Текст книги "Год - тринадцать месяцев"
Автор книги: Вагаршак Мхитарян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
– Дом у вас общий с сыном. Митя уже вырос из пеленок. Ему не вставишь соску в рот, не задаришь игрушкой, не отвернешь к стене. Он вступает в свои права. Есть у него права и на мужчину, который должен войти в дом. И тут вы не можете не считаться с сыном. Все это прописные истины, и не мне вам их повторять…
Я встал и снял с вешалки пальто. Елена Марковна не шелохнулась, не проронила ни слова. Она сидела, опустив плечи и устремив в окно невидящий взгляд.
– Если у вас появится желание говорить со мной – найдите меня в школе. До свиданья.
Она не отвечала. Я вышел один. Только пес провожал меня своим хриплым лаем.
Митю я нашел возлежащим на диване в кругу энциклопедических томов. Я нахохотался за весь день, увидев его выряженным в мою пижаму. Одежда гостя после стирки сушилась на батарее. Сам Митя, вымытый до блеска, с головой ушел в излюбленное занятие – листал книги. Из далекого книжного мира донесся его голос:
– Григорий Иванович, вы знаете, как изобрели порох?
Я сам последнее время только и делал, что изобретал порох, тем не менее прикинулся простачком. Митя охотно просветил меня:
– Один монах или поп что-то толок в ступе. А оттуда как ба-бах-нет! Оказалось, это порох.
Мы пообедали и приготовились к завтрашним урокам. Вечером Митя как-то вдруг засобирался домой. Я успокоил его, сказав, что виделся с матерью и она разрешила ему переночевать у нас. Митя снова принялся за книжки. Я подсел к нему, и мы поговорили, как мужчина с мужчиной.
– Конечно, я понимаю, что неправильно сделал, – грустно сознавался Митя. – У нас раньше в классе тоже была романтика. Я сам даже у Лариски просил портфель понести, когда в первом классе были. И у мамы – романтика. Только зачем она водку пьет? Как напьется, противно смотреть. И он тоже – лысый…
Я уложил Митю на диване. Он долго ворочался, вздыхал, потом умолк.
Утром, отлежав бока от жесткой постели на полу, я встал раньше привычного. Пока Митю с трудом поднимал будильник, мама приготовила завтрак.
Но, видно, раньше нас всех в то утро проснулась Митина мама.
Елена Марковна поджидала нас на углу, возле школы. Митя заметил ее первый и побежал навстречу. Она обняла сына, потом оглядела с ног до головы – чистенького и наглаженного – и снова привлекла к себе.
Я велел Мите отнести мой портфель в учительскую. Елена Марковна долгим взглядом проводила сына, потом повернулась ко мне:
– Спасибо вам за заботу. Но я прошу вас учесть, Григорий Иванович, что Митя не сирота… У него есть мать.
Она резко повернулась и ушла, часто выстукивая каблучками. Еще чаще ее каблуков заколотилось у меня сердце. Да неужто помогло?! Не штука, когда сын родится. Вот когда рождается мать – это да!
В мире наивных вопросов
Нашу школу проектировал архитектор, видимо крепко обиженный в свои школьные годы. В отместку он подсунул негодный проект, в котором не предусмотрел даже актового зала. Осваивая новостройку, пришлось ломать стену между двумя классами и возводить некоторое подобие сцены. В этом крохотном зале могла вместиться лишь пятая часть всех ребят. Поэтому праздники мы проводили в пять потоков (пять потов! – как острили труженики самодеятельности).
На последнем из новогодних вечеров ко мне подсел десятиклассник Пашка Наумов, аккордеонист, неизменный участник всех самодеятельных концертов.
– Ой, не могу больше! – сказал Пашка, стирая со лба пот. – Наконец-то я понял товарища Онегина. Есть, пить да веселиться, как я эти дни, всю жизнь – разве выдержит нормальный человек?! Конечно, лучше на дуэли застрелиться!
Эти Пашкины слова запали мне в память и приходят на ум каждый раз, когда я встречаю современного подрастающего дуэлянта в сдвинутой на брови кепчонке и с сигаретой, прилипшей к губе.
Недавно на весь город прогремела соседняя школа. Группа ее питомцев после занятий в секции бокса отправлялась в темные улицы города на дуэль с одинокими прохожими.
Недобрые молодцы получили от двух до пяти лет отсидки для размышлений. Я же сидел в зале суда и размышлял над тем, какая это трудная штука – легкая жизнь. В чем же ее трудность? В отсутствии труда, конечно. Труд превратил обезьяну в человека, но безделье, к сожалению, не имеет обратной силы и не превращает человека только в обезьяну. Оно делает из него бабочку, удава или таких вот шакалов, способных окружить одинокую женщину, возвращающуюся из ночной смены, чтобы содрать с нее часы или пуховый платок.
Правда, нас, учителей, никто не трогает: ибо все современные «родимые пятна» – наши бывшие ученики! И если мы задумываемся над природой этих пятен, то делаем это из чувства любви к ближнему и профессиональной потребности.
Технологическая схема процесса, обратного очеловеченью, довольно проста: обыкновенный ученик – отстающий – скучающий – сам себя занимающий – проблема. Самое опасное звено в этой цепи – ученик отстающий. Если сегодня двойка, завтра двойка, то послезавтра уже непонятно, что говорят и делают вокруг. Исчезает дело, труд. Вакуум заполняет скука, утроенная нудными проработками. Жизнь отравлена. От нее хочется бежать на край света. Но такое далекое путешествие ни к чему. Всегда найдется подворотня (а часто и укромный уголок в самом школьном дворе), где веселые людишки встретят разочарованную душу с должным пониманием, охотно авансируют первую папиросу и стопку вина. Потом – оплата аванса. Потом – расплата за все.
Есть тут над чем поразмыслить свидетелям обвинения.
Директора школы могут поднять ночью, как по тревоге, если найдут в его микрорайоне хоть одну живую душу, не охваченную всеобучем. Но тот же директор может спать спокойно, если процент успеваемости перевалил за восемьдесят, что на обыкновенном языке обозначает: не успевает каждый десятый. В школе целая рота, из которой рекрутируется черный орден носителей родимых пятен. А по всем школам страны имя им – легион!
Что делать?
Говорят, надо давать хорошие уроки. Не будь отстающих учителей – не было бы и отстающих учеников. Но они есть, эти учителя, не владеющие классом. Вся надежда на будущие отборные семена, когда сами школы будут посылать своих кандидатов в пединститут. А пока даже лучшие школы, о которых пишут в газетах, возвышаются на энтузиазме передовиков. Энтузиазм – отличные дрожжи. Но из одних дрожжей не испечешь хлеба.
Есть еще одна аксиома. В ней говорится об индивидуальном подходе и о ключике к неисправимому сердцу. Например, Миша был плохим учеником. Ему поручили ухаживать за ежиком. Миша исправился.
Преклоняясь перед могуществом ключика, я не очень-то верю в педагогического ежика. У меня их целый питомник, а в классе к концу полугодия пять неуспевающих. Было восемь, стало пять. Но и эти пять – пополнение все того же легиона.
Что делать?
Может быть, виновата во всем перегрузка? Не случайно ведь только отдельные герои выдерживают с честью всю учебную нагрузку, за что и награждаются медалями.
Не проще было бы собирать классы по способностям? Тогда одни ребята кончали бы школу за 8–9 лет, другие – за 10–11. Если бы мы не либеральничали с отметками (а делаем мы это не из отвлеченной процентомании, а из страха перед отсевом), то четвертая часть наших учеников оказалась бы второгодниками. То на то и выходит! Но комплектование классов по способностям называется педологией. Страшно не название, а сущность. Выделять подростка из ряда сверстников и вешать на него бирку неполноценного – это тоже не дело. У каждого человека есть свое назначение в жизни. Школа уравнивает тем, что заставляет всех бежать к финишной ленте. Но не умеющий быстро бегать может оказаться отличным, выносливым ходоком. Важно поставить каждого школьника на его желанное место. Учить лирика – лирике, а физика – физике. Единая школа не означает единственная. Нам нужны школы разных профилей. И они будут, эти школы!
