Текст книги "Чёрный иней"

Автор книги: Валентин Строкань

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Пулемёт опять замолк, но теперь пауза была нарочитой, Чёрный не верил ей. «Нельзя ему, сукиному сыну, верить... Нас не обдуришь».

Снова ударила струя свинца. Чёрный лихорадочно заелозил, стараясь уберечься от огня и в то же время выискивая глазами укрытие.

Короткая очередь оборвалась, поскольку Чёрный откатился влево, и пули не достигли его. Он сразу метнулся вперёд и вправо – опять опередив фашиста. Следующая очередь просвистела, обдав холодным воздухом, но пули не зацепили его, попав туда, откуда он выбрался секунду назад.

«Ох, и погонял меня, сволочь этакая... такие выкрутасы заставляет вытворять... Ну что, поймал?!»

Взбешённый пулеметчик сменил тактику. Он бил теперь непрерывно, не жалея патронов. Чёрный лежал за угловатым холмиком припорошенного снегом гранита. Пули секли и дробили камень, угрожая разнести его в прах, каменное крошево брызгало во все стороны.

«Ну, и лупит, собака!..»

Камень трескался и крошился. Пулемётчик пытался раздробить гранит, защищавший полтавчанина. Это уже было похоже на расстрел.

Вот теперь всё завертелось по-настоящему. Чёрный падал, поднимался, кувыркался пологим склоном. Порой ему казалось, что земля становится дыбом и летит на него, лицо залепляло снегом, из носа текла кровь, на зубах скрипела каменная крошка.

Наконец он добрался до какой-то канавы и с разбега влетел в неё. Не переведя дух, всадил длинную очередь по фронтону здания. Пулеметчику это не повредило, но Черный не смутился. Его стрельба была не столько на поражение, сколько ради собственного спокойствия.

Автомат прирос к телу, как ещё одна рука. Дуло сизое, окисленное, потёртое, с едким запахом железа и пороха. Внезапно он почувствовал нечто схожее на нежность к своему оружию. Здоровенная связка гранат, жёстко давившая на рёбра, вернула его к реальности.

«Вот зараза, все бока отдавила... Сколько ж мне ещё тут с этим гансом валандаться? Ого! Да теперь палку можно докинуть, не то что гранату! Ну, Пётр, ещё десяток метров – и камня на камне от того сарая не останется. Давай аккуратно...»

Он продолжал слушать тишину, как вдруг обожгла мысль – у немцев окончилась лента. И сейчас второй номер торопливо подтягивает тяжёлую коробку с новой лентой, жмёт на защёлку, рвёт крышку магазина, откидывая прицельную планку, выдергивает порожнюю ленту, вставляет новую, смертельно опасную.

Это был его миг, который он едва не проворонил! «Всадить в черноту полмагазина, и...»

На ходу срывая с ремня связку, он бросился к сарайчику напрямик, не скрываясь, во весь рост...

42

«Война лишь открывает шлюзы для проявлений всего, что ты уже взлелеял в себе, являет твоё естество. Война ничего не отбрасывает, она лишь всё заостряет. И если ты был дерьмом до войны, то будешь им и здесь, на войне. В зверя быстрее всего превращается тот, кто не может объяснить жестокость войны религией, идеологией, моралью. Такие быстро разувериваются. Скотство, озлобление, отчаяние – это я понимаю, но полное одичание? Но именно такими и оказались Айхлер и Лангер. Хотя понятно, что полностью высвободиться из трясины жестоких и абсурдных проблем войны не дано никому...»

«Этот вывод уже из моего собственного опыта», – с горькой иронией подумал Гревер.

«Война вовсе не исключает работы духа. Скорее, напротив: самоанализ на фоне жестокого абсурда приобретает особенно острый привкус, причём работать над собой необходимо не поневоле, а ежедневно преодолевая леность и ограниченность разума, мужественно глядя истине прямо в глаза. Уместно ли здесь слово «мужество»? Мужество – это преодоление явной опасности, когда ты трезво осознаёшь, что на этом пути тебя ожидают страх, бессилие, безверие, желание отказаться от борьбы. Не этого ли требует сейчас от меня судьба?

