Текст книги "Лед и пепел"

Автор книги: Валентин Аккуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Валентин Аккуратов
ЛЕД И ПЕПЕЛ

«Имя Валентина Ивановича Аккуратова – заслуженного штурмана СССР, главного штурмана Полярной авиации – хорошо известно в нашей стране. Он автор научных и художественно–документальных книг об Арктике: «История ложных меридианов», «Покоренная Арктика», «Право на риск». Интерес читателей к его книгам не случаен – автор был одним из тех, кто обживал первые арктические станции, совершал перелеты к Северному полюсу, открывал «полюс недоступности» – самый удаленный от суши район Северного Ледовитого океана. В своих воспоминаниях В. И. Аккуратов рассказывает о последнем предвоенном рекорде наших полярных асов – открытии «полюса недоступности» экипажем СССР – Н-169 под командованием И. И. Черевичного, о первом коммерческом полете экипажа через Арктику в США, об участии в боевых операциях летчиков Полярной авиации в годы Великой Отечественной войны».

Штурм «полюса недоступности»

Памяти Ивана Ивановича Черевичного,

друга и командира, посвящается.

В истории исследования Арктики, полной трагических поражений и радостных побед, штурм «полюса недоступности» советскими полярными летчиками и учеными был победой, и победой впечатляющей. Причины ее – вовсе не в благосклонности вдруг подобревшей Арктики, радушно раскрывшей ворота к своим последним тайнам, а в тщательной, многолетней подготовке участников этой уникальной экспедиции.

Экспедиция 1941 года была, пожалуй, самой сложной из всех авиационных экспедиций довоенных лет. «Полюс недоступности» оставался последним «белым пятном» в Арктике, куда, после того как были открыты Северный и Южный географические полюсы, человечество устремило свои дерзкие взоры.

До 1941 года, примерно в полутора тысячах километров к северо–северо–востоку от острова Врангеля находилась огромная, никогда не виданная человеком территория – «белое пятно» площадью около трех миллионов квадратных километров, – больше чем Англия, Франция, Испания и Италия, вместе взятые. Эта область, наиболее удаленная от суши и труднодоступная, расположенная почти в центре Арктики, была известна науке под названием «полюс недоступности». Название это ей дал канадский полярный исследователь Вильялмур Стефансон.

Самые мощные в то время ледоколы не могли пробиться сквозь тяжелые льды, а большое удаление от береговых и островных баз, полное незнание данных о геофизически явлениях в этом районе делали его недоступной крепостью не только для классического полярного транспорта – собачьих упряжек, но и для самолетов и дирижаблей, способных произвести посадку на дрейфующие льды.

Однако эти трудности не останавливали исследователей. В 1926 году выдающийся норвежский исследователь, покоритель Южного полюса, Руаль Амундсен, совершая перелет на дирижабле «Норвегия» со Шпицбергена через Северный полюс на Аляску, пролетал над восточной границей этого «белого пятна». Но Арктика ревниво оберегала свою последнюю тайну: туман и низкая сплошная облачность не позволили вести наблюдения.

Этот замечательный перелет, организованный под флагами трех стран – Норвегии, Америки и Италии, претендовавших в те годы на первенство в исследовании высоких широт, – только случайно не закончился катастрофой. С большим трудом экспедиция добралась до Аляски. Штормовой встречный ветер, обледенение – самый страшный бич для дирижабля – и невероятные сложности навигации забрали все силы экипажа. «Полюс недоступности» оставался недоступным.

Вот что писал о своем перелете Амундсен: «До полюса и от него – до 86° северной широты вдоль меридиана мыса Барроу – мы не видели ни одного годного для спуска места в течение всего нашего долгого пути! Ни одного!» И далее: «Несмотря на блестящий полет Ричарда Бэрда с летчиком Флойдом Беннетом (имеется в виду американская арктическая экспедиция 1926 года. – В. А.), наш совет таков: не летайте в глубь этих ледяных полей, пока аэропланы не станут настолько совершенными, что можно будет не бояться вынужденного спуска!»

