Текст книги "Лед и пепел"

Автор книги: Валентин Аккуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Духи для ваших женщин. Будем лететь обратно – лично поблагодарим их за радушие.

Подъезжая к лагуне, мы издали услышали песню «Катюша» и в такт музыки ритмичную стрельбу. А когда машина выскочила на пригорок, растерялись от увиденной картины.

На палубе лодки стоял патефон, а вокруг него, со «Смитами» в руках, отбивали чечетку два дюжих ковбоя, и в такт музыки постреливали вверх. Вместе с ними, лихо присвистывая, отплясывали Виктор Чечин и Валентин Терентьев. Увидев нас в подъехавшей машине, они смущенно остановились.

– Эти ковбои всю ночь помогали нам заправляться, – начал объясняться Чечин. – А когда мы легли спать, охраняли машину. Ребята что надо. Рассвет очень холодный, угостили их спиртом, чтобы согрелись. Ну они и развеселились…

Черевичный старого посмотрел на механиков.

– Ей–же–ей, только угостили…

– Хорошо, разберемся потом. Докладывай, как машина?

– Все в порядке, заправлена полностью, – отрапортовал Чечин. – Пресная вода заменена на свежую. Продукты питания получены на всех.

Ковбои–солдаты, вложив свои револьверы в кобуры, добродушно улыбались и вдруг рявкнули:

– Дружба, дружба! Гитлер… – тут они завернули такое словцо, что Иван, поняв об источнике информации, прозой надвинулся на Чечина:

– Ты что, подводишь этих оболтусов под гауптвахту? А всему экипажу грязное пятно! Пиши рапорт, списываю с борта!

– Так они же не пьяные. Я и налил–то им только по кружечке. Они говорят – у них норма казенная такая же на дежурстве… – оправдывался Виктор.

– Ну, ладно! Расчехляй моторы и прогрей. В девять вылет. Дома мы с тобой поговорим, – еле сдерживался Черевичный.

– Моторы уже прогреты и долито горючее, израсходованное на прогрев. Хотел как лучше, – виновато тянул Виктор.

Ковбои спустились на плот и, заложив руки за спину, важно ходили вокруг порученного им для охраны объекта, словно ничего и не произошло, украдкой посматривали на Черевичного и понимающе подмигивали Виктору.

Берег был пустынен, и только четкие шаги веселых охранников нарушали тишину утра. В семь на джипе прибыла смена охраны во главе с инженер–капитаном – комендантом аэропорта. Поприветствовав нас, он принял рапорт от часовых, просто, без всяких воинских церемонии, а потом через переводчика попросил Виктора Чечина слить с отстойников бензобаков самолета горючее в стеклянные банки и внимательно посмотрел на свет голубое топливо (бензин сорта Б-100). Не обнаружив воды, он бросил стандартное: «О'кэй!» Завел катер и, пригласив нас, показал на лагуну.

– Ну и ну, какой заботливый! – покачал головой Чечин. – Проверил слив, дважды уже мной проверенный, а теперь зовет вас на осмотр акватории.

Садясь в катер, я позвал переводчика.

– Не надо, – с легким акцентом, неожиданно по–русски, произнес офицер, – я понимаю, – и, улыбнувшись Чечину, добавил: – Контроль за вашим гидроаэропланом – моя прямая обязанность. Исправность выпущенного аппарата в полет лежит на мне. Я знаю, вы тщательно проверили качество горючего, солдаты мне доложили, но порядок есть порядок.

– Простите, инженер–капитан, вы тоже из русских? – спросил Черевичный.

– О нет! Моя фамилия Роджерс, я кончал филологический, славянские языки. Но, не найдя себе применения, ушел в авиационно–техническое училище. Это лучше, чем безработный филолог! – Роджерс невесело улыбнулся.

– Вы любите Север, раз избрали местом службы Аляску? – спросил его я.

– Меня интересует история Русской Америки. Хочу своими глазами посмотреть, как осваивался этот край вашими соотечественниками. Меняя место службы, я уже за восемь лет прошел все побережье Тихого океана, от Сан – Франциско, точнее, от форта Росс – Русского форта, до залива Коцебу. Этот путь навечно отмечен русскими названиями. Но у нас в Америке нет серьезной литературы об этой героической истории.