Ну, а пока что делать с Сашкой Кобзарем, Гороховым и Васневым, с Леночкой Ивановой?.. Как избавиться от повседневной изнуряющей нервотрепки, вызываемой двоечным вирусом, и продлить жизнь ребят? Да и свою тоже.
Бывалые коллеги утешают: не кручинься. Против природы не попрешь. Во все времена на сорок человек приходится десять неумных и некрасивых. В пятом классе (здесь больший по сравнению с начальной школой простор для естественного отбора) чуть не самим всевышним предопределен десяток отстающих. Но оставлять всех в один год не гороноугодное дело. Троих оставь в этом году, двоих в следующем… Дети подрастут, выйдут из круга всеобуча, уйдут на производство.
К счастью, природа не так лукава, как эти советчики. У нее своя арифметика. Неумному она даст красоты, некрасивому – ума, а всем вместе – добра. Зло приходит позже. Оттого, что человек не попадает на свое место в жизни. Но разве принципиально новое в нашем образе жизни не заключено как раз в том, что мы протягиваем руку к ближнему не за тем, чтобы толкнуть, а, наоборот, поддержать, помочь. И вообще, как можно оставлять человека?!
Диалектика учит: от увеличения количества уменьшается качество. Всеобуч сделал каждого пятого человека в стране школьником. Чтобы дать такому невиданному количеству учащихся качественные знания, есть только один путь – увеличить количество нашего труда. Вложить дополнительный по сравнению с прежней историей труд в уроки, в модернизацию школы, в подготовку учителей и, наконец, самый элементарный, доступный даже мне труд – в дополнительные занятия с теми, кто по разным причинам отстает от уровня требований школы.
Я это делал и до сих пор: оставлял двоечников после уроков, прикреплял слабых к сильным и т. д. Но все это носило хаотичный характер, строилось все по той же угорелой педагогике и дальше обидной благотворительности не шло. Нужна спокойная, повседневная работа с группой ребят. Репетиторство, как при царе Горохе? Да, если угодно. Только царю Гороху было наплевать на детали. Есть денежки, нанимай репетитора, нет – катись из школы. Мне это не подходит. Мои отстающие как десять пальцев на руках, какой ни порежь – одинаково больно.
Решено! Я создам свою группу из пяти двоечников этого полугодия и еще пяти вытянутых за уши. Ребята будут собираться после обеда в школе. Здесь, на моих глазах, они приготовят уроки и уйдут домой со спокойной совестью. И они и я. Представляю, как удивится на другой день Тина Савельевна, когда «отпетый» Сашка с блеском решит на доске задачу! Не будут больше мокнуть прекрасные глаза Леночки от очередной двойки. Не станет униженно умолять класс Митя: «Подскажите…»
Продленная жизнь
Моя задумка чуть не погибла в самом начале от козней все того же архитектора-мизантропа. В огромной школе я не мог найти маленькой комнатки для моей группы.
Я пошел к Василию Степановичу. Взглянув на меня, он сказал:
– Вы уже знаете, как можно стать счастливым?
– Берите выше! Я знаю, как осчастливить все человечество.
– Любопытно.
– Вот по этой формуле.
Я схватил карандаш и начертал на промокашке: ОУ+ДТ=УУ. Василий Степанович повертел в руках промокашку и, отказываясь что-нибудь понять, снял очки. Я рассказал ему все, что меня занимало с нового года, и напоследок раскрыл формулу: отстающий ученик плюс дополнительный труд дают успевающего ученика.
– Дайте мне точку опоры – маленькую комнатку, – и я переверну наш педагогический мир!
Василий Степанович поторопился вернуть мне нормальную температуру и заодно уберечь мир от разрушений.
– Насколько я понимаю, ваш рабочий день удвоится, и притом без дополнительного гонорара, – сказал он спокойно.
– Так всегда бывает, когда хотят что-нибудь доказать. Разве вам не интересно увидеть, как можно без туфты, по-честному, сделать успевающим класс?
– Интересно, конечно.
– Ну вот видите! Давайте комнату.
– С будущего года. Летом пристроим актовый зал. В теперешнем восстановим стену и получим две комнаты. Одну отдадим пионерам и комсомольцам, другую – вам.
– Долго ждать.
– Тогда давайте искать.
Мы перебрали много вариантов и остановились на самом исполнимом: слить биологический и химический кабинеты и высвободить таким образом на обе смены огромную светлую комнату.
Мы отправились за высочайшей санкцией, к директору.
– Надо по одежке протягивать ножки, – сказала Дора Матвеевна, зачеркивая наш проект.
Увы!..
Не зря случайность называют формой проявления необходимости. Случай помогает тем, кто ищет необходимое. Помог он и мне.
В школе у нас функционирует только левое крыло. Правая лестница закрыта, потому что в вестибюле размещены мастерские.
И вот однажды, проходя по коридору во время уроков второй смены, я увидел через стекло двери, как по запретной лестнице прошмыгнули вниз таинственные фигуры трех мальчишек. Добыв в швейцарской ключ, я проник в гулкое безмолвие правого крыла и поднялся по лестнице.
Не веря удаче, я обежал лестницу сверху донизу. Четыре лестничные площадки! На каждой свободно разместятся пять-шесть парт. Светло, тепло, уютно. Красота!
Я помчался к Василию Степановичу. Вдвоем мы обошли все классы и после небольших перестановок высвободили пять парт, которые и водрузили на облюбованной мною площадке третьего этажа. Столик и пару стульев достал без труда. Хуже было с доской. Пришлось просить завхоза сколотить заменитель из фанеры.
Разобравшись, в чем дело, он насторожился.
– А про то вы не подумали, что пожарники мне голову открутят?
– За то, что все двери заперты на этажах, – возразил я, – они должны были это раньше сделать.
– Сравнили! На двери напрут – и дорога свободная. А у вас тут целая баррикада получается.
– Ничего страшного, – нашелся Василий Степанович. – После занятий ребята поставят парты ярусом в углу – и все.
– Ну, смотрите, – примирился завхоз. – Я свое сказал.
– Вы только Доре Матвеевне про пожар ничего не говорите, – попросил я.
Чтобы окончательно успокоить завхоза, мы составили парты горой у стены, освободив проход.
Ключ от класса лежал у меня в кармане. Но воспользовался им я не сразу. Больше двух недель ушло на самоподготовку. За это время я проштудировал с помощью Генриэтты Сергеевны учебник английского языка для пятых классов. Произношением моим она была довольна, а насчет остального утешала: «Действуй по принципу: если чего не знаешь, возьмись учить этому других – сразу выучишься сам».
Виктория Яковлевна обещала приготовить серию маленьких диктантов на пройденные правила. Учебник я «усидел» сравнительно скоро. Здесь ничего страшного не было.
Пугала немного арифметика. Тина Савельевна, к которой я обратился за советом, порядком попортила праздничное настроение.
– И чего вы все выдумываете? Какая-то группа продленного дня! Завтра и нас всех заставят тут сидеть. Вам-то что? Можете хоть продленную ночь в школе проводить. А у других семья на руках. Чего вы добиваетесь? Чтобы про вас в газетах напечатали? Дайте людям спокойно жить.
– Как раз я этого и добиваюсь. Тина Савельевна! Не будет двоечников, вам же станет спокойнее жить.
– Можете за меня не беспокоиться. Ваше дело заставить класс работать. Я сама научу, что требуется по программе, вы только напутаете все. Я не лезу в вашу историю, и вы не лезьте в мой предмет.
Очень хотелось запустить в мою дорогую коллегу толстым томом последнего издания «Педагогики», но его не оказалось под руками. Зато «Сборник задач» я достал в школьной библиотеке. В институте усовершенствования мне дали толковые разработки уроков и обещали консультацию.
Так я взобрался на коня. Осталось собрать свое воинство. Девять человек пошли ко мне в группу добровольцами. Десятая, Уткина, заупрямилась.
– Мне папа не разрешает никуда ходить после уроков.
– Тогда я тебя не прошу, а приказываю!
– А не вы мой самый главный командир, а папа.
Я не стал доказывать свой приоритет, тем более что опять спорол горячку. Надо было созвать родителей отстающих ребят, растолковать все, а не рубить сплеча.
– Хорошо, – примирился я со Светкой. – Скажи папе, пусть завтра на перерыве зайдет в школу. Я договорюсь с ним.
Однако ни Уткин ко мне, ни дочь на первое занятие группы продленного дня не явились.
В назначенный час в новом классе собралось девять человек. Я сказал небольшую речь, и ребята принялись за работу.
Саша Кобзарь, опустив голову в задачник, застыл в классической позе мыслителя. В тишине послышался скрип перьев.
Первой подняла руку Леночка Иванова. Я усадил ее за своим столом, чтобы не мешать другим. Мы заговорили вполголоса:
– …Надо найти, сколько получится процентов, – шепчет Лена.
– Подожди. Раньше скажи, что такое процент?
– Сотая часть числа.
– Отлично. У тебя на руках десять пальцев – все сто процентов. А сколько составит мизинец?
– Один процент.
– Почему? Разве у тебя сто пальцев?
Леночка удивленно вскидывает на меня свои огромные глаза. В них уже накапливаются слезы, те самые неведомые миру слезы, которые в таком обилии орошают добрую треть всех издаваемых задачников.
Я взял промокашку, разорвал ее пополам и вручил Леночке одну вторую. Она вернула мне одну четвертую, потом отложила три восьмых, четыре шестнадцатых, или одну четвертую… Промокашки не хватило, чтобы добыть одну сотую, но в этом уже не было особой нужды.
В конце урока, закрепляя тему, я реквизировал на алтарь науки чье-то яблоко, лежавшее на парте, и, разделив его на дольки, вручил каждому из ребят по десять сладких процентов. Дела пошли веселее. Недаром говорят, что умственным работникам особенно полезно сладкое.
После отдыха принялись за английский. Нарезали фишки (одна восьмая тетрадного листа) и записали новые слова: на одной стороне по-английски, на другой – перевод. Вызубрив слова, ребята взялись складывать из фишек предложения. Потом играли в дурака. Азартнейшая игра! Перетасовав фишки, партнеры сдают их поровну друг другу. Кто знает меньше слов, тот и дурак.
«На закуску» я «погонял» ребят по правилам (сохраняю термины класса) и усадил за небольшую диктовку, составленную на эти самые правила. Ошибки проверяли коллективно: я черкал красным карандашом, а ребята, окружившие меня, комментировали:
– Это же безударная гласная! Не мог проверку сделать?
– Ладно, все вы теперь умные, – отбивалась очередная жертва.
Я огласил результаты диктовки; одна хилая четверка, четыре тощие тройки и четыре жирные двойки. Ничего нового. То же самое было и в журнале. Это пока. Зато каждый из нас в этот день приобрел верную сестру – Надежду. С ней-то мы и отправились домой, усталые и довольные.
На следующем занятии едва мы уселись по местам, как в нашу обитель вошли Валя и Готя.
– Дежурные Гойда и Степанов явились в ваше распоряжение от гвардии десятого «А» класса! – отрапортовал Готька, вытянувшись во весь свой гренадерский рост.
Вот это сюрприз! И на этот раз шефы не оставили нас.
Готя рассказал, что в классе они приняли решение считать нашу группу «комсомольским объектом» и посылать в помощь мне ежедневно по два дежурных.
Я сразу прикинул, что со временем смогу оставить группу целиком на попечение комсомольцев. Это даст мне возможность возвращаться вовремя домой и не оставлять по целым дням больную мать в одиночестве.
Что ж, это тоже немаловажный фактор, продлевающий жизнь. Спасибо, ребята!
За чашкой чаю
– Девочки, дайте хворосту.
– А хворостинки не хотите?
Этот игривый вопрос был всего лишь кокетством. Девочки охотно делились содержимым своих кульков. Поджаристый, хрустящий хворост затем и распространял свой аромат в классе, чтобы прославить мастериц, объединенных Петром Алексеевичем в кружок ЮК – юных кулинаров. Петр Алексеевич приглашал к себе на занятия и мальчиков, но те сразу отказались («Фи! Пирожки лепить!»). Однако продукцию ЮК, приносимую девочками в класс, они дегустировали охотно и прожорливо.
Девочкам не терпелось показать свое искусство в полном блеске. Нужен был повод, чтобы собраться всем за чашкой чаю. И он появился на горизонте в образе календарного листа с памятной датой – Восьмое марта.
Нам сразу повезло с помещением. Сославшись на то, что зал был занят под агитпункт, учительницы склонили Дору Матвеевну не проводить общешкольного вечера («Нам и дома хватит хлопот праздничных!»).
Таким образом, мы могли заполучить всю школу в собственное распоряжение, если бы заведующая агитпунктом отдала нам на вечер актовый зал.
Подлизаться к Антонине Тимофеевне, пожилой, суровой на вид женщине, оказалось не таким уж трудным делом. Мы вызвались приглашать избирателей на лекции и после первой удачи попали к ней в друзья. Антонина Тимофеевна согласилась перенести свое мероприятие на седьмое и поставила нам только одно условие: если придет кто из избирателей на нашу художественную часть, не отказывать. Ну, это само собою разумеется!
До праздника оставалось две недели, когда девочки объявили, что вечер – это не утренник. На вечере должны быть танцы. Поэтому всем срочно нужно научиться танцевать.
Мальчишки, конечно, подняли их на смех и тут же принялись выбрыкивать самодельные па. Однако в назначенный день все, как один, явились на площадку первого этажа в правом крыле. Мальчишки в одну минуту очистили круг и, подперев стены, скептически уставились на затейниц танцевального таинства.
Для начала мы с Валей покружились немного под веселый Пашкин аккордеон. Паркетный пол словно специально был создан для дансинга. Покончив с демонстрацией вальса, мы предложили ребятам образовать общий, круг. Но как ни старались, бублик получился наполовину отгрызенный: мальчишки никак не отклеивались от стен. Пришлось открыть срочную летучку. В прениях выступал в основном хор девочек.
– Ну, чего вы стоите? Пенсионеры? Да?
– Ломаются, как будто кавалеры какие-нибудь!
– Можете катиться, сами будем танцевать!
Наконец мальчишки сдались и стали в круг. Валя вошла в середину и принялась командовать:
– Поставьте ступни, как буква «Т»! Вот так! Видите? Правая упирается в середину левой. Начинаем с правой! И-раз-два-три! И-раз-два-три…
Так закружилось еще одно колесико в механизме, который называется школьная жизнь.
Накануне праздника не на шутку заволновалась мужская половина класса. Хотя девочки и говорили, что на нашу долю останется только столы таскать, но нас эта перспектива мало увлекала. Хотелось отличиться чем-то более существенным. Ну, хотя бы подарками.
Мы собрались на совет.
– Не надо было шиковать. Я ж говорил… – начал с упрека Генка Воронов.
Лорд хранитель сберкнижки намекал на то, что мы легкомысленно растранжирили последние деньги на аттракционы новогоднего утренника и теперь сидим без гроша.
Как все истинные лорды, он презирал тех, кто как куры, гребут от себя. Генка за то, чтобы только к себе. Делать было нечего. Решили: организовать мужской воскресник для пополнения Генкиной казны.
Утром Восьмого марта мы впустили девочек в класс перед самым звонком. Дверь распахнулась прямо в весну: на учительском столе и на девчоночьих партах цвели веселые подснежники. Однако «ахи» девочек были не очень эмоциональны. Умеренность чувствовалась и в ответном слове Оли. Девочки оказались вульгарными материалистками.
Дело в том, что в день Советской Армии они положили под открытки всем будущим воинам по толстенной книге об Отечественной войне и теперь, очевидно, ожидали столь же существенных ответных знаков внимания.
На перемене Юрка Вертела подливал масла в огонь.
– Да… Пожадничали, чего там! Девчонки нам вон какие сделали, а мы…
Девочки молча и с достоинством проходили мимо, оставляя толстокожих мальчишек казниться запоздалым раскаянием.
Ничего, они еще ахнут!
Учителя, словно сговорившись, опрашивали мальчиков, а только по желанию – на пятерку. Но вот окончились необыкновенно длинные уроки, и мы собрались на летучку, чтобы принять последние решения на вечер. Форма одежды: у мальчиков пионерские костюмы. Девочки проголосовали за неформенные платья. Сбор в пять ноль-ноль. Встреча гостей в шесть. Класс разбился на группы: «А» – артисты, «3» – зал, «Р» – раздевалка, «Г» – гости, «М» – музыка, «У» – угощение и «С» – самовары.
Никому не сиделось дома. Ребята собрались раньше срока. Это был наш первый большой сбор, в котором не участвовали шефы. По своей традиции десятый «А» собирался в этот день вместе с Викторией Яковлевной в просторной квартире своей старосты Жени Жолоховой. Мы понимали, у старших своя жизнь. И все-таки было непривычно, что в самые хлопотливые минуты не слышался рядом даже Валин голос. Не будет и нашей любимой учительницы Виктории Яковлевны.
Группы принялись за дело, не дожидаясь конца второй смены. Взмыленные «зешники» перетаскивали столы и стулья из буфета в спортивный зал, где выкладывали из них огромную букву «П». «Ашники», мешая уборке актового зала, затеяли срочную прогонку своей пьесы. Но больше всех кипятились «самоварники». Они насобирали в классах гору мела, истолкли его и так надраили свои агрегаты, что в них свободно можно было любоваться, как в зеркало. Приспособив все, что можно под опахала, они изо всех сил во дворе раздували пожар в топках. На полдюжины самоваров ребята заготовили мешок угля и кучу чурок.
Расталкивая толпу любопытных из второй смены, они покрикивали:
– Расходись! Не загораживайте ветер!
Толпа не редела и по-своему комментировала события:
– Братцы, пятый «В» чайную открывает!
– Где вы столько самоваров достали?
– А чего это будет? Вечер для старых избирателей?
Мартовский ветерок разносил по двору самые невероятные слухи о нас. Слух как подкидыш – ни отца, ни матери. Но скоро я поймал одного «отца».
– Не слыхали? – удивлялся Юрка Вертела. – Американская делегация приезжает. Будем их самоварным чаем угощать. По старинному этикету. Понятно?
Я отозвал Юрку в сторону.
– Чего ты треплешься?
– А чего ж! И так все заедаются. Как чуть, так начинают: пятый «В», пятый «В»… Как будто им кто-то не дает придумывать…
Группа «Г» изощрялась в галантности. Гости – учительницы нашего класса, мамы, изредка бабушки и папы – встречались еще во дворе и «конвоировались» до раздевалки. Здесь двое снимали пальто, третий вешал, а четвертый провожал в зал.
Четвертого время от времени подменял я.
– Спасибо, Григорий Иванович. – Зоя Антоновна, отвечая на поздравление, задерживает мою руку. – Если вы желаете мне счастья не только на сегодня, выполните одну мою просьбу.
– Хоть тысячу!
– Я слышала про вашу группу продленного дня. Возьмите в нее Бориса.
– Но ведь он отличник.
– Теперь я собираюсь снова на завод. А за Бориком нужен снайперский глаз. А у нашей бабуси уже не то зрение.
– Но Борька самостоятельный человек!
– Это я уже от него слышала. После гайдаровского сбора он так и заявил: Гайдар в шестнадцать лет командовал полком, а я что, в тринадцать не могу собой командовать? И представьте, командует! Недавно залез на крышу антенну поправлять, а с мамой плохо сделалось. Я тогда еще подумала о вашей группе. Я понимаю, это дополнительный труд для вас, и было бы справедливо, чтобы он как-то оплачивался. Мы говорили с мужем.
– С этим надо обращаться в Совет Министров.
– И обращусь, что вы думаете! Ведь это же каторга всю жизнь дрожать за ребенка, как премудрый пескарь. Ну, так как, возьмете Бориса?
– Сегодня все желания женщин – закон для нас.
Вечер открыла старейшая среди нас Елизавета Юрьевна. С бабушкой Лизой мы познакомились случайно. Созывая избирателей на концерт в агитпункте, ребята встретили в одной из квартир приболевшую старушку. Елизавета Юрьевна оказалась одинокой пенсионеркой, и визит наших пришелся кстати. С того дня девочки бывали у нее, помогали по хозяйству, носили ей книги. Старушка привязалась к нам, приходила в школу, грозилась, оправившись окончательно, обучать девочек кройке и шитью и вообще стала своим человеком.
Нить речей Елизаветы Юрьевны обычно бывала длинной, но на этот раз она оборвалась в самом начале. Дальше «моих дорогих деточек…» бабушка не пошла.
На помощь ей подоспел внимательный Петр Алексеевич. Он поздравил женщин с праздником. Отметив благо, которое принесло с собой равноправие, он счел своим долгом извиниться за то, что обязанностей у женщин пока что больше, чем у мужчин, от имени которых он имел честь выступать.
Староста Оля поблагодарила гостей за то, что они, не посчитавшись со своими привычками встречать этот праздник на торжественном вечере, пришли к нам на скромную чашку чаю. Оля попросила самым строгим образом оценить кондитерское мастерство ее подружек.
Девочки направились было за подносами с угощением, но тут-то и преградил дорогу командир засекреченной до сих пор группы «П» – подарки.
– Девочки! – сказал Валерка. – Мы поздравляем вас и желаем сегодня хорошо хозяйничать, а поэтому… вот!
«Вот» оказались шуточные носилки, увитые гирляндой. Их торжественно внесли в зал четверо достойных рыцарей группы «П». На носилках возвышалась гора из одинаковых бумажных пакетов. Процессия с носилками двигалась в кругу озадаченных девочек. Рыцари с низким поклоном преподносили им пакеты. Девочки хотели было деликатно отложить их в сторону, но извечное, так называемое женское любопытство взяло верх, и вскоре из таинственных пакетов были извлечены нарядные, всех цветов радуги, хлорвиниловые фартуки.
Мальчишки (молодцы!) сохранили тайну до самого вечера. Тем радостней был сюрприз. Что и говорить, подарки пришлись по вкусу и как нельзя к сроку. Девочки тут же облачились в обновку и цветистой гурьбой с улыбками побежали за подносами.
Музыканты не дремали у радиолы. Грянул марш. Торжественно вступили в зал самоварники и водрузили на столах сверкавшие никелем «пережитки прошлого века».
И тут же появились пирамиды сухого пирожного, печенье самых затейливых рисунков. То ли оттого, что из самовара чай покрепче, а может, важно не, то, что в стакане, а то, что на душе, – не знаю, но начались застольные речи. Хвалили мастерство девочек и их шефа Петра Алексеевича. Досталось от пирога «Славы» и мне с мальчишками.
Когда хвалят, не говорят ничего нового. Совсем другое дело, когда критикуют. В канун Нового года, чтобы очиститься от старых грехов, мы провели беседу под девизом: «Долой все, что мешает моему товарищу стать еще лучше!» Вот там были речи! Оказалось, что Валерке мешает мягкотелость, Генке – скаредность, Ларисе – завитушки. Свете – сплетни, Вовке – верхоглядство. «Мы с Васневым» – неусидчивость… Всем попало, даже мне за то, что я больше люблю мальчишек. (Чепуха! Девчачий выпад!) Как бы то ни было, а каждый узнал себе цену. Не зря мы тогда постановили: с Нового года начать новую жизнь.
Так что застольными речами нам голову не вскружить. А все-таки приятно послушать. Можно даже без сахара чай пить под такие речи – все равно сладко.
Группа «М» не дала опустеть самоварам. Довольно прозрачно намекая на то, что веселье все-таки не в пирогах, «эмники» завели свою радиолу. Расчет оказался точным. Гастрономия отступила под натиском искусства. Стулья покинули столы и выстроились вдоль стен. Петр Алексеевич со всей галантностью начала века предложил было руку Елизавете Юрьевне, погрозившись показать молодежи, что такое истинный фигурный вальс. Но тут артисты напали на музыкантов и выключили радиолу. Ведь по программе раньше идет самодеятельность, а потом танцы. Гостей проводили в актовый зал.