К слову, красные выказывают эту способность в полной мере. Втроём они отважились атаковать метеостанцию. Их тактика наивна, они стараются отвлечь моё внимание от действий своей основной группы, которая пока что ничем себя не проявила. Я ожидаю их нападения ежечасно. У них нет шансов, и единственное, что вызывает у меня любопытство, – с какого направления они будут пытаться атаковать наш объект и насколько изобретательными при этом окажутся. Я приму непосредственное участие в бою с первой же минуты появления красных, поэтому через полчаса покидаю метеостанцию и переношу свой КП к Эрслебену. Делаю это не без сожаления, поскольку моя комната кажется мне символом домашнего уюта. Но...

Эта троица полоумных славян, обстрелявших нашу станцию, сумела взорвать дизель – теперь мы остались без электричества. Пришлось перейти на аккумуляторы. Красных мы, конечно, перебили. Однако, к сожалению, есть потери и с нашей стороны – пятеро погибших. Об этом факте, я, понятно, Центр не проинформировал. Позже будет видно, как это всё повыигрышней преподнести руководству. В моём положении это далеко не мелочь».

Гревер вспомнил, как перепрыгнул через неподвижные ноги раненого, оттеснил плечом ефрейтора и бросился к выходу. Потом домик метеостанции тряхнуло от близкого взрыва, и он понял, что они добрались до дизельной. Когда он выскочил наружу, без шапки, с пистолетом в руке, всё кончилось.

Кто-то из солдат, стоя почти в дверном проёме, обстреливал из ручного МГ пространство слева от себя. Гревер успел заметить долговязого десантника, который выронил автомат и замертво оседал на снег. До него было каких-то полторы сотни шагов. А в двадцати метрах от входа лежал второй. Снег медленно падал с неба и таял на нём, влага собиралась в ладони его вытянутой руки. На месте дизельной зияла чёрная воронка. Изувеченный дизель, накренившись, выдавался из-под кучи почерневших обломков, жалкий и нелепый. Рядом из снега торчал чей-то сапог.

Далеко на воде сиротливо покачивался мотобот, ветер и волны гнали его к противоположному берегу. На кормовой банке угадывалась неподвижная фигура солдата. С борта свешивалась чья-то голова.

А справа от входа он увидел двух своих. Они лежали рядом, голова одного из них упиралась в колени второго. К нижней губе этого последнего прилип погасший окурок сигареты. Очевидно, они были не готовы к бою. Подставились – и сложили головы. «Забыли, где они, сопляки... Да нет, сопляками их, наверно, не назовёшь, это обстрелянные солдаты. Скорее эти десантники выявили незаурядную отвагу, и, хоть замысел их был изначально примитивен, надо отдать им должное – дрались они храбро...»

Далеко впереди неподвижно лежали ещё двое.

«Теперь я оставляю на станции отделение, прежде всего, для связи с «Фленсбургом» и встречи подводной лодки. С точки зрения морали моя передислокация имеет лёгкий привкус бегства. Но так может показаться лишь дилетанту, и я надеюсь что старые солдаты меня поймут. Это не паника и не страх – военная целесообразность диктует нам способ действий».

Он поставил точку и резко закрыл тетрадь, изо всех сил пытаясь не выпустить вовне острую раздражающую мысль: удалось ли обер-фельдфебелю осуществить задуманное? Почему группа не даёт о себе знать?

43

Гауптман Айхлер втянул голову в плечи.