– Вы хотите написать эту историю? – удивился я.

– Да! Но пока собираю материалы. Скажите, а у вас в России есть книги о Русской Америке?

– Есть. Интересные описания Баранова, Шелехова, Загоскина. Они первые начали строить здесь поселки, форты, школы, церкви и осваивать край. Подружились с местным населением – индейцами – и даже породнились, Вели торговлю с испанцами, которые первыми начали осваивать н заселять Америку. Была создана Российско–американская компания по совместной эксплуатации богатств Аляски и ведению торговли. Край начал оживляться и приносить доход…

– Но почему же ваши прадеды почти за бесценок продали этот край? – перебил меня Роджерс. Был ли этот вопрос искренним или за ним что–то стояло?

– А как трактуется этот факт в вашей истории? – вывел меня из затруднения Иван.

– Царское правительство России поступило так по доброй воле во имя дружбы с молодым государством – Америкой.

Мы начали внимательно вглядываться в дно лагуны, примериваясь к предстоящему взлету.

Роджерс рассказал об аэронавигационных условиях полета по нашему маршруту, предупредил об опасных зонах при подходе к острову Кадьяк и дал расписание работы радиосвязи.

– Кадьяк – одна из баз авиации военно–морского флота США, – добавил он. – Обслуживается опытным кадровым составом. Если у вас появится какая–либо неисправность или выйдут из строя приборы, вам там все исправят и заменят. Передайте мои лучшие пожелания инженер–капитану базы Честерфилду. Это сын сигаретного короля Честерфилда, отбывает свой срок призыва по мобилизации. Мой приятель, вместе кончали колледж в Спокане.

В девять часов, провожаемые мэром города и командиром гарнизона, мы стартовали на Кадьяк. Пошли не по трассе, а напрямую, это было ближе, а кроме того, нам хотелось посмотреть Юкон, воспетый Джеком Лондоном в своих рассказах, недалеко от устья которого уже более ста лет назад было поставлено русское поселение – форт Михайловский. Наша трасса полета шла над первыми русскими поселениями: мыс Толстый, где расположен город Ном – форт Михайловский – форт Александровский – озеро Шелехова – крепость Павловская на острове Кадьяк. С чувством гордости смотрели мы из иллюминаторов на эти места, отвоеванные когда–то у дикой природы русскими людьми, создавшими здесь свои поселения – с укладом далекой родины, подружившимися с местным населением – индейскими племенами, воинственными и мужественными, дети которых посещали русские школы. Как ни странно, но их уста произносили слова поэм Пушкина.

Вот что писал в своем «Наставленни» основатель первых русских поселений на Аляске Григорий Шелехов своему приказчику Федору Выходцеву в 1785 году об индейцах:

«…Двух ребят американцев учить мореплаванию, арифметике и морской науке… Держи их при себе, содержи пищею…»

Чем дальше на юг уходил наш полет, тем чаще и чаще встречались на карте русские названия. Остров Кадьяк. Садимся у стен бывшей Павловской крепости в заливе Павловском. Удобная бухта. Берега бетонированы, на берегу стоят большие ангары с бетонными механизированными спусками для гидросамолетов.

На площадке, к которой мы подруливаем, толпа военных: офицеры, матросы. Молча, с глубоким вниманием наблюдают за нашим маневром причаливания к слипу – наклонному бетонному спуску, вдоль которого, по грудь в воде, в белых гидрокостюмах, стоят две шеренги матросов, по шесть человек.

– Что это они? Сигналят приставать к этому спуску, а там, в воде, люди? – спрашивает Черевичного Байдуков.

– Они будут принимать нашу лодку. Как только подрулим, сейчас же под дно подведут колесные шасси и электромотором вытянут из воды на площадку перед ангаром, – ответил Черевичный.

Иван осторожно, но с шиком рулит по Павловскому заливу, нацелив нос лодки между двумя шеренгами матросов. До них остается не более семидесяти метров. Черевичный сбрасывает газ, и самолет, бесшумно скользя, проходит между шеренгами матросов. Они легко подхватывают концевые поплавки гидросамолета, и машина останавливается. Я стою в носовой рубке у открытого люка якорной и вижу их довольные улыбающиеся лица.

