Текст книги "Лед и пепел"

Автор книги: Валентин Аккуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Он замолчал и попросил закурить. Жадно затягиваясь, добавил:

– А на вас нет зла у меня. И меня не опасайтесь, и немчуры здесь нет. Вон они где, – показал он рукой на далекий горизонт, где зависали осветительные ракеты.

Дав команду своему сержанту внимательно следить за дедом и лично обыскать его, старший десантной группы отозвал нас с Орловым в сторону.

– Похоже, дед не врет. Если это Петровка, в ее районе действует партизанский отряд. Он о нем должен знать. Сейчас спрошу.

Он отозвал нашего пленника в сторону и заговорил с ним. А когда вернулись, оба довольные, улыбались и разговаривали, как старые знакомые.

– Наш дед к тому же связной партизанский, – сказал старший десантников.

Поставив десантников в охрану, мы пошли к самолету. По дороге я подошел к деду и спросил его имя. Он лукаво посмотрел на меня, потом на торчащую из–за голенища рукоятку ножа:

– Кондратием Афанасьевым кличут, А крестному, конечно, надо знать имя крестника.

– Ты уж извини меня, Кондратий Афанасьевич, – попросил я прощения. – Шинель и пилотка твои здорово подпутали. Впервые я брал языка.

– Впервые! Если бы не махорка под пилоткой, так и не узнал бы ты мое имя. Ну, да ладно. Война. А этот чертенок–то – баба. Лиха, лиха. Люблю таких.

Осмотр самолета показал, что крупными осколками пробиты основные баки, порваны антенны радиопередатчика и радиокомпаса. Сергей Наместников быстро наладил аварийную арктическую рацию и связался с нашей передающей радиостанцией Главсевморпути, расположенной в Теплом Стане. Мы дали свои координаты и попросили сбросить на парашютах две бочки бензина, объяснив, что садиться у нас рискованно из–за глубокого снега, а на облегченной машине мы сможем сами взлететь. Баки же залатаем собственными силами.

Как только рассвело, наши опасения усилились. До передовой было не больше восьми – десяти километров. Тщательно замаскировав самолет снегом и ветками, Кекушев и Наместников занялись ремонтом баков, благо, летая на ледовую разведку, необходимый материал и инструменты мы всегда возили с собой, а для запуска моторов имели вспомогательный агрегат, так что в аэродромной технике мы не нуждались.

Осмотр поля показал, что взлет хотя и сложен, но возможен. В полдень, во время сеанса связи, нам сообщили, что в сумерках горючее будет сброшено, и просили в это время давать радиопеленги, что наш аварийный агрегат тоже позволял. В то время такие агрегаты стояли только на самолетах полярной авиации. Старший группы десанта, когда узнал об этом, был просто поражен:

– Нам бы, разведчикам, такой самолет, – с завистью проговорил он и рассказал, что они, попадая в такие ситуации, вынуждены были бросать или уничтожать свои самолеты, поскольку запустить моторы, даже если бы они и починили самолет, не могли.

В точно назначенное время Сергей встал на радиовахту, связался с вылетевшим к нам самолетом и стал давать ему пеленги. Через сорок минут самолет был над нами. Сбросив две бочки горючего, после разворота он низко прошел над полем и, покачав крыльями, взял курс на восток. Закончив радиосвязь, Сергей, улыбаясь, прочитал нам радиограмму от экипажа: «Фронтовиков–профсоюзников братский экипаж поздравляет с боевым крещением. Надеемся на встречу на Центральном аэродроме».

– Узнаю по стилю. Это, похоже, кто–то из наших, забронированных. Экипаж Бузаева? – сказал Орлов.

– Точно. Радист сообщил, что вчера они пришли из Красноярска, и Новиков Валериан Дмитриевич дал им команду выручать нас.

Подтащив бочки к самолету, переносной электропомпой перекачивали горючее в центральный бак и стали опробовать моторы.

– Танки! – вдруг раздался крик нашего наблюдателя, выставленного на излучине реки.

Из пилотской кабины было видно, как с севера, вдоль правого берега, по направлению к нам, быстро двигались два танка. В сгущавшихся сумерках было трудно понять чьи.

Мы выскочили из самолета и столкнулись к подбежавшим старшим группы.

– В окопы, без паники! Приготовить противотанковые гранаты! – крикнул он.

Мы быстро укрылись в брошенные немецкие окопы, тянувшиеся вдоль берега. Танки приближались. Снег комьями летел из–под гусениц, выхлопные газы шлейфом тянулись за ними. И вдруг танки, рассредоточившись, встали, медленно поводя стволами орудий в нашу сторону.

– Все! Хороший был самолет! – услышал я голос Кекушева.

– Да это наши! Тридцатьчетверки, и звезды! Смотрите! – звонко закричала девушка и, выскочив из окопа, махая руками, пошла навстречу танкам.

– Назад! Крючок! – отчаянно крикнул старший.

– Да наши же! Смотрите, звезды на бортах! – ответила девушка.

Один из танков медленно двинулся ей навстречу, отсекая девушку от нас. Мы замерли: что–то будет? На его борту мы ясно увидели красную звезду.

– А, черт! А ведь и правда наши! – крикнул кто–то. И мы тоже выскочили из окопа, размахивая руками. Танки направились к нам, из открытых люков виднелись краснозвездные шлемы, а на броне сидела наша девушка.

– Кто такие? Откуда здесь аэродром?! – из первого танка выскочил молодой офицер с петлицами капитана.

Увидев Кекушева в кожаном меховом пальто и шикарной морской фуражке, расшитой золотом, он вытянулся перед ним.

– Капитан Федоров. Выполняю разведку. Нашего аэродрома здесь не числится, а потому вынужден был принять необходимые меры!

– Да, капитан, если бы не наша девушка, сожгли бы самолет! – выступил вперед старший десантников.

Капитан смущенно переминался с ноги на ногу и с восхищением посматривал на Крючка. Перезнакомились. Вскоре на подогревной самолетной печке в большом котле Сергей Наместников вместе с танкистами начал варить ужин. Посыпались шутки, смех и взаимные расспросы. По просьбе Орлова танкисты провели несколько раз танки по поляне, примяли снег, сделали вполне сносную взлетную полосу. Проба моторов показала их безукоризненное состояние. За общим ужином под весенним небом авторитет Кекушева вновь поднялся у танкистов, когда из объемистой фляги он разлил каждому по сто граммов фронтовых. Выпили за победу, за боевую дружбу, за нашу девушку Крючок. Потом сменили выставленную охрану, дав и ей возможность приобщиться к общему веселью. Еще раз осмотрев полосу взлета и попрощавшись с танкистами, заняли свои места в самолете. Уже стемнело. Взлет по одному костру, зажженному в конце полосы, вопреки ожиданию, прошел легко и быстро. Не делая круга над оставшимися танкистами, чтобы не привлечь к ним внимания немцев, мы взяли курс на Москву и через сорок минут сели на бетонной полосе Центрального аэродрома, В зале аэровокзала нас встречал Новиков. Иронически улыбаясь, Валериан Дмитриевич сказал:

– Ну, как? Навоевались? Ах, ребята, ребята! Ну что мне с вами делать? Придется к Папанину отправлять, только он умеет с вами разговаривать.

Мы молча выслушивали добродушное ворчание Валериана Дмитриевича, зная, что в душе он одобрял наши действия, к тому же старший группы десантников наговорил ему о нас столько хорошего, что мы невольно прониклись уважением к самим себе.

– Вот что, друзья. После ремонта машины будете выполнять полеты между Москвой, Куйбышевом и Мурманском. В мае пойдете в ледовую разведку Баренцева и Карского морей. Не будет загрузки на трассах – разрешая отдельные полеты по заданию военного командования. Отдельные! – подчеркнул он. – Все! А теперь отдыхайте!

Тепло попрощавшись, мы расстались.

Три дня в Москве пролетели молниеносно. Я бродил по улицам столицы, вглядывался в лица москвичей, они были настороженные, и суровые, но в то же время и гордые, уверенные в своей силе.

В квартире была тоскливая пустота, жена уехала куда–то с фронтовой бригадой актеров Большого театра, и только ее лаконичная записка подтверждала, что я нахожусь все же в своем доме. Но даже эта одинокая пустота обжитого дома, после наших ночевок в гостиницах и на аэродромах, дарила тепло.

Потом начались полеты, и все опять завертелось в огненной карусели. Каких только заданий нам не приходилось выполнять! Благоухающих «шанелью» диплома! ов сменяли тяжелораненые бойцы и офицеры в грязных прожженных шинелях, пахнувших горелым мясом. В фюзеляже размещались ящики с взрывчаткой, боеприпасы, оружие, продукты питания, медикаменты, которые мы сбрасывали отрезанным частям. В дни взятия Севастополя гитлеровцами ходили на его последний аэродром, на мыс Херсонес. Оттуда из–под шквального огня вывезли тяжелораненых и тюки каких–то важных документов. Возили высокую комиссию по уничтожению элеваторов в прифронтовые города, где при стремительном прорыве фашистских полчищ местные власти не успевали уничтожать зерно, и комиссия на ходу придумывала, как спасти или уничтожить хлеб, чтобы он не достался врагу. Враг наступал, он был еще очень силен, но крепла уверенность в победе, и радовал наступивший порядок на фронтах. Чумной коричневый поток подкатывался к Волге, но в отступлении перед этой нечистью уже не было паники. Сдерживая время, со спокойной уверенностью отходили наши части. С боем отдавали каждый метр земли. Спокойнее чувствовал себя в полетах и наш экипаж. Более четко и организованно стала работать земля: аэродромы и средства воздушной обороны. Мы уже не боялись своих истребителей и зенитчиков, которые не так давно в неразберихе преследовали и обстреливали любой самолет малознакомой конструкции, невзирая на его бортовые знаки. Летать над своей территорией стало легче и безопаснее. Освоились мы и с тылами врага. Знали размещение его средств ПВО, радио– и светомаяков, коды передач метеоданных по немецким аэродромам, коды их светомигалок, которые мы использовали как ориентиры в ночных полетах.

В конце июня, находясь в Адлере, мы получили распоряжение: немедленно следовать в Архангельск. Мы ждали этого вызова, но сейчас он застал нас врасплох. На борту находилась комиссия во главе с Афанасием Бардадыном – инструктором ЦК КПСС, которая работала по упорядочению военных действий Черноморского флота.

Афанасия Бардадына мы знали еще с довоенных времен. Он курировал Главсевморпуть, часто летал с нами в Арктику и был замечательным лектором по философским и международным вопросам. Мы любили и уважали этого человека за его принципиальную прямоту и правдивые ответы на все жизненные вопросы, которые ему задавал летный состав, а вопросы были острые, иногда каверзные, такие никогда бы не решались задать человеку, которому не доверяли.

Закончив через несколько дней работу с возглавляемой им комиссией, мы стартовали в Архангельск.

Архангельск нас встретил черными дымами морских судов и лесозаводов. Юркий портовый катер, отчаянно стуча старым болиндером и вызывающе пуская синеватые кольца из кокетливо склоненной трубы, быстро доставил нас на правый берег широкой Двины. В просторной приемной Ивана Дмитриевича Папанина было людно и шумно. Пряный запах цветущей черемухи, струясь в распахнутые окна, смешивался с крепким ароматом трубочного табака; синие клубы дыма ходили под потолком, напоминая мирные дни, когда из этого большого портового города начинались все наши полярные экспедиции. В окна, сквозь буйную, белую кипень черемухи видно было, как серебрилась могучая гладь реки, неторопливо уходящая в недалекое Белое море – его соленый запах перебивал и запах крепкого табака, и запах черемухи.

При нашем появлении все затихли. Из–под помятых козырьков морских фуражек глянули десятки пар изучающих глаз. Из–за стола в углу, под корабельными часами, с неумолимой четкостью выстукивавшими секунды, поднялся человек в форме капитан–лейтенанта.

– По вызову контр–адмирала Папанина, пилот Орлов и штурман Аккуратов!

– Прошу садиться, сейчас доложу! – улыбаясь глазами, отчеканил адъютант Папанина Евгений Матвеевич Сузюмов, давний наш приятель и скрылся в дверях кабинета.