«Шансы у этих азиатских свиней нулевые. Их цель – наша «Ретсель» и новая секретная радиоаппаратура. Несомненно, эти молодчики из военной разведки. Или, может, даже из НКВД. Слишком деликатное дело им поручили, кого попало на такое не пошлют. Предлагать им сдаться бессмысленно – фанатики режима. Так что же, покориться судьбе? И оказаться в Сибири? Опять холод и снег? Подождём. Посмотрим, как будут развиваться события дальше. Судя по всему, этот офицер у них командир, стратег операции. Это нетрудно определить по выправке, лицу, по глазам. Он чем-то похож на нашего гнилого интеллигента Гревера, несмотря на щетину и почерневшее лицо. Да я и сам, наверное, хорош, по правде говоря... Их семеро. И если учесть, что командир обычно возглавляет основные силы, то это все. Или почти все. Есть ещё те, которые обстреляли нас у охотничьей хижины. Очевидно, что это сделали те трое, что сбежали с метеостанции. Наш доблестный командир даже не смог обеспечить содержание пленных под стражей! Наверное, часовые спали. Там, где отсутствует убеждённость, появляется расхлябанность. А от неё – лишь шаг до преступления. Но это так, к слову... Если я вернусь, то поставлю всех на место. Всех!

А пока что благодарю судьбу за то, что дала мне возможность избавиться от вероломного фельдфебеля. И надо признать, что я воспользовался ею довольно ловко. Они надолго запомнят Петера Айхлера, все эти интеллигентские недоноски! Значит, можно надеяться, что мне удастся-таки склонить фортуну на свою сторону. Но... Кто бы мог подумать, что за каких-то шесть часов всё станет с ног на голову?.. Впрочем, главное – не впадать в отчаяние. На что они надеются? С таким количеством людей... При том, что они утратили главное и единственное, что могло привести их к успеху, – внезапность... Нет, у них нет шансов, и когда они выдохнутся и начнут подыхать в этой стуже, надо не упустить момент. В моём положении надо держать ушки на макушке. Надо изображать обессиленного. Ещё посмотрим, чья возьмёт... А этот красный всё выпытывал, что, где, как. Но не слишком давил, надо признать. Наверное, понял, что имеет дело с истинным национал-социалистом, от которого информацию шиш получишь. Говорят, красные обращаются с пленными гуманно, хотя откуда возьмется гуманность у этих азиатов? Во всяком случае я вёл себя в соответствии с кодексом чести германского офицера, мне не за что себя упрекнуть».

Щербо оставил попытки разговорить немца. Пустая трата времени, как он и полагал с самого начала. Немец, казалось, впал в прострацию, стараясь, однако, сохранить надменно-каменное выражение лица.

«Жаль, этот фриц мог бы помочь. Количество людей, схема постов, график смен, границы участков, которые охраняются, расположение внутренних помещений, расписание сеансов связи, оперативное прикрытие, план экстренной эвакуации и так далее... Всё это, по идее, этот индюк может знать. Но он, кажется, уже сообразил, что убивать его мы пока что не собираемся, поэтому, несмотря на страх, вызывающе твердил: «Я вам ничего не скажу!» Вот же ж, гад! Когда план уже продуман и запущен, его сведения мало что могут изменить. Значит... Ладно. Сейчас меня волнует другое. В первую очередь: как этот Айхлер оказался в таком отдалённом от станции месте? Офицер, гауптман, он не похож на исполнителя чрезвычайной миссии, на личного представителя фюрера – тоже. Стало быть, с ним была группа. Где она? Или они потеряли друг друга в метели, что маловероятно, или группу уничтожили. Кто? Кроме них и нас, здесь никого нет. Выходит, наши?.. Чёрт с тобой, фашист! Молись своему фашистскому богу, тварюка, что возиться с тобой некогда. Но...»

Щербо медленно поднял руку и внезапно резко рванул тесёмку капюшона на горле гауптмана. Тесьма затрещала. Он засунул руку под олений ворот, нащупал петлицу и дёрнул на себя, словно желая удостовериться, действительно ли имеет дело с офицером. Делал он это нарочито грубо, давая понять спесивому немцу незавидность его положения. В глазах Щербо промелькнуло пренебрежение, которое немец уловил и отвернулся.

– Ладно, я не буду подвергать испытанию ваше солдатское достоинство, – жёстко, словно взвешивая каждое слово, произнёс Щербо. – Но вы должны ответить мне на один вопрос. Можете ограничиться «да или нет».

Немец внимательно посмотрел на Щербо, ожидая подвоха.

