Текст книги "Чёрный иней"
Автор книги: Валентин Строкань
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
26
Когда Крапович приподнялся над люком, заодно отбросив плечом его вторую створку, это едва не развалило их живую лестницу и поставило под угрозу весь план. Теперь ему оставалось лишь покрепче ухватить фашиста и резко дёрнуть его на себя. К тому же он должен был «на противоходе» выскочить на поверхность и остаться наверху. Но немец, оторопело выпучив глаза, инстинктивно попробовал спихнуть Краповича назад. Схватиться за автомат немец не успел, он не успел даже выставить вперёд руки. Поэтому они столкнулись телами, часовой навалился на Краповича, и они сплелись в смертельных объятиях. Это сорвало всю комбинацию.
Смага не смог унять дрожь напряжённых ног, и, хотя Чёрный стоял незыблемо, как чугунная статуя, человеческая пирамида обрушилась, бросив в чёрную пропасть подвала намертво сцепившихся Краповича и часового. Крапович оказался под немцем и падал с трёхметровой высоты спиной вниз на твёрдый пол подземелья, вырубленного в вечной мерзлоте.
Его спасли ноги Чёрного, ещё не успевшего подняться. Немец оставался сверху и ему на миг почудилось что он сумеет справиться, отчего у него вырвалось победное рычание, и он резко занёс кулак, норовя заехать Краповичу в лицо. Смага пружиной бросился вперёд, заблокировал удар и навалился на часового, пытаясь зажать тому рот. А Чёрный, вытянув ноги из-под кучи тел, обрушил на шею часового удар ребром ладони, после чего тот сразу затих.
– Я знал, что он не трус, – довольно выдохнул Смага. – Трус непременно заорал бы...
– Хватит болтать! Быстро наверх! – поторопил Чёрный, помогая Краповичу подняться на ноги.
Сработали они по-тихому, поэтому сейчас главное было, чтобы из караулки не высунулся какой-нибудь слишком любопытный фашист. Они потеряли целую минуту, и теперь Смага по новой пытался подсадить Краповича.
– Давай, Василёк, давай, родной, – помогал ему Чёрный. Когда Крапович ступил на пол и начал спускать лестницу, Чёрный передал Смаге автомат немца и тот бросил его Краповичу. Ремень с подсумком Чёрный повесил на себя, поясом быстро связал немцу руки за спиной, а рот плотно заткнул клочком его же рубашки.
Смага начал неторопливо запирать замок на люке и негромко приговаривать:
– Stehen!.. Ruhe!.. Nicht umdrehen!.. [10]10
– Стоять!.. Спокойно!.. Не оборачиваться!.. (нем.)
[Закрыть]
Коридор был пуст, и они, прижимаясь к стене, беззвучно двинулись к выходу. Всё пространство освещалось двумя мерцающими лампочками. У каждой двери они прислушивались, но пока ничего подозрительного не доносилось до их настороженных ушей. Даже вой ветра не был слышен.
Аккуратные номера на белых металлических табличках. Аккуратисты хреновы! Можно подумать, что здесь какой-то ихний имперский архив или отдел регистрации могил героев... Где же он... где Григорий? Как определить?.. А может, разнести всю эту контору к такой-то матери, а?! Нельзя. Этим мы только усложним Бате задание.
За дверью под номером шесть Смага услышал разговор. Это был монолог – говорил чей-то сонный голос.
– Да, да... это красные, Юрген. Они сидят в нашем подвале... Англичанина забрал шеф и вместе с Петером на собаках повёз к вам... полчаса тому. Так что будь готов... да ты знаешь его... Хипплер, ну... Говорят, вашему обер-лейтенанту есть о чём поговорить с этими английскими джентльменами...
Дежурный телефонист. Точит лясы со своим коллегой с радиостанции.
– ... А наш доблестный Доктор так отметелил славянина, что теперь Гаевски... да, да, Фриц... вынужден ставить его на ноги... к прибытию «Фленсбурга»...
«Замучили, Гришу, гады! Но он здесь. И это главное! Сейчас, сейчас мы тебя найдём, Гриша! А потом – на баркас, и айда!» Смага постарался выровнять тяжёлое дыхание и упорядочить мысли. «Двинули дальше? Стоп!» – он опять приложил ухо к двери, стараясь не пропустить ни единого слова.
