрся у моего кабинета.

– Ну заходи, Игорёк, что ты там прячешь в руках? Я, конечно, и представить не могла, чтобы он так быстро нарисовал портрет, ну, думаю, рисунки свои показать хочет или ещё что, а в руке вижу скрученный альбомный листок.

– Я вам сына принёс, вот, нарисовал, – и протягивает Шуркин портрет. Тут уж я расширила глаза, да не так как Игорёк, а гораздо шире – удивляюсь:

– Игорёк, да как ты так мог, один в один? Один в один, словно под копирку!

Стёпка стеснительно улыбается, переступая с ноги на ногу, и вытаскивает из кармана штанин фотографию.

– Немножко помял, – протяжно извиняется и разглаживает смятый уголок снимка.

– Ничего, выпрямится. А как ты так быстро да так умело нарисовал? Ты же настоящий художник! Художник!

– Вы так думаете?

– Да не думаю, а так и есть! Игорь, ты меня послушай внимательно и запомни навсегда. Слышишь, навсегда! – твёрдо повторила я. – В дальнейшем это будет твоя работа, это будет твой хлеб!

– Хлеб? – переспросил он, в недоумении глядя на портрет. Наверное, представлял, как это из бумаги хлеб получится. Я знала, у Игоря проблемы с умственным развитием, и поэтому по полочкам разложила, как он в будущем подрастёт и будет зарабатывать деньги. При этом добавила, каждый труд оплачивается, Игорюшка, а значит, завтра я принесу тебе вознаграждение. Глаза у него загорелись, обрадовался. Не знаю, правильно я поступила тогда или нет, но на сегодня думаю, что правильно. Придя домой, Игоря творчеством мы любовались с мужем, показала соседке, та тоже удивилась. Вот талант-то! И что я только не передумала, что подарить ему в подарок за работу, но всё же решила дать деньги – три рубля. А получала я на тот момент около восьмидесяти рублей. Так что для Игорька три рубля это большие личные деньги.

– Нет, не надо, – отказывался он от трёх рублей, но глаза выдавали.

– Мы же договорились, каждый труд оплачивается. Только потрать их с умом, на дело.

Много ещё чего я тогда сказала ему поучительного.

Как и на что он их потратил, я узнала спустя годы. Делопроизводителем долго не работала, вскоре мы и вовсе уехали в Томск. И однажды на центральном рынке подошёл ко мне парень, рослый, красивый, спрашивает:

– А можно я вас нарисую, нарисую ваш портрет? – В этом статном красавце я сразу узнала Игоря.

– Игорь! Помнишь ли ты меня, Игорь?!

– Помню, я вас никогда не забывал! Я всегда о вас вспоминал. Вы тогда мне на многое открыли глаза. Ваша беседа со мной и наставление дали мне хорошие плоды. Это мой хлеб, указал на портреты и полотно, которое лежало у него в объёмном пакете.

– Я всегда вспоминаю те три рубля, которые вы мне дали.

– За работу дала, а не просто так, – улыбчиво подытоживаю, а в глазах наворачиваются слёзы. Он меня узнал, он выбрал верный путь, он не споткнулся!

– Но те три рубля для меня сыграли большую роль и ваша беседа со мной, а ведь кто я тогда был, – Игорь махнул рукой, натянуто улыбнулся. Я понимала, ему не хотелось окунуться в то, серое детство, ворошить прошлое. В то, что он ребёнком испытал, пережил… Описывать не буду, просто не имею права, со мной делился многим, но его тайну похороню в себе – обещала. Вижу, чего достиг, искренне им восхищаюсь, а Шуркин портрет стоит на моём письменном столе и всегда напоминает о том сорванце Игорюшке. Нашёл себя в жизни, невзирая на все перипетии.