Текст книги "Чёрный иней"

Автор книги: Валентин Строкань

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

58

Слабый голос едва пробивался сквозь метель. Гревер устало откинулся на спинку стула.

– Принято. Спросите, какого чёрта он выходит в эфир открытым текстом. Скажите, что, как только позволят обстоятельства, я лично допрошу красных.

«В этот раз без Айхлера», – промелькнула злорадная мысль.

– Что же касается «близнецов» – он сам дал герметичным кожаным баулам кодовое название «близнецы», – у Шоттеля есть все необходимые инструкции. Ждать, быть начеку! Всё.

«Не нравится мне всё это, – подумал он, выходя из кабинета. – Эх, если бы красных было всего лишь пятеро...»

Он не спал уже вторую ночь, и сейчас это давало о себе знать тяжестью в голове и во всем теле. Он пытался понять, что же именно не понравилось ему в сообщении с метеостанции. И пришёл к заключению: главное, что вызывает сомнение, – как враг успел в этой круговерти, в «белой мгле» добраться до метеостанции за три километра отсюда?

«Заблудились, обессилели, спятили от кошмаров белой фантасмагории? Ничего подобного быть не могло! Даже если они действительно набрели на метеостанцию, во что с трудом верится, то уж ни за что бы не сдались. К тому же впятером. Ведь сутки тому они атаковали ее втроём! Эта группа двигалась от поста, значит, и вернуться она должна была бы туда же. Те, кто уцелел после моего огневого шквала, – он мысленно усмехнулся. – Логично. Они же не безумцы, чтобы шататься по леднику в «белой мгле». Тогда какие же красные на метеостанции? Сколько их вообще? Какое соотношение сил? Патрульная группа на баркасе исчезла, вероятно, уничтожена. Четыре человека. Кампф-группа Айхлера-Рана исчезла. Тоже четверо. Айхлера я лично расстрелял, – злорадство вновь шевельнулось внутри. – Трое, что стерегут каньон, судя по тому, что Айхлер и двое красных, сопровождавших его, появились именно оттуда, очевидно, тоже погибли. Пятерых застрелили во время атаки трое полоумных смельчаков. Двое убито, когда враг пытался проникнуть на чердак радиостанции. Проклятые азиаты!.. Теперь пост. Две смены плюс разводящий Боттлингер – девять человек! Лейтенант Феликс Тума... Сколько набралось? Двадцать восьми человек! И это за двое суток! А ещё – потери, когда брали британцев... Нарты, которые я послал на дым, – ещё трое. Хотя судьба этих пока неизвестна. А их потери? Один пленный, четверо убитых, да и то – одного мы так и не нашли. Неплохо они нас пощипали, неплохо. Отделение охраны на метеостанции, а здесь остался почти один техперсонал, две дюжины человек. Кто бы мог ещё позавчера предположить, что дела обернутся таким вот образом? Кто, господа стратеги? Ни у кого из вас не засвербело в заднице, ни у кого не запотел монокль?! Мерзопакость! И телефон не работает, они успели перерезать линию... Гадство! Они повсюду».

Он ослабил воротник тужурки.

«Ладно, вариться в этом котелке придётся старому полярному псу Зеппу. Тебе, старина, тебе. Как бы там ни делали своё дело генералы, своё мы будем делать на совесть. Как подобает солдатам».

Он потянулся к термосу с кофе, который ночью всегда был под рукой. Его каждый вечер «заряжал» услужливый Хипплер.

«Итак, пришло время? Как там у Ницше? Спляшем, словно менестрели, меж распятьем и борделем, Богом, миром – танец свой! ^{38} Да-а... Меж распятьем и борделем...»

Кофе сильно горчил и не доставил обычного удовольствия. «У меня излишек кислоты, – подумал он. – Не стоит злоупотреблять тонизирующими средствами. И что же я противопоставлю красным? Ведь пора действовать. Пора!

Тогда прежде всего – пост. Там удобная огневая позиция, простреливается всё плато. Надо отбить пост любой ценой.

Метель стихает, и мы переиграем этот чёртов красный десант, атакуем пост ещё до того, как она утихнет окончательно. Время? Второй час ночи».

Он встал и, застегнув все пуговицы, решительно зашагал к начальнику караула, чтобы отдать приказ о тревоге.

59

Он зацепился за телефонный провод и едва не упал. Немного подумал, вытащил кинжал и перерезал жёсткие от мороза провода. Потом спрятал кинжал и помчался дальше.

