Текст книги "Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания"

Автор книги: Валентин Берестов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

АНЕКДОТ ПРО ЧЕРЧИЛЛЯ

Гайда, «Экстра», мчимся к «Яру»!

Так пели мы по пути из новгородского кремля, где мы жили, на Торговую сторону, где мы копали. Строчка, которую мы орали, называя себя почему-то хором имени Склифоссовского, была понятна только нам, московским студентам-археологам. «Гайда» не просто восклицание, а имя. Гайда Андреевна Авдусина, лаборантка кабинета археологии у нас на историческом факультете. «Экстра» – полученный по репарациям финский кораблик-паром, который перевозил нас через Волхов. «Яр» – это не ресторан с цыганами, а сокращенное (для этикеток, чертежей, полевых дневников) название наших раскопов на Ярославовом дворище: ЯР-1, ЯР-2… На одном из них работала Гайда Андреевна.

 
Раскинулся Волхов широко.
По Волхову «Экстра» спешит.
 

Мне, будущему второкурснику, приходилось курсировать на «Экстре» туда и обратно гораздо чаще, чем другим. У меня есть обыкновение (оно осталось до сих пор) давать самому себе тайные обеты для самоуважения. На сей раз, уезжая на раскопки в Новгород, я дал себе тайный обет не отказываться ни от каких заданий и поручений.

Очень скоро мою тайну разгадал Борис Александрович Колчин, заместитель начальника нашей экспедиции.

– Э-э-э, Валя! – звучал его фальцет над раскопками. Три Валентина – Янин, Седов и я – поднимали головы.

– Э-э-э, Берестов! – уточнял Колчин. – Бегите сейчас же на тот берег, в Кремль, и с той же «Экстрой» возвращайтесь обратно! Ну, чего же вы стоите? Бегите, я сказал!

Приходилось кричать уже на бегу:

– Борис Александрович, а зачем?

– Бежит и не знает зачем! – возмущался Колчин. Возьмите в столовой со шкафа моток проволоки!

Я влетал в столовую столь легкими стопами, что наша приторно ласковая повариха не успевала мне сказать, как каждому из нас: «Ах ты, мое золотце! Ах ты, мой труженик!» И я слышал совсем другие реплики, обращенные к ее приятельнице:

– Вот накормлю этих охламонов к чертовой матери и домой пойду!

По дороге туда и обратно я любовался даже не видами Кремля или Торговой стороны, а водою Волхова, до краев наполнившей берега. Вода, будь она гладкой или в луночках мелких волн, казалась живым серебром, тронутым благородной патиной.

Главной заботой Колчина были транспортеры, удалявшие с раскопов отвал. Их все время приходилось общими усилиями – раз-два-взяли! – двигать, ставить в цепочку или друг над другом и сразу же ремонтировать, от малейшего движения и от тяжести мокрой земли они то и дело портились.

Колчин, конечно же, взял из Москвы электрика Ипатова. Он разбирался в транспортерах, но был круглым дураком во всем остальном. Наш профессор Арциховский, считавший себя женоненавистником, восхищался высказываниями и поступками Ипатова:

– Дураки украшают мир! Посмотрите, как живописны, как своеобразны дураки! Дуры – нет, они все одинаковы!

Но Ипатов как-то сотворил, говоря словами поэта, мерзость во храме, а этот храм был прославленной Софией Новгородской. Когда электрика застали на хорах справлявшим свою нужду, он оправдывался так:

– Я же не археолог!

Арциховский резко изменил свое отношение к дуракам, Ипатов в тот же день был рассчитан и отправлен из экспедиции.

– Э-э-э! Валентин Дмитриевич! Я вас хочу любезно попросить! – раздавался голос Колчина.

Если по отчеству и с таким предисловием, значит, транспортеры опять остановились и мне нужно срочно бежать во двор тюрьмы МГБ за электриком, расконвоированным заключенным Шовкоплясом. Во время войны механик Шовкопляс рассказал кому-то ехидный анекдот про Уинстона Черчилля, бывшего тогда нашим союзником, и, разумеется, был посажен. Но его не освободили даже тогда, когда Черчилль в Фултоне произнес свою знаменитую антисоветскую речь. Шовкопляса, давнего недруга сэра Уинстона, только расконвоировали, он мог ходить куда угодно, а в камере лишь ночевал. Сам механик с гордостью говорил, что грозное ведомство оценило его как специалиста высшего класса и не пожелало с ним расстаться раньше срока.

Что за анекдот он рассказал, мы не знали. Ведь во всех анекдотах времен Тегеранской и Ялтинской конференции Черчилль действовал только в связке со Сталиным и Рузвельтом («расчерчилли, посталиновили, рузвельтата нет»). Но если в том анекдоте упоминался Сталин, то и фултонская речь не облегчила бы участи Шовкопляса. Значит, это был какой-то неведомый нам анекдот, где Черчилль представал в единственном числе.

Здание тюрьмы было самым нарядным в разрушенном городе. Его на славу отремонтировали и выкрасили в розовато-сиреневый цвет поспевающей сливы. Я бежал мимо часовых на хозяйственный двор, где под навесами трудились привилегированные зэки, и старался не глядеть на задний фасад с зарешеченными окнами, где томились остальные узники, от которых нас оберегали «органы».

Шовкопляс, увидев меня, брал на плечо дрель и, не задавая лишних вопросов, следовал за мной на раскопки. Все было хорошо, пока меня не приметил один майор гозбезопасности:

– Молодой человек! Я не первый раз вижу вас на этом дворе. Слово офицера: если еще раз появитесь здесь, то больше отсюда не выйдете!

И я поверил майору гозбезопасности. Колчин, конечно же, опять послал меня за механиком и был потрясен моим отказом. Испорченные транспортеры не заглушали его пронзительного фальцета, и я насладился целым каскадом уговоров, заклинаний и проклятий, порою неожиданных:

– Благодарите женщин, что они вас защищают! А то я давно бы выгнал вас из экспедиции!

Что это значит? Ведь в первый же день, когда мы прибыли в Новгород, Борис Александрович вызвал к себе в контору Янина, Седова и меня:

– Э-э-э, Валентин Лаврентьевич, социализм – это учет, – сказал он Янину (по мнению Янина, это было все, что Колчин знал о социализме). – Вы назначаетесь заведующим промтоварным складом нашей экспедиции.

– Э-э-э! Валентин Васильевич! Вы назначаетесь заведующим продовольственным складом! А – э-э-э! – вы, Валентин Дмитриевич, будете ответственным за отоваривание хлеба по карточкам для всей экспедиции и за подыскание квартир начальнику экспедиции и академику Тихомирову!

Я нашел в разрушенном городе две неплохие квартиры и вопреки своей склонности все терять так и не потерял ни одной хлебной карточки! Ах да! Однажды Колчин назначил меня ответственным за поганое ведро. «Что это значит? – спросил я. – Я должен его выносить? А что же тогда? Добыть? Ассигнуйте денег!» «Кто же покупает поганое ведро! – возмутился Колчин. – Организуйте его! Или скажите пленному немцу товарищу Блоку, он мигом организует». И тут я единственный раз нарушил свой тайный обет и не выполнил поручения. Не мог я тайком воровать поганое ведро у какой-нибудь новгородской хозяйки или поручить это дело рыжему расторопному Блоку.

Тем временем Борис Александрович сменил гнев на милость:

– Валентин Дмитриевич! Я еще раз хочу очень любезно попросить вас…

– Просите! – нагло ответил я. – Но только, пожалуйста, как можно любезнее! И все-таки я не пойду на тюремный двор! Мне дали слово офицера. Пошлите кого-нибудь еще, кого там не знают! Почему одного меня?

– Потому, – завопил заместитель начальника экспедиции, – что во всей экспедиции нет другого такого дурака, который бы согласился зайти на такой двор!

1991

ЧЕРЕП ИВАНА ГРОЗНОГО

Зашел в «кулинарию» при ресторане «Гавана» выпить кофе и неожиданно встретил там Михаила Михайловича Герасимова с ученицами и сподвижницами. Я любил этого человека. Впервые я услышал его имя 22 июня 1941 года за несколько минут до речи Молотова, возвестившей о начале войны. А до этого передавались обычные новости. Берлин сообщал, что потоплен очередной английский корабль водоизмещением во столько-то регистровых бруттотонн. Из-за этих таинственных регистровых бруттотонн война казалась какой-то разновидностью производства. Лондон докладывал о новых налетах на немецкие военные заводы. А из Самарканда передали, что в мавзолее Гур-Эмир в присутствии представителей общественности вскрыты гробницы Тамерлана и его преемников, в том числе великого астронома Улугбека. По их черепам скульптор-антрополог М. М. Герасимов сделает документальные портреты. Потом Михаил Михайлович шутил, что именно его надо было судить в Нюрнберге как виновника войны. Старики-мусульмане предупреждали: не тревожьте прах Тимура, а то его кровожадный воинственный дух вырвется на волю. Самое удивительное, что когда вскрыли гробницу Тимура, то над ней и вправду поднялся светящийся столбик пыли и развеялся в воздухе.

В студенческие годы я слушал доклад Герасимова о методике реконструкции лица по черепу. Милый интеллигент с большой, как-то по-детски посаженной головой стоял с указкой перед экраном и, сияя доброй улыбкой, произносил невероятные слова:

– В молодости мне очень повезло. Я получил свободный доступ в морг. Я распиливал мороженые головы вдоль и поперек.

На экране появлялись поперечные и продольные разрезы человеческих голов, было видно, как прилегают к черепу мягкие ткани.

Оказывается, лицо каждого человека асимметрично. В подтверждение Герасимов показал собственные снимки. На одном из них было видно, как выглядело бы его лицо, будь его левая половина точно такой же, как правая, на другом – наоборот. Одно лицо было круглое, другое – продолговатое.

– Здесь я больше похож на маму, а здесь – на папу.

Метод был настолько точен, что им пользовались криминалисты. Матери, у которой пропал сын, показали групповой снимок беспризорников, и она тут же узнала на нем своего мальчика. А это был вмонтирован в групповую фотографию скульптурный портрет по черепу, найденному в лесу…

– Вот как хорошо! – обрадовался мне Герасимов. – Допьем кофе, и я покажу вам свою новую мастерскую, здесь на Ленинском проспекте. Вы ахнете!

Мастерская в полуподвале и впрямь была замечательная. Уютно светили лампы дневного света. На столах не было тесно ни тому же Тамерлану с его потомками (я их назвал про себя – Тимур и его команда), ни Андрею Боголюбскому, ни адмиралу Ушакову, ни неандертальскому мальчику из пещеры Тешик-таш под Самаркандом, ни матери Достоевского, ни красавице кроманьонке из крымской пещеры Киик-Коба, ни новым работам Герасимова – портретам великих поэтов Востока и Запада – Рудаки и Шиллера. Восток и Запад, века и тысячелетия… Вот череп, который лишь начали готовить к реконструкции, поврежденные места пропитаны воском. Вот справа голый череп, а на левой его половине уже вылеплен из пластилина живой профиль. Вот важнейшая стадия реконструкции – бритые или лысые головы. Прически, бороды – это уже зависит от вкуса самого человека и стиля эпохи.

Кажется, форма ушей тоже не связана со строением черепа. Если так, то строго документальны в сущности одни бритые и даже безухие головы. Дальше вступают в дело знания, интуиция антрополога и талант скульптора. Но документальность все равно останется, даже если возникнет необходимость почему-либо ее скрыть. Рассказывают, что однажды Герасимов делал реконструкцию лица по черепу волжского булгарина времен Киевской Руси. И под руками скульптора начали проступать черты другого волжанина – Владимир Ильича Ульянова-Ленина. Ученый сделал все, чтобы скрыть роковое по тем временам сходство: другие уши, вместо лысины шевелюра, окладистая борода. И что же? Принес на выставку в Институт археологии, стал устанавливать, и уборщица всплеснула руками:

– А на Ленина-то не похож, не похож!

На одной такой выставке я увидел портрет юноши из племени вятичей. Череп происходил из моих родных мест – Мещовский район Калужской области. Портрет был документальный, правда, с ушами, но без волос. А я тогда ходил стриженый под машинку. «Какой же это славянин!» – заявил я. Тогда на вятича надели мои очки и тюбетейку. На меня глядел мой двойник!

…От столов с портретами мы перешли к стеллажам вдоль стены. На них в аккуратных картонных лотках, обклеенных бумагой с веселыми цветочными узорами, лежали черепа. Герасимов снял один лоток и подал его мне. Глазницы уже были пропитаны воском.

– Ну, что вы скажете об этом черепе? – спросил Михаил Михайлович.

– Что я могу сказать? Я же археолог, а не антрополог.

– Сколько черепов вы успели расчистить, пока были археологом? – полюбопытствовал Герасимов.

Я ответил, что к 1953 году расчистил двухсотый череп, а потом сбился со счета.

– Значит, некоторых вещей не можете не знать, – улыбнулся Герасимов. – Ну, например, мужчина это или женщина?

Я поглядел на глазницы. Если не круглые, а скорее квадратные, продолговатые, значит, мужчина.

– И к тому же ярко выраженный! – одобрил Герасимов. – А возраст?

Я заглянул черепу в зубы и сказал, что это пожилой человек лет под шестьдесят.

– Умер на пятьдесят пятом году, – уточнил Герасимов. – А теперь взгляните на швы в черепе! Вот где самое интересное!

Швы на куполе черепа срослись не полностью. Попадись мне на раскопках такой купол, без челюстей, я решил бы, что держу в руках череп юноши.

– Вот именно юноши! – просиял Герасимов. – А ведь вполне возможно, что строение черепа соответствует строению мозга. Юношеский череп – юношеская психика. Итак, пожилой человек с юношеской психологией, да к тому же обладающий неограниченной властью. Вы держите в руках череп Ивана Грозного.

Лоточек с цветочками в моих руках задрожал. Герасимов ловко выхватил его у меня и водворил на место. Я вышел из мастерской и, чтобы развеять волнение, пошел пешком от «Гаваны» через центр к метро «Аэропорт». Я снова видел перед собой черный метровый слой пожара, который я, пачкая себе руки и лицо, расчищал на раскопках в Новгороде. Иван Грозный сжег город. А ведь новгородцы встречали его, стоя на коленях, под колокольный звон. «Есть у меня люди опричь вас, изменников!» – словно бы говорил этот череп со стариковскими челюстями и прекрасным юношеским лбом. Слова, которые каждого кроме особо доверенных – опричников – делали изменником, беспомощной и обреченной жертвой, изначально виновной перед государством и властителем.

У метро «Аэропорт» я зашел к моим друзьям Косте и Соне Богатыревым:

– Вы знаете, братцы, что я сейчас держал в руках?

– Погоди, не рассказывай, я сейчас принесу кофе, – попросила Соня.

И уже за кофе я воскликнул:

– Я только что держал в руках череп Ивана Грозного!

Костя даже присвистнул. А Соня оказалась истинной женщиной:

– Иди сейчас же вымой руки! – потребовала она.

ОТ ТАЙНЫ К ЗНАНИЮ
ПИСЬМЕННОСТЬ ОСТРОВА ПАСХИ

ОСТРОВ ТАЙН

Остров Пасхи или Рапануи… Стоит только назвать имя островка, одиноко затерянного в Тихом океане, как тут же на язык просится заманчивое слово «тайна».

Что сделало этот остров столь «таинственным»? Прежде всего взор и воображение европейцев поразили гигантские статуи, которые высились и лежали на земле вдоль побережья острова и внутри и снаружи кратера Рано-Рараку. Там были найдены каменоломни – мастерские скульпторов.

Особой посадкой чуть поднятой головы, с выпяченными сжатыми губами и глубокими пустыми глазницами гигантские «моаи маенга» напоминают величавых слепцов. Не видно глаз, плотно сомкнуты губы… Недаром эти статуи обычно связывают с погребальным культом. Навеки слепые и немые исполины, каждый из которых носил особое имя, они как бы противостоят своим безыменным живым создателям, обладавшим острым глазом и необычайно звучным языком поэтических легенд, песен и сказок. Только огромные, удлиненные книзу уши гигантов как бы прислушиваются ко всему, пытаясь уловить давным-давно отзвучавшие почтительно-торжественные песнопения.

Статуи поражали не только своим обликом, но и весом и величиной.

Как же они были изготовлены, доставлены на место и установлены? Кто, когда и по какой причине мог отдавать столько времени и сил артистическому увлечению монументальной скульптурой? Само небольшое население острова, не знавшее ни металла, ни ткацкого станка, ни глиняной посуды, ни домашнего скота, ни даже лука и стрел, обычно в расчет не принималось. Известно было только, что уже в XVIII веке между двумя посещениями европейских кораблей население острова нашло в себе силы для того, чтобы свергнуть священные изваяния, с таким трудом изготовленные, доставленные на место и установленные и с такой верой почитаемые. И это происшествие тоже стало одной из тайн острова Пасхи.

Другая тайна из тайн Рапануи – это строчки знаков на дощечках «кохау ронго-ронго», что означает «говорящее дерево». На остальных островах Полинезии письменности не обнаружено. Письменность и монументальная скульптура не вязались с первобытными орудиями труда.

Тайна за тайной, как волна за волной, бились о берега острова Пасхи. Тайна за тайной широкими кругами расходились от этих берегов.

Где тайны, там и сенсации. Ведь можно разгадывать тайны, а можно и просто гадать над ними. От этого они становятся еще таинственней, а сенсации еще грандиозней. Работа ученых, пытавшихся разгадывать тайны, обычно особых сенсаций не вызывала, не то что иные «смелые» теории.

Их авторам было трудно примириться с мыслью, что «туземцы», «дикари», первобытные люди могли сами привезти на Рапануи мастерство ваятелей и развить его, что они сами и для собственных нужд могли изобрести письменность, что их относительно высокий общественный строй можно объяснить необычными условиями их самостоятельного развития.

Жители острова Пасхи считались слишком ленивыми, слабыми и малочисленными, для того чтобы создавать и устанавливать гигантские статуи, и слишком тупыми для изобретения письменности. В крайнем случае они только пользовались навыками, приобретенными у представителей высшей культуры или же высшей, то есть «белой», расы, как настаивали некоторые ученые. Разумеется, такая культура должна быть, по возможности, древней. Это и таинственней и дальше от «ленивых дикарей».

Вот и начали искать, какому же народу приписать выдающиеся достижения полинезийской культуры. Эти поиски уводили ученых все дальше и дальше от острова Пасхи и реальных дат его истории – на берега Инда, Евфрата и даже Нила, во второе тысячелетие до нашей эры, хотя остров Пасхи, по мнению его основных исследователей, был заселен около XII века нашей эры.

Тур Хейердал, основываясь на изучении радиоактивности древних углей, найденных при недавних раскопках, относит это событие к началу V века.

Эти поиски чуть было не привели к Атлантиде, потому что нет ничего проще, чем «объяснить» тайну другой тайной, заменив икс игреком. Однако Рапануи как-никак находится в Тихом океане. И вот в Тихом океане появилась Пацифида. У мифа об Атлантиде – древнее происхождение, у другого мифа – почти современное. Лучшим «знатоком» неведомой Пацифиды был англичанин Макмиллан Браун. Остров Пасхи, по его теории, – часть утонувшего материка. Культуру острова создала «высшая раса», населявшая Пацифиду. «Тайна» острова Пасхи стала частью сенсационной «тайны» материка, ушедшего на дно океана.

Однажды любители сенсаций «утопили» и самый остров Пасхи. Это произошло в 1922 году, после большого землетрясения в Чили. Лекции и статьи на тему «Исчезнувший остров» произвели на публику ошеломляющее впечатление. «Таинственный остров» утонул. На поверхности оставалась только тайна. Тайна в чистом виде. Тайна как таковая, абсолютная и на этот раз уж действительно глубокая… Слух рассеялся, а с островом Пасхи, как пишет популяризатор Шульце-Мезье, «случилось то, что было с лицами, известие о смерти которых не оправдалось, а именно – интерес к нему возрос».

В этом смысле сенсации, пожалуй, полезны.

ТАЙНА ВАСИЛЬЕВСКОГО ОСТРОВА

Я мог бы рассказать о многих, не менее правдоподобных «решениях» загадок острова Пасхи. Но мне не хочется поддерживать обывательское представление, что гуманитарные науки, такие, как этнография или археология, бессильны по сравнению с точными и что их с величайшей легкостью можно «обогащать» любой произвольной «гипотезой».

Считается, что общественные науки могут и должны стать такими же точными, как и естественные. Это относится и к «тайнам» острова Пасхи. Исследователи острова накопили немало точных фактов, на которые можно опереться.

В практическую работу по изучению истории и этнографии острова Пасхи включились советские ученые. Они начали с «говорящего дерева». И оказалось, что дерево действительно может заговорить.

…Перенесемся с острова Пасхи на Васильевский остров в Ленинграде.

– Вам куда? – спросила меня дежурная при входе в Институт этнографии имени Миклухо-Маклая.

– В сектор Америки, Австралии и Океании.

Австралия и Океания в конце, на третьем этаже.

Америка – рядом. Первая дверь направо.

И я направился в Америку.

Небольшая сводчатая комната. Два огромных окна с видом на замерзшую Неву, Дворцовый мост, угол Зимнего дворца и один из корпусов Адмиралтейства. Сам институт вместе с Музеем антропологии и этнографии помещается в здании петровской кунсткамеры.

Сейчас в институте работает группа по изданию текстов острова Пасхи (Corpus Inscriptionum Rapanuicarum). Группа трудится по плану, одобренному дирекцией. Тайна и группа, тайна и план, тайна и дирекция какие несозвучные слова!

…День пасмурный, но в комнатах светло. Книги. Ящики картотеки. Столы с книгами, словарями, рукописями, со слепками и фотографиями дощечек «говорящего дерева». Над столами склонились сотрудники группы. А вот столик, на котором под зелеными томами старой энциклопедии лежат, как под прессом, снимки дощечек, только что принесенные фотографом.

Комната похожа на читальню. Но все, кто читает, пишет и напрягает зрение над еле видными на слепках и не всегда отчетливых фотографиях значками рапануйской письменности, заняты одним делом. Иногда они обмениваются вполголоса несколькими словами. Чуткая тишина читального зала и напряжение лаборатории или конструкторского бюро. Здесь идет точная работа.

Работой руководят этнограф-океанист Николай Александрович Бутинов и американист Юрий Валентинович Кнорозов. Кнорозов известен тем, что он раскрыл письмо майя – доколумбовских индейцев, создавших высокую культуру. Он раскрыл эту тайну с помощью разработанной им теории письма.

Кнорозов продолжал заниматься письменностью майя, когда к нему пришел Бутинов с пачкой фотографий «говорящего дерева» и другими материалами для работы.

– Может, поработаете над этим? Для нас, океанистов, это очень важно.

Кнорозов взял с собой фотографии и заметки и через некоторое время сообщил Бутинову следующее:

– Один я этим заниматься не буду. Если не согласитесь принять участие в работе, то я возвращу вам все ваши материалы.

Ученые начали работать вместе. Они так много дали друг другу и так умело организовали свою работу, что уже через пять месяцев могли доложить Всесоюзному совещанию этнографов о ее результатах. Их доклад под названием «Предварительное сообщение об изучении письменности острова Пасхи» был напечатан в журнале «Советская этнография». Вскоре его перепечатали в Аргентине и новозеландском «Журнале полинезийского общества». Это была первая работа русских и наших ученых, изданная в самой Полинезии. Французский ученый Альфред Метро, выдающийся исследователь острова Пасхи, сразу же включил сведения о работе наших ученых в свою книгу «Цивилизация каменного века на Тихом океане», готовую к выходу в свет.

Началась оживленная переписка с чилийскими, французскими, немецкими, канадскими, норвежскими учеными, обмен мнениями, статьями и книгами. Боливийский археолог и этнограф Ибарра Грассо, открывший древнеперуанское письмо, в предисловии к аргентинскому изданию статьи Бутинова и Кнорозова мог с полной уверенностью написать, что теперь «в этой столь долго обсуждавшейся тайне письма острова Пасхи мы не видим никакой трудной проблемы; над ней не работали серьезно, и, более того, те немногие, кто пытался что-либо сделать, не имели ясного представления, что это иероглифическое письмо, и поэтому потерпели неудачу. Сейчас исследователи из СССР, работу которых мы перепечатываем, начали серьезное исследование этой письменности, имея точное представление о том, что это иероглифическое письмо».

«Получение окончательных результатов на этом пути, – заключает Ибарра Грассо, – не более чем вопрос времени».

Итак, «тайна» наших ученых – в серьезной работе и в понимании того, с чем они имеют дело.

– Но все-таки прочли они дощечки или нет?

– Нет, не прочли.

– Значит, расшифровкой занимается группа?

– Нет, группа только готовит издание иероглифических текстов острова Пасхи.

– Какие-нибудь новые тексты?

– Нисколько. Все они уже изданы в различных книгах и журналах.

– Что ж тут особенного? Взять и перепечатать все дощечки в одной книге.

– Как будто ничего особенного. Но до сих пор это не было сделано. А это необходимо для изучения текстов. Впрочем, ученые не просто перепечатывают тексты. Они располагают их в привычном для европейца виде: строки идут слева направо, а непрерывный текст дощечек будет в книге разбит на отдельные слова и фразы.

– Разбить на отдельные слова, не прочитав самого текста? Это интересно, но зачем это нужно? Не проще ли было бы попросить самих рапануйцев прочесть свои дощечки? Ведь это, пожалуй, самый легкий путь.

Но самый легкий пусть оказался необычайно трудным.