Через десять минут, пока мы переодевались в штатские костюмы, самолет, уже выведенный из воды, стоял на бетонной площадке, заполненной военными.

Выходим из машины. Официальные сухие приветствия, краткая речь командующего базой. Мы переглядываемся с Иваном, чувствуя эту сковывающую сухость. Все вежливо, все корректно. Пассажиры уехали в гостиницу на поданных машинах. Мы с Иваном и Сашей Макаровым возвращаемся в самолет, чтобы записать все, что необходимо приготовить Чечину к завтрашнему полету.

В кабину поднимается офицер–переводчик. Он вежливо козыряет:

– Господам офицерам комнаты для отдыха в гостинице, солдатам – в кубрике номер четыре! Доставят на машинах, как только вы освободитесь.

– У нас в экипаже нет солдат. Обеспечьте места всему экипажу в офицерской гостинице! – отвечает Черевичный.

– А ваши механики? Разве они офицеры?

– Да, они инженеры с офицерскими званиями! Переводчик все записывает в блокнот и, козырнув, удаляется.

– Не нравятся мне эти их выкрутасы! Офицеры сюда, солдаты – туда. Нашли кого разделять, экипаж, на белую в черную кость! – ворчал Иван.

Закончив работу, мы вышли на площадку. Офицер–переводчик уже ждал нас и предупредил, что машина вызвана. Минут через десять мы садимся в авто, но, проехав не более трехсот метров, машина остановилась.

– Что случилось? – спросил Черевичный.

– Приехали. Это гостиница. Я провожу вас в номера, – открывая дверцы, сказал переводчик.

Мы рассмеялись. Ждать десять минут, а ехать – две. Но переводчик сказал:

– Вы наши почетные гости. У нас положено почетных гостей встречать и провожать только на машине.

Отобедали в офицерской столовой при гостинице, где хозяином был японец, что несколько нас удивило, так как отношения между Америкой и Японией были сильно обострены, и уже явно пахло порохом, а тут, на военной базе, этот сын «страны восходящего солнца» с целой свитой своих сородичей обслуживает ресторан. Так было и на других базах.

Ходить и осматривать военную базу и ее объекты, хотя хозяева и приглашали нас, по тактическим соображениям мы не стали. Наш вежливый отказ как–то заметно расположил к нам командный состав. В разговоре офицеры стали больше задавать вопросов: о жизни в Советском Союзе, о ходе военных действий на фронтах, о перспективе разгрома немецкой военной машины. Их интересовала наша авиация. Они были крайне удивлены, что наш самолет построен в Таганроге, а не куплен в США.

Вечером в нашу честь был устроен прием. От имени хозяев нас приветствовал командир базы:

– Ваша посадка в Номе в штормовое море и ваш под–код к слипу на нашей базе дали возможность оценить ваше летное мастерство, – он любезно поклонился в нашу сторону. – Когда из Нома по радио сообщили, что на борту находятся три знаменитых пилота, ваши национальные герои, командор Громов и копайлоты (вторые пилоты) Байдуков и Юмашев, мы были уверены, что это они пилотируют гидроаэроплан, но мы ошиблись. Машину вел командир Черевичный и его экипаж. Поздравляем вас! Ваша страна вправе гордиться молодыми, но отличными кадрами. Это внушает нам уверенность в вашей победе над нацистами, хотя они и стоят под стенами Москвы.

