Текст книги "Лед и пепел"

Автор книги: Валентин Аккуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

В наших ответах мы поблагодарили за гостеприимство и за готовность правительства Америки, американского народа оказывать содействие Советскому Союзу в борьбе с фашизмом.

Потом были танцы. Иван Черевичный лихо кружил в вальсе ситкинских красавиц, да и другие ребята не отставали от него. Танцы чередовались музыкальными выступлениями и боксом на отличном ринге в одном из залов.

Бои были любительские, но вызывали дикий ажиотаж зрителей. Тут же заключались ставки на того или иного боксера и тут же расплачивались.

В перерыве командующий базой сообщил нам, что вылет наш разрешен на десять утра и что четыре «каталины» будут сопровождать нас почетным эскортом до Сиэтла.

Черевичный поблагодарил командующего, но высказал сомнение:

– Вы предполагаете, что погода будет ясной до Сиэтла? В облаках мы потеряем друг друга, и может появиться угроза столкновения.

– Синоптики дали хороший прогноз. При неблагоприятных условиях вылет также состоится, но с соблюдением интервалов во времени стартов и по высоте Мы так часто практикуем, и наши экипажи хорошо натренированы

– Ол–райт! – ответил Иван, и оба рассмеялись.

– О, командор Черевичный, вы уже заговорили на нашем языке!

– О да, господин контр–адмирал, только с хохляцким акцентом!

– Что такое «хохляцким»?

– Украинским. Я родился в маленьком городке, Голте, ныне Первомайск. Увы, там сегодня нацисты, – с болью закончил Иван.

– Какие же адские силы помогли этому ефрейтору так далеко прорваться!

– Какие силы? Те, которые ненавидят коммунизм и готовы наслать на него всякую чуму, а теперь вот сами на коленях, растоптаны грязными сапогами нацизма! Но советский народ не согнуть, сломаем Гитлеру хребтину, хотя и очень это тяжело! Ведь нам одним приходится сдерживать всю эту орду!

– Америка даст вам оружие, технику…

– Но когда все это дойдет?! Коммуникации растянуты. Доставка страшно затруднена, а вторым фронтом даже не пахнет!

– Будет использован Северный морской путь, – наставительно заметил контр–адмирал. – Это намного короче, нежели через Тихий океан. Лишь бы вы продержались два–три месяца!

– А вы понимаете, чего будут стоить эти два–три месяца…

Чувствуя, что диалог этот может далеко зайти, извинившись, я вмешался с вопросом:

– Господин адмирал, в часе полета от вас, в океане нами встречены две подлодки. Обе под японским флагом, в надводном положении. Курс следования девяносто пять – сто градусов.

– Японские субмарины? Это обычные тренировочные походы. Океан нейтрален, воды всем хватит!

Мы переглянулись с Иваном.

– Я сказал что–то не так? – заметив это, спросил командующий.

– Нам кажется, господин адмирал, вы недооцениваете действия вашего потенциального противника, – ответил я.

– Вы думаете, господин навигатор, это связано с благополучием нашей базы? Разведка? Но мы контролируем все подходы к острову. А сейчас в районе, где вы встретили японские лодки, барражируют две «каталины», но они ничего подозрительного не обнаружили.

– Так действовали накануне нападения и фашисты. Мы встречали их самолеты в нейтральных водах, примыкающих к нашим арктическим островам, но не придавали этому значения, а они занимались разведкой.

Было видно, как под загорелой кожей на скулах контр–адмирала нервно заходили желваки. Он что–то вполголоса сказал стоящему рядом офицеру, и тот тут же вышел.

– Благодарю вас, быть может, вы и правы. Ведь опыт одного дня войны стоит года академии. – Наполнив бокалы шампанским, адмирал закончил: – За первых русских землепроходцев, открывших и освоивших этот чудесный остров! За ваших пращуров, господа советские летчики!

– За достойных преемников острова Баранова и столицы Русской Америки города Новоархангельска! Пусть никогда огонь не коснется этого замечательного края, символа высокой дружбы наших народов!

