355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вагаршак Мхитарян » Год - тринадцать месяцев » Текст книги (страница 7)
Год - тринадцать месяцев
  • Текст добавлен: 26 октября 2016, 22:55

Текст книги "Год - тринадцать месяцев"


Автор книги: Вагаршак Мхитарян



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Дождь

– Вот и сам папочка разбойников явился! – гневно приветствовала меня Полина Поликарповна, когда я вошел в учительскую с последнего урока.

– Полина Поликарповна, вы бы отбирали эпитеты, прежде чем их употреблять, – укоризненно заметила Виктория Яковлевна.

– А вы не защищайте! – повернулась в ее сторону Полина Поликарповна. – Не защищайте! Я правду кому хочешь в глаза скажу. Распустил Горский класс дальше некуда. Демократию развел: что хотят, то и делают! Третьего дня говорю: «Вертела, пересядь на последнюю парту». А он мне: «У нас только староста имеет право пересаживать!» Где это видано?! Одного классрука и признают, а на остальных им наплевать! И вот, пожалуйста, результат: человека до инфаркта довели!

Человек, доведенный до инфаркта, была, по-видимому, Тина Савельевна. Она полулежала на диване с компрессом на лбу.

– Что же все-таки сделали разбойники? – спросил я Полину Поликарповну.

Но тут, размахивая компрессом, пошла на меня сама Тина Савельевна.

– Это вы им потакал! Вы их научил! Вы их так воспитал! Вы! Вы!

Тина Савельевна где-то узнала, что культурно говорит тот, кто к вежливой форме местоимения прибавляет глагол в единственном числе. Вот и получается: «Вы воспитал». Каждый раз, когда я слышу этот оригинальный оборот, меня разбирает смех. Наверное, и теперь я не удержался от ухмылки и тем поджег еще один бикфордов шнур. Тотчас же последовал новый взрыв.

– Нет! Подумать только! – компресс метнулся в сторону Полины Поликарповны. – Он еще насмехается! Вот она, современная молодежь! Я двадцать лет тружусь, не жалея сил, и никому не позволю издеваться над собой. Полина Поликарповна, я к вам обращаюсь официально как к председателю местного комитета! Я так не оставлю!


Тина Савельевна удалилась, хлопнув дверью. Полина Поликарповна, схватив со стола стакан и расплескивая воду, бросилась за ней.

Наконец я узнал о происшествии. Кто-то перед арифметикой натер доску воском и спрятал все ручки. Пока оттирали доску, учительница вела следствие. Никто не признался. Урок был сорван.

Легковерный человек! Я думал, что с этим навсегда покончено. И вот, пожалуйста, снова ЧП, и я отброшен назад. С чего начал, к тому и пришел. Я-то радовался!..

За окном лил дождь. Казалось, плавится свинцовое небо, стекая тонкими серыми нитями, – погода, ненавистная для бездомных собак, но для руководителя, потерявшего свой класс, самая подходящая, чтобы прогуляться и подумать.

Я снял с вешалки плащ и вышел. За дверью стояли Валерка Красюк и Оля Бабушкина. Похоже – делегация.

– Григорий Иванович, – выступил вперед Красюк. – Мы вас ждем. Летучка ведь. Вы забыли?

– Ничего я не забыл. Но вы, наверно, думаете, что классрук – это робот. Включили ток – и он пошел. А я живой человек! С каким настроением я пойду в класс? Идите сами и делайте что хотите. Можете организованно походить на головах. Это вполне в вашем духе.

Оставив ходоков с опущенными головами и не задирая своей, я поплелся вниз.

В вестибюле меня догнала Виктория Яковлевна.

– Пойдемте вместе. На двоих меньше придется дождя, чем на одного, – сказала она.

Мы вышли. Пахло свежим морем. Я вздохнул полной грудью и, запрокинув голову, подставил лицо под дождевой душ. Виктория Яковлевна, смеясь, проделала то же самое, но оступилась и угодила в лужу. Я хотел взять ее под руку. Она отстранилась.

– Вот так у меня во всем: протяну руку – пустота. Не сбываются желания, – признался я.

– Какой впечатлительный ребенок! Вас все еще мучает история с классом?

– Это частность. Проявление общего.

– Да. Причинно-следственная связь. Закон диалектики, – совершенно серьезно проговорила Виктория Яковлевна и, взглянув своими вечно смеющимися глазами, добавила: – Философ! Возьмите лучше с меня пример. Я признаю только такую философию, которая не сыреет даже в мокрую погоду.

– Из чего же она сделана?

– Из веры. Все к лучшему в этом лучшем из миров! – проговорила она девчоночьим звонким голосом. – Посмотрите! Сейчас не видно солнца. Но это не значит, что оно погасло. Оно там, за облаками. И вернется непременно!

Я старался приноровиться к маленьким шагам спутницы, но забывался, и тогда она не обходила, а задорно перепрыгивала лужицы. Девчонка! Я отобрал у нее тяжеленный портфель.

– Знаете, как меня первый раз встретил мой класс? Спиной! Да, да! Руководителем у них был молодой парень, поэт. Через полгода его перетащили на работу в телецентр. Но он успел обворожить своих пятиклассников так, что те не признавали никакой замены. И вот я вхожу и вижу картиночку: все двадцать парт повернуты от доски, и деточки смирно сидят ко мне спиной. И только летом, когда мы пошли в поход, они окончательно повернулись ко мне лицом. А что было за эти полгода? Сколько раз я отказывалась от них, дулась, по неделям не разговаривала. Даже ревела по ночам, но от этой влаги еще лучше рос бурьян в классе. А потом вмешался Василий Степанович и взял с меня страшную клятву, что я никогда не буду опускать руки. Я научилась верить в удачу и, представьте, получила награду.

– Какую?

– Как-нибудь расскажу… Вот и мой трамвай.

– Подождите. Пойдемте пешком. Я вас провожу.

– Спасибо. Я тороплюсь. И потом дождь. Говорят, он радиоактивный. А мне надо долго жить. Давайте портфель. До свиданья.

Виктория Яковлевна легко поднялась в вагон, протиснулась к стеклу и, отыскав меня, прощально подняла руку.

До блеска вымытый вагон с грохотом умчался своей дорогой. Я пошел своей.

В акациях шумел дождь, и мало кто догадывался, что там, наверху, за плотными облаками, вовсю сверкало солнце.

Свержение Сашки Кобзаря

Я был уверен, что Тина Савельевна пожалуется директору на класс. Но она и сегодня провела урок как ни в чем не бывало. Я хотел ей сказать: «Вы воспитали тем самым безответственность», но смолчал. Вообще я весь день молчал. И урок давал в своем классе, как в чужом, даже больше того – официально и холодно. Для этого мне не пришлось притворяться. Обида все еще не таяла. Ребята тоже были сдержаннее обычного. Казалось, они гадали: приду я на летучку или нет.

Я пришел. Как обычно, встал у окна. Медленно, словно с тяжелой ношей за плечами, подошел к столу Кобзарь и привычными словами начал свой доклад:

– Сегодня в классе никаких ЧП не было…

– А вчера? – перебил я.

Сашка не отвечал. Он закрыл «журнал дежурного» и бросил его на стол, нервно потрогал спадавшую на лоб белесую челку, поиграл, дергая вниз и вверх замочком «молнии» на куртке.

– Кто это сделал? Как могло случиться, что никто не схватил за руку срывщика урока? Почему вы не подумали о последствиях, о том, что позорится имя нашего класса? Не вспомнили обо мне? Я ведь вам не раз говорил, настоящая дисциплина – это дисциплина «по секрету». Когда мы ехали на рентгеноскопию, все уступали место старшим. Но делаете ли вы тоже самое поодиночке, «по секрету», про себя и для себя? Я в этом не уверен. Вчерашний случай доказал, что вы дисциплинированы только при мне, как стадо при пастухе. Грош цена такой бараньей дисциплине. Я хочу быть уверенным в том, что если я сегодня провалюсь сквозь землю, то ничего от этого не изменится и завтра класс будет жить так, как мы мечтаем, по тем законам, которые мы создаем…

Давно уже на наших собраниях я не слышал такой дружной тишины, не видел столько хмурых лбов и прячущихся глаз.

– Именем закона «Не врать!» я еще раз спрашиваю: кто надумал сорвать урок?

– Ну, я!

– Сам староста? Зачем?

Сашка оборачивается ко мне и срывающимся голосом кричит:

– А что я ей такого сделал, что она меня ненавидит? Что? Вы сами говорили про вежливость и вообще по этикету надо уступать дорогу старшим. Так? Ну вот, как раз перед тем днем я смотрю: Тина Савельевна идет. Еще двери ей открыл и говорю: «Пожалуйста». А она говорит: «Учитель последний входит в класс, а ты опоздал – иди к директору за разрешением». И вместо спасибо так дверью хлопнула – чуть нос не отбила. Пусть все скажут, если не правда…

Слезы обиды, самые скорые в мире слезы, подступают к Сашкиным глазам. Еще минута – и этот крепкий парень не совладает с ними.

– Садись, Кобзарь, на место.

Сашка бросился к своей парте и, едва коснувшись сиденья, уткнулся головой в кольцом сложенные руки.

Я не знал, что говорить, и обратился к ребятам:

– У кого какое мнение?

Мнение! Его нетрудно высказать в адрес Васнева или Уткиной, но когда речь идет о первом силаче класса…

– Что же вы молчите? Или мне снова обратиться к алфавиту?

Алфавит – это, конечно, крик отчаяния. Но что делать! Всему на свете надо учиться. А наука говорить правду в глаза пока еще не самая легкая. Вот и приходится по алфавиту вызывать гражданские чувства. Ребят, я убедился, тоже устраивает такой порядок. Как-никак не сам назвался – вызвали. А раз встал – врать не будешь. И обижаться не на кого: говорили все тридцать восемь.

Пройдет время, и мы будем с улыбкой вспоминать об алфавите, а пока что…

– Бабушкина!

Это удача, что Оля открывает список класса. Она совсем не умеет врать и хитрить. Оля встала, аккуратно одернула платье с белоснежным воротничком и сатиновыми нарукавниками, закинула за спину густую вьющуюся косу и убежденно, словно отвечая урок, сказала:

– Тина Савельевна очень строгая. Особенно к Саше Кобзарю. Но и он тоже виноват. Лучше бы он обо всем рассказал нам. Я ему тогда говорила. А он не послушался. И другие мальчики начали кричать: «Отомстим! Отомстим!» Вот и получилось ЧП.

Ясно. Пойдем дальше.

– Вертела!

Иногда и Юрку покидает торопливость. Он долго рассматривает что-то за моей спиной и, словно найдя искомое, нехотя сообщает:

– Я воздержался.

– Такого у нас еще не было. Как это?

– Ну, как говорят, я в кино видел: «Кто «за»? Кто «против»?» А потом: «Кто воздержался?» Вот я – воздержался.

– Выходит: «Моя хата с краю, ничего не знаю»? Что ж, сиди и дрожи в своей норе… Воронов, твоя очередь!

Но не такой Юрка парень, чтобы где-то отсиживаться, когда другие идут вперед. Вырвавшись из своей «хатки», он бегом догоняет нас.

– Подождите! Я скажу!.. Только вы сами, Григорий Иванович, скажете «садись». Потому что я хочу сказать за Тину Савельевну.

– Она сама за себя скажет. Ты, наверно, хочешь сказать о Тине Савельевне?

– Ну, пускай будет «о». Только я про нее хочу правду сказать и про Кобзаря тоще. Не один он виноват. Я тоже доску натирал и ручки прятал. А почему?

Как опытный оратор. Юрка чутко прислушивается к аудитории. Уловив одобрение, он прибавляет громкость:

– Вот Бабушкина говорила, что Тина Савельевна строгая. А другие учителя не строгие? Виктория Яковлевна не строгая? Да? Как скажет что-нибудь, все смеются, другой раз не захочешь умничать. А у Тины Савельевны чуть что – сразу двойка! Сразу из класса или «Давай дневник!». Если бы она была справедливая, никто б ей не натирал доску. А то как она к нам, так и мы к ней. Что? Неправда?

На Юркин зов класс откликается десятком осмелевших голосов:

– Правда, чего там!

– Только и знает, что кричит!

– Даже неохота в школу идти из-за арифметики!

Эх, позвать бы сюда Тину Савельевну – пусть послушала бы! Но такие чудеса еще, к сожалению, не практикуются, и я тороплюсь к земной реальности, по законам которой мне следует немедленно спасать честь мундира моего коллеги, пока его окончательно не запятнали.

– Я поговорю с Тиной Савельевной и передам ей ваши пожелания, – обещаю я и тут же исправляю перекос: – Мы обсуждаем не Тину Савельевну, а Кобзаря. Послушать некоторых, так Тина Савельевна – плохая, а Кобзарь золотой… Воронов, твое слово.

– Какой там Кобзарь золотой! – в голосе Генки злая насмешка. – До сих пор вместо разбитой чернильницы ни одной не принес. И вообще!..

Тайна Генкиного «вообще» тут же раскрывается:

– Рад, что сильный!

– Ко всем лезет, задирается!

– Как чуть, так сразу: «Живой из школы не уйдешь!»

Сашка поднимает голову, оглядывается на каждый окрик и, помрачнев, вскакивает с места.

– Кого я хоть раз ударил?! Кого?!

– Хотя бы старосту пятого «Б» Еременко Бориса! Вот кого! Забыл? – звенит Ларискин колокольчик.

– А тебе его жалко стало? Да? – с каким-то подтекстом, очевидно классу понятным, говорит Сашка. Мне пока смысл сего непонятен. – Пусть не лезет в чужой класс! Еще получит! А своих я никого не трогал.

– Зато всем грозился, – уточняет Красюк.

– Только и знаешь, что командовать! Рад, что староста! – поддерживает Радченко.

– Сам староста, а у самого двойки. Все звено тянет, – осмелев, вставляет Борька Малинин.

– А что ты сделал как староста? Ну скажи, – требует Шушин.

– Сделает! Как же! – встает, подбоченясь, Лариса. – Один раз попросила закрутить винтик в парте, так он надулся и говорит: «Напиши мне заявление, а я завхозу Генке прикажу». Скажешь, не было?

Странное дело! Никто больше не говорил о Сашкином проступке. Вспоминали все что угодно, только не сорванный урок. Минуя следствие, ораторы докапывались до причины. И отрыли ее наконец. Расшифровали: Кобзарь – самолюбивый зазнайка да и формалист порядочный.

Когда Сашка вгорячах крикнул: «Могу больше не быть старостой! Кого побаиваться-то!», никто не стал его упрашивать. Наоборот, отставка Кобзаря была принята с явным удовлетворением. Мы вывели его из состава учкома. Других наказаний решили не применять – и этого с него хватит.

Летучку довела до конца Оля Бабушкина, новая староста класса.

Спокойный разговор

По установившейся привычке я рассказал Василию Степановичу о последних событиях в классе и попросил его хотя бы на время переставить мои уроки так, чтобы я мог присутствовать на арифметике. Большой сторонник взаимных посещений уроков, он охотно согласился и, поколдовав над расписанием, продиктовал мне нужный вариант. На прощание он поостерег меня от новых обсуждений учителей в кругу ребят и посоветовал как-то поднять авторитет Тины Савельевны в классе.

– Разве оттого, что черное назовете белым, оно побелеет? – возразил я.

– Нет, конечно, – согласился Василий Степанович. – Но вы дождетесь, что однажды ребята потребуют дать им другого математика.

– Ну и дать, если потребуют. Нельзя же работать, там, где тебя не хотят. По-моему, при коммунизме останется одно наказание: посылать человека на работу, чуждую его призванию. Это и будет каторга. А учитель и воспитатель не по призванию – уже и сегодня дважды каторжник. Лично я решил твердо: доработаю, до конца года и, если ничего не получится, уйду из школы.

Василий Степанович снял очки, протер стекла концом галстука и, любуясь своей работой, проговорил с усмешкой:

– Надо смотреть на мир сквозь чистые стекла… Вы-то, может, и уйдете, а Тина Савельевна останется. И заменить ее некем.

– А почему школы не объявляют конкурс на замещение, как это делают институты? В городе сколько хочешь учителей.

– Сколько хочешь – это не значит, каких хочешь. Вы на сухом месте разуваетесь. А брод рядом. Дело в том, что школа как сапожник без сапог. Всех снабжает кадрами, только о себе не побеспокоится. Если бы каждая школа края выявляла бы и посылала в свои пединституты хотя бы по одному педагогическому дарованию – лет через двадцать и такие, как мы с вами, умники не выдержали бы конкурса на замещение. Эх, что там говорить!.. Много мы знаем песен, да голоса не оперные. Поэтому давайте-ка лучше заниматься самодеятельностью. Походите к Тине Савельевне да обойдитесь с ней поласковее, думаю, польза будет. И с Кобзаря глаз не спускайте. Разжалованные чины чаще всего глупеют.

Дня через два я попросился к Типе Савельевне на урок. Она подозрительно осмотрела меня, словно я собирался пронести в класс бомбу, и молча поджала губы. Это означало, по-видимому, что она со мной в ссоре и не желает разговаривать. Я повторил просьбу и в оправдание сказал, что меня, как начинающего, все опытные учителя пускают к себе. И потом я ведь прошусь в свой класс.

– Идите, если уж вам так хочется, – смилостивилась Тина Савельевна. – Но учтите: Кобзаря я в класс не пущу, пока он не извинится.

Ох, уж эти извинения из-под палки! Кому они нужны?!

– Он и так пострадал, – попытался я вступиться за Кобзаря. – Его разжаловали из старост.

– Подумаешь! Страдалец! Не надо было назначать такого хулигана старостой!

На этом диалог оборвался. Мы вошли в класс. Сашкина парта пустовала. А ведь только что на русском он был. И Сомова нет. Вместе удрали. Я прошел к последней парте, покинутой хозяевами. Тина Савельевна поздоровалась с классом, неторопливо заполнила журнал и, окинув строгим оком опущенные головы, остановилась на той, что совсем ушла в плечи.

– Иванова! Иди к доске и напиши домашнее задание.

Леночка встала, виновато захлопала глазами и разразилась скороговоркой:

– Тина Савельевна, честное слово, я решала-решала задачку, но она никак не решалась. Даже утром папа…

– Садись! Два! Горохов!

– Не сделал.

– Садись! Два! Васнев!

– Тина Савельевна, я…

– Садись! Два. Уткина.

– Тина Савельевна, я не до конца…

– Воронов!

– Не решил.

Генка даже не встал.

Тина Савельевна, оторвавшись от журнала, одарила его светом своих очей. Немного света досталось и мне. В моментальной вспышке я успел прочесть: «Вот каких лентяев и невежд вы воспитал!»

Демонстрация продолжалась. В том, что урок строился специально для меня, сомнений не оставалось.

– Поднимите руки те, кто сделал задачу! – потребовала Тина Савельевна.

Медленно, через интервалы, потянулись вялые руки. Восемь человек всего.

– А остальные?

По классу пошел гул.

– Трудная задачка. Тина Савельевна. Мы таких мало делали.

Тина Савельевна, опершись о край стола согнутыми пальцами, медленно встала, аккуратно пригладила загнувшийся край длиннополого черного костюма и, оглядев ястребом свои несчастные жертвы, сказала:

– Для пятого «Б» не трудная, а для вас трудная задача. Поменьше надо по улицам бегать и безделушками заниматься. У вас в голове только одни развлечения. Вот еще уроки срывать – мастера. А поработать…

Шесть минут Тина Савельевна вместо работы популярно излагала свою точку зрения на плодотворную работу. Устав от тирады, она вызвала к доске Малинина. Борис бойко написал задание. Те, что не сделали, едва поспевая за ним, перенесли задачку себе в тетрадь.

Борис получил «пять». Потом учительница минут десять спрашивала Вову Радченко и поставила ему четыре. Еще одну четверку заработал Юрка за пример. Выставив восемь оценок и выполнив таким образом норму, Тина Савельевна перешла, наконец, к работе с классом. Она назвала номер задачи и велела ее решать самостоятельно. Но через несколько минут вызвала к доске Красюка. Он почему-то решал вслух, и большинству класса не оставалось ничего другого, как «самостоятельно» писать задачу вслед за Валеркой.

Звонок застал Красюка на предпоследнем вопросе.

– Дорешайте сами, – заторопилась Тина Савельевна и, отобрав у Валерки мел, написала в углу доски номер задачи на дом.

Урок закончился. Ребята вставали и уходили из класса, не попрощавшись. Видно, так было заведено.

– Ну, теперь вы убедился, какая работоспособность вашего класса, – сказала Тина Савельевна, когда я вслед за ней вышел в коридор. – Вы все видел своими глазами.

– Я хотел бы поговорить о том, чего не видел.

– О чем это? – насторожилась Тина Савельевна.

– Я не видел ни одной вашей улыбки за весь урок.

Тина Савельевна чуть было не улыбнулась. Но привычка, как говорят, вторая натура, поэтому последовал выговор без улыбки.

– Я вам не артистка какая-нибудь, чтобы улыбаться во время работы.

– Как раз артистки редко улыбаются, когда изображают учителей. А вот в жизни никак нельзя дать урок без улыбки. На своем опыте убедился.

– Подумайте! – Тина Савельевна все-таки скривила свои тонкие некрашеные губы. – У вас даже опыт есть.

Мы вошли в учительскую. Я подвинул стул к дивану, на который села моя собеседница, и машинально полез за сигаретами.

– Сколько раз вам говорили не курить здесь, – поморщилась Тина Савельевна.

– Извините. Тоже опыт.

– И очень неудачный.

– Сошлюсь на чужой. Виктория Яковлевна, например, совсем не теряет времени на перекличку, опрос, внушения. У нее весь урок ребята работают; в конце она выставляет самым активным оценки. А у вас…

– А у меня все по методике. Организационный момент, проверка заданного, опрос, раскрытие темы урока и домашнее задание. Что было не так?

– Все было так.

– А что до вашего сравнения, то я и так знаю, что у Виктории Яковлевны вам все нравится. Это не секрет.

Тина Савельевна торжествующе вскинула короткие белые брови.

– Тина Савельевна, а мне хочется, чтобы и вы мне очень нравились.

– Отдавайте отчет своим словам! Я вам не девчонка!

– Я имел в виду вашу методику. Тина Савельевна.

– Не я ее выдумала и не вам ее осуждать. Ваше дело учиться.

– Чему? Как за урок поставить пять двоек?

– Невыполненное домашнее задание оценивается двойкой.

– Но ведь, кроме пострадавших, с задачей не справились еще человек двадцать.

– Что же вы хотите, чтобы я всем выставила отрицательные оценки? В данном случае двойка имеет воспитательный характер.

– Скажите лучше – карательный. Из строя выводится каждый седьмой и расстреливается на месте. Это же методика офицера-карателя.

– Что? Что вы сказал?! – Тина Савельевна выхватила из кармана носовой платок, служивший ей компрессом. – Как вы смеете оскорблять такими словами советского педагога! Мальчишка! Кто вы такой, чтобы делать мне замечания? Директор? Завуч?

– Я директор и завуч в своем классе, и позвольте мне…

– Ничего я вам больше не позволю! Вы наглец! Я сейчас же пойду к Доре Матвеевне и скажу, что вы уже себя директором называете.

Тина Савельевна резко поднялась с дивана. На нас уже начинали обращать внимание. Я тоже встал и, удерживая ее, тихо проговорил ледяным тоном старого шантажиста:

– А я сейчас же пойду и отправлю в «Крокодил» дневник Васнева, в котором вашей рукой написан «понедельник» через «и».

– Какой понедельник! О чем вы говорите? – Тина Савельевна мягко опустилась на диван.

– Вы написали Васневу: «Прошу отца явиться ко мне в понидельник», и сделали две ошибки. Педагогическую потому, что у Васнева нет отца. И грамматическую: понедельник пишется через «е».

Тина Савельевна вытерла капельки пота, выступившие в морщинках ее непудреного лба и – о сила индивидуального подхода! – улыбнулась. Я принес ей стакан воды. Тина Савельевна не стала мочить платок для компресса и сделала несколько глотков.

– Спасибо, – сказала она, возвращая стакан. – Вы очень любезны и, я надеюсь, не станете подводить своего товарища по работе. С кем не бывает!

– Ну конечно, если вы не будете обзывать меня мальчишкой, пока я подрасту.

– Ну хорошо, хорошо! Я погорячилась. Поговорим спокойно, без нервов.

– С удовольствием, Тина Савельевна.

До самого конца большой перемены мы беседовали очень мило, без криков, оскорблений и обмороков.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю