Текст книги "Чёрный иней"

Автор книги: Валентин Строкань

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

53

Щербо быстро очнулся и поднял голову. «Всё кончилось... Справились без меня». Четверо фашистов замерли в неестественных позах на полу. В дверях стоял Гаральд. «Который час?»

Напрягши глаза, Щербо посмотрел на часы и произнёс: «Управились за полторы минуты!»

Пока что всё шло по плану, в запасе у них оставалось где-то с четверть часа. Хотя стоило поторопиться.

Они огляделись вокруг. Щербо заметил, что пещера, вопреки ожиданию, довольно просторная. «Внутри добротно обшита тёсом... Тамбур холодный. Бойницы со ставнями. Обстановка спартанская – печь, пулемёт, две скамьи, рация, телефон...» Он надел каску и начал подгонять ремешок. «Надо же, ещё тёплая!» И вдруг его отталкивающе резанул запах того, с кого эту каску сняли полминуты тому, – запах врага... Но мысль эта была некстати, и он отогнал её. «Пост, видимо, парный. Двое отдыхают, двое караулят. Обзор великолепный – и море, и воздух, и весь горизонт... И вход на плато блокируется...» Рассовал магазины за пазуху, сунул в карманы. «А что за рундук тут в нише? НЗ, продовольствие, патроны... Полная автономность на случай затяжной метели...» Тщательно подогнал ремни. «Столько жратвы... Хотя бы на сутки раньше ворваться! А сейчас нас ждёт работа. Не до еды! Теперь слово за старшиной»!

Вдали, справа от скал, отделились три белые фигуры. От объекта их отделяло гораздо большее расстояние, чем у его группы, поэтому двинулись первыми. Щербо посмотрел на часы – восемнадцать ноль пять. Пока что всё складывалось согласно плану. «Через каких-то пять минут и нам в дорогу...»

Ещё там, наверху, перед тем, как разделиться, инструктируя старшину, он определил для себя условный рубеж, преодолев который, должны были отправляться и они.

На севере со скальных пиков потянулись снежные протуберанцы. С востока, с вершины ледника, медленно наползали на плато слоистые облака сизого тумана. Прямо в туман вот-вот должна была ворваться стена густого снега. И он без предупреждения набирал скорость. «С погодой не договоришься, капризная здесь погодка! Что ж, наконец наступили минуты, ради которых мы проделали весь этот путь, ради которых мы здесь... В штабе уже, поди, занесли карандаши над картой...»

– Присядем перед дорогой.

И сразу – короткая команда Щерба: «Вперёд, соколики!» И они двинулись, слаженно взмахивая палками, стараясь преодолеть километровый отрезок пути с той же скоростью, что и немецкий караул, ныне бездыханно лежащий на посту. Их ожидал жестокий, быстротечный и беспощадный бой.

Каждый из них помнил слова, которые любил повторять Щербо: намного проще отдать жизнь сразу, нежели отдавать её по минутам. От них всегда требовали последнего. Но главным было даже не это. Главным было вытрясти, наконец-то, из абверовского логова клятые бумаги и секретную груду железяк и проводов, именуемую шифровальной машиной!

Четыре минуты... Они бежали спокойно и сосредоточенно, как немцы. Навстречу наплывал барак. Скоро будет поставлена точка в ожесточённом противоборстве, и эту точку поставят они. То, что казалось недосягаемо далёким ещё сутки тому назад, теперь приблизилось вплотную. Последние усилия!..

«Через четверть часа снова начнётся метель, но для нас это уже не имеет значения. Мы уже будем внутри, и, если Байде удалось проникнуть туда... Если удалось... А если нет? Сориентируемся на месте, нам бы только без выстрела подойти поближе...»

Из-под глубоко надвинутой каски Щербо увидел, как из бокового входа выскочила пулеметная обслуга и заняла прямо здесь, у входа, обложенную камнями позицию. Стволы нацелены в сторону старшины и Сиротина. Щербо повернул голову влево и не меняя темпа, увидел три фигуры, приближавшиеся с юго-запада. Ничего подозрительного не заметил, всё шло так, как и намечалось. Впереди Айхлер с пустым автоматом за спиной, – послушно чапает, без выкрутасов. За ним – старшина, капюшон низко надвинут, дальше – Сиротин... Двигаются слаженно и должны подойти к станции одновременно с основной группой. Что же насторожило фашистов?..

