Текст книги "Год - тринадцать месяцев"
Автор книги: Вагаршак Мхитарян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Вагаршак Мхитарян
Год – тринадцать месяцев
Памяти Антона Семеновича МАКАРЕНКО посвящается
Иду на вы!
Наконец я один на один со своим классом. Сколько раз, еще студентом, мечтал я об этом дне. Признаться, в мечтах все выглядело гораздо проще. Я был смел и мудр, и дети повиновались мне, как колдуну. Теперь же словно меня самого кто-то околдовал. Все смешалось в голове. Казалось, что передо мной не двадцать мальчиков и восемнадцать девочек, а вдвое больше. «Главное – взять себя в руки», – без конца твердит внутренний голос.
А наружу прорывается хриплая команда:
– По местам!
Понемногу в голове начинает проясняться. Вспоминаю одно из педагогических правил: чтобы верно рассадить ребят, надо их хорошо знать. Я разрешаю пока каждому выбрать место по своему вкусу. Тем временем наблюдаю, как это делается.
Один, сразу видно, заранее выбрал себе и соседа, и ряд, и парту. Теперь он уверенно пробирается к цели.
Другой менее заботлив, ему все равно, где и с кем сидеть.
Третий…
Впрочем, можно перечислить всех, потому что нет двух одинаковых решений этой, казалось бы, простейшей задачи.
Мало-помалу страсти остывают, возня прекращается, затихает улей. Молчу и я. Первыми, догадавшись, встают девочки, за ними, улыбаясь, поднимаются все остальные.
– Здравствуйте, ребята!
– Здравствуйте!
– Садитесь!
Стучат крышки парт, шаркают ноги, с шумом валятся на пол чьи-то книги.
– Встать! – командую я снова. – Попробуем сесть тихо.
В третий раз это нам почти удается.
Начинаю перекличку, и снова – парад характеров. Общество из тридцати восьми пятиклассников немыслимо, конечно, без изобретателей и артистов. Вот вскакивает, вытянув руки по швам и скорчив глуповатую рожицу, маленький шустряга. В отличие от всех отвечающих «Я» он кричит в полный голос:
– Есть!
– Что есть?
– Я есть.
– Видим, что ты есть. А кто же все-таки Вертела?
– Я!
– Так бы и говорил сразу. Садись!
В правом ряду разыгрывается другой вариант.
– Горохов!
Молчание. Шепот соседей: «Тебя вызывают. Не слышишь?»
Горохов делает вид, что был страшно занят, не слышал.
– А? Что? Вы меня?
Я не обращаю на него никакого внимания и перехожу к следующему. Сконфуженный Горохов садится и что-то бормочет в оправдание. Фокус не удался. Но это не обескураживает других любителей себя показать, людей удивить. Медленно высвобождая из-под парты свои длинные ноги, встает Сомов. Он усаживается на спинку скамьи и лениво выговаривает:
– Тута.
Терпеть не могу таких гусаров. Не отрывая от него глаз, встаю, подхожу вплотную и ласково предлагаю:
– Садись.
И тут же резко:
– Сомов!
Оторопевший от неожиданности Сомов вскакивает с ловкостью ваньки-встаньки и кричит:
– Я!
Вот так-то лучше!
Остальная часть аудитории ведет себя осмотрительнее, и мы благополучно добираемся до последней по списку Уткиной.
Мой первый урок начинаю с объяснения истории как науки. Пользуясь доказательством от противного, рисую бедственное положение, в котором оказалось бы человечество – не изучай оно свою историю.
Все равно как если бы человек потерял свою память.
По-моему, все идет нормально. Слушают, кивают сочувственно – значит, доходит. Пора идти на закрепление. Но вот, чувствую, машина моя дала крен, началась вибрация. Что-то явно аварийное слышу я в неожиданном оживлении класса. Вспышки смеха. Задранные кверху головы. Ах, вот оно в чем дело! Через весь класс, прямо в мою сторону, летит… муха с пышным бумажным хвостом. Хороша история, нечего сказать! И это на уроке собственного классрука!
– Кто это сделал?