А через год американский полярный исследователь Губерт Уплкинс (чей прах, по его завещанию, был развеян с атомной подводной лодки на Северном полюсе в 1966 году), энергичный и смелый навигатор, вместе со своим другом летчиком Беном Эйельсоном попытались совершить прыжок с мыса Барроу на «полюс недоступности», чтоб поднять там звездный флаг Америки.

Обладая достаточно большим опытом в полярных исследованиях и навигации, Уилкинс решил прорваться к «белому пятну» со стороны Аляски, обследовать район высоких широт, расположенный между линиями дрейфа нансеновского «Фрама» и полета дирижабля «Норвегия», и, если позволит обстановка, совершить посадку на дрейфующие льды в этом районе для измерения глубины океана.

За много недель до их вылета американская и европейская печать под сенсационными заголовками начала сообщать читателям о сложностях подготовки к штурму «полюса недоступности». Но от всей этой шумихи больше несло рекламой, восхваляющей непревзойденность снаряжения, одежды, продуктов питания, совершенство самолета. «Звездно–полосатый флаг будет реять над «полюсом недоступности», «Только американцы и американская техника покорят «полюс недоступности»!» – безапелляционно кричали жирные заголовки американских газет.

В конце марта 1927 года с заснеженной галечной косы мыса Барроу на одномоторном самолете с лыжными шасси Уилкинс и Эйельсон стартовали к «полюсу недоступности». «Прыжок в неведомое начался!» – сообщали радио и печать всего мира. А в то самое время, когда возбужденные читатели жадно впивались глазами в газетные полосы, на узкой замерзшей полынье, окруженной со всех сторон грядами высоченных торосов океанского дрейфующего льда, самолет Уилкинса беспомощно «сидел» с остановившимся мотором. Пролетев пять часов курсом норд, из–за сильного встречного ветра и неуверенной работы мотора Уилкинс и Эйельсон вынуждены были, подобрав подходящую ровную льдину, произвести посадку в точке 77° северной широты и 175° западной долготы, не долетев до «полюса недоступности» около 770 километров. Но они достигли подступов к «белому пятну», точнее, его южной границы. Никто до них не проникал так далеко в этом секторе. На высоком торосе взвился американский флаг. Быстро измерили эхолотом глубину океана. Она оказалась баснословной – 5440 метров! (Советской экспедиции «Север‑4» в 1949 году удалось измерить глубину океана в «точке Уилкинса»; она оказалась 2048 метров. Самая большая глубина Северного Ледовитого океана в «точке Уилкинса» была «закрыта» советскими исследователями.)

Но мешкать нельзя, застынет мотор, потом его не запустишь, а до берега более тысячи километров. Проверив работу двигателя после устранения дефекта, исследователи решили взлетать. Полный газ, но, увы, самолет ни с места: лыжи крепко примерзли к насту льдины. Такого с ними на материке еще не случалось. Не выключая мотора, оставив его на малых оборотах, они выскочили из машины, подкопали лыжи и опять попытались взлететь. Надрывный рев мотора – машина ни с места. Тогда Уилкинс за хвост начинает раскачивать самолет, а Эйельсон дает полный газ – машина трогается. Уилкинс на ходу взбирается в кабину, самолет, подскакивая на снежных наддувах, бежит вдоль поля, набирая скорость, и у самой границы торосов тяжело отрывается от льдины. Курс на юг! На материк! Сложен был обратный путь. Внизу торосистый лед с разводьями дымящейся воды. А где–то далеко на юге маленькая точка – мыс Барроу, единственный населенный пункт на всем северном побережье Аляски. Надо выйти на эту точку. Малейшее отклонение грозит катастрофой. Мотор начинает опять сдавать, а внизу ни одной годной для посадки льдины. Идет пятый час полета. Сильный встречный ветер нещадно треплет самолет, снижая его скорость, и вдруг резкий хлопок в моторе, и винт безнадежно замирает.