Щербо почувствовал, что за ним следят. Неотступно. Именно за ним и его людьми... Кто-то пристально их изучает. Что-то было не так. Он изо всех сил вглядывался в барак, в расплывчатые на таком расстоянии силуэты. Оставались три сотни метров, когда к пулемётчикам присоединился офицер. Щербо угадал его по биноклю, который офицер почти не отрывал от глаз. Сначала немец смотрел в направлении группы. Потом что-то сказал пулемётчику, и тот повёл дулом, будто в нерешительности, переводя прицел с одной группы на другую.

Вдруг офицер опустил бинокль и замер, будто в раздумье, потом резко поднёс окуляры к глазам и начал всматриваться теперь уже в них.

Всё внимание немцев должно было сосредоточиться на группе, которую возглавлял офицер, она возвращалась после длительного отсутствия. Несомненно, офицера они должны были узнать даже на таком расстоянии. Дежурная смена караула ну никак не могла их заинтересовать. Такой была логика развития событий, а боевой опыт подсказывал: то, что происходит вопреки логике, обычно плохо заканчивается. Расплачиваться придётся кровью. И не кому-то – им...

«Сколько ещё?.. Метров двести пятьдесят... Налечь! Быстрее... Старшина тоже ускорил ход...»

54

Удивительно пустынным показался старшине этот ледник и тот километр, который они десятки раз прощупали, промерили глазами... Такой настороженной и пустынной бывает лишь нейтральная полоса, разделяющая две враждебные силы, где всё пристреляно, где повсюду за тобой следят чужие глаза и ловят нацеленные на тебя чужие стволы. И ты идёшь в эту западню, сдерживая дрожь и отгоняя прочь бередящие мысли о растворённой в воздухе опасности, как будто тянет тебя туда какая-то неведомая сила.

– Тьфу, чертовщина... Поджилки трясутся, Рома?.. Это от того, что гансы стволы наставили, – успокаивал он себя. – Самое время нашему гауптману голос подать, – и он быстро приблизился к пленному.

Угрозу от пулемёта своих гауптман Айхлер чувствовал на расстоянии. Подспудная тревога, охватившая, когда он увидел реакцию товарищей по оружию на их появление в зоне видимости, усилилась, как только из барака вышел офицер. Айхлер легко узнал в нём Гревера. Потом увидел, как Гревер, оправдывая его подозрения, которые он сейчас гнал от себя, боясь им верить, оторвался от бинокля и стремглав бросился к пулемёту, оттолкнул стрелка и сам прильнул к прицелу.

«Он заметил меня. Он узнал... – Страшная мысль обожгла его: вот удобный момент для сведения счётов! Фельдфебелю Рану не удалось, так что же может помешать сейчас?..» – Айхлер вздрогнул, холодные мурашки поползли по спине, а в груди всколыхнулось что-то тошнотворное, что противной одурью поползло в голову.

Айхлер почувствовал, что способен с рёвом кинуться на своего врага в вермахтовском мундире. Но... обстоятельства были против него. Шансов на спасение – ни одного. Он это понял едва Гревер кинулся к пулемёту. Враз Айхлер, непреклонный, жестокий, почувствовал себя жалким, беззащитным и ничтожным в этом холодном и бесконечном снежном безмолвии. Ствол был нацелен прошить его горячим свинцом, только для этого и ничего другого. Айхлер вздрогнул. Нужно что-то сделать, предупредить, остановить...

Он рванулся вперёд. Но его крик застрял в горле...

Густой морозный воздух разрезала пулемётная очередь. Струя свинца разрубила пространство слева от основной группы и ударила по гауптману, старшине и Сиротину. Волна оглушительных звуков бросила людей на лёд.

Огненные трассы низко стелились над ледником. Но вскоре сквозь клубящуюся снежную взвесь ужасающие огненные трассы потянулись прямо к ним.

«Сорвалось? Почему? Неужели немец догадался?..»

Щербо падал в снег, кувыркался, переползал, а башку раздирал вопрос: «Почему? Что не сработало?!»

