Текст книги "Чёрный иней"

Автор книги: Валентин Строкань

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

9

«Сегодня настроение паршивое. Какие-то предчувствия... Это не удивительно – после двух зимовок эта экспедиция никоим образом не способствует стабилизации психических реакций. Сенсорный голод, активизация процессов воображения, неустойчивая психическая деятельность. И, очевидно, типичное для полярника открытие – ценность воспоминаний, которые в нашей, лишенной событий и впечатлений жизни, имеют немалую силу воздействия, почти, как галлюцинации. Компенсаторные реакции, – так говорят психологи. Мой синоптик капрал Клок формулирует это иначе: у солдата всего должно быть вдоволь – жратвы, шнапса, девок, сна и стрельбы. Пока что здесь вдоволь только сна. А от последнего – убереги нас, Всевышний!»

Йозеф Гревер горько усмехнулся. Да, ему, доктору естествознания, потомку великого германского географа, врача и астронома Иеронима Мюнцера, майору Абвера старому борцу НСДАП, приходится отбывать здесь уже третью экспедицию. Третью! Наверняка, это какая-то закономерность большой политики, которая ещё найдет своего исследователя: тех, кто стоял у истоков мощных политических движений, тех, кто готовил почву для революции, кто её совершал, после победоносного завершения борьбы ожидает в лучшем случае забвение. В худшем – пуля от «соратников по борьбе», присоединившихся к движению гораздо позже и не прощающих того, что «старые борцы» видели вождей такими, какими их не должен видеть простой смертный. Об этом свидетельствует опыт всех революций, и национал-социалистическая, к сожалению, не исключение.

Но были ведь и другие времена. Когда-то Адольф Гитлер, фюрер и рейхсканцлер, был для него «бесноватым парнем с зубной щёткой под носом», так, кажется, назвал его Руди тогда в пивнушке, где они весело просиживали, сдувая пивную пену с губ. Теперь можно сказать, что и сама национал-социалистическая партия, подобно Венере, родилась из пены. Только пена эта сгущалась не возле скал острова Кипр, а в полных доброго баварского, кружках «старых борцов». Да, весёлые были времена...

А теперь «ефрейтор Ади» мыслит мировыми масштабами, и целые народы для него не более, чем «расовые единицы». А подлинных революционеров ожидает расстрел, и пули в казённиках для них берегут до поры до времени не враги, а соратники. Это был «первый парадокс Гревера» и главный. Ему нравились парадоксы – своеобразное свидетельство остроты и изощрённости его мышления.

Власть захватывает группка людей, с которыми ты недавно был на «ты», мог похлопать по плечу. Но тогда они были такими, как все, а теперь? Власть нельзя похлопать по плечу, а вождю – говорить «ты». Иначе он не вождь…

Второй парадокс, «выработанный» Гревером, был, по его мнению, значительно тоньше: историей движет Его Величество Предрассудок. Предубеждённость и враждебность, эти законные наследники невежества, набирают силу в нестабильные исторические периоды. И тогда меняется лицо мира. Иногда до неузнаваемости. Воображение, неправильные аналогии, ассоциации и домыслы плюс эмоции соответствующей окраски и неполное, извращённое знание. На этот костяк наращиваются политическое исступление, склонность к мистике и иррационализму, амбициозность. Тот, кто формирует подобную психограмму масс, кто способен манипулировать всем спектром невежественности, становится Господином. Кровь, дух, немецкая судьба, призыв павших героев – наши, немецкие мифы. Под их влиянием, как под прессом, формируется единый арийский монолит. А педаль управления этим прессом – под ногой у ефрейтора Ади, обутой в лакированный ботинок. Или кирасирский сапог?

Гревер подошёл к койке, застеленной тяжёлым тёмно-серым одеялом с двумя красными полосами по краям. На нижней была выткана надпись «Ноги», на верхней красовались слова «Немецкий вермахт». Но что-то в нём противилось желанию сесть на это одеяло, смять идеально ровную поверхность. Он зевнул и вернулся к столу.

Третий парадокс, выведенный Гревером «для внутреннего пользования», провозглашал: чем больше в революции «национального», тем меньше «социального». Духовная энергия народа, национальное сознание, национальные чувства – все эти атрибуты ещё со времен Лютера постепенно выродились в погремушки и закончились призывами типа: «Убивайте их, как бешеных собак!» Итак, с какой стороны не подойди, а каждая революция похожа на чудовище, которое пожирает самое себя.

Таковы политические реалии, и ты должен действовать в соответствии с этими императивами, какие бы они были несправедливые.

Он задумчиво рисовал причудливые вензеля в дневнике. Не настолько он наивен, чтобы доверять подобные мысли бумаге. Гауптман Айхлер уже давно алчно присматривается к этой толстой тетради. Партийный надзор должен быть всепроникающим, а око партийной канцелярии – неусыпным. Но напрасны его кровожадные стремления, эту тетрадь он заполучит только у мёртвого тела. Гревер сощурился, представив себя этим «мёртвым телом».

Привал сделали лишь для того, чтобы поесть и обсохнуть. Потом быстро надули лодки и подготовились к переправе.

Противоположный берег едва угадывался в тумане.

– Здесь компас показывает динамику прироста надоев молока в Вологодской области или, скажем, грузоподъёмность нашего старшины.. Погрешность гуляет до ...надцати градусов. Тут надо ориентироваться по солнцу или иметь карту магнитных отклонений института Штернберга и гироскопический полукомпас ^{1} , – объяснял Назаров Краповичу.

Хотя они вышли при попутном ветре и волнении с кормы, однако очень скоро выявили равномерную качку по левому борту и пока поняли, что происходит, ложиться на прежний курс было слишком рискованно – стихия угрожала снести их на скалы мыса Форстрем. Оставалось только дойти до маленькой бухты Кроссен.

Теперь им нужно было немного переждать, чтобы встречные течения пролива уравновесили друг друга. Всё водное пространство представляло собой сплошное хаотичное волнение, в месте встречи противоположных течений вода «кипела». Щербо видел, как лодка старшины Лукашевича, морской опыт которой был намного богаче, чем у кого-либо из них, никак не могла преодолеть бешено бурлящую полосу акватории. Вода бугрилась, пенилась, вихрь водоворотов крутил лодку. Старшина, Гаральд, Гвоздь, Щербань гребли дружно, как давно слаженный экипаж.

И всё-таки они пробились. Теперь не оставалось ничего иного, как развернуться за волной и пойти в направлении ледника Аггор. При таких обстоятельствах руководствоваться картой не приходится, всё внимание сосредоточилось на управлении лодкой: Щерба здесь выручала тщательная проработка маршрута. Удобную бухту слева от южного участка фронта ледника Аггор он заметил давно, и теперь это пригодилось. В их положении не оставалось ничего другого, как рискнуть пройти перед фронтом ледника, потому что перед входом в бухту они поняли, что шторм набирает силу.

Отойдя под защиту небольшой косы, измученные борьбой с ветром, волной, течениями, они позволили себе минутное послабление. Щербо оглянулся на ребят. И вдруг взгляд его выхватил в бурном море нечто чужеродное. Посмотрел в бинокль: какое-то судно выплывало из-за мыса Форстрем. Оно тяжело переваливалось с волны на волну, полубак, окутанный пенными бурунчиками, почти не выдавался из воды. Смотреть на это было страшновато. На борту было написано: «Фленсбург».

«Вот они! – злорадно подумал Щербо. – Я знал, что нам не разминуться!»

– Глянь, – Смага толкнул локтем Джафара. – Недаром мы здесь столько скукой маемся!..

«Они нас не видят – далеко, да и коса мешает. А наша осадка и габариты позволят протиснуться вот в этот разлом, проследим, куда держит курс этот «Фленсбург».

Немцы прошли на северо-запад и вскоре исчезли за скалами. «Наверное, в бухту Ингель, которая ближе всех к центральной оси Грунланна. Это километра четыре отсюда. Ладно! Теперь эти голубчики от нас не скроются!»

В бухту у ледника Аггор Щербо и его группа влетели на полном ходу и затабанились прямо перед фронтом ледника – такое можно было сделать только на радостях. Потом, измученные и опустошённые, они сидели и смотрели на море.

Свинцовая тяжесть во всем теле – едва разложили подстилки и спальные мешки прямо у подножия скалистого холма, как сразу провалились в тяжёлое забытьё, не замечая громыханья новорождённых айсбергов. Только раз, когда слишком сильный грохот обвала сменился на отдалённое гуденье, они на какое-то мгновение вырвались из объятий забытья, чутко отреагировав на изменение звукового фона. Гуденье доносилось ниоткуда, и это делало его особенно зловещим, казалось, рёвом полнилось всё – лёд, воздух, само пространство, и была в нём та сила, подчиняясь которой, они, полусонные, высунулись из спальников и увидели, как с натужным рёвом вдоль косы катилась высоченная волна, вздымая пышный пенистый гребень. Но коса защищала надёжно, и никакие волны и обвалы айсбергов не способны были выгнать их из спальников.

– Как сказал Отто Юлиевич Шмидт Валерию Чкалову, наилучшие спальники – из собачьего меха, – пробормотал Смага и сразу отключился.

10

«От пульсирующих ледников можно ожидать чего угодно, они склонны к буйству. Домик в долине Кольмар был уничтожен селем – на озере прорвало ледовую перемычку. Осторожность! И ещё раз – осторожность...

... Какой-то болван из министерства пропаганды подбросил в наши тюки старые «Берлинер иллюстрирте». Для укрепления боевого духа. Но что, кроме тоски по нормальному климату, может вызывать фото немецких солдат в греческой кофейне? Или фотографии длинноногих грудастых нимф, одетых в эсэсовские мундиры?!

«Конрад, ты глянь – какая баба! И сиськи ничего-о-о себе!.. Вот бы к такой под юбчонку залезть!..» – «Да у неё же бакенбарды, как у Великого герцога Карла...» – «Идиот, это же солнечные зайчики. Что ты смыслишь в женской красоте!»

Что ещё может будоражить здорового двадцатилетнего жеребца, тем более здесь. Трижды молодец мой замечательный обер-фельдфебель!

– Слюнявые бараны! Что вам сюда, «Пуфф-ваген» [4]4
  Походный бордель.


[Закрыть]подать? Так вы же, стоя в очереди, поотморозите себе всё мужское достоинство! Сюда бы тех ребят, которые нам эти журнальчики понапихали! Я бы им раскрыл все тайны пола, устроил бы им «фонтан любви», они бы у меня своими слюнями захлебнулись!

Хвала Господу, что волею Его мы, я (командир) и лейтенант Лангер (врач), избавлены здесь от лишних забот о солдатских трипперах. «Галантный насморк» – это привилегия остландрейтеров, «рыцарей похода на Восток».

Установилась на удивление ясная погода. Ещё какой-то час назад грязно-серые кучевые тучи застилали всё небо многослойной пеленой. Теперь же яркое солнце висело над ними ослепительным шаром, хрустальная бахрома ледяных языков, спускавшихся к воде, заиграла тысячами отблесков.

Щербо смотрел в зенит залитого светом неба. Не небо – какой-то застывший синий потолок. Небо должно иметь глубину. На родине такого неба не бывает!

Плечи ныли, напоминая о рюкзаке. Наши «сидоры» – это зримое воплощение необъятности. Не сразу и сообразишь, что в нём гремит: то ли котелок, то ли оружие, а может, – собственные кости. Хотя у десантника ничто не должно греметь. С такими шкафами на плечах любой путь – серьёзное испытание, особенно, когда ты идёшь туда, где нет жизни. Холод – враг жизни. Я запретил растирать снегом обмороженные места, ведь только так можно избежать гангрены... Руки почти у всех забинтованы...

... Они шли вдоль побережья напрямик, стремясь достичь края Фрис-фиорда в его наивысшей точке. Яркие лучи обжигали их и без того обветренные лица. От солнечных ожогов начали распухать носы и губы.

Они медленно тащились обрамлённым скалистыми бастионами коридором, метр за метром. Каждый видел перед собой лишь рюкзак идущего впереди. Чувство расстояния деформировалось, и те скалы, до которых, казалось, было рукой подать, оставались всё такими же недосягаемыми. Они поднимались пять часов, а солнце припекало сильнее, чем в самой знойной пустыне. Так им казалось. К коже лица было больно прикоснуться, казалось, будто она вздулась сплошным пузырём и вот-вот лопнет... Они сбрасывали рюкзаки, опускались на камни, расправляли занемевшие плечи, но уже через пять минут надо было подниматься. Старшина командовал:

– Время, ребята. Нельзя засиживаться, тело расслабится. Вперёд!

На очередном привале услышали, как с пружинящим шуршаньем обваливаются снежные карнизы.

– Цвет вашего лица, сэр, выдаёт в вас завзятого игрока в гольф... сэр, – с мнимой серьёзностью заметил Гвоздю Смага.

В течение первых трёх часов «кристально ясной» погоды Гвоздь успел «хватануть» безжалостного ультрафиолета, и сейчас его покрасневшее лицо приближалось к стадии кровяного бифштекса. Сплюнув, он сморщился от боли в потрескавшихся губах и поднял глаза на Смагу.

– Видать, о Пинкертоне начитался?.. Лучше макитру спрячь, а то дурной каменюка ненароком снесёт всю твою мудрость...

– Мне бы не хотелось расценивать ответ этому мистеру как грубость, сэр. Хотя качество здешнего солнца немного того... хреновое. Сэр, – подхватил Назаров.

– Прекращай художественный свист, – увидев, что старшина и Байда одновременно поднимаются, Гвоздь с притворной живостью прохрипел: – Вперёд, астматики, вперёд!..

Щербо с неудовольствием отметил, что силы совершенно растаяли. Ноги утратили чувствительность, губы пересохли, печёт, сквозь бинты на руках сочится кровь. А сердце то сожмется, то отпустит. Наверное, так себя чувствуют дряхлые старики...

Наконец они поднялись на вершину и увидели: за три сотни метров от края воды над чёрной дугой морены, почти у самого ледника, покрашенный под серый скальный фон, стоит добротный просторный дом. А чуть ниже, на берегу фиорда, капитальный причал. Очевидно, именно здесь несколько часов назад стоял «Фленсбург». Когда же он успел отчалить? И как мы этого не заметили? Ведь акватория всё время была в поле зрения...

Почти всё время. Видимо, это произошло, когда мы шли ущельем.

Выше, на леднике, Щербо заметил живописно разбросанные на мерцающем льду осадкомер, градиентные мачты, метеобудку. Немного в стороне серело ещё несколько небольших строений. Склад, дизельная... А эти двухэтажные хоромы – метеостанция?.. Слишком велики. Если это то, что мы ищем, тогда где же антенное хозяйство? Не видно.

Он обеспокоенно водил биноклем по окрестным скалам, пытаясь разглядеть провода и решетчатые антенны. Неужели всё зря? И опять придётся искать? Не может быть, их радисты должны быть где-то неподалёку. А может, этот чёртов «Фленсбург» зашёл не сюда, а именно к радистам? Но путь восточным побережьем отрезан, там – фиорд и фашисты. Стоп, там даже бухты пригодной нет. Где карта?

В душе снова шевельнулось беспокойство, но Щербо понимал, что разгадка где-то рядом. Теперь мы владеем ситуацией, мы определяем ход событий. Это уже успех.

Рассматривая карту, Щербо старался определить наиболее вероятное расположение радиоцентра. Погоди, погоди, ошибиться нельзя, иначе не успеем. На этот раз мы должны выйти точно на объект. И выиграть время. Могли они обосноваться на побережье? Могли. Где? Мы пришли с юго-востока, там пусто. Излучать они должны именно в этом направлении. Северо-восточная четверть отпадает, там горы мешают. Западное побережье – тоже. Вот и выходит, что не могли. Значит, объект в центральной части острова... Логично искать его на возвышенности. Может, здесь есть удобное плато?.. Не вижу... Есть ещё какие-нибудь варианты? Какой-то грот – раструбом на юго-восток? Антенны? На пиках? Громоздко. Не стоит этого делать для мобильной станции, которая должна быстро развёртываться и так же сворачиваться. Они аккуратисты. Наверно, загодя все пфенниги подсчитали... Допустим...

По всем расчётам выходило, что наиболее подходящим местом для развёртывания немецкого радиохозяйства было плато за три километра отсюда. На карте всё так замечательно. А проверять этот район доведётся на собственной шкуре.

Дальше они шли самим ледником. Морены остались позади. Ледник был похож на застывшую шугу ^{2} , которая бывает осенью на больших реках. Время от времени группа попадала в завалы, из которых, казалось, выбраться было невозможно. Мучила жажда. Щербо заметил, что ребята начали жевать снег.

– Прекратить! Снег жажды не утолит, а вот желудок можно застудить.

Торопливо спустились ледяной кручей и перебрались через ручей, шумевший в полынье. Вскарабкались наверх и оказались на ледяном мостике, сантиметров двадцать шириной. Справа и слева зияют бездонные пропасти. Вниз смотреть нельзя – кружится голова, предательски дрожат руки. Смотреть нужно только вперёд... Преодолели.

Медленно обогнули невысокий снежный горб и залюбовались необозримым снежным простором, раскинувшимся перед усталыми глазами.

Где-то за километр на север в снегах противостоял колючим ветрам длинный приземистый барак на невысоких сваях. Справа – поле антенн, позади слева – ещё одно здание.

«Молодец, Павел!» – застучала тяжёлая кровь в затылке. Сердце затопила неистовая радость.

Несмотря на довольно значительные размеры, барак выглядел на удивление аккуратным и даже уютным. Наш клятый объект. Будто пряничный домик. Желанный, как счастье, вот только близок локоток, да не укусишь...

11

«Норвежец Свердруп в тридцать четвёртом году произвёл количественную оценку интенсивности таяния снега: пятьдесят два процента даёт солнце, остальное – атмосфера. Но такое соотношение не везде. Теперь я могу это утверждать с абсолютной точностью. Если бы мне удалось найти общие закономерности оледенения всей северо-атлантической провинции! Со временем, когда Гренландия и Исландия будут входить в рейх, возможно, мне удастся это сделать.

А пока что наша сверхсекретная метеостанция на юге Гренландии подверглась нападению какой-то жалкой горстки эскимосов и датчан. На Земле Франца-Иосифа другой наш объект «Гольцауге» самоликвидировался. Личный состав отравился мясом белого медведя. Пришлось всех эвакуировать. И это накануне операции! Теперь на нас ложится тройная нагрузка».

Они обустроили свой наблюдательный пункт на бугре в глубокой снежной подушке с подветренной стороны склона, обращённого к немцам, за сотни метров от места, где перед ними предстал вожделенный объект.

Массивный снежный карниз, нависавший над подветренным склоном, десантники на всякий случай обвалили, хотя сделать это было нелегко: они действовали теперь у фашистов на виду. К счастью, небо опять стало серым, солнце исчезло, а сверху посыпался тихий, пушистый, какой-то опереточный снег. Это и позволило им вырыть нору, добравшись до скального гребня-основания. Переднюю часть завесили пологом, потом возвели снежную стену с лазом. Снаружи лаз привалили снежной плитой. Выровняли свод, укрепили стены, утрамбовали снег. В стенах сделали ниши для свечей. Пол застелили кусками брезента, – старшина очень сокрушался о сгинувших в торосах оленьих шкурах, они ещё ой бы как сейчас пригодились. А если бы сюда ещё и лапника – был бы полный комфорт...

– Ерунда, перебьёмся! Не из аристократического клуба. Жируешь, Фомич. Забыл прошлую зиму? Как мы «загорали» в том «адском горле»? – отозвался неугомонный Назаров.

– Ничего я не забыл. Как оттуда выбрались – только мы и помним... Рёбра немчура нам таки пересчитал... Но и мы не сплоховали, дали ему так прикурить, что он на минутку забыл, где у него пуговицы на штанах... А тут что?.. Тесно? С «потолка» капает? Зато в тепле!

Щербо с Байдой не отходили от амбразуры, в десятый и сотый раз рассматривая абверовское логово, скрупулезно изучая привычки его обитателей и окружающий ландшафт. А где-то глухо рокотали водопады, с пика Фолкнет доносился унылый вой метели, да изредка слышался упругий протяжный грохот обвалов.

Высота над уровнем моря не более трёхсот метров, а лето совсем не ощущается. Стужа, ветер. До метеостанции километра два с гаком, до этим – с километр... Мы как раз контролируем их тропу между метео– и радиостанциями. До тропы три сотни шагов. Они её даже пустыми бочками из-под соляры разметили. Лёд посыпали гравием, мокрые глыбы этого месива из камня и мёрзлой грязи даже на фоне окружающих скал кажутся чёрными. Вот и получается, что бочки не демаскируют, с воздуха не обнаружить. Всё учли, гады...

Щербо всматривался в скалы, в ледник, извивавшийся перед ним широкой полосой, украшенной несколькими тёмно-серыми бороздами морены. Большой «глетчерный» [5]5
  Глетчер – ледник.


[Закрыть]бассейн вызывал жуткие ощущения: первое впечатление было такое, будто это громадное ледяное чудовище ползёт прямо на тебя.

У ледника был сложный рельеф. Ледовое поле почти гладкое с редкими, чётко очерченными радиальными разломами, всё это хорошо просматривалось со всех четырёх сторон, а, значит, незамеченным подобраться к нему было невозможно. В северо-западных верховьях, километров в трёх, тело ледника на большом протяжении пересекали глубокие трещины. Немного восточнее на перегибе ложа виднелось множество поперечных разломов.

Ещё дальше от скал глетчер отделяли отвесные уступы ледопадов, сплошная хаотичная система растяжения и обвалов. Отсюда испещрённое трещинами тело ледника было похоже на морщинистую шкуру носорога. Щербо знал, что на подобных ледопадах общая площадь трещин во много раз превышает площадь монолитного льда. И ещё он знал: в толще ледника существует целая система пустот и тоннелей, скрытая от глаз. Вода, стекая по разломам, вымывает во льду глубокие, иногда на всю толщу ледника, колодцы, накапливается в пустотах, закручивается в вымоинах. Затянет такая «ледовая мельница», и... От одной мысли про сумрак ледяных подземелий по спине пробегала дрожь.

Так или иначе, северные и северо-западные подступы к станции непреодолимы. Это самые неприступные, самые опасные участки, и форсировать их – безумие. Тем более – в темпе.

Вот заданьице, чёрт бы его побрал! Ни одной зацепки.