Текст книги "Цена свободы"

Автор книги: Валентина Чубковец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Чужое имя

«Девяносто два «А», четвёртое окно» – высветился номер очереди на табло. Объявили по громкой связи, затем повторно. Но никто не подходил. Тогда я заглянула в талончик находившейся рядом со мной женщины и говорю:

– Что ж вы сидите, проходите в четвёртую кабинку, – указываю рукой на кабинку, – ваш номер объявили.

– Мой? – удивилась она и, резко соскочив с места, направилась к нужному окну.

– А сумку, сумку-то забыли! – кричу вслед, протягивая ей сумку.

– Да пусть стоит, кому она нужна, – но всё же сумку она взяла.

Через минуту-другую всё та же женщина подошла ко мне с просьбой:

– А вы мне не поможете на сотовый телефон денежку положить? За квартиру взяли, за свет, а за телефон не хотят, говорят, в терминале рассчитываться надо, а я там не умею. Боюсь.

– Конечно, помогу.

И я исполнила её просьбу, хотя сама недавно научилась это делать, тоже боялась.

Вместе вышли из Сбербанка, и пошли рядышком в одном направлении. Оказывается, она живёт в квартале от меня. Ослепляло солнышко, искрился недавно выпавший снег. Было безветренно и совсем не холодно. Мы разговорились. Когда она назвала своё имя, мне только и оставалось добавить:

– Тёзка вы, значит, моя.

– Ага, тёзка-хлёстка, – вырвалось у неё. Почувствовав её негодование, добавила и я:

– Кстати, мне тоже моё имя не нравилось, по-церковному я Лизой должна быть. Это сестра меня так назвала, обманула маму, мама меня дома родила…

Так хотелось рассказать случай с сестриным обманом, но тётя Валя меня опередила:

– А мне моё. Моё не моё…

Она как-то доверительно посмотрела на меня и, сбавив голос, словно кто-то нас подслушивал, продолжила:

– Галя я. Галя, – ещё уверенней повторила она, перейдя на шёпот.

Тут я засомневалась, не зная, как к ней теперь обращаться. Да и неважно, думаю про себя, можно просто на вы, раз так пошло. Галя, Валя – что к чему? Вроде, женщина в зрелом возрасте и недурна собой, а – Галя, Валя… Бред какой-то. Вздорные мысли тут же рассеялись. Посмотрев на меня пронизывающим взглядом, подхватив крепче под руку и сбавив шаг, она поведала мне такую историю.

Галина родилась в небольшом посёлке, но не одна, а с сестрёнкой Валей. Близняшки. Как две капли воды похожи, порой мать родная не различала, что говорить о других. В семье скромно жили, старше их ещё два брата, а младше – сестрёнка Нюрочка. Та долго не прожила – не то скарлатина, не то корь, померла совсем крохой. Отец выпивал, но нечасто. Сильно болел, что-то с лёгкими у него было. Любил девочек, а про мать и говорить нечего – всё для них старалась. Помощницы в доме были.

В школе их часто путали, но порой им это было на руку. Так как Валентина слаба по математике, а русский на ура, а у Галины наоборот – выручали друг друга, никто и не знал, а может, догадывались. Гладко получалось. В старших классах экзамены друг за друга сдавали.

Время подошло, враз повзрослели девчонки. За Галиной начал ухаживать парень с ближней улицы. Парень-то вроде и ничего, и не беда, что мелкого росточка, покладистый, а вот родители у него… что мать, что отец выпить любили. Да на всю деревню такое чудили, особенно отец. Зачастую по огороду мать то с ножом, а то с ружьём гонял. А однажды и вовсе скинул в колодец – не утонула, хотя сама пьяная была. Сын вовремя подоспел – спас. Жалко было Галине парня, но любви к нему не испытывала, просто жалость. А вот сестрёнка Валюшка влюбилась, как говорят, по уши. Парень её на несколько лет старше был. Военный, высок, умён, обходителен. Приехал в посёлок к родне поохотиться на дичь, да Валюшку-то и повстречал. Вскоре и замуж позвал. Влюбилась и Галина в него. Только виду не показывала, одна мать-то и догадывалась. Материнское чутьё, оно сильное.

– Ох, доченька, хлебнёшь ты, если останешься здесь и выйдешь из жалости замуж. Беспутная семья, да что я тебе говорю, сама всё видишь, а яблочко от яблоньки недалеко… Многого ты не знаешь про эту семью. Кто знает, чего можно ожидать… В город бы тебе надо. В город. А ты поезжай с Валенькой, поезжай. В Томск приедете, там и оставайся, и поступай на учительницу, как ты хотела. А мы с отцом помогать будем, деньги слать по возможности. Жаль, что Валя в другой город уедет, но что поделаешь, военные они такие – куда Родина приказала туда и едут.

Валентинин жених уехал неделей раньше намеченного срока. Телеграмма пришла. Засобиралась и Валентина, да не одна, вместе с ней поехали мать и Галина. Нет, они до Томска, это Валентина дальше поехать должна. Но… случилось непоправимое, страшное горе…

С вокзала до родственницы, у которой они хотели задержаться на день-другой, поехали на такси, тут и произошла авария. И поскольку Валентина сидела на первом сиденье рядом с водителем, а тогда никакого ремня безопасности в помине не было – смерть была мгновенной. Что испытали на тот момент Галина и мать, думаю, описывать не надо. Но когда об этом рассказывала тётя Галя, то моя кожа покрылась мурашками, изменилась в лице и она. Будто сегодня это было, вся картина перед глазами – говорила тётя Галя со слезами на глазах:

– А мама меня с этого момента стала Валей звать. Я думала, ну что вот с ней, наверное, помешательство какое. Нет, твердит «Валя» и всё. Мама, да что с тобой, что?! Валя разбилась, нет её, не-е-е-т.

Вдруг смотрит она на меня словно стеклянными глазами и говорит:

– Займи место её, теперь ты для всех будешь Валей. Сохрани тайну навсегда и поезжай к своему возлюбленному. Он ждёт тебя. Поезжай, доченька! Поезжай, – слёзно повторяла она. – Отец наш последние деньки доживает, я одна не потяну на свою пенсию. Видит Бог, ты любишь его и это вовсе не предательство сестры. А Валенька, она только будет рада за тебя, что хоть ты счастлива будешь. Её уже не воскресить.

– Мам, о чём ты говоришь, какое счастье?! Это чужое счастье – Валюшкино!

Но она снова взмолилась:

– Крестом Бога прошу, езжай, а я похоронами займусь. Похороним Галочку в нашем посёлке. Мы только имя твоё похороним, доченька. Только имя…

– Ма-а-ама-а, очнись, – кричала я. Но она меня не слышала, а всё плакала и молилась, что-то нашёптывая про себя.

– Я никуда не поехала, просто не могла оставить маму, да и как я могла не проводить в последний путь мою милую, единственную сестрёнку. Брат служил в армии, а у другого только сын родился, – рассказывала Галина в расстроенных чувствах.

«Вот это мы познакомились…» – подумала я. Мурашки по коже, даже представить не могла, что такое в жизни бывает. А самой не терпится продолжение услышать. Переживаю, конечно. Машины как назло снуют туда-сюда, но ухо держу востро, чтобы не проронить ни словечка. Подул лёгкий ветерок, залетали редкие снежинки.

– Вы, поди, спешите? – спросила она, поправляя свою сумку.

– Нет, некуда спешить, на улице хорошо, свежим воздухом подышу. А вы так и остались в той деревне? – не вытерпела я.

– Да нет же, я тебе ещё не всё рассказала. Наша родственница, что здесь жила, ну, к кому мы на денёк хотели заехать, договорилась с людьми, и мы на грузовой машине уже в гробу привезли Валеньку домой. Брат из армии приехал, на похороны к сестре опоздал, а вот к отцу успел, на девятый день после Валиной кончины отец помер. Вот говорят же, одно горе не бывает, и поверишь, – снова поправила сумку на плече.

– Приехал и Валентинин жених. Телеграмму от родственников получил, что разбилась Галина, а Валентина, сестра, то есть я, приехать не может. Вот и приехал забрать меня. Не догадался. Не догадался и парень, что бегал за мной, с соседней улицы. Я видела, как он скорбит. Скорбит по мне… А я и слова сказать ему не могу. Стою у гроба зарёванная и с сестрой прощаюсь, и с именем моим. С собой прощаюсь!.. Ох, не объяснить это словами, – глубоко вздохнула тётя Галя. – Не объяснить… Никто и из сельчан не догадался о нашем с мамой сговоре. Благословила она нас наскоро. Ни разу не спутала имя, как задумала, так и называла. Сильная была мама, но… вскоре отец её к себе зазвал, годиков через пять, однако.

– На протяжении всех лет хотела мужу правду рассказать, но поклялась маме у гроба сестрёнки – не выдавать тайну. Поклялась. Так и жила… Ты не представляешь, Валечка, как было тяжело жить с чужим именем, мучилась в душе, особенно первое время. Сильно мучилась, – покачала она головой. – Сколько раз думала признаться мужу, – снова повторила, – но не могла маму подвести. Да и вообще – махнула рукой. – Не понял бы люд в посёлке, если бы правда открылась, осуждали бы нас. И… – глубоко вздохнула. Повисло молчание, но громкий сигнал машины заставил нас обернуться, Валентина продолжила:

– Так и жила под чужим именем, с чужим счастьем. Оно и моё было, и любовь взаимная. Сильно его любила. Сильно. Третий год как помер, не хватает его. А когда уже вторые сутки как в коме был, я с ним и поделилась своей тайной, прощение просила, умоляла, чтобы простил. Нарыдалась… Говорят, порой они всё слышат, когда в коме. Он даже пальчиком шевельнул, а может, мне так показалось…

Думаю, простил. На душе полегчало. Словно от тяжёлого груза освободилась. Вот и сейчас как-то легче стало, когда с тобой поделилась. Есть что-то в тебе такое при-тя-га-а-тель-ное, – протянула она.

– Не знаю, – пожала я плечами. – Рада, что вам легче стало. Приобняв её на прощанье, пожелав здоровья, попросила разрешения написать об этом. Добро дала, но с условием – ни фамилию, ни адрес, где это всё происходило, не указывать.

Повалил густой снег, ветер набирал силу, похолодало. Тётя Галя свернула направо к своему дому, а я в глубоком раздумье пошла к своему.

Сиротинка…

Если бы у меня в детстве было столько игрушек, сколько сейчас у моей собачки Дашки, я была бы самым счастливым ребёнком на свете. Но у меня их просто не было. Да и в магазинах негусто было, а сейчас всяких навалом. Увидала как-то маленького из мягкого пластизоля жука, до того понравился. Купила. Он и стал любимой игрушкой у Дашки, да и не только у неё, нам интересно было подержать жука в руках. Сходство с настоящим поражало всех. Стоило к нему прикоснуться – весь начинал шевелиться словно живой, вот-вот поползёт.

Пришла как-то свекровь в гости, пообщались, чай попили, разговорились, затем она резко соскочила с кресла, сняла тапочек и к углу ринулась. Я её приостановила:

– Вы что? – спрашиваю.

– А во-о-он жук ползёт, – в недоумении протягивает она.

– Ну и пусть ползёт. – Я-то уже поняла, про какого жука она говорит.

– Да ты что, здоровенный такой, откуда он взялся у вас?

– Откуда, откуда… Приполз откуда-то, пусть живёт, он нам не мешает, – взглянув на жука, рассказываю ей что-то своё.

– Ну, тебе не мешает, а мне мешает, – снова пытается соскочить с кресла, но… Не успела договорить, как прибежала Дашка, жука в зубы и понесла восвояси. Жук, естественно, весь зашевелился, а мне пришлось признаться, что это игрушка. Посмеялись.

Посмеялась я и тогда, когда целенаправленно принесла этого жука к Вадиму Николаевичу. Пройдя в его комнату, незаметно подкинула насекомое на краешек дивана. Усы и лапы жука задёргались.

– Ой, – притворно вскрикнула, отпрянула от дивана, заметив с каким удивлением Вадим Николаевич вытаращил глаза на жука.

– И откуда это он? – удивляется ещё больше, разводя руками.

– Да, поди, дохлый, – прикидываюсь, словно не заметила, что жук шевельнулся.

– Нет, нет, Валечка, он живой!

Тут Вадим Николаевич для полного убеждения берёт со стола очки и возвращается к дивану. А я, опять же крадучись, задела жука, жук снова задрыгал лапками и усами.