– Вы командовали группой, которая преследовала моих бойцов? «Если он скажет «да», тогда это на девяносто пять процентов правда. Тогда, его группу уничтожили мои ребята...» После долгой паузы немец выдавил «нет». «Жаль. Что ж, он поможет нам в другом».

– Гаральд, объясни гауптману правила поведения на лавиноопасном склоне, – Щербо отошёл, даже не взглянув на немца, так, словно ответ, который он ожидал, не имел для него ни малейшего значения.

44

Барак стоял прямо на леднике. Если бы не островерхая крыша, он походил бы на железнодорожный вагон, правда, вдвое длиннее и шире.

«Остроумно сделано – на сваях, – размышлял Байда. – Летом снег тает, внутрь натекает талая вода, здание перекашивается. Сплошные неудобства. А так – добро пожаловать. Но, хоть сейчас и лето, половодья что-то не видать, только метели и морозы. Надо полагать, не всегда так... Или... Глетчер понемногу движется, едва заметно... Немцы просто так ничего не делают».

Сваи были высотой не более двух метров, и всё пространство под бараком просматривалось, несмотря на внушительные сугробы после последней метели. Но снег там не скапливался, судя по всему, площадку регулярно расчищали. Это давало возможность рассмотреть все подходы к станции.

У барака было три выхода. Один, очевидно, главный – в противоположном от Байды и Валеева южном торце. Они осмотрели его из своего укрытия. И два боковых, с запада и востока. Слева от барака едва угадывалась дизельная, наполнявшая арктический воздух механическим шумом и запахом отработанной солярки. Рядом высился штабель металлических бочек. Далеко справа, невидимая для них, разместилась псарня. Оттуда изредка доносился глухой собачий лай. Они не боялись, что их почуют собаки: дизель забивал и шум, и запах. Метрах в двухстах виднелись антенные растяжки, наполовину скрытые за скалами, – там было антенное поле. А немного позади барака, между ним и дизельной, почти у края ледопада, приткнулся маленький сарайчик, который они с Щербо не заметили из своего наблюдательного пункта, поскольку его заслонял барак.

«Видимо, кладовая для хранения мяса, – догадался Байда. – Естественный холодильник. Основательно устроились фрицы. Надо полагать, зимовать надумали. Но где же часовой?»

У объекта был зловеще мертвенный вид – ни звука, ни движения. Байда посмотрел на часы – второй час. «Спят фрицы. Бодрствует только дежурная смена и караул. Но часового не видно. Куда же он делся? Невозможно, чтобы они не выставили внешний пост. Не может быть... Неужели внутри греются? Нет...»

Они придирчиво обследовали слепой торец барака, особо задерживаясь на его фронтоне, где виднелись едва заметные, плотно, почти без щелей подогнанные друг к другу ставни слухового окошка – сквозь него надо было попасть внутрь. Засовы и крючки их не волновали. Для них Валеев берёг специальный инструмент, который заранее вытащил из рюкзака и рассовал по ближним карманам. Повозиться, конечно, придётся.

«Вот она – цель нашего невероятного, безумного перехода через ледопад – за два шага. Всё-таки дошли! Одолели... Батя всё правильно рассчитал. Лишь бы не сорвалось...»

Согласно замыслу Щерба, Байда с Валеевим должны были сделать всё возможное, чтобы лишить немцев возможности уничтожить техдокументацию и шифровальную машину. Основные же силы должны были начать атаку на объект. Даже если атака не сорвётся и группа молниеносно подавит сопротивление, не исключено, что немцы успеют сделать всё, чтобы не оставить никаких следов и от бумаг, и от машины. Задание Байды и Валеева именно в том и заключалось, чтобы любой ценой «украсть» у них это время, ударить изнутри и отрезать врага. Для этого они и должны были зайти с тыла – скрытно пробраться на чердак и дождаться подходящего момента.

Первый этап своего задания они завершили успешно – ледопад преодолели. Теперь – второй этап...

Валеев приготовил небольшой ледовый якорь – айс-фи-фи ^{31} – и начал привязывать к нему верёвку. Нужно было накинуть его точно на конёк крыши. Байда надеялся на меткий глаз и твёрдую руку бывшего каюра, он не раз видел, как тот умело обращался с арканом.