В том, что противник пойдёт проторенным санным путем, Байда не сомневался. Стало быть, им придётся делать «длинный» поворот. Он же выбрал кратчайшее направление, где обрывисто, опасно, но другого у него нет.

С северо-востока медленно наползала зловещая белая масса, которая даже на первый взгляд казалась чудовищно плотной. Она поглотила небо, скалы и теперь поглощала мелкие гребни и сам ледник. Байда почувствовал, что его мимо воли начинает колотить. Туча мельчайших невесомых снежных кристалликов, парящих в воздухе, походила на разлитое молоко. Туман – не туман, снегопад – не снегопад... Невесть что! Мгла. И правда, белая мгла, точнее не скажешь. Самому Байде не пришлось испытать это жуткое явление на собственной шкуре, но он слышал рассказы Гаральда, помнил инструкции Щербо и знал, чем грозит эта проклятая ловушка, – полной потерей ориентации и смертью. Поэтому не стал терять время, вытащил все бухты, которые у него были, свои и Валеева, и начал связывать верёвки.

Он спешил, потому что вот-вот должны были появиться те, кого ему во что бы то ни стало надо было перехватить. Он выбрал место напротив станции так, чтобы отдаляться от неё не более чем на сотню шагов, иначе верёвки не хватит. Воткнул ледоруб и привязал верёвку. Второй конец намотал на ладонь и перебросил на другую сторону, натянув верёвку поперёк дороги. «Теперь лады, даже в этом белом дерьме мимо не проскочу, в крайнем случае, пойду по кругу и не промахнусь. Да и немцы непременно наткнутся, на лыжах не перелетишь. Главное, обвязаться и держать верёвку натянутой».

Он не боялся, что его заметят, – туман и позёмок ^{39} надёжно скрывали Байду, метеостанция едва угадывалась в снежной круговерти, усиливавшейся с каждой минутой.

Обминуть его верёвку немцы никак не могли. Он натянул её метров за двадцать от выхода из ледяного жёлоба, по которому стелился санный путь. Если они станут в него, – а глубина жёлоба была где-то метра полтора, – то никакая мгла не собьёт их с колеи – стенки жёлоба не позволят. «Главное – как можно быстрее оказаться возле них. Можно сразу вдоль верёвки очередью садануть, но это рискованно – можно не попасть, а они в ответ откроют стрельбу во все стороны, могу сам пулю схлопотать. А мне ошибаться никак нельзя...»

60

Верёвка дважды вырывалась из рук. Хоть Байда был наготове, этот рывок застиг его врасплох.

Лыжи скользили вперёд едва слышно шурша. Верёвка на снегу была почти незаметна, едва угадываемая в сумерках. На миг он почувствовал себя невесомым, воспарившим над земной твердью, он плыл в безмолвии навстречу белой вспышке!

Немцы открыли огонь раньше. Один из автоматчиков полоснул огнём, и эта вспышка помогла Байде определиться в пространстве. Фашист бил наугад, он не видел врага... С перепугу... «Лупит, чтобы ощутить себя живым...» Ещё один толчок палками, и... перед глазами Байды возникли два громадных монстра, пятиметровые великаны... «Мамочка родненькая!..» Он слышал о таком – рассеянный свет, оптические иллюзии, о том, что во «мгле» окурок превращается в пушечный ствол, но, чтобы такое!..

... Один из них всё ещё барахтался, запутавшись в лыжах. Ему мешал баул, сбившийся из-за спины на шею и правое плечо, бумаги сместили центр тяжести и сковали правую руку... Немец был похож на верблюда с горбом и неестественно выгнутыми ногами. Он не представлял угрозы. Но второй стоял лицом к Байде, прямо напротив, и ждал. Он был как будто и рядом, на расстоянии вытянутой руки, и в то же время находился метров в шести-семи от Байды, словно двоился. А дальше угадывался ещё один – этот светился во мгле, будто намазанный фосфором исполинский человеческий силуэт... За ним – ещё один, ещё... Мираж... Зеркало в зеркале...

Они заметили друг друга почти одновременно. «Какой же из вас, подлюк, настоящий?..»

Замешательство длилось мгновение. На спуск нажали почти одновременно...