– ... В сейфе Эрслебена? А ваш Роланд – пай-мальчик и ключ, наверно, носит на шее... да... каждая мачта... и сейф?.. В общей цепи?.. Да! Будь он неладен!..
«О чём это он? Подожди! Роланд – это, должно быть, их обер-лейтенант. С объекта... он там командует. А сейф? Наверное, его личный сейф... и нужные нам бумаги именно в этом сейфе. Как он сказал: «Сейф в общей цепи»?.. Какой цепи? Металлической?.. «Каждая мачта... и сейф»... По-видимому, электрической... Ладно, потом разберёмся. А сейчас Григория вытаскивать надо».
Они добрались до того места, где узкие ступеньки вели на второй этаж. Перед лестницей была дверь, на которой вместо номера они увидели табличку с надписью «Амбуланц».
«Санчасть. Вот она! Если дело обстоит именно так, как сказал этот ганс, – «Гаевски должен поставить его на ноги»... то Гриша и на самом деле в санчасти. А Гаевски – это, наверное, фельдшер. Если есть врач, то должен быть и фельдшер. Он и имя назвал... Петер? Нет, это тот, что с шефом поехал... Фриц! Точно. Ну, попробуем?..»
– Думаю, он здесь.
Крапович направил автомат на дверь, а Смага, выждав минутку, словно решаясь, плавно нажал на ручку. Дверь не поддалась, она была заперта.
Тогда Смага постучал, и все трое замерли в ожидании, словно переступив черту, – они выдавали себя, но и на колебания не было времени.
Через мгновение, долгое и, в тоже время, быстролётное, изнутри послышался заспанный голос:
– Кого это затемно чёрт носит? Поспать не дадут... Это ты, Гайнц?
– Фриц, это я, Петер, – прижимаясь к дверям, как можно тише отозвался Смага.
Ворчанье за дверью утихло, и они услышали клацанье замка.
В ту же минуту сверху, со второго этажа, донёсся скрип дерева, и шаги чьих-то тяжёлых сапог взорвались в натянутых нервах.
27
Старшему синоптику лейтенанту Герхарду Туми не спалось. И хотя он давно привык к тому, что день в Арктике сменял ночь лишь номинально (ночью солнце не покидало небосвод), однако какое-то внутреннее беспокойство неизменно терзало его. Он прислушался к дыханию доктора Лангера, спавшего у противоположной стены, достал из пачки эрзац-сигарету «Юнона» и закурил.
«Тихо спит, как девка. А нибелунг просто обязан храпеть! Да он и сам, как фройляйн... Кожа белая, пальцы тонкие, длинные, губки какие-то капризные, а голос, как у продавца галстуков. Недоносок! Я всегда говорил, что солдат не может лечить. Это противоестественное сочетание – мундир с белым халатом. Будто бутерброд с дерьмом».
Надо было проверить посты, два внутренних и два внешних. Телефониста можно не трогать. Теперь, когда на их острове появились диверсанты, необходимо глядеть в оба. Не исключено, что эти четверо в подвале не последние. Пришлось выставить пост и на причале. «Бережёного Бог бережёт» – так, кажется, говорят эти русские свиньи.
Осторожно, стараясь не уронить, Тума снял со спинки кровати ремень с тяжёлым парабеллумом. Он не боялся нарушить сон обер-лейтенанта Лангера, но за другой стеной была комната командира, которого он уважал и даже побаивался. Натянув подбитые нерпячим мехом сапоги, он выпрямился во весь свой двухметровый рост и направился к двери. Он не знал, что сейчас комната командира пуста, а сам Гревер в эти минуты решает тяжёлую и деликатную задачу.