Хотя часового они и не увидели, дальше осторожничать не имело смысла, нужно было решаться на что-то. Им сдавалось, что всё, что было до сих пор, случилось давно и не с ними. Незримая грань навсегда отдалила их от трудностей и ужасов пройденного маршрута. Теперь главным было то, что ожидало впереди.

Они поднялись. Из-под ног посыпались обломки льда.

Рядовой Фердинанд Альфертс стоял на верхней ступеньке у входа с противоположной от Байды и Валеева стороны барака, он прижался спиной к двери и пытался поглубже втянуть голову в поднятый воротник тулупа. Он стоял здесь уже больше часа и по очереди напрягал мышцы рук, ног, брюшного пресса, компенсируя отсутствие движения. Изредка приседал. Холод подкрадывался к рукам, заползал в унты, но всё равно это было лучше, чем кружить вокруг станции по колено в снегу и ощущать, как ветер проникает под тулуп и выдувает последнее скудное тепло. Мороз был небольшим, каких-то пять-шесть градусов, ветер дул с противоположной стороны, и здесь, у дверей, было почти уютно.

Фердинанду давно хотелось отличиться в какой-нибудь переделке... Но в этом холодном глухом захолустье? Фердинанд тоскливо озирал зловещие холодные скалы и пустынный многокилометровый ледник, мечтая о чашечке горячего кофе и сигарете. Повседневное рвение – это не для него, пусть другие выслуживаются.

Когда до конца смены оставалось минут тридцать и он решился сделать напоследок прощальный круг, его внимание привлёк какой-то посторонний звук. Он насторожился и начал медленно и осторожно, чтобы не поскользнуться на обледенелых ступенях, спускаться вниз, стараясь убедить себя, что ему не почудилось и в этой ледяной пустыне не может родиться звук, исторгнутый человеком. Ибо на семьсот миль вокруг нет ни одной живой души, не считая «камрадов», спящих за стеной, и команды «Фленсбурга» где-то в арктическом океане. Но звук повторился, и это заставило его снять огромные рукавицы-верхонки и положить палец на спусковой крючок.

Спустившись на лёд и оставаясь в тени лестницы, Фердинанд наклонился и начал вглядываться в полумрак под бараком в том направлении, откуда, как ему казалось, доносился шум. Сугробы мешали смотреть, однако он отчётливо увидел натянутую верёвку.

Старший лейтенант Байда не ошибся в своем товарище, которому удалось с первого броска закрепить айс-фи-фи на крыше в нужном месте. Валеев быстро спустил на землю бухту верёвки, взобрался наверх и остановился напротив окошка. Закрепившись на верёвке с помощью ручной и ножной петель, он вытащил из кармана нечто вроде «фомки» и начал неспешно орудовать ею, чтобы отворить плотно подогнанные друг к другу створки. Байда должен был страховать – он до упора натянул верёвку и прижал её ногой ко льду, чтобы петли не проскальзывали. Но, лихорадочно стремясь как можно быстрее достичь цели, они допустили ошибку.

Сваи, вознёсшие станцию на два метра надо льдом, создали иллюзию полной открытости окружающего пространства. Казалось, будто просматривается всё и нет ни одного закутка, где мог бы спрятаться человек. Но так только казалось.

Фердинанд Альфертс, прячась за сугробами, подобрался к угловой свае и, затаив дыхание, выглянул из-за неё. Хотя он и был готов к любой неожиданности, но от увиденного оцепенел. Какой-то тип висел на верёвке под самой крышей и пытался что-то расковырять в стене их барака. Второй держал конец верёвки, изо всех сил натягивая его, чтобы верхнему было легче держаться.

Времени на раздумья не было, сейчас этот нижний опустит глаза и уставится прямо в Фердинанда. Поэтому рядовой Альфертс не закричал «Стой! Руки вверх!», а, осторожно ведя стволом, взял на прицел верхнего. Почему именно его, он потом так и не смог никому объяснить, ведь другой, несомненно, представлял для него гораздо большую опасность. Альфертс сделал медленный выдох и нажал на спуск.

Автоматная трель хлестнула по нервам Байды, однако не вызвала растерянности, лишь заставила мгновенно выпустить из рук верёвку и полоснуть быстрой слепой очередью на звук.

В этот миг сверху обрушился Валеев, и под его изувеченным телом начало быстро расползаться кровавое пятно. Байда всадил в сторону стрелявшего длинную очередь и начал тормошить неподвижного товарища. Схватил за запястье, нащупывая пульс. Глаза тревожно перебегали от сваи к свае, на слух пытаясь уловить сквозь грохот дизеля шум взбудораженного барака. Пульс не прощупывался.

Немцы начали выскакивать наружу. Надо было уносить ноги.

Он бросил последний взгляд на распростёртое тело Валеева и изо всех сил сжал зубы. Дал несколько очередей, спрятал в какой-то снежной щели пустой магазин. Потом снял автомат с груди мёртвого Валеева и, забросив за спину свой, начал отходить в сторону ледопада, туда, откуда они пришли.

В этом направлении немцы его преследовать не будут.

45

Тело не слушалось, будто чужое. Когда Смага еле-еле открыл глаза и, пытаясь сфокусировать взгляд на ближайшем камне, сделал попытку подняться, у камня почему-то был фиолетовый цвет.

«Наверное, шок... Контузия... – Он вспомнил, как пуля сбила шапку... – Неужели?.. Тот гад поливал от бедра... Вторая пуля зацепила затылок... Осколки от камня – лицо...»

Мысли обрывались, и ему никак не удавалось сосредоточиться.

«Я жив... А должен бы быть мёртвым... Но ведь жив! Почему тихо? Они же должны были добить меня... Может, я в плену? Нет, я на льду, а не в помещении. А может, оставили подыхать на морозе, а сами наблюдают с чердака?»

Он снова попытался приподнять голову и оглядеться. Попробовал проглотить слюну. Слюны не было. Был распухший, сухой и неповоротливый язык.

«Я должен подняться... Должен. Хотя бы голову... Неужто он бил разрывными? Кровь?.. Откуда кровь?..»

Он прислушался к своему телу. С трудом скосил глаза, пытаясь разглядеть кровь на фиолетовом снегу. Но крови не было. Боли тоже не было.

«Наверное, они искали меня... Почему же не нашли? Неужели я сам пошёл?.. Далеко?.. Так, надо подняться. А они наблюдают за мной и ждут», – вдруг ужаснулся он.

Перевернулся набок и попробовал выползти из-под снежного козырька, нависавшего над его убежищем. Почувствовал автомат под рёбрами.

– Я жив, жив, жив! – повторял себе, преодолевая отупляющее ощущение чужеродности своего тела. – Я жив, а Чёрный – мёртв... Иван тоже. Он упал с причала...

Попробовал подняться на колени. Это стоило ему больших усилий. Медленно выполз из-под козырька, огибая сугроб, сел на снег и огляделся.

Справа тянулось скалистая гряда, а с трёх сторон – лёд и снег. Прямо перед собой, но далеко внизу, он увидел метеостанцию. Наблюдая за суетой маленьких фигурок, копошившихся возле дома, он удивился, что смог уйти незамеченным так далеко. Как в тумане, он следил за беготнёй белых силуэтов вокруг взорванного дизеля, смотрел, как немцы готовят нарты.

«Там теперь делать нечего. Мне в другую сторону, – преодолевая слабость, накатывающуюся из гулкой тишины, твёрдо приказал себе. Он знал – отчаянию поддаваться нельзя. – Пусть они там сидят наготове, и мне ничего не светит, но всё иное – не имеет смысла».

Вытащил из подмышки автомат, извлёк магазин. Пустой. Нащупал за спиной подсумок. Достал новый магазин и вставил в автомат.

«Если так уж сталось, потолкуем напоследок, хоть и патронов маловато. Боец спецотряда Владимир Смага к бою готов!»