Вот они – «бумаги», за которые Игнат отдал жизнь. Вот они! Он добыл их, вытряс, выцарапал, выдрал! Но эйфории не было, он слишком устал. «Ребята должны доделать остальное. А до «остального» ещё очень далеко. Соберись! И у тебя ещё море работы. Ты должен помочь группе, ну!..»

«Я готов», – сказал он себе спустя минуту и медленно выпрямился. Проверил пистолет, автоматы, пожалел, что нет гранат.

До метеостанции было рукой подать, каких-то метров семьдесят.

Он натянул верёвку и медленно двинулся ломаной дугой к притихшей в белых вихрях станции. Шагов через тридцать натолкнулся на присыпанную снегом воронку. Несколько секунд всматривался в кучу полуобгоревших досок и искорёженных, покрытых изморозью листов металла, в которых с трудом можно было узнать разрушенный взрывом дизель. «Наши, – догадался он, – здесь были наши... – Сердце обдало волной тепла, словно получил весточку от родных. – Не дали гансам пожировать... Молодцы! Теперь моя очередь. Сейчас...» – Тепло сразу схлынуло, зато пришла холодная решимость.

Обошёл воронку и после недолгой борьбы с ветром ткнулся плечом в обледенелую стену метеостанции. «Вот и причалил, слава тебе, Господи. Теперь надо аккуратно похозяйничать внутри... – Отвернулся от ветра, переводя дух. – Аккуратно».

Касаясь плечом ледяной стены, зашагал ко входу.

Дверь была заперта, и он начал быстро и прерывисто стучать. Удары его были намеренно сбивчивыми и слабыми, словно в двери колотил человек, обессиленный длительным блужданием в метели. Он знал, что в тамбуре непременно находится часовой, ожидающий двух посланцев. Ему сообщили о них по телефону. Успели до того, как он перерезал телефонный провод. И теперь он, Байда, должен был сыграть измотанного метелью... как его... Штоттеля?.. чтобы ему открыли.

– Откройте... это Штоттель, откройте... – застонал он, прижавшись к самой щели.

Изнутри послышался приглушенный голос:

– Кто здесь? Пароль? – в голосе часового была тревога, которая ощущалась даже сквозь дверь.

«Гансы напуганы. Плохо...»

– Скорее открывай, болван, это я – Штоттель... Откройте... – Он и дальше колотил в том же беспорядочном, слабеющем ритме, игнорируя вопросы часового. – Быстрее!

Скорее уловил, чем услышал бряцанье засова, отодвигаемого часовым. Дверь приоткрылась совсем чуть-чуть, но он плечом расширил просвет, и, низко наклонив покрытую глубоким капюшоном голову, ввалился в тамбур. Дверь сразу закрылась, отрезав его от снежной свистопляски.

«Опоздал, голуба...» – подумал Байда, переступая через немца. Вытер нож о задубелую штанину и ощутил, как замёрзшее было тело вновь делается послушным, притупляются усталость и боль.

Полумрак тамбура не могла рассеять одна карбидная лампа. «Хреново им без дизеля, а?» Он машинально разминал обмороженные пальцы, поочерёдно отзывавшиеся болью, когда дверь в тамбур резко приоткрылась, и в проёме возник человек.

Это был фельдшер Фриц Гаевски. Минуты три назад он зашёл в ватерклозет, находившийся рядом с холодным тамбуром. Поскольку их разделяла лишь тонкая перегородка, Гаевски слышал какую-то возню и даже чей-то придушенный хрип. Это показалось ему подозрительным. После того, как красные головорезы спёрли его автомат и едва не выбили дух из него самого, он, оставшись без оружия, испытывал постоянную тревогу и страх. Насилу ему удалось выпросить у повара охотничий карабин, который он всегда и везде таскал с собой. Хотя его воспалённые глаза слезились, а голова была забинтована и болезненно гудела, он снял карабин с плеча и положил палец на спуск. Потом открыл дверь в тамбур.

Байда схватил карабин обеими руками за ствол и резким рывком втащил немца в тамбур. Рывок был таким сильным, что фельдшер полетел головой к двери. Палец его при этом ненароком дёрнулся, и полумрак тесного тамбура разрезала яркая вспышка выстрела.

– Б-б-будь ты неладен!

Байда всадил в фельдшера, который ещё не успел приземлиться, короткую очередь. «Скрытность накрылась. Жаль. Очень жаль, – повторил он и, резко бросив тело в коридор, наугад и, скорее по привычке, дав веером очередь, перечеркнув свинцом окружающее пространство. На противоположном конце вскрикнул кто-то тёмный и расплывчатый. – Это уже третий...»

