Текст книги "Чёрный иней"

Автор книги: Валентин Строкань

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

12

«Перед нами на десятки километров стелется дикое холодное побережье. Горные пики угрюмо вздымаются над заливом, а частокол неприступных нунатаков [6]6
  горные уступы, которые выпирают просто из ледового массива


[Закрыть]похож на средневековые каменные крепости. С годами меня всё больше охватывает почти суеверный страх перед силами природы, приходит осознание того, сколь мало значат люди в этом холодном крае. Раньше этого не было. Даже в Гималаях! Сейчас, когда я смотрю в небесный простор, заполненный хаосом суетливых туч, слышу рёв прилива или грохот водопада, становится как-то неуютно. Ты затерян во льдах, жалкий и ничтожный, а вокруг всё огромное и чужое.. И кажется, будто кто-то сверху наблюдает за тобой. Бог?.. Невольно вспоминаешь Гёте. Или ещё кого-нибудь насупленного и величественного. Может, старею?..»

«До сих пор никогда не приходило в голову, что тишина может звучать, – её можно слушать. Здесь её начинаешь воспринимать не как отсутствие звуков... Молчание Севера передать невозможно – безмолвные скалы и лёд, так, будто перед вратами потустороннего, когда начинаешь слышать ускоренное биение собственного сердца, всхлип лёгких, хруст суставов и шейных позвонков. Немота, которая звучит! Под воздействием этого томительного ощущения мозг перестаёт нормально работать. Человек не выдерживает. Возникает неодолимое желание распахнуть двери куда-то, всё равно куда, лишь бы увидеть нечто иное, помимо белого пространства, всё равно что... Тишина может лишить разума, а может и убить.

Чарующие фантомы тишины увлекают вглубь полярной пустыни в прибежище великого Безмолвия. Они обещают тихий и безболезненный переход за грань... Они обещают Покой. Так полярные пилигримы исчезают в сонном дурмане. Исчезают без следа... в белом шевелящемся мороке...»

– Смотри! – вдруг хрипло прошептал старшина. – Загусло масло в канале затвора. Протри досуха... керосином... Немцы ошибок не прощают.

Щербо тряхнул головой, пытаясь отогнать сонную одурь. А немцы уже, наверное, отмечают нас на планшетах... Да нет, они нас засечь не могли. Кофе хочется... крепкого, горячего. Люди должны быть среди людей, спать в тепле, ходить по-человечески, а не на четвереньках и с подстраховкой.

Пересохло во рту. Он понял, что перестал «держать холод». Организм требовал калорий, а пустой желудок отвечал судорожным клёкотом.

– Эх, каши бы гарбузовой... горячей, а?! – вернул его к реальности голос Гвоздя.

– Псих, – философски констатировал Ткачук.

Мысли разбегались, рвались, словно бумажные полосы. Каши гарбузовой... вот что значит украинский отряд!

– Сосредоточиться! Собраться! – прикрикнул он на себя. Утомлённо зажмурился. Распорядок дня мы изучили. Во всяком случае тех, кто на виду. Сменные радисты наружу носа не кажут. 4.00 – подъём – служба кухонного наряда. 5.00 – подъём дежурных и дневальных. Зависть берёт, когда они на минутку выскакивают из клубящихся паром дверей. Ну, погодите, сволочи! 5.15 – подъём денщика и командира. Такой себе лощёный обер-лейтенант. Даже отсюда его осанка выдаёт пруссака. 5.30 – подъём всего личного состава. 5.45 – физзарядка. Гогочут, словно жеребцы. Весело им. Уверены в своей неуязвимости. Ничего, ничего... 6.00 – завтрак. До них доносился сладкий запах свежевыпечённого хлеба. В такие минуты лица у всех каменели, взгляд становился отчуждённым, а в глазах загорался голодный блеск. Старшина раздал по два сухаря каждому, и в их сумрачной сырой норе наступило сосредоточенное молчание.

Злость лично у майора Щерба, вызывала утренняя поверка, которая проводилась в 6.15. Куда ночью могли исчезнуть эти ледовые гренадёры? В какую самоволку могли слинять там, где до ближайшего борделя было по меньшей мере семьсот километров? Разве что на свиданку к Снежной королеве заскочить. Они же... педанты! А фельдфебель у них – волкодав. Стружку снимает – даже сюда слышно. Орёт на весь архипелаг, жаль, слов не разобрать...