Взрыв аплодисментов и возгласы одобрения заглушили слова переводчика. Иван, не ожидавший, что к нашему разговору было приковано всеобщее внимание, растерянно улыбался, взглядом спрашивая нас, так ли он сказал. «Хорошо, Иван, правильно. Мы не бедные родственники на американской земле».

В тот вечер впервые до гостиницы нас провожали пешком офицеры и их жены, по дороге весело перекидывались вопросами и шутками; и все было так просто и естественно, что нам казалось, будто шагаем мы по набережной Северной Двины в Архангельске, куда прилетели с севера на отдых после утомительных ледовых разведок в рубленный из сосны профилакторий. Здесь так же морской соленый воздух был напоен запахом смолы, так же прохладными струями освежал он наши разгоряченные лица, так же смеялись люди, среди которых было много иностранных моряков. Но, увы, все же это была другая земля, чужая слышалась речь, и эти жуткие тотемные идолы хищных юконских воронов, эти страшные маски каких–то богов с злыми кровавыми глазами, выхваченные светом фонарей, возвращали к действительности, до боли сжимая сердце острой, неукротимой тоской. Ведь там, за океаном, мы оставили свою Родину, истекающую кровью в неравной битве, по жестокости незнаемой человечеством за всю его историю! А мы, сильные здоровые ребята, необходимые на фронте, купаемся здесь в изобилии и беспечности. Эти мысли не давали нам покоя ни на минуту, где бы мы ни находились и что бы ни делали.

В семь мы были уже на метеостанции. Погода за ночь неожиданно испортилась. Теплый фронт тихоокеанскою циклона закрыл всю западную часть Канады и Северной Америки до Сиэтла включительно. Над бухтой базы почти до воды висел туман.

Лил дождь, видимость сто – двести метров. Дежурный офицер–синоптик заявил – погода для их экипажей нелетная. В облаках обледенение. В районе острова Ванкувер, по данным синоптиков Канады, вероятны грозы. Мы посоветовались с Черевичным и приняли решение – вылетать, так как по синоптической карте было видно, что к нашему Прилету в Сиэтл фронт пройдет береговую черту океана, я погода значительно улучшится. Погода же по маршруту полета нам не была препятствием, так как мы шли не на ледовую разведку, где необходимо видеть поверхность океана, и могли лететь на такой высоте, где горизонтальная видимость нам была безразлична. До вылета оставалось еще три часа. Мы попросили синоптиков еще раз собрать погоду по трассе и уточнить возможность грозы в районе острова Ванкувер, зашли на самолет за механиками и отправились в гостиницу на завтрак.

Наш хозяин «самурай» обслуживал наш столик лично, был вежлив, предупредителен и разговорчив. Видя, как легко и быстро мы расправлялись с подаваемыми им кушаниями, он довольно улыбался и, низко кланяясь, приговаривать:

– Молодым кусать надо много, мяса мало, рыба много, овощи много. Будет осень холосо, как рюска коня.

Закурив после кофе, Виктор Чечин раскрыл коробку «Казбека» и протянул хозяину:

– Закуривай наших, советских. Японец взял папиросу и, кланяясь, положил ее в кардан смокинга

– Обеда сто кусать будем?

– Обедать будем в Сиэтле, – ответил Иван.

– Нипона циклона пришла. Американска пайлот дома сидят. Рюска летать засем? Погода нет! – он сокрушенно вздохнул и отрицательно закачал головой.

– Да ты не волнуйся, – смеясь, ответил Виктор, – японский циклон нам как брат родной, пройдем, как бог посуху.

– Рюска полюса не боялся, нипона циклона как брата, холосо, осень холосо!

Поблагодарив за отличный завтрак, мы вышли. Японец долго стоял у входа, размахивая накрахмаленной салфеткой

Механики отправились с машиной на гидроспуск, а мы на метеостанцию.

Новая погода, полученная с трассы, была без изменения.