Ироническую сухость последней тирады мы поняли сразу. Но как ответить, не нарушая дружеских отношений. Черевичный незаметно подтолкнул меня…

– Господин комендант, – начал я, волнуясь, – экипаж глубоко тронут вашими словами. Лестно их слушать на земле, открытой и освоенной нашими дедами. Мы уверены, что она попала в хорошие, добрые руки. Дружба россиян с американцами насчитывает более сотни лет. В трудное для вас время войны Севера с Югом, когда только что была провозглашена великая декларация Линкольна, русская эскадра в составе корветов «Богатырь», «Калевала», «Рында», «Новик» и клиперов «Абрек» и «Гайдамак» прибыла в Сан – Франциско, чтобы помешать вашим врагам снабжать оружием и военными припасами южан. Приход эскадры контр–адмирала Попова к берегам Северной Америки укрепил дружбу России и США. Мы – советские полярные летчики во имя дружбы наших народов не раз оказывали помощь вашим полярным летчикам. В тысяча девятьсот двадцать девятом году Маврикий Тимофеевич Слепнев с Фабио Бруновичем Фарихом доставили останки ваших доблестных исследователей, Бена Эйельсена и его бортмеханика Тома Бортланда, потерпевших аварию над Советской Чукоткой. В их память место гибели назвали – Коса Двух пилотов. В том же году с миссией дружбы из Москвы на самолете «Страна Советов» летчик Шестаков и штурман Стерлигов перелетели через океан в Сиэтл с теплыми словами дружбы от советского народа. Потом через полюс к вам прилетели Чкалов, Байдуков, Беляков, Громов, Юмашев, Данилин – Зал молчал, и невозможно было понять, как американцы отнеслись к моим словам. Смущение мое прошло, голос окреп.

– Угроза со стороны фашизма поставить весь мцр на колени, разделить человечество на низшую и высшую расы, залить кровью цветущие страны, подняло нашу страну на священную и бескомпромиссную войну. В этот грозный час, когда решаются судьбы миллионов людей, наши государства, народы СССР и США, должны объединиться в святой ненависти к фашизму, уничтожить его и спасти мир от гибели и бесчестья. Мы верим в победу, хотя дастся она нелегко. Так давайте же общими усилиями бить общего врага!

Я сел. Какое–то время в зале было так тихо, что я слышал, как от дыхания скрипела моя кожаная куртка. Замолчал и переводчик. И вдруг взрыв аплодисментов, крики и свист, как ураган, взорвали тишину:

– Да здравствует дружба!

– Раздавим коричневого паука!

– Смерть Гитлеру!

– Слава советским летчикам!

Напрасны были усилия коменданта остановить своих офицеров, все повскакивали с мест, тискали и жали нам руки, до боли хлопали по плечам.

И только когда встал Черевичный, давая понять, что он хочет говорить, все успокоились:

– Господа офицеры, господин комендант! Я хочу напомнить, что Наполеон не только стоял под стенами Москвы, но и наблюдал со стен Кремля пожар русской столицы. Чем это кончилось, вам известно. Много врагов ходило на нашу землю, но Москва стояла и будет стоять. И чем скорее вы поможете нам, тем скорее будет разбит нацизм, тем больше миллионов людей останутся жить! Сейчас вы хотите помочь нам военной техникой, за которой мы и летим, – это большая и благородная помощь. Но мы с верой и надеждой ждем, что по нашему общему врагу вы ударите сами, силой вашего оружия!

Иван замолчал. Взрыв аплодисментов вновь потряс зал.

Потом говорили американские офицеры. Они восхищались мужеством Красной Армии, клеймили позором Гитлера и его свору, возмущаясь неслыханным зверством и садизмом гестапо на оккупированных территориях.

Поздно вечером, когда мы изучали синоптическую обстановку и фактическую погоду дальнейшего нашего маршрута: Кадьяк – Ситка, в метеобюро собралось несколько экипажей, которые готовились к ночной тренировке на морских самолетах «каталина».

Они наперебой рассказывали нам об условиях нашего предстоящего полета, где и как работают радиомаяки, о правилах пересечения границы между США и Канадой, а один майор, с загорелым скуластым лицом, дружески улыбаясь, громко сказал:

– Вы здорово говорили на приеме! Сторонники мистера Барча (Неофициальный лидер профашистской партии в США.) надолго теперь потеряли аппетит. Они все разглагольствовали о неизбежном поражении России. Ставлю один против ста об их банкротстве! Как? Кто принимает вызов? – обратился он к офицерам.

– Стен! Не здесь ищешь дураков! Иди в штаб, там, может быть, кто и клюнет! – закричали офицеры, дружески поглядывая на нас.