Прислушался и, озадаченный тишиной, метнулся через коридор к противоположной стене. «Не может быть... Наверху никто не топал... – прижался ухом к двери рядом с собой, – здесь тоже тихо. – Не может быть». Всадил очередь, ударом ноги распахнул дверь и ворвался в комнату.

В комнате никого не было. На столе – раскиданы фотографии, какие-то склянки. На стене – барометр, справа, на стеллаже – рулоны карт. «Синоптики», – догадался Байда. Бросился назад.

«Затаились, гады. Это худшее, что могло быть. Зато выходит, что их немного...»

Следующая дверь. Очередь. Дым, щепки, темнота, грохот алюминиевых мисок, едва уловимый запах хлеба. Сухого, чёрствого, солдатского, но чужого. Он скорее угадывался, этот аромат хлеба, сквозь пороховую гарь: «Хлеб, он и у них хлеб...»

И здесь пусто... Хотел выйти, но чуткое ухо уловило в конце коридора скрип кого-то тяжёлого, заставивший прижаться спиной к внутренней стене. «Стой, где стоял. Там кто-то притаился за углом... В конце коридора обязательно должен быть угол...» Он не успел додумать эту мысль, как рядом ударила густая очередь. Пули с треском впивались в дерево, с визгом рикошетили в узкий коридорный проход. Байда услышал топот по крайней мере ещё двух немцев, спешивших на помощь своему камраду. – «Они по диагонали от меня, – пытался по звуку определить их позицию Байда. – Сейчас гранату кинут и... капец. Надо выбираться отсюда. Куда? Они втроём так коридор нафаршируют... Надо под их стену перебраться, тогда ещё повоюем...»

«Хотя бы небольшой разгон! С ходу выбить противоположную дверь». В том, что она замкнута, он не сомневался. Дверь была прямо напротив, за каких-то три метра.

Сгруппировавшееся тело мелькнуло в воздухе, упругим вихрем пересекло неширокое пространство коридора... Обеими ногами – в замочную скважину!..

Удар был страшен. Язычок замка вырвало из гнезда вместе со скобой. Дверь затрещала и распахнулась. Однако преграда частично погасила инерцию прыжка, и Байда упал на пороге, по пояс высунувшись из комнаты. Он успел дать короткую очередь вдоль стены и откатился внутрь комнаты. «А они проспали мой бросок, проспали, салаги... Сейчас гранатой...»

Каким-то шестым чувством Байда почуял опасность, внезапно возникшую за спиной. Он резко отпрянул в сторону, одновременно перекатившись на спину. Вспышка на конце ствола, нацеленного почти в его лицо, резанула по глазам. Пули ударили в пол там, где только что была его голова. Коротким взмахом ноги Байда подсёк тёмную, почти чёрную после яркой вспышки фигуру. Немец свалился навзничь.

Тогда Байда резко взмахнул правой рукой и коротко и жёстко, будто топором, ударил немца ребром ладони в переносицу. Этот удар вызывал шок и надолго отключал сознание.

Немцы почему-то замешкались. Это было непонятно. До Байды долетел глухой шум какой-то заварухи, и он понял, что именно сейчас пришло его время, время встречного удара. Снова бросил тело из укрытия под стену напротив, расстреляв в прыжке здоровяка, одетого в серый свитер с растянутым воротом. Автомат казался игрушкой в его красных ручищах. Двое других только-только успели выбраться из-под лежащего на полу чьего-то истерзанного, в грязной бахроме бинтов, тела. Они не успели переключить внимание на Байду, и он не пожалел патронов. Один из них пробежал по инерции ещё пять метров, прежде чем грохнулся лицом об пол.

Наступила тишина. Сквозь сумрак и пороховую гарь, заполнившую коридор, Байда силился разглядеть того, кто своим внезапным вмешательством застопорил наступательный порыв фашистов и тем спас его.

Снова прислушался. Потом медленно и осторожно встал. Не отрывая глаз от противоположного конца коридора, проверил пульс у обоих немцев, убедился, что они ему уже не опасны, и только после этого кинулся к распластанному телу, лежавшему у приоткрытой двери с надписью «Амбуланц». Ещё не добежав до тела, буквально измочаленного в схватке, Байда узнал в нём Щербаня.

Его лицо было разбито, а сам он, весь в окровавленных бинтах, был похож на выпотрошенную куклу.

– Как же ты здесь оказался, родной? – спросил себя Байда, не в силах оторвать глаз от тела товарища. Снял шапку и на секунду замер у стены... Кто тебя так? Он оттащил тело Щербаня в угол. Спасибо, что выручил, Гриша, за всё. Прости... И прощай. Мужская у нас работа, и ты выполнил её достойно. А теперь... Не осталось у тебя уже больше дел на земле... Мы тут за тебя. Спи...»

Когда Байда осторожно поднялся на последнюю ступеньку круто изогнутой лестницы, перед глазами предстал пустой коридор. Первая дверь справа была открыта, и столб полярного света отбрасывал на пол серый размытый квадрат. Байда замер, прислушиваясь к тишине. Он не доверял ей. Что-то смутно настораживало, заставляло сердце сжиматься в ожидании. Втянул ноздрями воздух: гуталин! Вот оно. Запах густой, значит, его источник где-то рядом. Сделал бесшумный шаг, и ухо уловило посторонний, едва слышный скрип, будто кто-то переступил с ноги на ногу... «Ага, голуба! Долго же ты выжидал...»

И сразу услышал в полумраке за спиной тяжёлое сопение. Он готов был поклясться, что там, за спиной, только что никого не было. Он же осматривался, был уверен...

Но немец возник будто ниоткуда, из воздуха.

Байда нырнул под ноги первому немцу, выпустившему наугад короткую очередь. Дородный фашист перевалился через Байду, не успев увернуться от Байдиных «ножниц».

Неуловимым движением Байда метнул нож во второго. Услышал хрип. Потом поднял автомат... Короткие трескучие очереди пригвоздили к полу двух участников этого последнего боя.

Во рту ощущался привкус металла и пороха. Грудь пронизало болью. «Неужто зацепило-таки? Когда?!»

Заглянул в каждый уголок, убедился, что дом пуст, после чего подошёл к немцу, единственному, кто уцелел и до сих пор лежащего неподвижно. «А, может, дуба дал ганс?» Прислонил немца к стене, сам сел напротив: «Да нет, живой...»

Немец очнулся. Байда смотрел, как он еле-еле шевелит языком. Мелькнула мысль: «И на хрена я оставил его поганить этот свет? Лишняя морока...».

– Кто ты? И как тебя зовут?

– Радиотелеграфист первого класса Фриц Бегель. И тут Байду осенила счастливая мысль.

– Садись, Фриц, передавай, – подтолкнул он немца к рации.

– Но сейчас это бесполезно, господин офицер. В метель даже короткие волны не проходят, – возразил «радиотелеграфист первого класса», сразу ставший разговорчивым от осознания того, что он единственный здесь выживший. Он с опаской поглядывал на страшного славянина, в одиночку справившегося с восемью его товарищами.

«Прежде всего – оценка достоверности: насколько соответствует действительности то, о чём пробубнил в эфир немецкий радист? Пятеро красных сдались. Ложь! Что угодно могло случиться: взять в плен обессиленных, раненых, может даже, безоружных – это я ещё допускаю, но, чтобы «сдались», дудки!»

Он размеренно взмахивал палками, каждый раз во время толчка ощущая рывок верёвки, обмотанной вокруг талии. Вторым шёл старшина. Длинное скольжение не удавалось – мешала страховка. Но иначе было нельзя – метель не утихала.

«Может, немец от радости преувеличил? Тогда наоборот – «дерзкая вылазка в сложнейших метеоусловиях, быстротечное боестолкновение, героизм личного состава!», а здесь – пришли и «сдались». Второе. О каких бумагах шла речь? По всем законам радиосвязи в режиме передачи открытым текстом необходим кодовый сленг, и немцы всегда тщательно его придерживались. Сказал бы «груз» или какую-то белиберду – «филин прилетел»... Речь же идёт не о соленых огурцах – о важнейших вещах, из-за которых мы и отправились в такую даль, и они это прекрасно понимают. А тут открытым текстом, на всю Арктику – «техдокументация»! Вторая неувязочка... Может, они сделали это умышленно и даже демонстративно? Что же получается?! Под диктовку? Тогда кто на метеостанции? Ребус. Группа Чёрного? Больше некому».