Гроз не было, но грозовое положение синоптиками не отменялось. Если Сиэтл будет закрыт погодой, мы могли сесть в Портленде или в Сан – Франциско. Приняв окончательное решение о вылете и оформив необходимые полетные документы, мы поблагодарили синоптиков и, провожаемые напутствиями, вышли к машине. Через несколько минут мы были у самолета, уже спущенного на воду. До старта оставалось около часа. Клочья низкой рваной облачности и тумана ползли по бухте, снижая видимость до пятидесяти – ста метров. Такая погода была для нас привычной и не препятствовала взлету, но сложность заключалась в том, что по всей бухте были рассеяны десятки высоких скалистых островов, поросших сосновым лесом. И один из них лежал прямо по линии взлета в трех километрах от старта. Высота его равнялась восьмидесяти метрам Конечно, при такой видимости мы его не могли увидеть. Тщательно изучив схему бухты с расположенными островами и другими препятствиями, мы рассчитали, что все же взлет возможен.

– При таком ветре с нашей загрузкой лодка оторвется после пробега двух километров. До острова останется больше километра. Спустя шесть секунд после отрыва – разворот влево с набором высоты, и все о'кэй, как говорят наши друзья! – улыбаясь, объяснял Виктору Чечину маневр взлета Черевичный.

Чечин сумрачно отмалчивался, но чувствовалось, что вылет с незнакомого гидроаэродрома в такую погоду его не радовал. Буркнув что–то под нос, он занялся счетной линейкой, пересчитывая центровку загрузки.

За тридцать минут до старта к спуску подъехало несколько роскошных машин: «понтиаки», «крайслеры», «форды». Командующий базой после приветствия отозвал нас с Черевичный к своей машине и извиняющимся тоном сказал:

– По нашим летным наставлениям в такую погоду полеты запрещены. Но ваш чрезвычайный рейс я не задерживаю. Разрешите пожелать вам благополучного его выполнения и откланяться, так как не имею права присутствовать при вашем опасном взлете.

Мы поблагодарили контр–адмирала за гостеприимство, он пригласил нас на обратном пути садиться у него на базе и, крепко пожав нам руки, уехал.

Тепло попрощавшись с провожавшими под крики:

«Счастливого рейса, возвращайтесь на обратном пути», – мы заняли свои места в самолете.

Взлет Черевичный выполнил блестяще. Передав на землю о благополучном взлете, на высоте две тысячи метров мы вошли в прослойку между облаков, взяв курс на Сиэтл.

Передав управление Байдукову, Иван вышел в штурманскую. Громов, постоянно находившийся на своем излюбленном месте, за широким столом навигатора, тепло посмотрел на него, улыбнулся, кивнул на белый туман в иллюминаторах:

– Погодка–то не из лучших! А как там, дальше?

– Немного потреплет в районе Ванкувера, а дальше должно быть как по заказу!

Вопреки предсказаниям синоптиков Канады и Америки, наш полет происходил не вдоль фронта тихоокеанского циклона, зародившегося у берегов Японии, – мы, очевидно, шли вдоль его тыловой части по вполне летной погоде, без всяких признаков грозовых очагов. Постепенно верхняя облачность растаяла, и яркое солнце залило кабины самолета. Саша Макаров уже связался с канадским городом Ванкувером, откуда сообщили, что у них погода резко улучшилась, и никаких признаков грозы не наблюдается. Черевичный передал сводку погоды пассажирам, настроение которых сразу заметно поднялось. Поглядывая на Громова и Юмашева, которые при вылете из Ситки без особого энтузиазма забирались в самолет, Иван сказал:

– Синоптики всех стран, как правило, в своих прогнозах любят рисовать мрачные картины.

– Не говори гоп, пока не перепрыгнешь! До Сиэтла еще шесть часов полета! – прозвучал голос Чечина в динамике.

– А может быть, и больше. Если накаркаешь, садиться будем в Портленде, – через мой микрофон ответил Иван.

– Штурман, Ванкувер запрашивает, когда будем перелетать границу между США и Канадой?

– Саша, ответь: северную границу – двенадцать пятнадцать, южную – шестнадцать двадцать, по времени Сиэтла.

– Как близко здесь сходятся границы Канады, – сказал Иван, рассматривая американскую карту, где помимо всех географических данных были нанесены аэродромы, гидроазродромы, радио– и светомаяки с их позывными и временем работы, проводные радиостанции, посадочные курсы и схемы захода на посадку по всем аэродромам. Карта была настолько удобна и проста, что любой экипаж, впервые идущий по этой трассе, не нуждался ни в какой консультации. Садись и лети, днем, ночью, в любое время года.

Вот и теперь я сидел и, можно сказать, блаженствовал. Невидимые радиомаяки вели мой корабль по своему лучу. В наушниках шлемофона монотонно звучали поочередно две буквы – «А» и «Н» – «точка–тире» и «тире–точка». Стоит самолету чуть уклониться влево, буква А звучит громче, вправо – гневно звучит Н. Чтобы точно идти по трассе, нужно держаться в равнозвучной зоне букв А и Н. Точка же поворота для смены курса отсекается боковыми радиомаяками и радиомаркерами, принимаемыми на радиокомпас. Для того времени это была новинка, и мы пользовались ею с большой охотой, поскольку система радиомаяка высвобождала у экипажа массу времени, особенно у навигаторов, а пилоты, и с ними некоторые руководители полетов, даже утверждали, что новый метод самолетовождения вытеснит из состава экипажей штурмана, так как радионавигация и без него полностью обеспечит точное движение самолета.

Но как ни замечателен этот способ самолетовождения, жизнь показала, что даже при самой совершенной технике – включая счетно–решающие устройства и электронику – в сложных полетах штурман на борту крайне необходим, и полеты, даже на трассах, не говоря уже о внетрассовых полетах, ледовой разведке, ночных полетах, полетах в безориентирной местности – современный воздушный кодекс СССР без штурманов запрещает.

Вскоре нижняя облачность, скрывающая океан, стала рваться. В просветы засинела вода, а у островов Королевы Шарлотты белое покрывало окончательно сдернуло. Синее небо и синий океан. В небе золотой шар, и такой же – катился по зеркалу океана, не отставая от самолета. Юмашев неотрывно смотрит в иллюминатор и что–то чертит карандашом в толстой тетради, Байдуков принимает сигналы радиомаяка Сиэтла и держит курс идеально. Он уже более пяти часов не вылезает из кресла второго пилота. Спокойный и неутомимый. Нам повезло. Не будь Байдукова, сейчас за пилотированием сидел бы кто–то из бортмехаников, а мне пришлось бы непрерывно контролировать его работу, ибо так искусно вести машину бортмеханики, конечно, не смогли бы.

– Иван, пора бы подменить второго. Наверное, проголодался.

– Сейчас приготовлю кофе. Нам бы такого пилота на ледовую, – с восхищением говорит Черевичный и уходит на камбуз.

Много мне приходилось летать с разными пилотами по трассам, вне трасс и в воздушных экспедициях. Я водил самолеты Героев Советского Союза Водопьянова, Мазурука, Алексеева, Титлова, Осипова и сотни других, менее известных пилотов. Все они были мастера своего дела, каждый из них имел свою летную и человеческую индивидуальность. Но то, что объединял в себе наш командир Иван Черевичный и за что весь экипаж беззаветно был предан ему, – такого мне встречать не приходилось. Иван был по–детски бескорыстен и добр, внимателен к людям.

Он любил повеселиться, потанцевать, выпить в компании друзей и поухаживать за женщинами, но в (работе был требователен и строг, и к себе и к своему экипажу, хотя никогда и никого не давил своей властью. Скромный в своих запросах, когда позволить он мог себе многое, обостренно принципиальный, без лихости отважный, смело идущий на риск, если необходимость это оправдывала, он был для нас образцом. А как он чувствовал машину! Как часть своего тела. Каким–то особым чутьем он понимал с первого полета, что может дать тот или иной самолет, что можно от него требовать. Работать с ним было легко и приятно,

– Кофе с лимоном? – ставя передо мной эмалированную пол–литровую кружку, улыбаясь проговорил Иван.

– Предпочел бы с ликером! – в тон отвечаю ему и с жадностью глотаю живительный напиток.

Иван подменяет Байдукова. Разминаясь от долгого сидения, тот смотрит на карту и, ткнув карандашом в кружок Ванкувера, спрашивает:

– Когда будем?

– Шестнадцать сорок по местному времени.

– Хорошо идем. Когда мы летели с Чкаловым через полюс, у нас скорость была значительно меньше и уж, конечно, о таких удобствах, как на вашей лодке, и не мечтали» спальные места, кофе, тепло, уютно! Даже на землю не хочется сходить.

– На ледовой так и делаем. Летаем по пятнадцать – двадцать часов, отдыхаем в полете. Никто не мешает, кухня богатая, домашняя. Сами составляем меню, сами готовим, а главное, в самолете бытовых удобств больше, чем на зимовках.

В разговоре за кофе быстро и незаметно летит время. Ровное гудение моторов навевает сон. Мой собеседник, сидя, облокотившись о стол, засыпает.

Прослушиваю радиомаяки, мелодично, прямо по курсу звучат: «точка–тире» и «тире–точка». Это Сиэтл, а правее сиплый, точно простуженный бас – Ванкувера.

Мы подходим к Сиэтлу. Воздушный мост через Арктику в действии. Первый коммерческий рейс между СССР и США подходит к завершению. Я с благодарностью посматриваю на задремавшую тройку наших Героев, которые с невозмутимым видом ожидают посадки в конечной точке нашего полета. Нам доверяют,

– Через пятнадцать минут Сиэтл Прошу начинать снижение, – говорю я традиционную для штурмана фразу и перехожу в пилотскую рубку.

Под нами пролив Хуано–де–Фуко, через который проходит южная граница между Канадой и США, а впереди уже видны дымящие трубы Сиэтла. Пролив окаймлен высокими скалистыми горами, но погода ясная и они нам не мешают. Саша Макаров включает репродукторы и голосом видавшего виды проводника вагона объявляет.

– Граждане пассажиры, через пять минут конечная станция нашего маршрута Москва – Аляска – Соединенные Штаты Америки. При выходе просим не забывать своих вещей!

В кабинах самолета суматоха Пассажиры торопливо хватаются за свои чемоданы, но шутка до них доходит, смеясь, все бросаются к иллюминаторам. Гидросамолет на малом газу скользит мимо белых громад зданий, и мы узнаем, что небоскребы – не только принадлежность Нью – Йорка, но их достаточно и в Сиэтле – большом портовом городе. Гидроаэродром – в пригороде, под нашими крыльями бесконечной лентой проносятся причалы.

– Почти как в Одессе, даже чуть–чуть побольше! – кричит Иван, указывая на бесчисленные суда всех марок и калибров.

Байдуков снимает руки со своего штурвала и освобождает педали руля поворота.

– Сажайте, Георгий Филиппович! Это ваша трасса! – говорит Иван и отстраняется от левого штурвала.

Байдуков как–то собранно подтягивается, в глазах благодарность за доверие и радость предстоящей самостоятельной посадки. Вслух считаю показания стрелок приборов скорости, Байдуков плавно выравнивает машину у самого зеркала воды, слегка задирает нос, и киль лодки с визгом заскользил по невысоким волнам бухты.

Подруливаем к слипу. Двенадцать моряков в белых гидрокостюмах, стоящие в две шеренги, подхватывают нашу машину, чтобы обуть в колесные шасси и вывести из воды в ангар. На берегу пестрая толпа встречающих, морские и армейские офицеры, длинные ряды автомашин. Открыв все люки, мы, стоя, приветствуем берег, откуда доносятся ответные крики: «Добро пожаловать, советские летчики!», «Да здравствует дружба великих народов Америки и Советского Союза!», «Ура, русские парни, молодцы!»

Как только машина коснулась бетона, сотни рук встречающих подхватывают ее и выводят на бетонную площадку. Цепочка матросов окружает самолет, оттесняя толпу. К нам подходят двое в штатском и, радостно улыбаясь, приветствуют:

– С прилетом, дорогие товарищи! Здравствуйте! Представляются: советский консул в Сан – Франциско Петр Петрович Иванов и сотрудник посольства Анатолий Маслюк. Специально прибыли для встречи. Крики, объятия, десятки вопросов: «Как там на родине?», «Как в Москве?» А в глазах – сквозь радость встречи, озабоченность и немая тревога. Мы понимаем их: наблюдая за событиями войны за тысячи километров от дома, читая чужие газеты, полные дезинформации, конечно, трудно представить, как там все на самом деле. Бодрим, как можем, а у самих на сердце тупая боль, и ни на минуту не покидает мысль: как там дела под Москвой?

К самолету с воем, оттесняя кольцо встречающих и цепь матросов, подъезжает машина с надписью: «Полиция». Вежливо козырнув, четверо рослых молодцов поздравляют с прилетом. Один из них через переводчика дает распоряжение:

– Пассажирам предъявить паспорта и багаж! – и жестом руки показывает место у хвоста самолета для досмотра.

Мы с Иваном переглядываемся и невесело смеемся.

«Кажется, влипли», – проносится в голове. Ведь никто из экипажа заграничных паспортов не имеет. И никто по пути у нас никаких документов не спрашивал.

Пассажиры, начиная с Громова, предъявляют красные паспорта, но чемоданов их не осматривают.

– Надо предупредить консула Иванова, – мрачно говорю я Черевичному.

Но в это время старший из полисменов подходит к нам и, вытянувшись, что–то говорит переводчику.

– Полиция приветствует мужественных советских летчиков, желает им хорошего отдыха и приятного знакомства с Новым Светом, – говорит переводчик. – Экипаж от досмотра освобожден и члены его являются национальными гостями Америки.

Пожав нам руки, полиция отъезжает в сторону.

– Ишь ты, какие добряки, а еще полиция, – скептически произносит Виктор Чечин.

Мы объясняем товарищу Иванову, что не имеем никаких документов на въезд в США. Консул успокаивает нас, объясняя, что все это оговорено, хотя это и беспрецедентный случай в дипломатии, но срочность чрезвычайного рейса в условиях войны нарушила принятые процедуры.

– А теперь в гостиницу «Олимпик», там встреча с членами нашего посольства и представителями США.

– Товарищ Иванов, нам бы хотелось переодеться в штатские костюмы и привести в порядок кабины самолета.

– Хорошо, Иван Иванович, я жду вас у автомашины. Поднимаемся в самолет. В кают–компании с механиками сидит рослый, совершенно рыжий майор в морской форме. Добродушно улыбаясь, он протягивает нам руку:

– Майор Френкель, Питер… американский гепеу, – неожиданно для нас говорит он по–русски и громко смеется. Прикомандирован к вам, ну, как это – чтобы не было диверсии с экипажем, самолетом.

– Понятно! Раз так – тогда за дружбу советского народа с американским, за Рузвельта! – говорит Черевичный.

– Да, да, за дружбу! – поспешно отвечает майор. Иван наливает четырехсотграммовую эмалированную кружку спирта и с куском нельмы подносит майору. Тот большими глотками пьет чистый спирт, глаза его округляются, слезы льются, но он делает усилие и… допивает.

– О'кэй! Молодец американский гепеу! – хлопает его Виктор Чечин по плечу, но тот молчит, выпучив глаза и отдуваясь.

– О, русская водка! Как ежа проглотил! – наконец выдавливает он и спешно покидает самолет, закусывая на ходу.

– Воды, воды! Надо запить! – кричит Виктор вдогонку. – Ну, силен, а ведь свалится сейчас у самолета.

Переодеваясь и прибирая салоны, смеемся, вспоминая доблестного представителя контрразведки.

Выходим из самолета. Нас поджидает группа офицеров. Чемоданы отбирают и нас растаскивают по машинам. Саша Макаров кричит, что не хочет ехать один, а со своими, но сопротивление бесполезно. Я оказываюсь в большом кремовом «понтиаке» на заднем сиденье в обществе двух дам, а трое офицеров в форме морских летчиков – на переднем сиденье.

– Отель «Олимпик», – смеясь, объясняю компании.

– «Олимпик», «Олимпик»! Рашен пайлот! – успокаивают они меня и хохочут, поглядывая то на меня, то на своих дам.

Из их быстрого разговора мне кое–что удается понять. Они восхищены, что мы прилетели к ним через Сибирь и Арктику. Они знают, что мы вылетали из Ситки в очень плохую погоду, что эскорт сопровождения не мог следовать за нами. Они очень переживают, что сейчас орды нацистов стоят под Москвой. Американцы всей душой хотят победы России над Германией.

Широкое шоссе было забито машинами, идущими со скоростью не менее ста километров, но наш водитель, майор Вуд, гнал свой «понтиак», обгоняя их, так что я уж с опаской стал подумывать: вот будет нелепость, если попадем в аварию. При сходе с небольшого моста нас догнал полисмен на мотоцикле с воющей сиреной, сделал знак остановиться. Майор Вуд попридержал машину и, показывая на меня, крикнул:

– Рашен пайлот!

Полицейский взмахнул рукой и помчался впереди нас, не выключая сирены. Мимо проносились какие–то причудливые виллы, утопавшие в цветах и зелени, заправочные станции, торговые павильоны, и только в черте города полицейский, помахав приветливо рукой, пропустил нас вперед. Минут через пять мы остановились у высокого, отделанного темным гранитом подъезда, где уже стояло не менее сотни машин и большая толпа народа окружала подъезд.

«Отель Олимпик 2400» – прочитал я и хотел было выйти из машины. Но не тут–то было. Дамы не отпускали, они смеялись, целовали, я чувствовал запах духов, губной помады, пытался стереть ее платком, но этим только вызывал дружный смех и повторные поцелуи.

– Валентин! Наконец–то! – услышал я голос Черевичного. Он с трудом освобождался от экспансивных американок, что–то весело кричащих и вкалывающих в лацканы пиджаков круглые значки с буквой «V» – «Виктори» – Победа! Я благодарю офицеров и дам за поездку, и мы с Иваном с трудом пробираемся в подъезд отеля, а оттуда с помощью полицейских в холл, где все уже в сборе, нет только наших механиков.

– Ну, как? Все живы? – смеется наш консул. – Тут народ экспансивный. Не шутка – люди из Москвы через Арктику прилетели.

Наконец появляются Чечин и Терентьев, оба потрепанные и со следами отпечатков губной помады.

– Ну и ну! Еле вырвались! А ведь на вид такие важные! – пытается объяснить нам следы краски Виктор, но мы смеемся и отвечаем. «Посмотрим, как дома будете перед женами оправдываться».

Юркие и вездесущие репортеры, кинооператоры ведут настоящую осаду, и только незнание языка облегчает нам жизнь.

Все протягивают кто блокнот, кто визитную карточку, кто пачку из–под сигарет, кто долларовые ассигнации, а кто газеты, чтобы получить автограф. Полиция бессильна, шум, вопросы, рукопожатия, поцелуи, треск кинокамер, вспышки магния. Иванов дает знак, мы следуем за ним, поднимаемся по широкой лестнице, застланной пушистым ковром. В большом нарядном зале длинные столы, заставленные всевозможными закусками и бутылками. Обед. Опять взаимные поздравления. Петр Петрович Иванов приветствует нас от имени посла в США товарища Уманского, который не мог прибыть из Вашингтона, чтобы поздравить нас лично. Обед закрытый. Но вдруг вспыхивает магний, и в руках двух дюжих молодцов мы видим бьющуюся фигурку пробравшегося сюда репортера. Под дружный смех его выносят из зала Петр Петрович объясняет, что в связи с военным положением – никаких открытых приемов и встреч. В Америке активно действует немецкая разведка и, конечно, японская. Экипаж будет жить в отеле «Олимпик», члены военной миссии на днях разъедутся по стране со своими заданиями. Завтра день отдыха, потом, по желанию, знакомство с городом – и ждать дальнейших указаний из Москвы.

От имени пассажиров Громов поблагодарил экипаж за быструю доставку миссии, напомнил, как тяжело и сложно четыре года назад он летел из Москвы через полюс в Портленд и что ему, старейшему летчику, было приятно видеть в лице экипажа достойную смену, мужественную, смелую и технически грамотную, в совершенстве овладевшую летным искусством.