– Да живой он, Валечка, живой! – радуется жуку.

– Ну и что ты с ним будешь делать? – задаю вопрос, сдерживая улыбку. Хочу добавить, что на тот момент Вадиму Николаевичу было без году девяносто.

– Как что, не убивать же его, сиротинку?.. И откуда он приполз? – размышляет вслух, пожимает плечами в негодовании.

– А-а-а давай его с балкона скинем, пусть летит, – предлагаю.

– Не-е-ет, так нельзя. На улице потеплеет, тогда и отпустим, а сейчас пусть у меня погостит. Куда ему – холодина там ещё. И откуда он взялся?..

– А мне кажется, он до-о-охлый, – медленно протягиваю палец к жуку, затем резко отдёргиваю руку в сторону с испугом, – ой, вроде живой.

Вадим Николаевич тут же берёт карандаш со стола и прикасается к жуку для полного убеждения. Жук снова зашевелился.

– Живой, Валенька, я ж тебе говорю, что он живой, но слаб, попоить бы его не мешало, – сочувственно сказав, отправился на кухню за водой. А мне так стало жалко Вадима Николаевича, зачем же я его разыгрываю, признаться бы уже пора… Но вижу, тащит коробку из-под книг. Тут я помогла положить жука, вернее, бросила его туда. Опять же прикинулась, что брезгую.

– Да не бойся ты его, Валечка, он и так обессиленный…

– Ага, не бойся, сам не бойся, тоже боишься.

– Да нет, я вроде бы и не боюсь, но как-то… – он втянул голову в плечи, улыбнулся, затем нагнулся над коробкой и стал внимательно разглядывать насекомое. Причём у Вадима Николаевича зрячий только один глаз, и то… так себе.

– Сейчас водичкой попоим и крошечек хлебных дадим, всё вдвоём нам веселее будет. А летом я его отпущу, пусть летит с Богом.

Тут я не вытерпела:

– Вадим Николаевич, а вы на календарь посмотрите, какое сегодня число?

– Ну первое, – отвечает в недоумении, для убеждения всё же глянул на настенный календарь.

– Так вот, пошутила я, обмануть вас решила, в этот день можно…

Тут мы вспомнили и того года первое апреля, когда я медвежонка ему предлагала… Но то другая история. Посмеялись. Рассказал мне, как однажды за ванной жил у него паучок, долго жил, с полгода, однако потом куда-то исчез. Много раз мы и этого жука вспоминали. А я как можно чаще стала звонить и ходить к Вадиму Николаевичу в гости, понимая, что такое одиночество. И больше никаких розыгрышей. Никаких…

Счастливый карась…

– Дэвушка, а дэвушка, купи карась, хороший карась, свэжый карась, зажарышь, пальчики оближешь. Мэня вспоминать будэшь.

Тут я остановилась, не от того, что его, мужчину грузинской национальности, вспоминать собираюсь, а от того, как пальчики облизывать буду от съеденного мною вкусного карася. Слюнки побежали. Ну люблю рыбу, с детства люблю, а сейчас она такая дорогущая, вровень с мясом цену заломили. Совсем редко покупать стала. А тут так размечталась… Прибегу домой, в муке обваляю, на растительном маслице до золотистой корочки зажарю – вку-у-усно.

– Ну что, давайте мне вашего хвалёного.

– А почэму одного? – всё с тем же акцентом спрашивает он, раскрывая огромную клетчатую сумку.

– А мне и одного достаточно! – глядя на карасей, добавляю, – они у вас такие здоровущие, что и втроём не осилишь.

– Здоровые, для тебя откармливал, – уже подшучивая, выбирает, что покрупнее, карася.

– О-о-о-о, так они здесь все шевелятся – живые.

– Дэвушка, самые наисвэжайшие, бэри, пока не раздумал тебе продать. Такой товар долго не залёживается, у мэня быстро разбирают.

Тут он мне ещё много чего стал говорить про свой товар, а я, давясь слюной, всё мечтала о жареном карасе. Пришлось взять живого, они почему-то все были живые. Не торговалась, сунула деньги и домой. Решила, пока иду, карась и успокоится, помрёт, значит. Слегка накрапывал дождь, я ускорила шаг, в магазины не надо было заходить, да и дорогой никто не попался, так что до дому дошла быстро. Открываю пакет, а карась-то мой живой. Да ещё как зашевелился, словно его только что выудили из речки.