«Итак, концы с концами не сходятся, два логических прокола за такой малый промежуток. Первое утверждение явно ложное. Второе? Возможны различные толкования. Но форма сообщения в эфире явно неподходяща. С какой целью? Навести на мысль, что метеостанция в наших руках... Если второе утверждение – истинно, тогда «бумаги» тоже наши. А если это «деза», рассчитанная именно на меня? Какого чёрта им понадобилось перетаскивать это добро с места на место? Может, они уже успели наложить в штаны и готовятся к эвакуации? Тогда – ближе к фиорду. Так что? Полдела сделано? Не слишком ли просто? Боя всё равно не избежать. Машину нужно брать по-любому. Ладно, на месте разберёмся!»

Они успели достичь намеченного рубежа и рассредоточиться раньше, чем из барака начали выскакивать белые фигуры. Немцы на ходу надевали лыжи и пытались поддерживать какое-то подобие строя.

Метель ещё не угомонилась, но ветер заметно ослабел. Видимость улучшилась. Ещё четверть часа, и всё должно утихнуть. Именно на это время и рассчитывал майор Гревер, посылая штурмовую группу на пост.

Гревер не сомневался, что пост захвачен вражескими десантниками.

Но он опоздал.

«Их всего десять, можно спокойно прицелиться».

Ткачук видел немного слева и позади себя Сиротина. Тот был наготове. Уложил пленного гауптмана лицом в снег, чтобы не вздумал орать. Но немец был тих и послушен. Справа, невидимые отсюда, затаились Джафар и Гаральд.

Вот она – цель! Сколько всего пережито на пути к ней, пора ставить точку. Никакого волнения Ткачук не испытывал, он был настоящий солдат – хладнокровный, сосредоточенный, расчётливый. Он знал, что победа достанется дорогой ценой, и все они были готовы платить самым дорогим, не чувствуя усталость, не замечая смерть, боясь только одного – упустить миг, когда надо спасти товарища, подстраховать, прикрыть...

Последние секунды тишины. А за ними... Взмах руки Щербо...

Бешено затарахтели автоматы.

В спину фашистам поддали жару Гаральд и Джафар.

Немцы даже не успели опомниться, залечь, – изумлённые лица, предсмертные конвульсии, агония.

Ткачук стремглав бросился к двери, перепрыгнув через несколько трупов. Его переполняла сдерживаемая ярость. Как можно быстрее выбраться из-под липкой снежной пелены навстречу безудержной жестокости рукопашного боя.

Он достиг ступеней, нарочно опередив Щерба, стараясь прикрыть собой от всех опасных сюрпризов, и уже преодолел три из шести ступенек, ведущих к двери, как тонкий треск автоматной очереди внезапно разорвал тишину.

За его спиной кто-то из немцев последним предсмертным усилием поднял автомат и нажал на курок...

Что-то тупое и ледяное ударило в спину, раздирая грудь, перехватывая дыхание. Почему-то слишком быстро полетели навстречу обледенелые ступени...

Джафар и Гаральд пытались прорваться через «кухонную» дверь. Здесь они наткнулись на неожиданный отпор. За их передвижением, видимо, следили из какого-то окошка-иллюминатора. Когда они рванули к двери, оттуда ударили очереди – прямо через дверь. Они не стали терять время на подавление сопротивления, отступили к слепому торцу и попробовали влезть в дом через окно на чердаке с помощью верёвки, как это пытался сделать Валеев полсуток тому. К сожалению, это требовало времени.

Резкой автоматной очередью Щербо уложил на лёд убийцу Ткачука. Вторую очередь всадил в дверь и бросился к другу. Помочь Ткачуку... Нет – мгновенная смерть. Ударом ноги выбил дверь и ворвался в коридор. Спиной ощущал позади Сиротина, теперь парнишка должен был прикрывать ему спину.

В коротком аппендиксе, где он оказался, никого не было, кроме судорожно скорчившегося у стены немца. Щербо всадил в умирающего врага короткую очередь. Поднялся почти в полный рост, заглянул за угол. Пригнулся, послал вдоль коридора длинную очередь. Где-то справа, совсем близко, услышал частую, беспорядочную стрельбу. «Внутри кто-то лупит. Кто? Байда?! Неужели вышло?.. Старшину задержал пулемёт у входа... А Джафар? Шмаляют справа, но это не он... Нужно туда, иначе они успеют дать «sos»! И «машинка» может накрыться... Вдвоём Байда с Валеевым не справятся... А мы?.. Не успеваем!»