В ответном слове, которое товарищи доверили мне, я сказал:

Наш экипаж тронут столь высокой оценкой Мы были рады, что своей работой рассеяли вполне понятное недоверие таких маститых асов к молодому экипажу. Оставляя здесь наших высоких пассажиров, уверены, что вскоре они услышат о наших боевых полетах. Мы горды, что партия и правительство доверили нам этот чрезвычайный рейс, и бесконечно счастливы вашему свидетельству, Михаил Михайлович, что этот рейс без всяких специальных сборов и подготовки – выполнен нами хорошо, так же как и Экипажем полярного летчика Василия Задкова и штурмана Вадима Падалко, которые тоже сегодня приводнились. Мощность крыльев советской авиации не в отдельных асах, а в их массовости, а в Полярной авиации страны таких экипажей достаточно. Вы прибыли сюда, Михаил Михайлович, за отбором военной техники Подберите же нам такие самолеты, чтобы их радиус полета позволил нам добраться до самых дальних берлог фашистских хищников – и наша справедливая месть настигнет их. Смерть фашизму!

– Смерть фашизму!! – в едином порыве ответил зал Священный гнев и непоколебимая уверенность звучали в этом возгласе.

Много раз мне приходилось бывать в боях, попадал в такие положения, когда, казалось, не было выхода, но никогда так не щемило сердце за оставленных близких, за Родину, как тогда – за многие тысячи километров от своей земли Страшные слова: «Взят Киев», «Наши войска отошли от Харькова», «Ленинград блокирован», «Взят Смоленск, Витебск, Могилев…» – поистине разрывали сердце.

Нас развели по номерам – роскошным, с кондиционированным воздухом, широкими, мягкими постелями, телефонами и приемниками. Все комнаты, занятые экипажем, сообщались между собой. Мы долго не ложились спать, с балкона смотрели на огни города и яркую феерию «реклам Чужая страна, чужая жизнь. Нам, уже привыкшим к затемнению, странно было видеть это море света, оно беспокоило и как–то настораживало. Как всегда, разговор зашел о войне, о том, что сейчас происходит под Москвой. Разошлись поздно. Уснул я как убитый.

– Валентин, вставай, но тихо! – услышал я сдержанный шепот Черевичного, в одних трусах стоявшего передо мной с пистолетом в руке.

– Что случилось? – сразу приходя в себя, вскочил я с постели.

– Не знаю. Похоже на провокацию. Какая–то чертовщина с моей одеждой Ночью услышал – вроде открывается входная дверь. Проварил, но она заперта и даже на внутренней цепочке. Лег в постель – захотелось курить, Встал, чтобы достать из пиджака «Казбек», открыл платяной шкаф, а там пусто. Ни одежды, ни обуви, ни шерстяного белья. Воры или провокация? Черт знает что! Хорошо, пистолет спрятал под подушку! – жадно затягиваясь, торопливо проговорил Иван, подозрительно поглядывая на приоткрытую дверь из моей комнаты в ванную, которая от сквозняка тихо поскрипывала.

Быстро подхожу к платяному шкафу и рывком открываю.

– Пусто! Вот гангстеры, тоже увели' Но как? Моя дверь тоже на цепочке!

– Может, через балкон? – предполагает Иван. Осматриваем оба балкона. Они изолированы и доступа извне к нам нет. Будим Сашу Макарова. Он флегматично выслушивает нас и ворчит, поворачиваясь к нам спиной:

– Глупый розыгрыш, умнее не придумали? Уходим в комнату к Черевичному и все тщательно осматриваем. В окнах уже рассвет. Видно, как розовеет вершина какой–то высокой горы, по форме напоминающей наш Казбек, но одноглавый Левее ее вспыхивают зарницы, но не поймешь, естественные или от рекламы. Закуриваем и садимся. Положение как в комедии.

– Надо позвонить! – говорит Черевичный

– Кому, зачем и как? Телефонов наших сотрудников не взяли, а администрации… Как будем объясняться? На англо–одесском?