– Что же с тобой делать? Впору хоть назад неси. И зачем купила, обошлась бы и без него, пельмени отварила, да ещё борщ вчерашний остался. Поразмышляла. Глядя, как он усердно бьётся в пакете, пропала охота видеть его жареным.

– А поплавай-ка ты у меня в ванной. Саша всё равно в рейсе, завтра приедет, а там видно будет, может, карасю вода не подойдёт, проснусь, а он того, тогда и зажарю.

Как всегда, долго не могла заснуть, а когда заходила в ванную комнату, невольно обращала внимание на карася. В один момент показалось, что уже всё, прикоснулась к нему, а он и поплыл вдоль ванны. Живучий, и так мне его жалко стало, так жалко… И зачем купила? Снова задаю себе вопрос.

– Ладно, живи до завтра! – громко сказала уже карасю, а он в ответ как хлестнёт хвостом, брызги в разные стороны, словно святой водой окропил. Здоровущий. В два захода придется съесть, Саша рыбу не любит.

Утреннее солнышко разбудило рано. Запах недавно распустившейся в ограде сирени заполнил комнату. Что видела во сне – так и не вспомнила, быть может, ничего и не видела. Поскорей в ванную комнату, любопытно, как же он там… Живёхонек! Желание съесть карася пропало полностью. Я его уже и полюбить успела, дня доброго пожелала. Вот бы кто услышал, точно пальцем у виска крутанул. А так мы одни, вдвоём с карасём. Хоть что ему говори, и он будет слушать. Жаль, не умеет разговаривать, так бы рассказал, пожаловался, как в сети угодил или как до этого поживал. Всяко его сотоварищи в речке плавают и о нём вспоминают, переживают, наверное. Ещё жальче стало.

Теперь уже на время смотрю, когда, интересно, этот армянин или грузин, так в них и не разбираюсь, все кажутся на одно лицо и голосом схожи… Когда, интересно, он на работу приходит, ведь сказал же мне, всегда на этом месте стоит. Подождала ещё немножко, а время как назло медленно тянулось. Выждала, нашла чем заняться. Ещё собаку выгулять успела, той тоже интересно было за карасём наблюдать, так и норовила в ванну запрыгнуть. Любопытная больно. Карася в пакет – и обратно к хозяину.

Солнце ласкает, птицы поют, а я об одном думаю, хоть бы мужчина на месте был. Дорогой знакомую встретила, предложила ей, она тоже отказалась, жалко, мол, да и рыбу не очень-то любит.

– Вот если б ты мне сёмгу предложила или стерлядочку, – протянула она.

– Бери, – говорю, – бесплатно же отдаю.

– Ой, нет, – качает головой, – чистить же надо…

«Ну-ну, – подумала я про себя, – тебе его ещё бы зажарить, о сёмге размечталась…»

– Не хочешь так не хочешь, – махнула рукой и пошла дальше.

А карась пуще прежнего забился в пакете. Вот и место то, действительно, стоит тот самый мужчина, что мне карася всучил. Я ему сходу, вот назад принесла, забирайте, мол.

– Нашто назад принесла, чем он плох? – начал было он, но я его опередила:

– Он живой, и жарить живого я его не буду. Жалко мне его! Жалко!

– Послушяй, милая, это хорошо, что живой, мой товар всегда тем и ценится, что свеж, – с мягкостью произнёс он.

– Вот сам ты его и ешь, – рифмой вырвалось у меня. На «ты», хотя он примерно моего возраста, но я же вежливая, а тут…

– Деньги мне за него не возвращайте, я вам его дарю.

– Как дарю? – удивился мужчина.

– А так, дарю – и всё! – вытащила из своего пакета и сунула в его сумку.

– Он счастливчик, особый карась! Запомните хорошо, это особый карась!!! Особый! – громко повторила я, с серьёзным выражением лица указывая пальцем на рыбину. – И знайте, я слов на ветер не бросаю. Вспоминать меня будете. Всегда будете меня помнить, – сама не знаю, для чего я так сказала.

– Во-о, им там весело будет, – кивнув в сторону карасей, пошла восвояси.

На то, что говорил вслед мужчина, я уже не обращала внимания, главное – рыбу вернула. Легко как-то стало на душе. Бывает же такое – пожалела карася. Дорогой вспоминала, как в детстве рыбу выручала, рано утром бежала вдоль реки, проверяла корчажки, выпуская рыбу обратно, а корчажки-то на берег вытаскивала, а то и против течения ставила. Вспомнила и как с папиным братом на рыбалку съездила. Украла из банки червей и спрятала, правда, дала возможность на уху рыбки поймать, а потом раз – и всех червей в песок закопала. Досталось тогда мне. Сильно наорал, но не отшлёпал.

В Лебединке у нас дома как-то тоже карась жил, долго, в детской ванночке, но тот небольшой был, затем мы его опять в карьер отправили. Всей семьёй отпускать ездили. Интересно, помнит ли об этом сын? Ему тогда лет пять было. А сейчас мне далеко за пятьдесят и снова встреча с карасём. А вдруг тот же? Да нет, глупо, да и караси больше десяти лет не живут, как я знаю. Этот из Каргаска, так мужчина сказал, когда продавал. Домой шла со спокойной совестью, легко как-то на душе стало, словно и вправду карась особый. Надо же, живучие они какие…

Но самое интересное было впереди. Оказывается, не стал мужик того карася продавать. Отдельно отложил, а потом назад в Каргасок отправил. Это я уже позже узнала, месяца два, а то и больше прошло, как я снова на том же месте повстречалась с этим «иностранцем».

– Постой, дорогая, постой! – кричит мне вслед.

– А нет, хватит, я уже однажды купила у вас, хватит, хватит, – отмахиваюсь…

– По-о-о-стой! – ещё громче настаивает он, чуть ли не схватив меня за рукав куртки.

– Я тебя признал, жив тот карась – счастливчик твой, привет тебе передавал. Он и мне счастья принёс.

«Шутник», – мелькнуло в голове, в ответ всё же улыбнулась. А он так серьёзно: «Добрый ты женщина, спасибо тебе!» И кланяется мне низко. Пришлось остановиться и выслушать.

– Мама у меня на тот момент сильно болела, в коме была, почти к похоронам готовились, да не от старости, а под машину попала, – тут он по-своему что-то произнёс, поняла, что это злобное, похоже, водителя касалось. Потом добавил, – когда я карася этого спас, ведь ты сказала, что он счастливчик.

– Угу, особый, – поддакнула, улыбнувшись. А про себя подумала, тоже чудак, похлеще меня, однако. Поди, ещё и желание загадал, как в сказке про золотую рыбку. Но… Что-то и во мне ёкнуло, совестно стало и жалко маму его. А он продолжает:

– Я этого карася аж два дня в ванной держал, пока мой брат сродный не приехал, он его и увёз назад в Каргасок, в Обь отпустил.

– А что он так далеко увёз, мог бы и в Томь отпустить? – не выдержала я.

– О-о-о, нэт, – снова заговорил всё с тем же акцентом, – откуда взал, туда и принёс, – твёрдо, но с улыбкой произнёс он.

– М-м-м, – удивляюсь.

– Так ты послушай, м-м-м, – передразнил меня.

– Мама-то моя выжила, сразу в сознание пришла и сон рассказывала брату, говорит, огромного карася видела и всё ловила, ловила его руками, а он не отплывал, ручной был. И столько в ней силы прибавилось, что и в сознание пришла.

Тут я вспомнила и свои сны, как рыбу во сне увижу, обязательно прибыль, то кто-то родится, то ещё что-то хорошее случится.

– А знаете, я тоже снам верю, они у меня вещие. Дай Бог здоровья вашей маме.

Кивнул молча, с улыбкой, но тут же серьёзно добавил:

– А ты бери рыбу. Сколько хошь бери, бесплатно бери. Хошь, всю забирай, – растопырил руки.

– Не-е-е, спасибо. Я как-нибудь без неё обойдусь.

Властвовал ветерок, небо затягивалось тучами, а я шла в раздумье над этой странной историей. Неужели, правда, необычный карась или просто дело случая…