6.30 – 7.00 – уборка, чистка оружия. Потом полчаса никого не видно. Может, какие-то политзанятия устраивают, или ещё что. Интересно, какие они темы прорабатывают? «Хорст Вессель против Иуды» или «Национал-социализм – щит против всемирного жидо-большевистского заговора»... Сволочи! Щербо в третий раз поймал себя на злорадной детской угрозе и с досадой подумал, что это свидетельствует о его растерянности. И здесь его затопила та усталость, которая возникает лишь рядом со смертью.

Одно он знал твёрдо, и это подсказывал опыт: когда так трудно и сложно, нельзя действовать по обыденной логике. Она зовёт быстрее возвращаться домой и не слезать с печи. Но... Нам надо разгромить это абверовское логово. И при этом желательно остаться в живых. Хоть кому-нибудь... Чтобы доставить трофеи к своим. Значит... необходимо выкинуть безумный фортель. Вот же словечко вырвалось – безумный фортель! Выходит то, что мы должны сделать, – безумие?.. Хоть какое-то утешение.

Однако Щерба успокаивало то, что на лицах бойцов не было ни озабоченности, ни волнения. Словно они своей компанией собрались на воскресную прогулку. Вот только пустое брюхо бурчит. Говорят, человек никогда не привыкнет к опасности. Но ещё говорят, что её чувство точно так же необходимо, как боль, тревога, страх. А они сумели, научились жить рядом с опасностью – относиться к ней так же, как относится ремесленник к неподатливому материалу, математик к сложной теореме, пахарь – к твёрдой каменистой земле, которую необходимо обрабатывать. Боже, как ноги мёрзнут...

Примус помогал мало. Они были вынуждены согревать и сушить ботинки рядом с собой, в спальниках. Иначе при выходе из норы те превращались в звонкие жёсткие колодки.

– Братцы, а я сон видел, – сказал Гвоздь. – О как!..

– Ну...

– Будто лежу я в чистой горнице, на печи. А хозяйка-молодуха со всеми женскими прелестями... борщ варит. Спецом для меня, а...

– А на столе стоит запотевший бутыль мутноватой жидкости с вонючим запахом, – в тон ему подхватил Назаров. – Литра на три.

– Всегда ты влезешь, злыдень.

– Я же только уточнил обстановку, Ваня. Не обижайся, гони дальше.

– Ну... закончила она хлопотать да и ко мне, – уже без мечтательности в голосе продолжил Гвоздь, – к столу приглашать. Прильнула так нежно. Глаза смеются. А сама – огонь!..

Кто-то сладко застонал. На какое-то мгновение запала тишина. Потом раздался сочувственный голос Назарова:

– Это тебе Игнат ненароком примус в физию сунул. Игнат, ты дневалил?

– Нет, Володька прав, ты сущий туберкулёз.

– И ни хрена ты, Ваня, не спал. Я слышал, как ты всё время зубами щёлкал.

Да. Никто из них не мог заснуть, несмотря на усталость. И не могли им присниться ни зелёная трава, ни южные пальмы, ни тёплые моря.

С семи тридцати до полдвенадцатого Щербо наблюдал размеренный солдатский быт, хозработы, которыми занимаются во всех армиях мира. Заготовка и транспортировка плавника на собачьих упряжках, кормление собак (здесь была небольшая псарня).

Одна упряжка была, вероятно, с метеостанции, вторая – отсюда. Нарты с пулемётом. Это – для нас. Сейчас псы сидели на цепи, прибитой к сваям, вмёрзшим в лёд.

Сколько же фашистов здесь может набраться? Попробуем подсчитать. Метеостанция, радио– и радиолокационная станции, так... Три смены по восемь часов, значит, три начальника смен, и, судя по количеству антенн, три приёмопередатчика... девять радистов-слухачей, двое шифровальщиков... на РЛС – шесть сменных операторов, не меньше... плюс командиры... это уже двадцать. Дальше... здесь я вижу два дизеля – на каждую станцию по одному – и один запасной, и внизу на метеостанции один... это два механика... и телефонистов где-то с трое-четверо... и хозкоманда, как минимум, пятеро – «зам по тылу», каптёрщик и двое поваров, кухонный наряд – трое... метеокоманда – несколько синоптиков с командиром. Ну, ещё накинем немного... туда-сюда мотнуться, баркас вон у причала торчит и нарты. Да и командир с денщиком у этой бражки должен быть. Значит, где-то с полсотни человек. Ничего себе соотношение...