Через минуту мы стояли перед Иваном Дмитриевичем.

– Браточки, как вы вовремя! Важнейшее задание командования Северного флота. К нам шел большой караван англо–американских судов, с грузом ленд–лиза. В районе острова Медвежьего, в результате налетов фашистских самолетов и подводных лодок, большая часть судов потоплена, остальные разбрелись по всей Арктике. Необходимо суда разыскать и собрать вместе.

Папанин подвел нас к карте и начал показывать возможное местонахождение судов союзников.

А случилось вот что. 27 июня 1942 года из Хваль – Фиорда в Исландии вышел караван РQ‑17 и, пользуясь плохой видимостью, взял курс на Мурманск. В составе конвоя было тридцать семь транспортов – английских, американских, один голландский, один норвежский и два советских – танкер «Азербайджан» и транспорт «Донбасс». Не доходя до меридиана 20°, три английских корабля из конвоя по техническим причинам вернулись обратно. Караван транспортов, груженных военной техникой, боеприпасами и высокооктановым горючим, сопровождал конвой британских боевых кораблей, состоящий из группы ближнего прикрытия, крейсерская эскадра: «Лондон», «Норфолк», «Вичита», «Тускалуза» – и трех эскадренных миноносцев; группы дальнего прикрытия – линкоры: «Дюк оф Йорк», «Вашингтон», авианосец «Виктори», четыре крейсера и четырнадцать эсминцев. Кроме того, караван сопровождали девятнадцать военных кораблей непосредственного прикрытия. Общее командование осуществлял адмирал Паунд, кораблями непосредственного и ближнего прикрытия командовал контр–адмирал Гамильтон, дальним прикрытием – адмирал Тови.

– Гамильтон – родственник того знаменитого адмирала Нельсона… – не удержался я.

– Возможно, но одноглазый был решительнее. Так слушайте, – Папанин неожиданно втянул носом и, открыв дверь в приемную, рявкнул: – Братки, вы что? Якорь хотите повесить в приемной? Ну надымили – даже черемуха осыпается! Так вот, этот самый Гамильтон, – продолжил он, закрыв дверь, – с двумя глазами, имел четыре крейсера и три эскадренных миноносца, а Тови – один авианосец, два линкора, четыре крейсера и четырнадцать эсминцев! Флот! Казалось бы, весь груз в целости будет доставлен. А случилось что–то непонятное! Караван разгромлен. Конвой неизвестно где. Чепуха какая–то! Боевой флот почему–то бросает транспортные суда и уходит на запад, предоставив каравану идти в Советский Союз самостоятельно. – Иван Дмитриевич тяжело сел и, расстегнув китель, внимательно посмотрел на нас. – Вы, орлы, понимаете что–либо? Вы бросали когда–нибудь корабли?

– Но это же предательство – оставить суда на растерзание врагу, – вырвалось у меня.

– О предательстве говорить рано. Мы запросили, и жестко, какая причина заставила снять конвой. Что они ответят – узнаем. А пока вот что – мне кажется, те суда, которые уцелели, надо искать у берегов Новой Земли. Начните с нее. Задание ясно?

– Ясно! Разрешите действовать? – спросил Орлов.

– Вы, браточки, осторожнее там. Вам одинаково будут опасны и немецкие самолеты, и обнаруженные суда союзников. Последние могут с перепугу принять вас за противника и подбить из зениток.

Поговорив минут десять, Папанин тепло простился с нами и, еще раз напомнив об осторожности, отпустил.

У Сузюмова мы уточнили детали задания и выяснили подробности разгрома каравана PQ‑17. Боевое охранение оставило караван на самом опасном участке, между островом Медвежьим и Мурманском, по приказу первого морского лорда, адмирала Паунда, испуганного выходом из Норвежских фиордов фашисткого линкора «Тирпиц» и тяжелых крейсеров «Лютцев», «Адмирал Шеер», «Хиппер».

– Кто же потопил караван? Морской флот? – спросил Орлов.