Утром, когда оформляли вылет и по американской схеме гидроаэродрома Ситки изучали правила захода на посадку, комендант базы сказал:

– В Ситке вы встретите ваших земляков, русских, оставшихся в США после продажи Аляски и не пожелавших вернуться на родину. Посмотрите, они неплохо живут.

– В день продажи Аляски от Нома до Новоархангельска, бывшей столицы Русской Америки, русских было всего–навсего около девятисот человек и пять тысяч креолов. Вероятно, вот эти креолы и считают себя за русских? Кстати, жив ли Кашеваров Алексей Петрович? (Алексей Кашеваров – креол, поручик корпуса флотских штурманов. В 1838 году с группой креолов и алеутов на бриге «Полифем» достиг самого северного мыса Аляски – Барроу, откуда направился вдоль побережья моря Бофорта на восток. После этой экспедиции выполнял еще целый ряд походов, раскрывая «белые пятна» Аляски. После продажи Аляски в Россию не вернулся, став впоследствии куратором исторического музея в Ситке. Написал ряд работ о жизни русских на Аляске, Умер в преклонном возрасте, в 1930‑х годах.) Он был переводчиком у экипажа Шестакова, когда тот прилетал через океан в США. В Ситке, на приеме у мэра города, ситкинский дьякон тогда еще провозгласил здравицу в честь Советской страны. Говорят, Кашеваров написал историю Аляски. Читали ли вы эту книгу? – улыбаясь, ответил я ему.

– Да, такая книга есть, не я не историк! – с раздражением сказал комендант и под каким–то предлогом быстро удалился.

– Оставь ты его в покое, он еще после вчерашнего не отошел, – рассмеялся Черевичный.

Когда мы вышли к спуску, машина была уже на воде. Среди официальных провожающих было несколько штатских: мэр города, владельцы рыбоконсервного завода и лесопилки, но они затерялись в толпе офицеров и матросов. Последние слова: «Счастливого пути» – «Благодарим за гостеприимство». Катер коменданта выводит нас да середину широкой Павловской бухты. Короткий пробег – и мы повисаем над высокими соснами острова Кадьяка, набирая высоту. Путь в тысячу двести километров лежит над Тихим океаном. Через двадцать минут мы проходим траверз гавани Трех Святителей, последний кусочек скалистого острова – и бурные пенящиеся валы зеленой воды, совсем не «тихого» океана, куда ни взгляни, ходят под нами.

Идет третий час полета, погода, как говорят в авиации, «в полоску». То солнце, то облака и дождь. Стараемся держаться на такой высоте, чтобы проглядывался океан. На борту царит устоявшийся уклад дальнего полета. Экипаж весь в работе. Саша Макаров уже установил связь с Ситкой и порадовал нас хорошей, ясной погодой на острове Баранова.

Пассажиры в кают–компании кто читает захваченные из Москвы книги, кто уже накупил себе американских газет. Громов по–прежнему сидит в штурманской рубке, Байдуков «пилит» за штурвалом, а Юмашев что–то рисует в своем альбоме и подолгу всматривается в океанские просторы.

Три Героя Советского Союза. Но какие они все трое разные.

Громов – подтянутый, с фигурой спортсмена и головой мыслителя, старомодно вежлив, предупредителен, но суховат и требователен. Любит объяснять, но с таким же вниманием и слушает. Олицетворение настойчивости и сдержанности.

Байдуков – невысокого роста, атлетического сложения Мужественное, открытое, благожелательное лицо, с лукавыми искрами в глазах, словно ежеминутно он готов разразиться добродушным смехом. Движения уверенные и сильные. Необычайно усидчив, склонен к товарищеским подначкам и шуткам, очень компанейский, с большими знаниями, но их не старается подчеркнуть. Добр и внимателен.

Юмашев – выше среднего роста, лицо – киногероя: курчавая русая шевелюра, голубые, почти синие, глаза, полные дерзости и отваги. Молчалив, сдержан и тверд. Когда смущается, а это бывает нередко, вспыхивает жарким румянцем, как красная девица. Увлекается живописью, но свои работы, по скромности, нам так и не показал, и не любит о них говорить.

За эти четверо суток, из которых шестьдесят пять часов мы провели с ними в воздухе, они стали нашими друзьями, старшими братьями.

– Валентин, иди скорее, – услышал я голос Черевичного.

Иван привстал на своем сиденье и махал мне рукой:

– Скорее с биноклем! Не пойму, подводная лодка или кашалот! С левого борта, сорок пять градусов!

В бинокль был отчетливо виден веретенообразный корпус подлодки. Волна накатывалась на ее острый нос, каскадом разбивалась о рубку и катилась дальше по палубе, исчезая за кормой.

– Точно, подлодка, и не одна! Левее в полумиле вторая! – передавая бинокль Ивану, ответил я.

– Вижу и вторую! На белом флаге красное пятно… А, черт! Да это же японский флаг! Точно!

– Посмотри! – Иван вернул мне бинокль. Сомнений не было, две подлодки под японским флагом шли параллельно нашему курсу. Хватаю перспективную камеру АФА‑13, мне удалось сделать два снимка.

– Что им здесь надо? – спросил Иван.

– Океан нейтрален. Наверное, какой–нибудь учебный поход.

– Но они же с Америкой почти в состоянии войны! И шастают у нее под берегом!

– Иван, мы же видели, как спокойно к японцам относятся на Кадьяке… Пускай сами разбираются!

– Но, Валентин, это же японцы! Надо Саше сказать, чтобы немедленно передал в Ситку!

– Открытым текстом? У нас же нет кода, американцы не дали.

…И опять под нами качал свои волны океан, Великий, но не тихий, а над ним неслась наша машина, хрупкое, но смелое творение человеческих рук.

Такие же хрупкие творения рук человеческих – деревянные, парусные корабли – шли сюда полтора века назад, и открывали эти неведомые земли и заселяли и осваивали их переселенцы.

У подножья скалистых гор сеяли украинскую пшеницу, разводили вологодских коров, строили поселки, верфи, лили из меди, добытой на месте, колокола, и тягучий звон их слушали воинственные племена индейцев…

В 1798 году на острове, названном впоследствии островом Баранова, в честь первого правителя русских поселений в Америке, с корабля высадились русские переселенцы – двадцать мужчин и шесть женщин. В гавани, зимой свободной от льдов, со скалистыми берегами, поросшими строевым лесом, и способной вместить большой флот, они начали строить Новоархангельск. За крепостным палисадом вырос двухэтажный дом, в океан со стен крепости смотрели жерла двух пушек, задымила пекарня, баня. А в это время «моряк искусный, но человек недобрый» – пират Барбер на корабле «Артур» рыскал в прибрежных водах, снабжал индейцев ружьями, спаивал ромом и подбивал их уничтожить русских, так как сам, несмотря на свой двадцатипушечный корабль и оголтелую банду в семьдесят человек, не решался напасть на поселение.

Строители Новоархангельска били морского зверя, ловили рыбу, завели дружбу с вождями индейцев племени ситка. Тогда и была написана бумага об уступке индейцами острова русским. Александр Андреевич Баранов строго наказал коменданту крепости Василию Медведникову ничего даром от индейцев не брать.

Спустя четыре года индейские племена, спровоцированные и руководимые пиратами Барбера, выследив, когда большинство мужчин ушло из Новоархангельска на промысел, напали на крепость и сожгли ее. Все пушное богатство, более десяти тысяч бобровых шкурок, забрал себе Барбер. Такие же нападения были организованы и еще на одиннадцать деревянных крепостей, но там русские отбили все атаки, и только Новоархангельск более года оставался в руках у пиратов. Летом 1804 года Баранов на вновь построенных кораблях «Ермак», «Александр», «Ростислав», «Екатерина» и фрегате «Нева», закончив кругосветный поход, подошел к Новоархангельску и предложил Барберу и ситкам сдаться. Но главный вождь ситков Котлеян, променявший дружбу с Барановым на барберовский ром, отверг предложение о мире. После шестидневной осады крепость была взята. Великодушно простив Котлеяну его измену, Баранов подарил вождю жезл с российским гербом.

Через год город Новоархангельск был восстановлен, стал еще краше, и уже не две, а двадцать пушек смотрели на море с туров крепости.

В гавань приходили корабли с флагами Испании, Португалии и даже Китая. Слава Баранова гремела по Тихому океану; король Гавайских островов Толомео Великий направил к нему своего посла с предложением завязать торговлю. Новоархангельск закупал на Гавайях плоды хлебного дерева, кокосовые орехи, сандал, жемчуг, фрукты и овощи, а взамен продавал мех бобра, лисиц, росомахи. Город процветал и рос. Как позже написал советский писатель и ученый Сергей Марков: «На Аляске звенело испанское серебро, ситкинские женки пекли хлеб из калифорнийской муки. Ром и вино Чили и Перу, бразильский кофе, табак Вест – Индии, гавайская соль, плоды Филиппин, шелк Китая – все это можно было увидеть в те годы на Аляске».

– Что–то увидим мы в этом легендарном городе наших предков? – словно читая мои мысли, неожиданно вслух сказал Черевичный, ни к кому не обращаясь, но динамики разнесли его слова по всем отсекам корабля.

– Идолов с черными воронами, ханжески выставленных напоказ, – ответил Саша Макаров по внутренней телефонной связи.

– Ладно, Саша, не горюй! – засмеялся Черевичный. – Дружба превыше всего! Лучше скажи, как там, в Новоархангельске, то есть в Ситке, погода?

– Острова Чичагова, Баранова открыты, видимость в бухте шесть – десять километров, штиль, температура плюс девятнадцать.

– Передай им: через тридцать пять минут подойдем. Узнай эшелон выхода, курс посадки!

Саша быстро получает все необходимые сведения, а впереди на фоне успокоившегося океана темной, неровной ниткой замаячил берег. Левее высокая гора, потухший вулкан Святого Лазаря или, как он теперь называется, Эджкомб. Во времена Баранова он был естественным маяком, по огню и дыму которого моряки определяли свой курс, а индейцы считали его злым духом, приносили жертвы – скальпы, снятые с голов врагов.

Снижаемся. Уже отлично виден город Ситка, раскинувшийся по берегам залива, Среди прямых, современных построек золотом горят купола собора святого Михаила, а напротив, через залив, городок военно–морской базы. Место посадки обозначено плавучими знаками. У широкого бетонного спуска ряд слипов, у некоторых из них, широко раскинув крылья, стоят гидросамолеты, а в глубине бухты, как гигантские утюги, военные корабли с зачехленными стволами пушек.

Черевичный четко и легко выполняет заход на посадку, и самолет глиссирует к слипу, где виден человек с белым флагом.

Сильные руки моряков подхватывают машину, надевают колесные шасси, и пока мы переодеваемся, выкатывают ее на бетонную площадку перед ангаром.

Процедура встречи. Командующий базой в чине контр–адмирала, со свитой морских летчиков. С нескрываемым любопытством они всматриваются в нас, в глазах радушие и искреннее восхищение.

Иван незаметно толкает меня в бок и тихо говорит:

– Смотри–ка, вроде ребята–то свои!

Контр–адмирал, медленно выговаривая слова по–русски, поздравляет нас с благополучной посадкой и знакомит со своей свитой. Ни документы, ни вещи, как и в Номе и на Кадьяке, не спрашиваются и не осматриваются.

– Прошу отдохнуть, покушать, а вечером жду вас в офицерском клубе на коктейль!

Мы принимаем приглашение, отдаем распоряжение о подготовке самолета для вылета на завтра, и офицеры на своих машинах везут нас в гостиницу. Конечно, как и в Кадьяке, путь не длиннее трехсот метров, «дорога уважения», как говорят американцы.

В гостинице уютные, чистые комнаты без всяких излишеств и украшений. Как и в Кадьяке, владелец – маленький, вертлявый японец, с желтыми лошадиными зубами, до приторности услужлив и предупредителен.

– Смотри–ка, и здесь самураи! Японец перестает улыбаться, отрицательно качает головой, говоря:

– Но самураи, моя хорошая япона, по–рюски – друга! – и бежит вперед к широкому окну.

– Бона рюска собора, моя ходи, моя христяна! – и, низко поклонившись, выходит, пятясь спиной.

– Вроде обиделся, не хочет быть самураем! Да кто же знал, что он понимает по–русски? – смущенно пытается загладить свой промах Иван.

– Это же Новоархангельск!

Иван тщательно запирает чемодан и засовывает его под кровать.

– У тебя что там, секреты? – спрашиваю я.

– Какие секреты! Но неприятно, если будут копаться! А где твои полетные карты?

– Со мной, в портфеле. Но они все открытые, а от Нома американские, но тоже без грифа и получены мной без всяких расписок. Хотя на них есть все аэрографические и аэронавигационные данные Аляски, Канады и Северной Америки, они не представляют никакого интереса ни для американцев, ни для японцев. Последние, при таком изобилии гостиниц и ресторанов на базах, давно имеют и более точные карты.

– Никак не пойму этих американцев, внешне очень беспечны, а к нам как–то все же насторожены.

– Не везде, и далеко не все. Есть профашистские группировки и в Америке, вот они–то и мутят воду.

После обеда пошли осматривать город. В первую очередь зашли в Михайловский собор, где были иконы, написанные большими русскими художниками, среди них и работа кисти Венецианова.

В городе, в магазинах и на улицах изредка слышна русская речь. На Кекуркамне и вокруг него сохранились жилые дома времен Баранова, а в музее много экспонатов быта, орудий труда и охоты русских поселенцев.

Американцы, к которым мы обращались с вопросами (среди них было много креолов), охотно рассказывали историю Новоархангельска и показывали площадь, где в 1867 году происходила церемония передачи Русской Америки – Североамериканским штатам. Приятно было видеть, как при встрече ситкинцы поднимали руку с двумя растопыренными пальцами, изображающими латинскую букву «V», начало слова «Виктори» – Победа! Незнакомые люди жали нам руки и на английском, французском, испанском, а иногда русском языке тепло поздравляли с Прилетом и искренне желали победы над фашизмом. Среди жителей встречались индейцы племени ситка, они значительно хуже одеты, но держатся гордо и с достоинством. На наш вопрос, чем они занимаются, нам отвечали – рыболовством, охотой и на лесоразработках. Живут они, главным образом, в своих поселках по побережью, а часть осела в городе.

Вечером, на приеме, организованном командованием гарнизона и мэром города, было многолюдно и шумно. Офицеры с женами, принаряженными словно на бал, окружили нас тесным кольцом и задавали всевозможные вопросы о жизни в Москве и о том, как мы «летели через полюс» (почему–то у них сложилось мнение, что мы прилетели к ним через полюс, а не через Анадырь), но больше всею вопросов было о войне. Среди доброжелательных проскальзывали и довольно ехидные. Например, «Гитлер уже под Москвой, куда вы вернетесь, закончив свою миссию, не лучше ли вам остаться в Америке?»

Наши ответы присутствующие встречали аплодисментами и одобрительными возгласами. Отвечая на вопросы, мы все ждали, когда же начнется, так сказать, официальная часть. Но этого, видно, не предполагалось. В двух больших залах со столами, заставленными бутылками с виски, шампанским и легкой закуской, все стоя непринужденно пили, смеялись и говорили. Зная, что в чужой монастырь со своим уставом лезть не положено, мы быстро освоились, включились в эту шумную толпу и не заметили, как к нам подошли командующий гарнизоном и мэр со своими семействами. Представив жен, дочерей, сыновей, мэр провозгласил тост за дружбу русских с американцами, истоки которой, как он сказал, заложены очень давно, свидетельством тому этот остров имени Баранова, который при неразумной политике мог бы быть объектом раздора, но чувство дружбы великого русского народа к молодой республике не допустило такой несправедливости. Слова мэра вызвали горячие аплодисменты собравшихся и дополняющие тосты – о дружбе двух великих народов, поддерживающих друг друга в тяжелой обстановке. Потом коротко выступил командующий базой. Он говорил о мужестве Красной Армии, продолжающей отбивать натиск врага, даже в такой сложной обстановке, в какой европейские страны предпочли бы капитуляцию.