Самолет касается льда неровного, единственного среди гряд торосов, поля. Грохот, треск сломавшегося шасси, отрывается крыло. Уилкинс и Эйельсон остаются живыми. Обломки самолета, дикие нагромождения вздыбленного льда, а кругом сотни километров белого безмолвия. Но мужество не оставляет этих людей. Из частей самолета они строят нарты, грузят продукты, спальные мешки, остатки горючего и продолжают путь к земле. Ценой невероятных усилий они продвигаются по зыбким льдам. Чем ближе земля, тем тяжелее путь, тем больше разводий. Через две недели пути Уилкинс и Эйельсон выходят на землю у мыса Барроу.

После смелых, но неудачных попыток опытных и признанных миром исследователей долго никто не осмеливается проникнуть в эту таинственную и недосягаемую область нашей планеты.

Каких только легенд не ходило о «полюсе недоступности»! Одни утверждали, что там, за хаосом льдов, находится огромная суша, так называемая Земля Гарриса. Другие говорили, что там нет и признаков земной тверди, что этот район является не только «полюсом недоступности», но и «полюсом безжизненности», где царят холод и льды, и все живое, попавшее туда, неминуемо должно погибнуть. Третьи уверяли, что за ледяными барьерами существует настоящая земля обетованная с богатой флорой и фауной, с мягким климатом, населенная народом, некогда покинувшим северо–восточную оконечность Азии – племенем онкилонов.

Особенно настойчиво выдвигал свою гипотезу о существовании большой земли (1300000 квадратных километров) в полярном бассейне американский ученый Роберт Гаррис. Центр этой земли, по его расчетам, основанные на теории так называемых котидальных линий равных высот приливов и отливов океанских вод, понижающих при встрече в открытом океане с сушей высоту приливных волн, должен был находиться где–то около 83° северной широты и 150° западной долготы.

Жажда исследований и открытий коснулась и нас – советских полярных летчиков. К тому времени мы накопили уже большой опыт полетов в сложных условиях Центрального арктического бассейна, достаточно изучив коварные свойства дрейфующих льдов, условия возможной автономной жизни и деятельности человека в царстве белого безмолвия. К тому же богатая история русских географических открытий в Арктике, с которой мы все были хорошо знакомы, и тесные контакты с крупнейшими советскими учеными – академиком Владимиром Афанасьевичем Обручевым, профессорами Владимиром Юльевичем Визе, Николаем Николаевичем Зубовым – привели нас к однозначному решению: на «полюсе недоступности» должен быть поднят флаг нашей Родины.

И наш экипаж летающей лодки СССР-Н-275, во главе с командиром Иваном Ивановичем Черевичным, начал глубокую и тщательную подготовку к штурму «полюса недоступности». Личные тренировки, слетанность и сработанность экипажа, его психологическая совместимость, подбор снаряжения, оборудования, карт, средств транспорта, питания, обмундирования, научной аппаратуры, разработка методов самолетовождения, способов определения и выбора пригодных льдин для посадок самолета – все это стало нашей первостепенной заботой. Успешность экспедиции и ее безопасность во многом зависели от навигаторского искусства, и мне, как ее штурману, предстояло серьезное испытание.

Для нас было совершенно ясно: только опыт и отличное техническое снаряжение можно противопоставить суровым законам Арктики. Много было противников нашей экспедиции, которые, указывая на неудачи западных исследователей, считали штурм «полюса недоступности» технически необоснованным, обреченным на гибель, называя это даже преступной авантюрой, которая приведет лишь к подрыву престижа Советского государства.

Для тренировок мы использовали свои многочасовые беспосадочные полеты в дальней ледовой разведке. В летнюю навигацию 1939 года мы с Иваном Ивановичем Черевичным получили задание от морского командования Главсевморпути выяснить запасы океанского льда к северу от острова Врангеля. Эти льды препятствовали нормальному плаванию морских караванов. Маршрут нашей летающей лодки мы построили таким образом, чтобы как можно ближе подойти к южной границе «полюса недоступности». Маршрут не противоречил заданию, и тем не менее это было отклонение от инструкции, которой не предусматривалось изучение основного ледяного массива.

Льды Арктики – это главный враг Северного морского пути. Чтобы победить врага, надо знать его силы, его резервы, значит, рассуждали мы, необходимо увидеть его глубокие тылы.