– В том–то и дело, что нет, – возразил Сузюмов. – Авиация, базирующаяся в Северной Норвегии, и частично подводные лодки. А немецкие тяжелые боевые корабли, но данным нашей разведки, на трассу следования конвоя PQ‑17 так и не выходили. Покрейсировав у берегов Норвегии, видимо опасаясь английского флота и наших подводных лодок, они вернулись на свою базу в Нарвик. Кстачн, подводная лодка К-21, которой командует Николай Александрович Лунин, пробралась сквозь ограждения немецкого флота и выпустила три торпеды по линкору «Тирпиц». но результаты атаки неясны. Корабль дотащился до Нарвика.

– Выходит, Черчилль не хотел рисковать своим военным флотом, а бесноватый фюрер – своим? За все же расплатился караван PQ‑17… – промолвил Орлов.

– Создана специальная англо–советская комиссия по расследованию этого беспримерного инцидента, Георгий Константинович, – ответил Сузюмов.

– А люди, а танки, автомашины, самолеты, которые ждет Северный фронт?

– Потери огромные! В караване одних автомашин было более трех тысяч, танки, самолеты. Вся доставляемая военная техника из США – это четыре процента по отношению к вооружению, создаваемому нашей промышленностью, однако и эта капля в данный момент ощутима. Главное же, союзнички отказываются посылать следующие караваны до наступления полярной ночи…

– Так, значит, ни второго фронта, ни помощи вооружением! – перебил я Сузюмова.

– Адмирал Паунд, – спокойно продолжал Евгений Матвеевич, – еще в мае этого года в письме к командующему американским флотом адмиралу Кингу, с циничной откровенностью писал: «Арктический конвой становится для нас камнем на шее». В этих словах – суть точки зрения английского высшего военно–морского руководства на караваны, следующие в Архангельск и Мурманск. Но английские и американские моряки и офицеры показывают образцы беспримерного мужества и отваги. Этому пример – караван РQ‑17. Ведь ни один транспортный корабль не повернул обратно, когда их бросили боевые корабли охраны…

Он кончил. В приемной долго стояла тишина, лишь настенные корабельные часы продолжали четко и неумолимо отстукивать невозвратные секунды.

– Ну, мы пошли, – тихо проговорил Орлов. Сузюмов хотел что–то ответить, но только молча наклонил голову. В дверях нас догнал его голос:

– Три фута под килем!

В этой традиционной фразе моряков всего мира звучало доброе пожелание счастливого полета, здоровья, удачных дел, а «три фута» мы мысленно перевели на те двадцать пять метров над препятствием, которые не раз спасали нас при разведке льдов в тумане.

Спустя час мы уже шли на бреющем полете над тайгой, скрываясь в складках рельефа от возможного нападения истребителей противника и их разведчиков, которые в целях расшифровки местоположения наших аэродромов пытались пристраиваться у нас в хвосте и следовать до места посадки.

В кабине жарко. Пахнет хвоей и парами бензина. Самолет летит так низко, что верхушки деревьев волнами разбегаются, а стекло пилотской кабины покрывалось жирным слоем разбивавшихся насекомых, мешающих обзору. Вскоре тайга начала редеть. Огромные, заболоченные пятна тундры и россыпь озер все больше и больше вытесняли зеленое однообразие. Сотни, тысячи озер и озерков всевозможных форм и оттенков синего цвета, соединенных между собой извилистыми речушками и ручейками, создавали хитроумный и сложный лабиринт, в котором запуталась бы сама мифическая Ариадна, несмотря на ее знаменитую нить.

Но вот, наконец, море. Холодное Баренцево море. Далеко осталась земля. Самолет идет низко, почти над гребнями разгулявшихся волн. В кабине чувствуется солоноватая прохлада. Все наше внимание – на море и на воздух. В любую минуту, с любой стороны могут появиться хищники с пауками свастик на крыльях, или всплывет подводная лодка. Сергей Наместников не выходит из своей башни, и наши глаза до боли впиваются в серо–зеленую зыбкую поверхность моря. Пока все спокойно. Наш одинокий самолет стремительно скользит над враждебной поверхностью воды.

Орлов затягивает песню. Его сочный сильный баритон вольно разносится по кабине. На душе становится легко и ясно,

Что ищет он в стране далекой,

Что кинул он в краю родном?..

– Корабль впереди, слева под тридцать градусов! – раздается голос Сергея в наушниках.

– Кто? Свой, чужой?

В бинокль я вижу небольшую парусно–моторную шхуну.

– Похожа на гидрографический бот типа «Темп», – говорю я Орлову, беря управление на себя и передавая ему бинокль.

Юра внимательно рассматривает корабль и с облегчением отвечает:

– Точно! Один из наших гидрографических ботов, «Темп» или «Нерпа».

– Отчаянный кораблик! – с восхищением говорит Кекушев.

– Куда же его черт несет? Ведь в этом районе барражируют немцы, – злится Орлов.

– Может, туда же, куда и нас? Его курс прямо на Новую Землю, – говорю я.

– Подвернем? Посмотрим и порадуем ребят, – просит Николай.

– Нет, Коля. Во–первых, напугаем, во–вторых, дешифруем себя. С этого расстояния вряд ли они нас видят. А, кроме того, флага нет. Могут и угостить!

Бот остался где–то позади. Шел четвертый час полета. Мысленно продумываю, где искать разбежавшиеся суда. Вероятнее всего, у Новой Земли, как и предполагает Папанин. Логично. Прежде всего они, конечно, могут броситься на север, чтобы уйти подальше от фашистских авиабаз, расположенных в Норвегии, а потом вдоль южной кромки льдов двинуться к Новой Земле, с ее многочисленными укромными бухтами и заливами, очень удобными для стояния кораблей и контролируемых нашим морским флотом.

– Начнем поиск с зимовки Малые Кармакулы, а оттуда вдоль западных берегов Новой Земли на север, – предлагаю я Орлову.

– Согласен, кстати надо особенно внимательно осмотреть бухту у Малых Кармакул. Это ведь там, в империалистическую войну была организована немцами секретная база подводных лодок.

– Ты думаешь, они посмеют и в наше время, когда на арктических островах столько зимовок и радиостанций?

– Они любят повторяться, – кивает Орлов. Мы подходим к Новой Земле. Этот огромный остров – длиной в тысячу километров – состоит из двух частей, разделенных проливом Маточкин Шар. Далеко вдающиеся в сушу глубокие заливы с отвесными скалистыми берегами, высотой до восьмисот метров и сбросами ледников, по своей структуре напоминают скандинавские фиорды, но только более суровы и величественны. Не доходя до береговой черты, мы прижались почти к самой воде. Малая высота маскировала нас, но в то же время мешала нашим поискам, ограничивая обзор. Погода портилась. Тяжелая облачность, свисая рваными клочьями до штилевой, зеркальной поверхности бухты Малых Кармакул, создавала серьезную угрозу, но горизонтальная видимость была терпимой. Напряженно всматриваемся в стремительно проносящуюся местность, обходя высоты северного берега бухты.

Вдруг на светлой, изумрудной воде замелькали радужные пятна.

– Масляные пятна! Внимание! Это следы подводной лодки! – крикнул Сергей через микрофон.

– Может быть, наша? – размышляет Кекушев.

– Нам ничего не сообщили о пребывании наших лодок в этом районе, – говорю я.

Осторожно делаем круг. Пятна исчезают, но через минуту вновь появляются, расплываясь широкими кругами. Их цепочка уходит из залива в море.

Чья? Наша, немецкая? Темные, молчаливые скалы, глубокий залив и холодное море…

– Ушла! Но если бы была чужая, то она наверняка бы обстреляла зимовку и радиостанцию!

– Кто знает? Может, лежала на дне бухты и выслеживала наши корабли? – ответил я Орлову.

В короткой шифровке передаем наши координаты на базу, которая неотрывно следит за нами, и идем на север к следующему заливу. В полете мы уже более семи часов. Все многочисленные заливы и проливы, обследованные нами, пустынны.

В районе Маточкина Шара облачность рассеялась. Глубокое голубое небо, яркое солнце и изумрудное море дышали таким безмятежным покоем, что на какое–то время забылось даже об этой чудовищной войне…

Пересекая скалистую гряду, отделяющую Маточкин Шар от губы Матюшиха, неожиданно выскакиваем на группу неизвестных кораблей. Под крутым берегом, вытянувшись в беспорядочный полукруг, стояли голубовато–серые, тяжело осевшие суда.

– Караван! Три, пять, десять… – считаю я.

– Да их здесь целая армада? Чьи?! Пускай зеленую ракету! Откроют огонь, приняв за фрицев! – командует Орлов.

– Поздно! Смотрите, там боевая тревога! А наш сигнал. «Я свой» – им неизвестен! – отвечаю я.

С малой высоты было отчетливо видно, как на боевых кораблях и судах заметались команды. Медленно поползли, направляясь в нашу сторону, длинные стволы орудий. Показался синеватый дымок, и колючие струи трассирующих пулеметных очередей прошили воздух. Дав полный газ моторам, мы перескакиваем следующий каменистый перешеек и, прячась за высокий берег, уходим от опасного места.

– Сергей, смотри внимательно! На одном из бортов катапультный истребитель!

– Видел, штурман! А как перепуганы! Этак, мастера, и собьют.

– Больше десяти вымпелов! Два сторожевика, три тральщика, а остальные купцы! Соваться к ним сейчас, действительно, неразумно! Собьют джентльмены! – говорил Орлов.

Мы вошли в облачность и, перейдя на слепой полет, развернулись курсом в море.

– Пройдем минут десять – пятнадцать ломаным курсом! Надо спутать возможную засечку локаторами и погоню истребителя! – крикнул Орлов.

– В такую погоду истребитель не сунется! А локаторы на малой высоте не возьмут! – ответил я.

– Тем лучше. Подберемся к ним с севера и под прикрытием посмотрим, что там делается.

Через пятнадцать минут мы вынырнули из низкой облачности и стали осторожно подбираться к стоянке кораблей.

Внизу под облаками, с высоты пятидесяти метров, была отличная видимость, а через десять минут облачность кончилась. Мы увидели знакомые очертания гор Маточкина Шара и губы Матюшиха, но кораблей с моря не видать, так как они прятались где–то в глубине пролива, за мысами, прикрытыми низкой облачностью.

– Смотреть внимательно» – подал сигнал Орлов – Будем пересчитывать друзей!

Подойдя к губе, мы прижались к ее северному берегу и, маскируясь крутыми скалами, прошли в пятистах метрах от каравана. Все было тихо. Очевидно, на этот раз нас не обнаружили. Два сторожевика медленно выходили в море. Через бинокль на борту одного из них удалось прочитать название – «Ла Малоне».

Пересчитав корабли так, чтобы не потревожить их своим появлением, взяли курс на юг. Сергею Наместникову из башни удалось прочесть название еще одного корабля – «Эмпайр Тайд». Он был водоизмещением в семь тысяч тонн, и именно на нем и находилась катапульта для истребителя, но самого самолета на корабле не оказалось, – вероятно, ушел в воздух, как только услышал шум наших моторов.

– Ну, теперь все ясно! Пошли домой! Координаты дадим устно, после посадки. Сейчас рисковать не стоит, могут перехватить и дешифровать, – дал команду Орлов

После нашего доклада штаб в тот же день связался с эскадрой. В сопровождении двух наших эскадренных миноносцев и трех английских караван прибыл в Архангельск

А мы после этой операции продолжали выполнять полеты в Баренцевом море уже на ледовой разведке. Однажды, вернувшись на базу отдыха после выполнения очередного задания, мы встретились в маленьком, уютном домике зимовки с экипажем Героя Советского Союза полковника Ильи Павловича Мазурука, летающим на гидросамолете «каталина». Оба экипажа ждали нового задания и коротали время в разговорах и спорах. Но о чем бы мы ни говорили, неизменно возвращались к событиям войны, и эго было естественно, ибо война занимала все наши мысли.

Выслушав наш рассказ о том, как мы разыскивали потерявшийся англо–американский караван судов, Мазурук, улыбнувшись про себя, сказал:

– За два дня до ваших полетов мы тоже нашли один транспорт из РQ‑17, и тоже у берегов Новой Земли.