Щербо видел, как механик возился возле небольшого здания, оставляя перед дверью мазутные пятна, гремел железом, как побежал к метеобудке низенький лопоухий капрал. Живут же немцы... Всё, как полагается, какая-то мирная идиллия. Антенны под полной нагрузкой. Если бы радиоволны выделяли тепло, наверное, накалились бы до красна. Подслушивают, выведывают, кого-то забивают, кому-то нашептывают, подсказывают, сбивают. Как же к ним подступиться? Что сейчас может удаться? Атака? Она должна быть молниеносной. Только так можно заполучить шансы на успех. Но было необходимо что-то, чего он никак не мог вычленить из чрезвычайно рискованной последовательности планируемых действий. Что-то очень важное, чего он не мог до конца осознать. Нам навязали свои условия, значит обстоятельства надо обратить в свою пользу.

Он опять припал к биноклю, увидел три белых фигуры, размерено двигавшихся на лыжах к подножию восточного скального утёса, к самому краю плато, и ощутил внутри пустоту, поняв: эти трое, которые почему-то направляются к обрыву, имеют для него решающее значение. Он не сразу понял смысл их перемещения, в отличие от всех прошлых эпизодов, когда, только лишь заметив человека, уже мог предвосхитить дальнейшие действия.

На спинах у двух из них горбились термосы, они, стало быть, для кого-то несли еду. Посмотрел на часы – 12.00, ага, время обеда.

Все, кто до сих пор попадал в поле его зрения, не отдалялись от станции более чем на сотню метров. А эти прошли уже почти километр и приближались к небольшой террасе, которая восточным краем отвесно обрывалась в море.

Он ощутил, как вопреки его воле напряглись все мышцы усталого тела, как рядом задержал дыхание Байда, который тоже не отрывался от бинокля. Тем временем три белые фигуры, потоптавшись с полминуты у подножия скалы, исчезли, проникнув внутрь, в какую-то незаметную наблюдателю полость.

За те несколько минут, на которые они исчезли из поля зрения, вихрь догадок пронёсся в голове Щерба. Когда же через десять минут немцы опять возникли в окулярах бинокля и такой же размеренной поступью с интервалом в три метра, согласно уставу, преодолели обратный путь, он понял, что в подножье крайней скалы расположен пост визуального наблюдения. Обзор оттуда был замечательный – вся восточная полусфера морского и воздушного пространства, весь ледник на западе. Лишь северное направление, загороженное горами, и, наверно, прибрежный пак были вне их досягаемости. Но Щербо, наконец, увидел шанс. Небольшой, почти за гранью здравого смысла, однако он давал какую-то надежду.

Как болит поясница!.. Что поделать, в нашей профессии это – обычное дело. А комбинация должна быть продуманной и без проколов. Они, может, не знают, что такое единственный шанс. В его глазах полыхнул жёсткий блеск. – Мы им это покажем!

13

«Для многих природа во время войны перестаёт существовать. Мы всё начинаем воспринимать сквозь призму военного рационализма. Психика настроена узко однолинейно, и картина мира искажается. Предстаёт как продукт иссушённой души. Пока что мне счастливо удаётся избежать этого».

Когда ровно в 18.00 Щербо проследил смену поста, то увидел четырёх, вышедших из скалы и устало заскользивших к бараку. Он окончательно утвердился в своём плане.

Четверо. Пятый разводящий... Заступают на сутки. Из скалы носа не кажут. Наверное, имеется телефонная связь с бараком. Внутри должен быть пулемёт... возможно, крупнокалиберный... жратву доставляют раз в сутки, в полдень. Суточная смена – четверо, значит, всего караульных – двенадцать... К тем, кого я насчитал, надо прибавить и этих...

С Байдой и старшиной они обмозговали детали.

– Джафар, Сиротин! – чеканя слова, позвал Байда. В его серых глазах зажёгся злой огонёк. – Есть возможность размяться. Обойдя нашу нору дойти до края плато и попробовать определить, видно ли фашистам оттуда, с поста, оконечность побережья. Это первое. Второе: необходимо скрытно разведать возможность подхода к их посту с нашего направления. Пока что – наблюдение. Продвигаться до тех пор, пока не возникнет риск быть обнаруженными. Тогда – назад. Всё.

Многочасовое пребывание во влажной норе с двумя сухарями в желудке пробудили у Сиротина злость. Сначала он завидовал тем, кто жировал внутри барака, греясь у огня. Однако зависть не лишила его дальновидности. Он помнил, что тем, кто сидит в тепле, жить осталось не так уж и долго, что их стерегут замёрзшие и голодные волки, к которым он причислял и себя. Скорее бы добраться до вражеского горла. Теперь он уже хотел не так тепла, как смерти тех, кто сидит в этом тепле.

– Выходит, мы – покрытые изморозью белые волки... а те... покорные овечки? Не-ет, не туда тебя занесло, Жора. Не-ет! – промычал он вслух, тяжело качая головой. – Желание убить – разве это чего-то стоит? Вырвать жало у этого змеиного кубла– вот то, что нам надо. Чтобы не наводили на минные поля наши корабли, чтобы не сбивали с курса наши бомбовозы, чтобы не шпионили, не шарили в нашем эфире, чтобы скорее закончилась эта кровавая бойня – вот для чего мы здесь. А что придётся при этом убивать, так война – беспощадна. Может, через миг и мою фамилию вычеркнут из личного состава и впишут в список потерь. Среди живых людей – мёртвая фамилия... Ладно, может, мы и волки, окоченелые, голодные... А гадючник этот разнесём на куски, дай только время. А они, наверняка, там зажрались и костерят своего фельдфебеля лишь за то, что кофе холодный и «зюппе» ненаваристый...

... Щербо потёр щеку задубелой от мороза рукавицей. Злость не проходила.

Чего так Джафар ковыряется? Примеривается, прикидывает... Ничего им оттуда не видно. Нам сейчас влево, к их тропке приблизиться надо и оттуда к подходам к посту приглядеться. А снег, как назло, перестал, и небо светлеет...

Вдруг до ушей донеслось далёкое, едва уловимое жужжание. Мгновение он прислушивался, пытаясь определить природу звука. Звук был металлическим, тяжёлым. Он поднял глаза к небу и увидел на норд-осте силуэт самолета, летящего на малой высоте.

– Дальний морской разведчик – определил Щербо. Самолет шёл прямо на них, и опознавательные знаки различить было невозможно. Он летел на высоте где-то метров пятьсот, теряя скорость и заваливаясь на правое крыло. Подкрыльные поплавки были почему-то выпущены. По-видимому, экипаж готовился к посадке на воду. Правый двигатель горел, оставляя позади себя шлейф дыма. Пламя всё стремительнее рвалось на поверхность. Щербо уже слышал его рёв. Оно уже лизало подкос и мощный пилон, на котором крепилась средняя силовая часть крыла с обоими моторами. Правый винт уже почти не вращался. Пламя вот-вот должно было перекинуться на второй двигатель, расположенный всего в двух метрах от первого.

Самолёт был почти над фашистской базой, когда под ним один за другим раскрылись три купола. Фашисты ничем себя не выдали. Это успел подметить Щербо. И лишь когда самолёт с надсадным скрежущим рёвом окончательно завалился на крыло и, резко теряя высоту, начал падать куда-то на северо-западный край острова, из барака стремительно выскочил полувзвод – солдаты задирали головы к небу и одновременно быстро надевали лыжи, – отлично среагировали! Скрёжет мотора затих за горами, но взрыва не было, и теперь только парашюты парили в холодной тишине полярного неба.

Щербо жадно вглядывался в скалы на востоке, где был пост, который они недавно обнаружили, смотрел на барак, откуда готовились выступить на поимку парашютистов пятнадцать отборных гренадёров, на три купола и пытался заново оценить ситуацию, которая так внезапно изменилась. Мысли сплетались в клубок вопросов: чем нам грозит это случайное вторжение? Можно ли воспользоваться ситуацией для своей пользы? Какие преимущества получает группа? Не нарушит ли это разработанного Щербом плана? Можно ли помочь союзникам, которые в этот момент болтаются между небом и землёй и с каждой секундой приближаются к фашистской западне? То, что это английские лётчики, он определил по концентрическим кругам – опознавательным знакам королевских ВВС. Чем обернётся это воздушное вторжение – всплеском бдительности немцев или, наоборот, её притуплением, эйфорией от удачи, которая столь внезапно свалилась с неба? Сколько часов им отпущено? Вопросы роились, наслаиваясь друг на друга. Он вдруг снова почувствовал, как кровь пульсирует аж где-то в солнечном сплетении. Там невыносимо пекло, но ноги оставались ледяными... Он на мгновение зажмурился, а затем тихо скомандовал готовность.

За две минуты всё было свёрнуто и группа выстроилась у него за спиной.

Тем временем парашюты продолжали опускаться. Уже было очевидно, что они приземлятся на ледник. Однако двух из них ветер начал сносить на северо-восток, по ту сторону немецкой станции, почти на антенное поле. Третий должен бы был приземлиться за три десятка метров от их укрытия. Немцам пришлось разделиться: десяток фигур свернули в северо-восточном направлении, другая пятерка быстро приближалась к норе. Захватить одного увязшего в снегу лётчика, вооружённого только пистолетом, было для пяти опытных солдат, несомненно, лёгким делом. Щербо видел пилота, который судорожно дёргал за стропы, пытаясь продержаться в воздухе подольше, и с тревогой пытался угадать место его приземления.

Хоть бы всё закончилось быстро и без крови, тогда они нас не обнаружат. А если?.. Отойти мы, конечно, успеем... Они даже не поймут, что случилось, их внимание сейчас рассеяно. Этим пятерым жить осталось недолго, поэтому доложить начальству они ничего не успеют. А те вряд ли смогут быстро организовать погоню. За кем? Куда? А мы – на юго-запад, потом – побережьем на север. Спрячемся в скалах. Ну а дальше?..

Лётчик наконец коснулся ногами снега, взвихрил фонтан белой пыли и начал лихорадочно укрощать опавший купол. Фашисты успели приблизиться на сотню метров, уже были слышны их весёлые возгласы.

И вдруг слева, почти на границе сектора, доступного взгляду Щерба, поднялась в полный рост белая фигура и подняла автомат.

Сиротин! Щербе хотелось закричать, остановить! Но в ту же секунду воздух разрезала густая автоматная очередь.

14

Горячий и крепкий кофе, гренки – повар умеет делать их сочными и в меру хрустящими, мёд, джем, масло, сыр. Белоснежная салфетка. Хотя мёд искусственный, а молоко – порошковое, и не было розеток для мёда и джема, да и молочник был отнюдь не серебряный, Гревер ощущал в сервировке завтрака утончённость многовековой культуры. Утренний ритуал выгодно контрастировал с его воспоминаниями о тех далёких голодных временах, когда он, бывший фронтовик, скитался по стране, пил эрзац-кофе из фаянсовых кружечек, ел чёрствое печенье в привокзальных буфетах и мочился на холодные блестящие рельсы, убегавшие в туманную даль. Тогда он мечтал о таких завтраках – калорийных, вкусных, изысканных, от которых в желудке разливается приятное тепло, а на губах остаётся привкус настоящего кофе. Их заключительным актом была сигара.

Ну, вот, майор Зепп Гревер готов к работе. А день обещает быть утомительным.

... Всё. Конец. Засветились. Утрачено главное условие, при котором мы могли использовать свой шанс – внезапность.

Он знал, что произойдёт через несколько минут. Их наблюдательный пункт зажмут в плотное полукольцо и будут стараться прижать к краю плато, или начнут выдавливать на юго-запад к фиорду – единственный путь, которым они сюда добрались, отрежут оставшиеся на метеостанции. А там, наверняка, наберётся полтора десятка человек... И с двумя пулемётами... Погонят нас, как щенков...

Стоп! Капитуляции перед обстоятельствами не будет. Не спеши. Надо испробовать всё.

Он заметил, как у барака вдруг засуетились. Наверно, оттуда внимательно наблюдали за обеими группами захвата и видели, как белая фигура пронзила автоматной очередью холодный воздух, как натолкнулся на пулю первый из пяти, медленно осел на снег второй... Остальные залегли, не успев понять, что же случилось. А фигура исчезла.

Английский пилот, которому удалось быстро отцепить лямки парашюта, проваливаясь в снег, с максимально возможной скоростью инстинктивно кинулся в сторону нежданного спасителя. Он падал, пытался бежать зигзагом, спеша оторваться как можно дальше от преследователей. А те, открыв беспорядочную стрельбу, взвихрили снежную пыль и вдруг начали отступать.

По ушам Щербо ударило яростно брошенное Байдой «...т-твою мать!» – и тут он услышал тихий шорох из бокового лаза. В нору сначала протиснулся Сиротин, а следом – запыхавшийся, ошалевший от пережитых волнений англичанин. Последним появился Джафар, который, бросив на Щербо быстрый виноватый взгляд, понурился.

– Я виноват, товарищ майор, – сделав ударение на «я», твёрдо произнёс он.

Щербо, силясь унять боль в сердце, услышал голос Назарова – тот тихо поминал селезёнку и прочие потроха «сынка Сиротина».

– Отставить разговоры, – жёстко скомандовал он, обрывая в себе и других сумятицу и беспокойство. Ощупал глазами пилота, ещё не до конца поверившего в своё спасение. Попытался оценить способности, силу и выносливость этого «сюрприза», который так внезапно свалился с неба и так резко изменил ход событий. Каждого из тех, кто стоял перед командиром, вдруг кольнуло острое и тревожное предчувствие грядущей схватки.