Тщательно изучив синоптическую обстановку, взяв на борт ученого – специалиста по гидрологии океана Василия Стратониковича Назарова, заранее ознакомленного с целью полета, которую он горячо поддержал, мы стартовали.

Полет продолжался двадцать два часа. Мы проникли далеко в глубь «белого пятна». Краснозвездные крылья гидросамолета несли нас над неведомыми доселе человеку просторами океана. Под нами простирались бесконечные льды и льды! От напряжения до боли резало глаза. Блеск девственно белых снегов проникал через светофильтры лобовых стекол кабины самолета и темные очки. Покрасневшими, воспаленными глазами мы неотрывно следили за складками и рельефом льда, и только редкие разводья открытой воды давали секундный отдых для глаз. Земли не было, но мы видели тот самый грозный массив льда, откуда шли на юг его полчища, сковывающие трассу морских караванов. Белый океан безмолвия… Высокие сглаженные ледяные холмы скорее напоминали степные просторы, и только тонкие штрихи разводий подтверждали, что это – океан. Когда в баках горючего осталось ровно столько, чтобы хватило на обратный путь, далеко на горизонте мы заметили одинокое кучевое облако; в полярных водах такие облака предвестники земли. Трудно описать наше состояние! С каким напряжением мы всматривались вдаль, где у самого горизонта, на голубой эмали неба, вырисовывались контуры, так напоминающие силуэт далекого острова. А наше воображение дополняло то, чего, возможно, и не было в действительности. Но под нами на тысячи километров был океан – суровый, жестокий и неумолимый, который караулил каждую нашу ошибку, и, подчиняясь внутренней дисциплине, рожденной опытом работы в Арктике, мы повернули назад, на юг, дав себе слово вернуться сюда более подготовленными. С какой болью я рассчитывал обратный курс на базу. То же чувство было и в глазах моих товарищей. Но, увы, человеческие эмоции в Арктике, если потерять над ними контроль, весьма опасны.

– Земля Гарриса? Ты веришь в ее существование? – спросил я Черевичного.

– А почему нет? Ведь профессор Визе предсказал же, что к северу от острова Уединения должен существовать еще один остров. Моряки вскоре его открыли и назвали островом Визе!

– Но Визе опирался на отклонения во время дрейфа судна Брусилова «Святая Анна»! Гаррис же основывается только на теории котидальных линий равных высот приливов и отливов. А это менее надежно, – не согласился я.

– А штурман Российского флота Александр Шиллинг разве не предсказал существование архипелага Земли Франца – Иосифа!

– Но, Иван, сколько раз мы гонялись с тобой за подобной облачностью! Сколько раз я зарисовывал и фотографировал такие неуловимые острова, таявшие, как дым, при приближении! И в итоге нам приходилось выполнять более печальную миссию – «закрывать» острова и земли, десятки лет значившиеся на морских картах, как реально существующие.

– То мифы мореплавателей. Наша задача – проверить эти мифы. У нас – не то, что у них, другие возможное! и! У нас техника, крылья!

– Значит, terra incognita?

– А хоть и неизвестная земля! Мне бы этого хотелось. Черт, как обидно поворачивать от самых ворот! – ворчал Черевичный. – Поймет ли и простит ли нам наше потомство, что в наш век радио и электроники, когда человечество задумывается уже о проникновении в космос, на нашем шарике существуют «белые пятна», где никогда еще не ступала нога такого высокоорганизованного существа, как homo sapiens.

– Может, и не поймет, но завидовать будет! Это точно! Тогда уже все пооткрывают. А вот привет наших чиновников от авиации… – вмешался в разговор бортрадист Саша Макаров, протягивая только что принятую радиограмму.

– «Немедленно возвращайтесь базу. Кто разрешил маршрут «белому пятну». Стоимость горючего будет удержана экипажа», – присвистнув, закончил читать Черевичный.

– Как говорят, наука требует жертв!

– Ищет жертв, – поправил меня Иван.

– А вот и другие приветы, – улыбнулся Саша.