Пули били рядом, разбрызгивая осколки льда. За спиной кто-то остервенело матюкался.

Всё укрыла снежная круговерть. Метель – на счастье или...

Начинать атаку в таких условиях было безумием. Они обрекали себя на бессмысленную гибель. Либо от пуль, либо от метели.

Поэтому они сделали единственно возможное, что можно было успеть до того, как метель набёрет силу, – попробовали вернуться туда, откуда начали свой последний, как им казалось, бросок – на пост.

Немцы прекратили стрельбу – снежная завеса разделила врагов. Положили на лыжи раненого в ногу Назарова и убрались, пока метель не разошлась так, что ни зги не видно. Щербо немного задержался, время от времени пуская поверху короткие трассеры. Трассирующими пулями он показывал направление старшине.

Быстрее, быстрее! Злость на себя и на фашистов рвалась наружу, но Щербо подавлял эмоции и продолжал плавно и расчётливо нажимать на спуск.

55

Рядовой Фердинанд Альфертс ощущал себя героем – он предотвратил вторжение красных! Одного свалил прямо с верёвки, и, хотя второй исчез бесследно, майор Гревер представил Альфертса к награде. И не к какой-то задрипанной медальке, а к Железному кресту!

Приподнятое настроение Фердинанда омрачил фельдфебель Гайзер, приказавший ему вместе с Куртом Гайсом отремонтировать чердак.

– Так я же, господин фельдфебель, только-только сменился...

– Молчать! Тот косоглазый успел там такого натворить, что не до разговоров! Ковырялся, видать, с полчаса. А вы где были всё это время, хотел бы я знать? Сопли на кулак наматывали? Вам бы для караулки ещё чистое белье и мягкую перину выдавать! Будь моя воля, я бы не то, что Железный крест не дал, а и на гауптвахту вас посадил.

«И таки засадил бы, гад!..»

Альфертс торопливо проглотил кружку жиденького, но очень горячего кофе и полез на чердак.

«Да ладно, не тужи, солдат. Обязанность фельдфебеля – глотку драть и придираться, а наше дело телячье. Хорошо, хоть живым остался. Да и смену свою не достоял».

Курт приволок лестницу, и вдвоём они управились за какой-то час. Гайс до войны плотничал в Гамбурге и для него это была привычная работа, даже в охотку. Если бы не холодина, можно было бы не торопиться, потянуть время. Рубанок держать в руках гораздо приятней, чем автомат. Но ветер усиливался, и снег, сухой и твёрдый, болезненно сёк лицо.

Когда Альфертс завинчивал последний шуруп, закрепляя новый засов, вдруг послышалась стрельба.

«Кто это шпарит? Наш МГ... Неужто красные опять напали?! Совсем обнаглели. Этих головорезов здесь, наверное, целая сотня! Ещё и не одна...»

Сверху он видел, как Гайс быстро собрал инструмент и метнулся за угол. Покоряясь порыву – быть там, где заваривается каша (таким уж он был человеком) Фердинанд Альфертс спрыгнул с лестницы и бросился вдогонку за Гайсом. Когда они вдвоём подбежали ко входу, то увидели начальника экспедиции, припавшего к пулемёту и щедро поливавшего звонкими очередями караульную смену. Рядом с майором торчала оторопелая пулемётная обслуга. Гайс и Альфертс присмирели.

Майор распрямился, свирепо пихнул кулаком пулемёт, повернулся к первому номеру – это был долговязый Рюдлофф – и закричал:

– Почему не выполняете команду?! Вы что, не видели, что это красные?! Отсидите десять суток, когда вернёмся. А теперь забирайте это дерьмо, – он ткнул пальцем в сторону пулемёта, – и немедленно в барак!

Только сейчас он заметил Гайса и Альфертса.

– Что вы тут забыли?

– Ремонтировали чердак, господин майор, – позволил себе выкрикнуть ефрейтор Гайс.

– Быстро внутрь! – прохрипел майор и, повернувшись к скалам, уже отчуждённо, словно самому себе, сказал: – Сейчас здесь опять начнётся ад... Холодный белый ад... – и первым зашёл в барак.

– Ты лестницу забрал? – спросил Гайс.

– Не задавай идиотских вопросов. Разве не видел, что нет?

– Тогда дуй скорее назад. Оставь её в тамбуре. А я отнесу инструменты в каптёрку.

Когда, щурясь от ветра и проклиная ненастье, Альфертс завернул за угол, то увидел, что лестница лежит на снегу, а створки окна, которое они ремонтировали, кто-то наглухо закрыл изнутри.

«Кто бы это мог быть? Странно. Может, фельдфебель наложил в штаны и поспешил усилить нашу боеготовность, закрывшись на все запоры? Но на чёрта сбрасывать лестницу вниз? Вот ублюдок!»

Он пожал плечами, подхватил громоздкую лестницу и что есть духу побежал к двери.

Ветер набирал ураганную силу. Начиналась сильнейшая метель.

56

«Майбах-І – Айсблуме. Атакованы группой красных десантников численностью в семь человек. Среди них я заметил гауптмана Айхлера, ранее посланного во главе группы из четырех человек с оперативным заданием. Силами отряда мы отбили атаку диверсантов. Во время перестрелки уничтожили трёх нападавших. Убит и гауптман Айхлер. С нашей стороны потерь нет. Причины, по которым гауптман Айхлер оказался среди врагов, выясняются. Судьба возглавляемой гауптманом группы пока что неизвестна. Учитывая соотношение сил, оснований для беспокойства не вижу. Гревер».

Этот текст он дал Эрслебену для срочной передачи в Центр. «Успеют ли передать до того, как разыграется метель и связь прервётся?.. Красные допустили ошибку, пустив вперёд этого негодяя. Если бы не Айхлер, меня бы вряд ли насторожило обычное передвижение смены караула. Лишь когда удалось разглядеть, что рядом с Айхлером нет обер-фельдфебеля, и я внимательнее присмотрелся к спутникам, то распознал чужаков».

Он вспомнил, как смотрел на Айхлера поверх ствола, медленно совмещая две точки – мушку и прорезь, как палец плавно, почти невесомо, потянул спуск.

«Интересно, где они перехватили его?.. Их командир, должно быть, в сорочке родился. Наверное, он рассчитывал, что мы, увидев своего гауптмана, прямо-таки расцветём от радости. Откуда ему было знать, что у меня с этим гауптманом личные счёты? Он правильно рассчитал, но недаром сказано: неисповедимы пути Твои, Господи. А то, что обе группы – явно на глазах друг у друга – слаженно и быстро приближались к объекту, заставило меня обратить внимание и на караул. А ведь всё могло бы обернуться для нас катастрофой. Они бы быстро разделались с нами. Значит, пост во вражеских руках, и я потерял ещё девять бойцов. Ран, Фегман, Вебер, Хензель тоже, конечно же, погибли. Наилучшие солдаты... Плохи дела. А что в наличии у красных? Сколько их?» – Он представил, как они все разом выйдут из-за ближайших холмов, белые, пугающие, и двинутся сквозь снежную метель и вой ветра, молча, неотвратимо. СЮДА! И ничто их не остановит.

Гревер зябко поёжился, несмотря на духоту.

– Текст передан, господин майор. Однако подтверждения приёма мы не получили. Как только позволит погода, мы повторим передачу, – устало доложил Эрслебен, зайдя в кабинет. Сел на предложенный Гревером стул и продолжил дальше, уже неофициальным тоном:

– Странно всё это.

Гревер промолчал. Потом задумчиво спросил:

– Вы думаете, он попал в плен? Эрслебен пожал плечами:

– Вероятнее всего. Что-либо другое трудно допустить. Гревер встал и, подойдя к круглому окну-иллюминатору, уставился в белую круговерть за двойным стеклом. С минуту он стоял неподвижно, словно стремясь увидеть сквозь снег что-то далёкое, неведомое, страшное. В его глазах блеснул недобрый огонёк.

– Как бы там ни было, это – чрезвычайное происшествие, и нам всем надлежит хорошенько подумать над тем, как преподнести в рапорте начальству произошедшее. В любом случае поведение гауптмана Айхлера пятнает весь отряд. К чему нам лишние хлопоты и неприятности, не так ли, граф?

Эрслебен молчал.

«Ерунда всё это, – неожиданно трезво подумал Гревер. – У меня несомненное преимущество над Айхлером: гауптмана нет в живых, и, что бы я не сказал, опровергнуть меня он уже не сможет. Но в таких случаях взаимного противостояния, или, проще говоря, партийных дрязг, решающее значение имеет не правота и доказательность, а фактор опережения – кто первый донёс, тот и прав. Хоть бы как изменились дальнейшие обстоятельства, тот, на кого доносят, навсегда останется виновным. Запущенный маховик обвинений остановить уже невозможно, он ломает хребет обвинённого даже после смерти или измены самого доносчика. Это закон. Четвёртый парадокс Гревера? Дерьмо! Дерьмо... Какое же кругом дерьмо!»

«Во время дознания Рюдлофф, стоявший за пулемётом, несомненно, подтвердит, что я оттолкнул его от пулемёта и лично расстрелял обе группы, включая и Айхлера. Этот факт – против меня. Они, конечно, истолкуют его как сведение личных счётов. Но мог ли я поступить иначе? Нет. У пулемётчика дрожали руки, и он преступно долго медлил, не открывая огонь и враг мог приблизиться на опасное для объекта расстояние. У меня не было выбора. Такой версии я должен придерживаться перед парнями из гестапо. Перевесит ли она чашу весов на мою сторону? Всё будет зависеть от их предвзятости, от того, что Айхлер передал в своей радиограмме. Забавно: его уже нет, а бумажка, этот донос, наполненный ядовитой ложью «партийного долга», остался. С какой стороны не подойди – мне не выпутаться, зря тешу себя надеждой».

А за стеклом сгущалась белая мгла ^{36} . Он знал, что это такое, и относился к этому явлению чрезвычайно серьёзно. Видимость ухудшается значительней, чем при самой сильной метели, в белую мглу погружаешься, как в вату. Звуковые ориентиры не действуют и, идя на шум, на самом деле можно идти в противоположном направлении. Возникают оптические иллюзии, размеры предметов искажаются: сугроб кажется исполинской горой, птица – чудовищным птеродактилем.

«Но это ненадолго, слишком уж дует низовка ^{37} . Скоро начнётся метель. А когда она окончится, придётся снарядить группу для раскопок. Надо непременно откопать трупы тех, кого я успел положить на леднике. Если красные позволят. Интересно, скольких я застрелил, кроме Айхлера? Все они красиво падали, пока не затянуло снегом... Если красные позволят... Теперь придётся допустить возможность окружения и осады. Наше положение весьма затруднительно. Вероятно, они начнут атаку».

– Идите отдохните, обер-лейтенант. Метель даёт нам такую возможность.

«А я должен решать. Судьба не оставляет выбора. Решение... Единственно возможное и, следовательно, правильное. Единственное? Зачем обманывать себя? Есть ещё одно, о котором настоящий солдат всегда должен помнить. Покончить с собой. То ли с помощью ампулы, то ли – собственной пули или же пули врага – это не столь уж и важно».

«Да, свидетелей того, что здесь будет происходить в ближайшее время, не будет. А «Фленсбург»? Они уже идут сюда. Успеют ли? Садист Айхлер, наверное, уже приготовил мне местечко на том свете... – Он представил себе злорадное торжество своих «доброжелателей», фальшивую скорбь на их лицах, бухгалтерское безразличие бумажных «крыс» из партийной канцелярии, закрывающих его дело и передающих его в «саркофаг», – так на их жаргоне зовётся архив, – и ощутил в себе волну яростного протеста. – Нет, я не доставлю им такого удовольствия!»

57

Все молчали. Даже шевельнуться не хотелось. Джафар перевязывал Назарова, которому пуля попала в бедро и застряла в мякоти. Вынимать её пока что не решились.

– Немного справа и выше, и играла бы другая музыка, – мрачно сказал Назаров. – Едва всё мужское хозяйство не отстрелил, гад. Добраться бы сейчас до него, я бы за такие штуки...

Немец, получив пулю от своих (пуля пробила предплечье), враз сник, утратил спесь и превратился в обычного человека, страдающего от боли. В его глазах появился заискивающий блеск. Сиротин перевязал его и заявил, что фриц полностью боеспособен и на курок нажимать сможет.

Самому Сиротину автоматной очередью перебило лыжную палку. Вот же ж прошерстил фашист!

«Нет, нам с ними на этом острове не разминуться, – подумал Щербо, каждой косточкой ощущая, как от тепла по телу расходится ломота... – Встряхнуться! И ребят расшевелить. Фомич правильно сориентировался. Прежде всего надо воспользоваться преимуществами нашего нынешнего положения, а о просчётах ещё будет время поразмыслить. Метель только начинается».

– Чего приуныли, лежебоки? Сама судьба позаботилась, чтобы мы поужинали и отдохнули. Давай, старшина, по банке каждому. Экономить не будем, нам здесь недолго киснуть. Хотя, – Щербо прислушался к завыванию ветра, – часов на восемь метель затянется. Ужинать и спать. Дежурить по часу. Первый – Гаральд, – закончил он и взял из рук старшины открытую банку говядины.

Проснулся внезапно, и тело сразу отозвалось упругой готовностью к действиям. Отдохнуло тело... «Который час?» Сознание было ясным, и он ещё раз удивился своей бодрости: «Как в молодости... Сейчас два, выходит, я спал ровно шесть часов...» Прислушался. Вой ветра едва доносился из-за плотно прикрытых ставнями бойниц. «Шабаш ведьм продолжается. Долго ли ещё? Кабы знать...»

В завывание ветра внезапно вплелись новые звуки. Он не сразу понял, что это. Но шум явственно доносился из правого угла, где рядом с рулоном брезента приткнулся окрашенный в белое металлический ящик. Это ожила немецкая радиостанция. В пылу схватки с врагами кто-то свалил её со скамьи на пол. Немного поодаль валялась отброшенная крышка.

До напряженного слуха Щерба донеслась невнятица слов. Опередив Ткачука, он бросился к наушникам.

«Айсблуме»-первый, я – второй, я – второй. Вызываю «Айсблуме»-один», – монотонно бубнил радист. «Метеостанция пытается связаться с базой», – догадался Щербо. Его охватило волнение, причины которого он и сам не смог бы объяснить. Голос, едва пробивавшийся сквозь шум эфира, был далёким, как будто передачу вели не за три километра отсюда, а по меньшей мере с материка, этот голос часто исчезал, словно обессиленный борьбой с враждебным пространством. «Айсблуме»-первый, «Айсблуме»-первый! Я – второй. Слышишь меня? Вызываю «Айсблуме»-один... Докладываю, что в двадцать три сорок нам сдались пятеро красных. Метель загнала их к нам... Их пятеро. Повторяю: сдались пятеро красных. «Айсблуме»-один, я – второй... Сообщаю: Штоттель и Грабовски благополучно добрались до станции, техническая документация в полной сохранности. Повторяю: Штоттель и Грабовски дошли нормально. «Бумаги» у нас... Первый, первый, я – «Айсблуме»-два, слышишь меня?»

Щербо задумчиво снял наушники. Ничего себе... Полминуты – и куча вопросов. Но! Но основной вывод из услышанного: если радиоволны пробились – метели вскорости конец. Вот и подсказка!

– Труби подъём, Сергей!

«Дует где-то метров пятнадцать в секунду, терпимо...»

– Всем приготовиться!

– Ну, вот и чудненько. А то я уже испугался, что ещё и завтракать придётся, – сказал Назаров, но сразу же застонал от боли и прибавил пару крепких выражений.

Через несколько минут все были готовы. Щербо встал перед шеренгой, всматриваясь в лица. Помолчал. Потом сказал:

– Выходим сейчас, в метель. Она закончится очень скоро. Идём тихо, без артподготовки. В общей связке. Немца берём с собой. Сиротин, Жора, отвечаешь за него... Двигаться строго друг за другом. Спиной к ветру не поворачиваться, чтобы не потерять направление. Первым иду я. На подходе к объекту работать парами, автономно. Исходный рубеж каждый знает.

Он посмотрел на Назарова.

– Придётся тебе, Алексей, потерпеть. Старшина поможет. Полчаса продержишься, а дальше...

– А дальше, Батя, будем немца штабелями укладывать.