Я не понял, почему улыбался Мазурук, вспоминая о караване рq‑17. Трагическая судьба его нам была известна. Но последовавший рассказ все объяснил.

Возвращаясь с ледовой разведки, их летающая лодка, остерегаясь немецких самолетов, шла низко, «брея» верхушки волн. Выскочив из–за крутого мыса, они неожиданно натолкнулись на транспортное судно, которое с большим креном на борт безжизненно стояло недалеко от берега Беспомощный вид судна, спущенные до полумачты флаги – все говорило, что транспорт потерпел бедствие и оставлен командой.

На берегу, действительно, стояло несколько палаток, набросаны горы ящиков, мешков, бочек, и вокруг них суетились люди. Когда «каталина» подошла ближе, уже можно было разглядеть вывешенные на мачте сигналы бедствия и слабый дымок, вьющийся из трубы судна.

– Ничего не понимаю! Корабль совершенно цел, – сказал штурман Николай Жуков – А на берегу не то десант, не то цыганский табор?

– Просят о помощи, надо помочь, ребята! – ответил Мазурук.

Не в правилах советских летчиков оставлять людей в бедственном положении, а потому приняли решение сесть в море и выяснить, чем могут быть полезными пострадавшим. С океана шла пологая, но крупная зыбь, садиться в такую волну сложно. Подошли ближе. На судне – знак союзников, на корме надпись на английском: «Уинстон Сэилем». Целый лес стволов зенитных орудий и счетверенных пулеметов, а у них – никого! Выбрали место поспокойнее, между берегом и кораблем, и самолет пошел на посадку. Подрулили поближе, внимательно наблюдая за берегом и судном, стрелки за пулеметами. Подходить к борту транспорта или к берегу в такую погоду было бы безумием. А на берегу, у самого уреза воды, с автоматами, ручными пулеметами столпились люди, и все дружно держат руки вверх, что–то кричат. Совсем непонятно, с оружием, а вроде в плен сдаются. Штурман Николай Жуков и бортмеханик Косухин Глеб поплыли на клипер–боте к берегу, а остальной экипаж, не выключая моторов и держа берег под прицелом турельных пулеметов, крейсировал под дулами корабельных пушек, могущих в одно мгновение, если бы выстрелили, превратить самолет в щепы. А тем временем клипер–бот уже достиг берега, ребят там с криками радости окружили, жмут руки…

Поставив гидросамолет на якорь, под защиту камней, все высадились на берег. Небритые, в помятой одежде, офицеры и матросы окружили экипаж, радостно и крепко жали руки, бессвязно повторяя: «Рашен пайлот, рашен пайлот!» Капитан, грузный мужчина, лет сорока пяти, мистер Ловгрэн, когда все утихло, рассказал о том, что произошло с транспортом «Уинстон Сэилем».

Около десяти дней назад, когда они шли в составе большого каравана РQ‑17, охраняемого боевым конвоем, к берегам Советского Союза, их атаковали немецкие подводные лодки. С флагманского корабля конвоя была дана команда всем судам, а их было тридцать пять, рассредоточиться и следовать самостоятельно в русские порты. Пользуясь плохой видимостью, «Уинстон Сэилем» ушел на восток. Через сутки, когда туман рассеялся, команда увидела, что в море они одни. Положение сложное: радиопередатчиком пользоваться было запрещено, так как его могли засечь пеленгаторы противника. Чтобы обойти опасную зону, решили идти не к месту назначения, где их по пути могли перехватить вражеские подводные лодки, а на северо–восток, в глубь Арктики, там отсидеться в надежде на то, что конвойные военные корабли постараются собрать караван. Но конвой не объявлялся.

На четвертые сутки с «Уинстона Сэилема» увидели незнакомые берега Ориентировка была потеряна, небо все эти дни закрыто сплошной облачностью, что и спасло судно от потопления вражеской авиацией. Когда подходили к земле, радисты поймали сигналы бедствия. Их подавало английское судно «Олопанс», шедшее также в караване РQ 17 «Олопанс» сообщал, что он торпедирован и тонет. А тут недалеко от «Уинстона Сэилема» был обнаружен перископ подводной лодки, вахтенный офицер поднял тревогу.