– Прочтем после посадки, – отмахнулся Черевичный, плотнее усаживаясь в кресле самолета.

– Ну, нет! Слушайте, славяне: «Борт самолета СССР-Н-275» Восхищен, завидую, мысленно вами Визе». Вторая, внимание! – ликовал Саша. – «Географический институт Академии наук СССР поздравляет блестящей разведкой «белого пятна». Ученый совет». И вот еще: «Для начала блестяще. Наблюдайте, записывайте детально, все чрезвычайно важно будущей работы. Профессор Зубов».

– Где мы сейчас, штурман? – прервал наше ликование Черевичный.

– Широта семьдесят девять градусов пятнадцать минут, долгота сто семьдесят восемь градусов западная. При нашей путевой скорости через девять часов достигнем земли.

И вот неустанно, уже тринадцать часов, молотят стальные винты то голубой, пронизанный солнцем воздух, то плотную вату промозглого тумана, а внизу скованный льдом океан. Впереди земля, сейчас далекая, но оттого еще более родная и близкая. Как–то она нас встретит, нарушителей инструкций.

Еще две навигации наш экипаж выполнял ледовые разведки, неутомимо бороздил просторы океана, все ближе и ближе подбираясь к «белому пятну». Неистовые бураны, туман, обледенение самолета в фронтальных зонах гренландских циклонов… В тяжелых, напряженных полетах вырабатывалось и зрело летное мастерство экипажа, мы становились настоящими полярными исследователями. Какие бы задания мы ни выполняли: вели ли караваны морских судов Северным морским путем или спасали зверобоев, унесенных на льдине, пробивались во мраке полярной ночи на далекие, затерянные в океане острова, чтобы оказать помощь зимовщикам, или ходили в дальние ледовые разведки, – на все мы смотрели как на подготовку к штурму «полюса недоступности». И чем сложнее было задание, тем более четко мы его выполняли. И тем ближе были мы к началу нашего штурма.

Удачно закончив навигацию 1940 года, сложную по ледовой обстановке (приходилось четыре месяца почти ежедневно летать по двенадцать – шестнадцать часов, обеспечивая морские караваны ледовыми картами), глубокой осенью мы вернулись в Москву. Усталые, но окрыленные проделанной работой, мы собрались в кабинете начальника Главсевморпути Ивана Дмитриевича Папанина. Огромная, отделанная красным деревом комната с высокими лепными карнизами… Здесь некогда властвовал Савва Морозов: направлял во все концы света дешевый ситец, так полюбившийся своей яркой пестротой в Азии. Теперь на подставках и в нишах – модели ледоколов и кораблей. Во всю стену – карта Арктики. За столом, по площади равным современной кухне, на котором громоздились разных форм и цветов телефоны, колоритная, брызжущая здоровьем и энергией фигура Ивана Дмитриевича. Весь антураж кабинета, форма Главсевморпути, две Золотые Звезды и десятки орденов его хозяина нагоняли трепетный страх на посетителей. Но это только на тех, кто совсем не знал Ивана Дмитриевича, и в первые минуты знакомства. А потом широкая добродушная улыбка и располагающие, полные открытого лукавства глаза как–то сразу успокаивали, устанавливали дружеский контакт с собеседником. И тот уже влюблено смотрел на Папанина.

– А, здорово, ребята! Вот молодцы, что не забываете старика! – колобком выкатился из–за стола Папанин, пожал нам руки, усадил в прохладные кожаные кресла и, скользнув хитрым взглядом по нашим лицам, добавил: – Ну, пираты студеного моря, хорошо поработали! Моряки довольны. Спасибо вам! А теперь выкладывайте, что задумали? По глазам вижу, неспроста собрались всем экипажем!

– Иван Дмитриевич, – твердо сказал Черевичный. – Сколько же можно терпеть это безобразие – «белое пятно» на карте Арктики?

– А, опять за свое! Мало вам «фитилей» давал?! Исследователи!.. А караваны по Арктике кто будет проводить? Я, что ли, из этого своего красного ящика по телефонным проводам?! Да случись что с вами – я век себе не прощу.

Мы молча слушали бурную тираду, заранее зная, что гнев этот недолог. Так и случилось: побегав около стола, Иван Дмитриевич сел и, глубоко вздохнув, промолвил:

– Вот что, ребятки, не в обиду вам всем сказано. Знаю, знаю, что «белое пятно» – позор для всей нашей цивилизации! Но где я возьму вам самолет, гарантирующий не только полет на «полюс недоступности», но и ваше возвращение?

– Есть такой самолет, Иван Дмитриевич, – ответил Черевичный, – это туполевский АНТ‑6. Мы его на практике проверяли: допускает полетный вес с перегрузкой в две тонны, что полностью обеспечит полет необходимым горючим.

– Это какой же такой самолет, Иван Иванович?

– Да СССР-Н-169, тот самый, на котором в тысяча девятьсот тридцать седьмом году вам, Иван Дмитриевич, на Северный полюс Мазурук с нашим Валентином привезли бочонок старого коньяка.

– Бочонок? Пустую бочку! – с обидой фыркнул Папанин. – Там всего и оставалось пятнадцать литров! Остальное выдули отцы–командиры в ожидании погоды! А хорош был коньячок, но, увы, почти весь пришлось перегнать на спирт, для бальзамирования океанских каракатиц. А ты говоришь – бочку! Ну, хватит о бочках! Поговорим о деле. Так что ты предлагаешь, Иван Иванович?

– Так вот, Иван Дмитриевич, – продолжал Черевичный, – необходимый запас горючего, научные приборы и оборудование, месячный комплект питания и лагерное снаряжение для автономной жизни на дрейфующем льду плюс тренированный экипаж – все это гарантирует успешное выполнение экспедиции.

– Не торопись! Одиночный самолет идет черт знает куда! Американцы на этом обжигались! А у вас все это так просто! На полюс–то мы ходили на четырех самолетах. Это была надежная подстраховка. Вот ты, Валентин, помнишь, как было сложно! На своей шкуре испытал!

– Но тогда, Иван Дмитриевич, – сказал я, – мы мало что знали о высоких широтах. Шли вслепую. Теперь у нас опыт. Не мне вам говорить об этом: «гостеприимство» Ледовитого океана вам известно более чем кому–либо. А цель нашего полета не только в том, чтобы достигнуть «полюса недоступности», хотя об этом мечтают многие полярные исследователи, но главным образом опробовать новый метод исследования недоступных районов высоких широт, как мы его зовем, метод «летающей лаборатории».

– Постой, постой, – озабоченно переспросил Папанин. – Как это делали мы?

– Да! На самолете, хорошо оборудованном научными приборами, мы сможем сесть в нескольких районах на дрейфующие льды и выполнить в короткое время весь комплекс необходимых исследовательских работ.

– Значит, закончив работу в одной точке, не ждать, когда дрейф переместит вас в другую, а перелетать на новую и так далее? – задумчиво проговорил Папанин.

– Да, Иван Дмитриевич! И мы к этому готовы. Ждем вашей поддержки, и чтобы на этот раз – без вычета за горючее, – подкупающе добродушно улыбнулся Черевичный.

– Ну, браток, а ты злопамятен! Ведь вы сутками не садились на землю, как вас еще остановишь?! А я куда как отходчив, хотя помню стих из вашей бортовой стенгазеты «Запорожцы в Арктике»:

 
Не летайте далеко,
Не летайте близко,
Не летайте высоко,
Не летайте низко!
 

Это же по моему адресу! Помню, а вот не сержусь. Так–то. Задумали вы здорово! Нужное и большое дело. Готовьтесь, без шума, тихо, но серьезно. Через месяц явитесь со всеми расчетами, а там обсудим. Будет польза для кораблей – поддержу. И чтобы никакого запаха авантюры! Поняли?!

– Все ясно, – дружно ответили мы, сбитые с толку неожиданно быстрым согласием.

– А ты, пират, – толкнул меня Папанин в грудь. – Не зря Красную Звезду получил за высадку нашей экспедиции на Северный полюс, смотри, разберись в своих меридианах!

– Пойдем, как по нити Ариадны, – ответил я. – Карту составил новую, с охватом всего района «полюса недоступности».

– За солнышко, за солнышко держись! Оно не подведет, а всякая там радионавигация – одна путаница! Помнишь, как она в тридцать шестом году Михаила Водопьянова подвела? Еле жив остался! А ведь какой орел!

– Разрешите доложить о расчетах будущего полета? – спросил я.

– Потом. Через месяц ученых мужей соберу, рассмотрим все, от примусной иголки до моторов самолета. Нет, через два месяца. А сейчас отдыхать. Всему экипажу готовы путевки в Сухуми. Счастливо, браточки! Погрейте свои косточки.

Из кабинета Папанина мы выскочили, окрыленные и вместе с тем несколько озадаченные. В течение двух лет на нашу идею штурма «полюса недоступности» руководство Главсевморпути смотрело отрицательно. И вдруг отношение круто изменилось.

Попрощавшись с экипажем, мы молча шли с Иваном Ивановичем по набережной вдоль Кремлевской стены, стараясь разобраться в причинах столь неожиданной нашей победы.

– Знаешь, Иван, даже не верится, что, наконец, все решилось… – говорил я, следя за полетом чайки.

– Это оттуда поддержали, – и Иван Иванович уверенно махнул рукой на Кремлевскую стену, – там знают, что важно для престижа страны.

– Но мы же не писали туда!

– А твои выступления по радио, статьи в печати об освоении наследства наших прадедов. Там не читают, по–твоему? Да там все знают!

Черевичный не ведал сомнений и этим особенно подкупал меня.

– Откровенно говоря, Иван, полет меня не тревожит. За эти годы продуманный и пересмотренный с учетом всех поправок, которые нашей теории преподносила ее величество Арктика, этот полет, весь до мельчайшего штриха, – в моей голове. Но вот что меня беспокоит, – решил поделиться я сомнениями. – Мы с тобой летчики, и, кажется, не плохие. Но этого мало. Вот мы, допустим, высадились на «полюсе недоступности». Веками самые сильные страны стремились прорваться в этот загадочный район. Сели благополучно. Осмотрелись, составили ледовую карту, выяснили методику самолетовождения и посадок на дрейфующие льды, измерили глубину океана, и все! Но этого же мало! С таким трудом добраться туда и вернуться, узнав так мало!

– Что же ты еще хочешь? По–твоему, этого мало?! Да мы же узнаем, есть ли там неизвестные земли! Можно ли вообще летать в этот район? Какие там льды? Какое магнитное склонение? Наконец, выяснить условия жизни и деятельности человека в тех экстремальных условиях! И этого, по–твоему, мало?

Иван, как всегда, возбуждаясь, стал даже заикаться, Он остановился и недоуменно уставился на меня.

– И все же мало. Мы не будем знать главное – куда движутся льды? Что там, в темной бездне океана? Есть ли жизнь, какие температуры, соленость воды, грунт дна океана и еще многое, так важное для науки! Вот летал Уплкинс к семьдесят седьмому градусу, а что он узнал? Измерил только глубину океана, и все! И какой дорогой ценой!

– Да, но ведь и Роберт Пири, посвятив Северному полюсу двадцать три года жизни, когда достиг цели, даже этого не сделал!

– Иван, мы живем в другую эпоху, – возражал я, – в другой стране. Народные средства должны расходоваться разумно, с максимальной пользой.

– Ты предлагаешь взять группу ученых? Так я тебя понял? Думаешь, те сведения о «белом пятне», какие получим мы, не оправдают затраченных на экспедицию средств, а следовательно, идея «летающей лаборатории» будет погублена?

– Ты сам все отлично понимаешь.

– А перегрузка самолета? Ты десятки раз пересчитывал. Чтобы достичь «полюса недоступности» и обеспечить работу на льду, необходимо взять сверх допустимого полетного веса, утвержденного главным конструктором, две тысячи кэгэ! Две тысячи! Иначе мы не вернемся обратно!