Вопрос повисает в воздухе. Туда же, вслед за мухой, летят комки бумаги и веселые возгласы:
– Бомбардировщик! Огонь!
– Идет на посадку!
– Планирует! Планирует!
Можно подумать, что я превратился в невидимку. Во всяком случае, им на меня наплевать. Нет, я еще тут, голубчики!
– Встать! – гаркнул я в полную мощь легких.
Только один человек не потерял голову. Решительная девочка в черных нарукавниках молча одно за другим растворила все три окна. Обернувшись к классу, она сказала:
– И ничуть не смешно!
На этом можно было считать мушиный конфликт исчерпанным. Но я уже закусил удила, как ретивый конь, и мчался в погоне за виновником. Найти и задушить! Ни один проступок не должен остаться ненаказанным. Ибо из мухи вырастет слон!
– Останется стоять тот, кто сделал это! Остальным сесть!
Сели все.
– Встать, кто это сделал! Или наказан будет весь класс.
Все сидели.
Прозвенел звонок. Раздался большой облегченный вздох.
– Виновник может признаться мне до конца уроков. Завтра будет поздно.
Все шумели. Я вышел из класса и, вскинув голову повыше, направился в учительскую.
Во гневе оглянись!
Не успел я выкурить сигарету, как заметил в дверях длинноногую, выросшую из формы Уткину. Она заговорщически подмигивала и, манила пальцем. Отменные манеры у ребенка!
– В чем дело?
– Я знаю, кто пустил муху, – заговорила в нос Уткина. – Это Сомов. Я видела, честное пионерское.
– Почему же не сказала, когда я спрашивал?
– А он бы потом поколотил.
– Он и теперь тебя поколотит. Я же должен сказать, от кого узнал… Постой, ты чего ревешь?
– Я ж вам… я только вам сказала.
– Зачем?
– Вы ж будете всех наказывать… А мне папа не разрешает задерживаться… Он на перерыв приходит… Побьет, если я опоздаю.
– Иди в класс.
– А вы не скажете?
– Иди в класс!
Как в лесу! Заяц боится и волка и охотника! «Черт знает что!» – бормочу под нос.
– Вы всегда вслух мечтаете?
Оборачиваюсь – улыбаются ямочки на пухлых щеках. Насмешливо прищурены голубые глаза.
– Виктория Яковлевна, вы умеете выть?
– Допустим.
– Научили б меня.
– Раньше расскажите, зачем это вам нужно.
Я рассказал. Она даже прослезилась. От смеха.
– Боже мой! Такой большой – и мухи испугался. Вы же историк. Придумали бы какую-нибудь историю. Ну, хотя бы про гусей рассказали, которые Рим спасли. Дети бы вас слушали, разинув рты. Муха залетела б куда-нибудь – и делу конец.
Наверно, на меня жалко было смотреть. Она посерьезнела:
– В гневе самое главное – вовремя оглянуться. Посмотреть на себя и вокруг. Очень помогает. Говорю вам, как старая учительница.
Приятное видение, взяв из шкафа классный журнал, исчезло.
У меня было «окно» – свободный час, и я снова остался со своими думками. Оглянись во гневе! В самом деле, как же это я?.. Наш декан, сам из учителей, только и знал, что твердил: «Овладевайте классом». Учитель, не владеющий классом, все равно что хирург, не владеющий скальпелем. И тот и другой опасны для жизни. Учитель даже опаснее. Всю жизнь без ножа режет своих питомцев. И хоть бы что! Ведь практически нива просвещения не подлежит прополке. Неужели и мне суждено стать бурьяном на этой ниве?!
На переменах я демонстративно прохаживался мимо своего класса. Заметив меня, ребята притихали. Но в глазах у них сколько хочешь чертиков. Играют со мной в кошки-мышки. Сомов и не думает идти ко мне сдаваться. Теперь я мог бы сам загнать его в угол. Для этого мне пришлось бы воспользоваться агентурными данными Уткиной. Не хватало еще, чтобы я в классе начал разводить фискалов!
Наконец послышался звонок. Вернее, символ его. Электрические звонки почему-то не работали. Перемены отбивала уборщица молотком по рельсу, подвешенному под лестницей первого этажа. Под этот унылый звон я пошел, решительный и строгий, овладевать классом.
Педагогика «Кто кого»!
Признаться, в класс я входил с миром, готовый на компромисс. Но проводившая последний урок учительница ботаники Полина Поликарповна с новой силой раздула тлевший костер.
– Это ваш класс? – спросила она меня тоном, в котором слышалось: «Это ваши львы и тигры?» – Веселые ребята, ничего не скажешь. Совсем не умеют себя вести. – И уже обращаясь к классу: – Я понимаю, первый день после лета, процесс ассимиляции только еще начался, но надо же осознать, где вы находитесь. Посмотрите, какую школу для вас построили. Светло, просторно. Сидите себе, слушайте внимательно. Так нет – возитесь, шумите, стреляете из резинок. Куда это годится? Ведь каждую минуту безделья вы теряете целую минуту жизни! Теряете! А вам нужно при-об-ре-тать! Этак дойдете до десятого класса и половины того, что надо, не возьмете от школы. А потом удивляются: дети у нас хорошие, цветы жизни, откуда же берутся плохие взрослые, бездельники и тунеядцы? Хотите стать людьми, достойными строителями коммунизма, беритесь за ум. С первого дня. Вот так-то!
Сказала – и душу свою спасла. Нашла перед кем философствовать! Эти голубчики любому философу сядут на шею. Уютно и прочно.
Дождавшись, пока Полина Поликарповна с достоинством покинула класс, я подошел к столу и скомандовал:
– Встать! Выйти из-за парт! Стоять смирно! Разговоры!
Тридцать восемь пар глаз смотрят на меня. Смотрят удивленно, насмешливо, хмуро, спокойно, выжидающе, вызывающе, боязливо, терпеливо, смело, голодно, устало…
– Мало того, что вы сорвали конец моего урока, вы еще плохо вели себя на ботанике. Учтите, за всякие нарушения я буду наказывать беспощадно!
Из чаши терпения пролились первые робкие капли:
– А мы виноваты?!
– Кто-то сделал, а все отвечай!
– Несправедливо!
Типичный хор индивидуалистов.
– Будет так, как я сказал! Не я вас держу, а трус, который не признается и прячется за вашей спиной. А в коллективе все отвечают за одного. Понятно?
С первой парты тянется рука уже знакомого мне Вертелы.
– Чего тебе?
– Вы сказали, что все отвечают за одного. Значит, если одного вызовут к доске, то все должны за него отвечать, подсказывать? Да?
В самом деле такой глупый? Нет, конечно. Разве у дураков бывает столько смеха в глазах. Издевается, образина. Все напряжение в классе снял. Не зря сказано: в толпе остряк опаснее героя.
– Выйди из класса!
– За что?
– Я своих приказаний два раза не повторяю!
В подтверждение своих слов беру Вертелу за ворот.
– У меня такие умники двери открывают лбом.
– А если двери разобьются?
– Сейчас проверим.
– Лучше я сам.
Плохо я знал Вертелу, иначе не отпустил бы. Сложив у лба ладони, как рога, он козлом прыгнул на дверь и уже с той стороны закричал:
– А лоб все-таки целый!
Милые деточки отметили эту выходку буйным весельем. Едва я их утихомирил, как в класс со звоном вкатилось новенькое ведро, за ним совок, посланный той же неведомой рукой. Через несколько минут появилась тетя Клава и в недоумении уставилась на меня.
– А ваш хлопец сказал, что тут пусто, можно убирать. Он инструменты мои поднес.
«Хлопец» – это, конечно, Вертела…
С трудом вывожу буйную ораву в коридор и выстраиваю в две вялые шеренги, достигающие левым флангом учительской.
Хожу вдоль строя. Руки – за спиной. На лице – грозная маска. В голове сумбур. Ну хорошо, допустим, что сейчас Сомов сделает шаг вперед. Что из этого? Как что? Я накажу его, и впредь другим неповадно будет прятаться за спины товарищей. Значит, искомое добивается под страхом наказания и ради наказания. Кажется, искусство дрессировки ушло дальше, чем моя педагогика. А что мне делать? Дать по ним холостой очередью из хороших слов, как Полина Поликарповна? Нет, словами надо дорожить, иначе наступит инфляция, и я разорюсь… Что-то они притихли. По рядам прошел шепоток. Оборачиваюсь: в нашу сторону смотрит Дора Матвеевна – директор школы.
– Григорий Иванович, зайдите, пожалуйста, ко мне.
Приказав строю стоять смирно и ждать меня, я последовал за директором.
Двойка за внешний вид
Кабинет директора тут же, рядом с учительской. Дора Матвеевна прошла за стол и кивнула мне:
– Садитесь. Что у вас с классом?
– Плохо вели себя. Наказаны.
– Очень хорошо, что вы с первого дня берете вожжи в руки, но сегодня не столько рабочий, сколько официальный, торжественный день. Могут быть посторонние люди, комиссии, представители, и сами понимаете, не очень-то приятно выглядит кабинет руководителя школы, у дверей которого красуется строй наказанных детей. Вы согласны со мной?
– В общем-то да, конечно…
– Вот и хорошо. Отпустите их.
– Но я обещал довести начатое до конца.
– И довели бы непременно, если бы не указание свыше. Так и объясните: директор задерживает по неотложному делу. Ваш авторитет не пострадает.
Железно-резиновая логика! Во всяком случае, мои аргументы исчерпаны. Я встал, но был задержан жестом ее руки.
– Григорий Иванович, я должна вам сделать небольшое замечание. Не как директор, а как старший товарищ, по-матерински, так сказать.
– Слушаю вас.
– Мы должны быть во всем примером для учащихся. Сегодня многие наши женщины пришли в довольно-таки легкомысленных нарядах. Об этом я еще буду говорить. Из мужчин, пожалуй, только вы один заработали сегодня двоечку. Вы уже не студент. Вы учитель. Для вашего положения больше подходит не безрукавка, а костюм и рубашка с галстуком…
В грубоватом голосе Доры Матвеевны отчетливо слышатся старательно-задушевные ноты. Следовало бы на ее сердечность ответить откровенностью. Но мне почему-то не хочется рассказывать ей о себе, о том, что еще в школе я износил небольшой штатский гардероб отца-офицера, не вернувшегося с войны, что в институте я часто пропускал вечера, пока на третьем курсе мне сшили первый костюм, что костюм мой, темный и теплый, не пригож для этой поры…
– Так вы, надеюсь, согласны со мной?
– Благодарю вас.
– Да, я чуть не забыла. Разрешите поздравить вас лично с началом учебного года. С первым годом в вашей педагогической деятельности.
– Спасибо.
– Надеюсь, мы с вами всегда будем работать дружно, рука об руку.
Я отвечал на ровное рукопожатие Доры Матвеевны чистосердечно. Говорят, она вступила в сан директора четверть века назад, за два года до моего рождения. С таким кормчим никакие бури не страшны!
Я вышел из кабинета и – обмер. От моего класса и следов не осталось. Их старательно вытирала влажной тряпкой уборщица.
Ушли. Демонстративно, без спроса. Наплевали на мой авторитет.
А есть ли у меня этот самый авторитет? И каков он?
Из чего его делают?
Капля камень долбит
Узнал и я, что такое бессонница. Всю ночь стояли, как у царя Бориса Годунова, «мальчики кровавые в глазах». Наутро этим помутневшим взглядом я и уставился на класс.
– Ну?! – изрек я вместо приветствия.
Каково же было потрясение, когда я увидел медленно поднимавшуюся с последней парты тощую фигуру Сомова.
– Это я пустил муху, – тихо сказал он, старательно пряча глаза.
Милый Сомов! Черт бы тебя побрал! Если бы ты знал, как мне хочется удушить тебя в своих объятиях. Спрятав кое-как ликование, я отчитал Сомова и в честь моей триумфальной победы над антипедагогической мухой великодушно простил и его и класс.
Кто мог бы подумать, что высокую сознательность в Сомове пробудил отнюдь не я? Проверяя дневники в конце недели, я нашел у него забытый клочок бумаги, на котором было нацарапано:
«Сом! Сомяра! Учти! Если не признаешься перед всеми, будет тебе темная. Понятно?
Справедливые мстители!»
Чтение этого документа оставляло одно утешение: есть справедливые люди в моем отборном классе! Правда, его чаще зовут сборным, а кое-кто идет еще дальше и величает сбродом. Но даже в этом определении есть кое-что от объективной истины.
Школа-новостройка всегда большая радость для района. Она разгружает остальные школы. И хотя строго положено переводить в новостройку учеников согласно данным микрорайона, редкий директор устоит перед соблазном микрочувств и не спихнет в нее нескольких холериков с постными дневниками.
В моем классе собрались ребята из пяти школ. Оттого он и пестр, как лоскутное одеяло. Ребята держатся группками. Ведут какие-то междоусобные споры. А если, позабыв распри, и объединяются, то отнюдь не для воплощения в жизнь лучших идеалов директора школы. Чтобы в этом убедиться, достаточно пройтись по коридору.
– Григорий Иванович, – решительно преграждает мне дорогу уборщица тетя Клава, – вы бы приструнили своих. Цельный воз после себя мусору оставляют. Самый что ни на есть грязнущий класс на этаже!
Не успеешь насладиться этой содержательной беседой, а тебя уже тянет за рукав милейший Терентий Павлович, завхоз.
– А я вас ищу! Не докладывали ваши, как вчерашний день футболом стекло в химкабинете высадили?
– В химкабинете? Это же на третьем этаже!
– Ваш Кобзарь и до десятого добьет – будь здоров. Ему бы по старым временам косу в руки, а он с детишками забавляется. Так что будем делать? Докладную мне писать или…
– Докладную-то не вклеите в окно.
– О чем же я и говорю? Стребуйте стекло, а я сам вставлю, так и быть.
Но самую напряженную информацию я получал в учительской, конечно. Преподавательница английского языка Генриэтта Сергеевна молода, современна и лаконична:
– Пятый «В»? Мрак и ужас!
– О вас ребята отзываются, наоборот, очень лестно.
– Я тронута, конечно…. Но прежде чем открыть заповедную дверь вашего класса, я натягиваю на лицо суровую маску и только тогда переступаю порог.
Учительница математики Тина Савельевна, высокая сухопарая женщина зенитного возраста, наступающего у учительниц после сорока, говорит со мной только на высоких тонах.
– Что это у вас за староста Стрекозова? Только и знает, что глазки строит да улыбки раздаривает. Никакого порядка в классе. Уроков не учат, не слушают, болтают. Сомов этот преподобный ляжет на парту и лежит. Или Горохов: до сих пор не могу добиться, чтобы тетрадку завел. И потом я вас просила: отсадите вы куда-нибудь с первой парты Вертелу. Минуты не посидит спокойно. От него в глазах рябит. И с Кобзарем надо что-то решать. Иначе я его не буду пускать на свои уроки. Взять сегодняшний случай. Это же возмутительно! Вызываю к доске – ничего не знает, оборачивается, ждет подсказки. Я его предупредила – никакого внимания. Попросила выйти из класса. Вы думаете, он меня послушал? Весь урок простоял, но так и не выполнил моего требования…
Начиненный всей этой взрывчаткой, иду на свой урок.
– Кобзарь, выйди из класса!
– За что?
– Ни за что, просто так. Выйди, и все!
– Так я ничего не делал.
– Долго ты еще будешь рассуждать?!
Я надвигаюсь на Кобзаря. Он встает, зло косится и, отпихнувшись от парты, быстро идет к двери. Вот он уже взялся за ручку.
– Кобзарь, – меняю я тон, – ты куда пошел?
– Так вы же сами выгнали? – кричит он изумленно.
– За что? – в свою очередь, недоумеваю я. – Ты же мне ничего не сделал?
– Ничего.
– Как же это получается? Четверть часа назад тебя за дело Тина Савельевна просила оставить класс, ты и ухом не повел. На моем уроке ты и пикнуть не успел, а уже очутился у дверей. Как это объяснить?
Кобзарь смотрит мимо меня и не собирается отвечать. Загадку решает быстрый Вертела, уже имевший со мной дело:
– Так вы можете кого хочешь даже вынести из класса, если что. А Тина Савельевна…
– Значит, бойся сильного и дави слабого? Как в джунглях! Зачем же вам тогда два языка, арифметика, история?.. Рычите, пищите, войте, рвите друг друга на куски! Кто вы, наконец, звери или люди?!
– Люди-и! – уверяет класс человеческими голосами.
– Ну, раз люди, тогда садитесь все на места. Начнем урок.
Но для меня урок уже давно начался. Я неизменно чувствовал, что коэффициент полезного действия любой нотации не больше, чем у капли, долбящей твердую породу, которая как я потом узнал, называется сопротивлением личности.
Нужно что-то столь же научное и опробованное. Это «что-то» витало вокруг меня и не давалось в руки.
Напиши то, не знаю что
В учительской на доске объявлений белым по черному было написано: «Товарищи классруки! 15/IX последний срок сдачи планов воспитательной работы!»
В моей тетради пока только одни названия разделов: учебная работа, пионерская работа, культурно-массовая… Чем их заполнять – задача. Бумаг от студенческой практики у меня почему-то не сохранилось, наверно, все сдал. Знания тоже сданы на экзаменах.
Я взялся добросовестно изучать тетради моих коллег с директорским грифом на обложке: «Утверждаю». Почти все строки в них начинались с буквы «с». Следить за успеваемостью класса. Своевременно проверять дневники учащихся. Следить за накопляемостью оценок. Следить за посещаемостью учащихся, своевременно сигнализировать родителям в случаях пропусков и опозданий. Следить за внешним видом учащихся, особенно за ношением пионерских галстуков…
Попадались, правда, и предложения с буквы «п» – «провести беседу», например. Но таких строк было ровно столько, сколько в году праздников. О буднях повествовали округлые фразы на «о» – «организовать сбор металлолома»…
Несмотря на ограниченную лексику, такой план был очень популярен в учительской. Интуитивно я чувствовал, что здесь что-то не так. «Систематически следить и своевременно сигнализировать» – вызывало ассоциацию, от которой в дрожь бросало. Во всем этом надо было разобраться. Может быть, моим благим намерениям и суждено было сбыться, не появись на пороге учительской Полина Поликарповна. От сквозняка завихрились бумажки на столе, и я принялся собирать их. Но буря продолжалась. Она всегда сопровождала Полину Поликарповну.
– Товарищи! – раздался ее работяга-голос. – У кого есть газетка?
– А что, появилась новая таблица тиража? – спросил ее кто-то.
– О господи! Кому что! Мне газета нужна для воспитательной работы. Хочу почитать что-нибудь своим детям. Политическое воспитание имеет первостепенное значение…
Полина Поликарповна своей скороговоркой популярно объяснила, что тот, кто всерьез хочет организовать свой коллектив, непременно должен читать классу газету.
Я слушал и все больше недоумевал. Неужели у нее в планах так и записано: такого-то числа ворваться в учительскую, выпросить у кого-нибудь какую-нибудь газету и почитать что-нибудь классу. Не сдержавшись, я спросил ее об этом.
– Ах, Гриша, Гриша, – она со второго сентября со мной на «ты». – Молодо-зелено. Кому они нужны, эти воспитательские планы? Их же никто не читает. У нас, брат, в основном угорелая педагогика. Тут накричишь, там приласкаешь, то без обеда продержишь, а то в поход поведешь – все по обстоятельствам. И ничего, растут детишки. Через десять лет узнают, на шею бросаются. В общем, как сказал один поэт: «Дело прочно, когда под ним струится пот». Пот, а не бумажки. Понял?
Точивший меня червь сомнения не вынес веселых поучений Полины Поликарповны и, покорчившись, отполз куда-то. Почувствовав легкость необыкновенную, я взял в руку перо и принялся сочинять свой компилятивный труд, именуемый воспитательским планом.