Смага мягко нажал, а через миг со всей силы толкнул дверь, Крапович сразу юркнул в проём, за ним в два прыжка – Чёрный. Последним, завидя огромного размера сапоги, появившиеся на верхних ступеньках, нырнул в сумрак комнаты Смага и тихонько запер дверь. Когда он услышал за спиной протяжный звук «х-ха», где-то на краю сознания промелькнула успокоительная мысль, что пока всё идёт как по маслу. Быстро оглянулся. У противоположной стены стояла медицинская кушетка, на котором спал фельдшер, но сейчас он, безвольно раскинув руки, лежал на коричневом линолеуме. «Этот выбыл, – машинально отметил Смага. – Пётр работает без осечек». У стен стояло несколько стеклянных шкафов, забитых хромированными инструментами. «Многовато стекла... Условия не для нас, надо бы поворачиваться поосторожнее...» – сокрушенно озирал этот храм эскулапа Смага. За дальним шкафом виднелись носилки, на которых под солдатским одеялом кто-то лежал, привязанный поверх одеяла ремнями.
Гриша?!
За дверью послышалась тяжёлая поступь подкованных сапог. Смага приложил ладонь к губам, давая знак хранить молчание. Чёрный медленно потянул автомат из рук Краповича, потом на цыпочках приблизился к Смаге и оттеснил его от двери.
«Сейчас Пётр «замочит» ганса, но стоит задеть этот стерильный шедевр – он как раз на дороге, – свирепо глянув на шкаф, подумал Смага, – и поднимется кипеш на весь архипелаг».
Он толкнул Чёрного, показывая на шкаф. Тот успокаивающе качнул головой.
Тяжёлые сапоги замерли у двери.
«Судя по скрипу, он весит по меньшей мере центнер... Зайдёт или нет?.. Неужели что-то услышал? Фельдшера ж вроде уложили тихонько».
Тишина становилась всё более гнетущей. Потом послышался стук в дверь.
– Гаевски, откройте. Это лейтенант Тума.
Смага замер. Потом искоса посмотрел на раскинутые руки фельдшера и прервав томительную паузу, глухо отозвавшись:
– Сейчас, господин лейтенант.
Крапович оттащил бесчувственного фельдшера и расчистил место для схватки, пристроив немца у стены. Чёрный немного выждал, после чего начал медленно поворачивать ключ. Смага мигом скользнул в тень двери, за ним – белорус.
«Только бы он не остановился на пороге...»
Лейтенант Герхард Тума сделал последние в своей жизни два шага. Он не успел ни увидеть своих врагов, ни удивиться, ни испугаться, едва лишь он переступил порог, как глаза залила раскалённая лава, а потом наступила тьма. Смага едва успел подхватить двухметрового великана, чтобы тот не рухнул всем весом на шкаф.
– Адпустив грехи... сахрани, Божа [11]11
– Отпустив грехи... сохрани, Боже (белоруск.)
[Закрыть], – без особого сочувствия пробормотал Крапович и пошёл к носилкам.
Чёрный опустил автомат.
– Больших сопляков я ещё в жизни не видал, – разочарованно произнёс он.
– Ты имеешь в виду рост? – Смага удивлённо смерил взглядом немецкого лейтенанта, который вытянулся, сдавалось, на всю длину комнаты. Но, не дослушав ответа Чёрного, поспешил к носилкам, над которыми уже склонился Крапович.
Под одеялом лежал весь перебинтованный, потный, хоть выжимай, Щербань. Его зрачки расширились от боли, из горла вырывались лишь бессвязные хрипы.
– Гриша, мы пришли, Гриша! – говорил Крапович.
– Не трогай его, Василий, – деревянным голосом произнёс Смага. – Эта сволота неплохо его упаковала. Даже ремнями привязали, чтобы не сбежал. Мы его так на баркас и понесём. Надо только ещё чем-то накрыть. Быстро!
– Подожди, профессор, – остановил его Чёрный. – На вот, примерь, – он протянул ремень с тяжёлой кобурой, снятый с лейтенанта. – И куртку не забудь.
Сам Чёрный переобулся в сапоги лейтенанта. Крапович натянул фельдшеров бушлат, который нашли под кроватью. Там же они обнаружили шоколад, две пачки галет, фонарь и флягу-искусительницу. Всё порассовали по карманам. Нашли ещё один автомат.
– Готовы?
– Будем прорываться!
Неожиданно с носилок раздался слабый голос Щербаня:
– Со мной не прорвётесь, ребята... Послушайте, что скажу, – едва проталкивая слова пересохшим языком, задыхался горячим шёпотом Гриша Щербань. – Их здесь десятка два...
– Уже меньше, – прервал его Смага, но сразу умолк под взглядом Чёрного.
– ... Пост в тамбуре и снаружи, а на чердаке, кажись, станковой... я заметил, когда они меня на мороз... До баркаса дойти не дадут. Оставьте меня... сами уходите в обход... через чердак. Там и лыжи... а я вас здесь дождусь, а может, и помогу чем смогу... изнутри. Они меня больше не тронут, сам начальник запретил... не волнуйтесь. Здесь тепло... а вам куда со мной... Я дело говорю... – он задохнулся и замер.
Все молчали. Наконец Смага придушенным голосом, будто стесняясь самого себя, выдавил:
– Всё это фигня, конечно. Но в одном, братцы, он прав... Мы, лопухи, не учитываем очевидного. Раненый на морозе не выживет.
– Да, в тепле мы окажемся нескоро... Разве что на том свете, так и там, говорят, дубак...
– В этом ты, Пётр, прав, – подхватил Смага, – там ни махоркой разжиться, ни о девушках погутарить... Стало быть тепла мы ему обеспечить не сможем. Выходит?..
Вопрос повис в тревожной тишине. И каждому показалось, что они слышат громкое тиканье секундной стрелки на вялой руке немецкого фельдшера. Крапович наклонился над часами, снял их и положил в карман.
– Скоро очухается, – кивнул он в сторону немца.
– А может, врежем им, чтобы глаза рогом вылезли? – словно раздумывая, сказал Смага. – Они же сейчас все у нас в руках, тёпленькие, а, Пётр? Полтора десятка сонных фраеров – это ж раз плюнуть!
– Ага. Только головы сложить можно. А мы Бате живые нужны. Это во-первых. А во-вторых, того, что мы ищем, здесь нет, оно на леднике. Значит, разумнее не кончать их, а отвлекать. Гонять, как зайцев. И ты это понимаешь не хуже меня.
– Всё так, Петя. Это у меня эмоции... Прости.
Чёрный наклонился к измученному Григорию и осторожно сжал Щербаню ладонь.
– Мы вернёмся, Гриша, это я тебе обещаю, – и, порывисто поднявшись, пошёл к двери. Губы Щербаня вздрогнули и сложились в подобие улыбки. Говорить у него не было сил.
Смага сгрёб все инструменты в одном из шкафов, положил в сумку с большим красным крестом и протянул Краповичу.
– Это столовое серебро, Василий, береги до моего личного распоряжения.
Чёрный осторожно открыл дверь. В коридоре было тихо.
– Дождись нас, слышь, Григорий... – Смага в последний раз взглянул на Щербаня.
28
Долина выглядела мрачно и вызывала у Гвоздя противоречивые чувства.
«И не обойти никак, будь она неладна... А камни! Лыжи снять, лыжи надеть... Все тридцать три несчастья на мою голову!..»
Куда он идёт? Поближе к ребятам. К зоне «повышенной ответственности», как говорил командир. С тем, что он их так и не догнал, пока они добирались до немецкой базы, он уже примирился – так сложились обстоятельства. Теперь он должен действовать сам-один, как вспомогательная сила. Но для этого нужно одолеть перевал, спуститься на ледник... А там – сплошной лёд...
Когда на Большой земле он узнал о поставленной задаче, то начал ломать голову, как её выполнить, допуская самые невероятные варианты. Теперь всё оказалось намного проще. И гораздо страшнее.
Он вспомнил, как тянуло холодом в спину оттуда, из пропасти, где могла оборваться нить его жизни, как, сползая по смертельно скользкому склону вниз, он вместе с тем сползал в безумие. Стоп! Солдатский враг номер два – чрезмерное воображение. На войне, да ещё и в горах, да ещё и в полярных условиях нельзя домысливать, что было бы, если бы... Тогда захочется по-быстрому слинять отсюда домой, «к мамочке». Лучше уж вообще из погреба не вылазить. Вперёд, сачок!
Дальше на юго-востоке снег лежал сплошным покровом и в долине, и на склонах. «Снег – это хорошо. Снег работает на меня.
Вперёд, Иван! Терпеть и шкандыбать, ковылять и терпеть! Метр за метром, час за часом».
Он подбадривал себя этими словами, как заклинаниями безнадёжно уставшего человека.
29
Когда они выбрались наверх узкими, невыносимо скрипучими ступеньками и в противоположном конце коридора нашли люк на чердак, Чёрный едва удержался от матюков, – ну, конечно же, чердак был на замке. Но Смага жестом успокоил полтавчанина: замок был точь-в-точь такой, как на люке подвала, из которого они дали дёру двадцать минут назад. Тогда люк за собой запирал Смага. Куда ж он дел ненужный, сдавалось, ключ? Пошарив по карманам, Смага его не нашёл.
В это время внизу открылась дверь, и они замерли, кто где стоял. Приглушенный скрип сапог звучал прямо под ними и наконец стих, удалившись куда-то направо.
– До ветру фриц пошёл, – уверенно прошептал Смага, – у них там клозет...
– Давай быстрее ключ, – хриплым шёпотом поторопил Чёрный.
Суетливо шаря по карманам, Смага наконец вытащил найденный ключ.
– Молись, Пётя, чтобы подошёл...
– Да я ж безбожник. Давай, Василий, – подсаживая Краповича себе на плечи, отозвался Чёрный.
К счастью, ключ подошёл, и через несколько секунд замок, с лёгким скрежетом, открылся. Снизу послышались шаги, это возвращался немец. Они опять замерли на своих местах, надеясь, что сейчас наступит тишина. Но внизу что-то происходило: доносились обрывки разговора, хлопанье дверей, топот, на этот раз торопливый, какая-то суматоха.
– Надо смываться. Уходим, Василий.
За считанные секунды, теперь почти не таясь, они оказались на чердаке. Люк выходил на небольшую площадку перед слуховым окошком, тусклый свет играл бликами на кожухе пулемёта с заправленной лентой. Они метнулись в противоположную сторону чердака, на ходу выхватывая лыжи из небольшого штабеля, под правым скатом крыши. А шум внизу усиливался. Даже здесь, под самой крышей, до них доносились возгласы и топот.
– Быстрее! – торопил Чёрный.
Ударом ноги Смага распахнул настежь дощатые створки на противоположном фронтоне и, не раздумывая и секунды, прыгнул вниз. Выбравшись из сугроба, он ринулся за угол, на ходу вытаскивая из кобуры парабеллум. Часового с наружного поста пока что не было видно.
Сверху грузно свалился Чёрный, за ним, почти следом, Крапович.
Спустя миг они уже мчали на лыжах по склону, круто беря на северо-запад.
30
«Стоило мне на несколько часов оставить свой гарнизон, как у них чрезвычайное происшествие – пленные сбежали. Сам по себе этот факт меня мало волнует, что может сделать троица обессиленных голодранцев, даже вооружённых? Однако лишить их единственно возможного пристанища на этом острове – старой охотничьей хижины в самом его центре – я просто обязан. Кто бы мог подумать, когда мы её нашли, что хижина кому-то пригодится! А они непременно натолкнутся на неё, рыская по острову. Этого допустить нельзя. И тогда они обязательно приползут назад. Тепло и еда – инстинктивные стимулы, следовательно, – сильнейшие. Приползут! А пока...»
Обер-лейтенант Эрслебен, сидевший напротив, раскрыл папку и заговорил:
– Господин майор, разрешите доложить: сегодня в двадцать два ноль-ноль дежурный начальник смены унтер-офицер Штайдль получил заявку на передачу радиограммы в Берлин. Текст зашифрован особым шифром. Заявитель – гауптман Айхлер. – Он выдержал паузу. – Право вмешиваться в оперативный радиообмен имеете Вы как начальник отряда и я как командир дивизиона. Однако, согласно инструкций касающихся гауптмаиа Айхлера, полученных ранее, я должен беспрепятственно пропускать его радиограммы. Кроме того, на ней стоит гриф «Особой важности. Без задержек».
«... Вот оно. Судьба постучала в мою дверь раньше, чем я ожидал, – мелькнуло в голове Гревера. – Поэтому Эрслебен и заговорил таким официальным тоном. Его можно понять – с одной стороны, инструкция прямая и недвусмысленная, а с другой – все данные, запросы, сообщения визирую я».
– Итак, я оказался в деликатной ситуации, – продолжал Эрслебен, моргая белесыми ресницами.
«... Решение! Раздумывать некогда!»
В Гревере упругой волной поднялся совершенно естественный протест: на каком основании этот скользкий мерзкий садист Айхлер распоряжается его судьбой?! В том, что эта радиограмма имеет к нему самое непосредственное отношение, Гревер не сомневался ни на секунду. Задержать? Мотив? Пальцы Гревера нервно забегали по столу, и, чтобы скрыть нервозность, он полез во внутренний карман за сигарой.
– Какова загрузка передатчиков на сегодняшнюю ночь, обер-лейтенант? – спросил он, выпуская струйку нежно-голубого ароматного дыма и изо всех сил стараясь сохранить твёрдость в голосе.
– Ни минуты простоя, господин майор.
Гревер задумался. Потом взял бланк Айхлеровой радиограммы. При этом рука его невольно потянулась к авторучке. Он почувствовал неодолимое желание своей резолюцией запретить передачу, устранить угрозу, таившуюся в холодных цифрах. Но всё же сдержал себя. «Никаких письменных распоряжений, никаких доказательств! Эрслебену будет вполне достаточно моего устного приказа, который можно отдать в самой категоричной форме, хотя до прямого нажима дело, думаю, не дойдёт – он тоже не симпатизирует нашему «пропагандисту». Если доживём до разбирательства, он всегда сможет оправдаться, сославшись на мой приказ».
– Отдел пропаганды подождёт. Есть дела поважнее, ситуация усложнилась: сбежали пленные. Поэтому отложим передачу на двадцать четыре часа. Под мою ответственность.
«...В журнале регистрации будет запись о задержке за подписью или начальника смены, или самого Эрслебена. С ссылкой на меня, естественно. Чёрт побери, как ни крути, а уши торчат. Но это ерунда, доказательство косвенное, это мы потом как-то уладим».
Он снова проследил за кольцами сигарного дыма.
– Я намереваюсь предложить гауптману Айхлеру возглавить одну небольшую операцию тактического характера. Когда он вернётся, у меня состоится с ним беседа и, возможно, его намерения относительно загрузки наших передатчиков несколько изменятся. Думаю, ему не стоит их перегружать, попробую убедить в этом и самого гауптмана. И оставьте ваш официальный тон, обер-лейтенант, я благодарен вам за искренность. Не стоит придавать такого значения пустякам, вы слишком впечатлительны. – Гревер уже полностью овладел собой и в его голосе прозвучали по-отечески снисходительные нотки.
«Неприятель дал мне неплохой повод избавиться от моего излишне рьяного заместителя. В любом случае стоит попробовать. Непосредственный контакт с противником, боевые действия – прекрасная ширма. Пусть вылазку с целью разрушения охотничьей хибары возглавит Айхлер».
– А сейчас можете допросить английского радиста. Вероятно, вам будет интересно с ним пообщаться – профессиональные интересы. А я должен поставить задание кампф-группе {6} . Я вас больше не задерживаю.
Когда, щёлкнув каблуками, Эрслебен вышел из комнаты, майор Гревер, воодушевлённый своей идеей избавления от смертельной опасности, почти весело скомандовал:
– Ефрейтор Хипплер! Обер-фельдфебеля Рана – ко мне!
Обер-фельдфебель Ран вытянулся перед майором Гревером.
Тот долго молчал, как бы подчёркивая особую значимость предстоящего разговора.
– Как вы думаете, Ран, почему почти весь личный состав неприязненно относится к гауптману Айхлеру? Надеюсь, этот факт не составляет для вас тайны? – Гревер умышленно начал с вопроса, не констатируя очевидной неприязни, чем надеялся сразу загнать обер-фельдфебеля в угол. – Я понимаю, что психология – это не совсем ваша сфера, но мне хочется знать мнение опытного и, как мне кажется, умного человека. Пусть вас не удивляет такое желание, вспомните наш предыдущий разговор. К тому же, я не сторонник прусского принципа: дистанция командира от подчинённых – три шага. Вы, как я успел заметить, тоже.
Он медленно раскурил сигару, давая возможность фельдфебелю собраться с мыслями.
– Он немного... странный, – неожиданно мягко начал Ран, настороженный то ли вопросом, то ли опасением прямо высказать своё мнение о другом офицере. Ситуация была достаточно деликатной, и Гревер нарочно повёл себя нестандартно, надеясь спровоцировать Рана на откровенность и тем самым привязать его к себе. Он предполагал, как может ответить Ран. И услышал то, на что надеялся.
– Думаю, немногим нравится, когда кто-то, пренебрегая уставом, суёт свой нос во все щели, – чувствовалось, что Рана уже не раз выводило из себя вторжение чужака в сферу его полномочий. «Совать нос во все щели» в немецком вермахте, как, впрочем, и во всех армиях, было неоспоримой прерогативой фельдфебелей. И сейчас Ран, осознавая, что вопрос поставлен неспроста и молчанием не отделаться, призвал на помощь своё раздражение, – его голос окреп, а интонации стали решительными.
– Вы считаете это главной причиной? – демонстрируя глубокомыслие и озабоченность, прищурился Гревер.
– Да, господин майор.
– В боевой обстановке вам с гауптманом взаимодействовать ещё не приходилось, – скорее утверждая, чем спрашивая, сказал Гревер.
– Нет, господин майор.
Гревер помолчал. Теперь пора было приступать к главному. Предыдущая болтовня была лишь прелюдией, которая поможет направить разговор в нужное русло.
– Слушайте меня внимательно, Ран, – наконец глухо произнёс Гревер, не глядя на фельдфебеля. – Через тридцать минут я отдам приказ о выходе кампф-группы, которая должна уничтожить ту хижину в центре острова, чтобы её не смогли использовать диверсанты как базу или укрытие. Командовать группой будет гауптман Айхлер. Подберите трёх надёжных солдат. Надёжных во всех отношениях. Если в хижине красные, вы должны провести разведку боем, если нет – сжечь её. Сигнализировать ракетами. Цвета обговорим позже.
Гревер сделал паузу. Наклонил голову. Потом исподлобья остро глянул в глаза Рану.
– Идти вам придётся вот здесь, – он приблизился к карте и провёл пальцем извилистую линию в северо-западном направлении.
– Через ледник. Нартовым путём нельзя, есть основания полагать, что его перерезали красные. Ледник встопорщен, изрезан, огромное количество разломов и сераков {7} . К тому же, трещины могут быть скрыты под настом, и только Бог знает, какой вес выдержат снежные мосты, укрывающие их. А впрочем, вам не стоит напоминать об этом. Вы – самый опытный в отряде.
Гревер сделал паузу, пытаясь искривить губы в ироничной улыбке с лёгким оттенком пренебрежения.
– Гауптман Айхлер в такую передрягу ещё не попадал. Не дай Боже, ещё свалится в какую-нибудь трещину... – он опять сделал паузу, придававшую фразе двусмысленность. – Я рассчитываю на Ваш опыт, Ран.
Повернувшись лицам к фельдфебелю, он опять заглянул тому прямо в глаза:
– Иначе именно вам придётся взять все заботы о группе, а потом и о взводе на себя... А мне придётся кривить душой, – посылать родным извещение о смерти и вместо «несчастного случая» писать что-то вроде «героически погиб во время выполнения сложного боевого задания»...
– Я понял вас, господин майор, – как и в прошлый раз, ответил фельдфебель. – Всё будет как полагается, не сомневайтесь.
Гревер помолчал, чтобы подчеркнуть значимость момента, и в то же время стараясь избежать лишней торжественности, сказал:
– Не сомневаюсь в этом.
Потом подошёл к столу, вынул из нижнего ящика рюмки, достал откуда-то из-под мехового жилета плоскую флягу с албанским коньяком – на объекте все знали, что он пьёт только албанский коньяк марки «Скандербай», – и молча налил.
– Выпьем за удачу!
Ран неуловимым движением осушил рюмку, потом твёрдо поставил её на стол и отступил на два шага.
– Разрешите идти, господин майор?
Медленным кивком Гревер отпустил его. Ему показалось, что глаза фельдфебеля блеснули как-то по-особому. Зрачки хорта. {8}