– Возьмем троих ученых и все необходимое для их жизни на дрейфующем льду. Это еще пятьсот килограммов. Ты вытянешь, Иван! Вспомни, как ты уходил с Новосибирских островов, когда у тебя рассыпался правый! мотор. Ты снял его и взлетел на одном оставшемся, Ты ошеломил тогда всех конструкторов. А ведь та машина тоже была туполевской, Р-6, а?

– Помню, помню, врезали мне тогда здорово! А ведь другого выхода не было! Не зимовать же в ожидании прихода ледокола с новым мотором!

Взгляд Ивана вспыхнул озорным огоньком. Он тихо продолжил:

– Ну, хорошо, в бухте Роджерса великолепное ледяное поле. Взлетим! А как перевалить через горный хребет острова Врангеля? С таким взлетным весом моторы не вытянут.

– А зачем идти через горы! Пойдем вдоль берега, через мыс Литке, а дальше океан! Никаких препятствий!

– Но это удлинит маршрут!

– Всего на пятнадцать минут?

Иван откусил кончик мундштука «беломора» и далеко сплюнул за парапет набережной; чайка, за которой я наблюдал, ловко схватила его, но тут же бросила и с пронзительным криком нырнула в пролет моста.

– Но эти пятнадцать минут как раз могут оказаться теми самыми необходимыми, чтобы вернуться на землю, а? Опасный ты человек, но логика твоя убийственна, хотя ты и не все учитываешь. Я бы, например, будучи на твоем месте, никогда не полетел бы с пилотом, допускающим такую перегрузку! – засмеялся Иван Иванович.

– С другим пилотом, да! Но я же иду с тобой!

– Ну и хитер ты, звездочет! Ладно, считай дело решенным, но пересчитай все еще раз. Может быть, что–то можно будет выбросить из снаряжения?

– Наконец я слышу речь не мальчика, но мужа…

– Ладно, ладно! Пушкина знаешь! Но ты знаешь, что и Марине Мнишек далеко до коварства Арктики! Учти, мы идем на одиночном самолете, никакой подстраховки. Тут не должно быть никакого промаха, ни малейшей ошибки, никакого послабления!

– Экипаж готов. Все проанализировано и подтверждено опытом. Осталось только доказать это высокой комиссии. Престижа Родины не уроним!

– Все так. А теперь за дело, штурман. Прежде всего предлагаю отдыхать не в Сухуми, а здесь, под Москвой, в нашем доме отдыха «Братцево». Это нам даст связь с необходимыми организациями – раз, договоримся с учеными – два, подготовим план экспедиции – три.

– С «Братцевом» согласен. Но пока необходимы в Москве ты, бортинженер Чечин и я, штурман. Второго пилота Каминского и двух бортмехаников Дурманенко и Шекурова отпустим на юг. Пусть погреются, им здорово достанется с самолетом при переоборудовании.

Вечером электричка мчала меня в Кратово, где жили мать и отец, которых я не видел с весны. В вагоне было пусто. Дачный сезон прошел, в окна косыми струями хлестал дождь, а на душе было спокойно и солнечно, и только мысли о предстоящей встрече с родными как–то остро заставляли вздрагивать сердце. Мать… сколько переживаний и боли принес я ей своей страстью к путешествиям. Еще парнишкой чуть не погиб, пересекая Каспийское море; газеты сообщили тогда о гибели рязанских комсомольцев, и мама прочитала это сообщение. Но я чудом остался жить. В 1928 году потерялся в песках Азии… В 1937 году несколько месяцев экспедиции на Северном полюсе. В 1940‑м – после авиационной катастрофы вернулся домой на костылях. Полеты, особые задания, дальние стратегические, как потом их стали называть, разведки надо льдами Арктики. Улетал на месяц–два, возвращался через год… Каким же мужественным сердцем надо было обладать моей матери, чтобы выдерживать эти испытания! Долгие бессонные ночи, страх перед шелестом свежих газет, разворачиваемых по утрам отцом, бесконечное ожидание коротких радиограмм с сухим, лаконичным текстом: