Текст книги "Год - тринадцать месяцев"

Автор книги: Вагаршак Мхитарян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Кого побаиваться-то? – вмешался Сашка. – Еще раз придешь на эту улицу – и хана котенку.

– Что, стукаться захотели, да?

– Я стукаться не собираюсь, а дам раз, так иллюминаторы и повыскакивают. Понятно?

– Двое на одного? Да?

– Юрка! Я с ним сам поговорю.

Юрка послушно отошел. Его вполне устраивала роль секунданта.

– Чур, лежачего не бить! – скомандовал Юрка и затанцевал на месте.

Сашка и не уступавший ему по росту Борис сошлись грудь в грудь. Одновременно толкнув друг друга, они разлетелись в разные стороны. Еще оборот – и зажигание сработало. Первую оплеуху получил Сашка. Рассвирепев, он бросился на Бориса и стукнул его в зубы. Борис не замедлил с ответом. И тумаки, как град, посыпались на горячие головы двух бойцов.

Неизвестно, чем кончилась бы эта баталия, если бы вдруг не отворилось крайнее окно и не послышался все тот же великолепный и в гневе Ларисин голос:

– Кобзарь! Вертела! Прекратите сейчас же. Как не стыдно! Я завтра Григорию Ивановичу все расскажу.

Юрка заметил кровь на Борькиной губе и, закрыв лицо руками, влез между дерущимися.

– Кончай! До первой крови! Все.

Сашка и Борис, тяжело дыша, смотрели непонимающими глазами на Юрку, который подхватил правую руку Сашки и поднял ее вверх.

– Сашкина победа.

Сашка отнял руку и, выхватив у Юрки книгу, сунул ее Борису:

– Забирай свою книгу и катись!

– Сам катись! – огрызнулся Борька, подняв с земли кепку и приложив ее к разбитой губе.

Сашка не слушал его больше. Он подошел к окну и улыбнулся Ларисе.

– Чего ты раскричалась? Мы тренировались в бокс. Любя, понимаешь! Готова футболка?

– Кланялась тебе косая Ариша! Понятно? Ты будешь хулиганить, а я тебе за это вышивать, да? Можешь забирать свою противную футболку.

К дрожащим от недавнего напряжения Сашкиным ногам полетел голубой комок с красным хвостом мулине. Сашка молча подфутболил комок и пошел прочь. Юрка схватил футболку и погрозил Ларисе кулаком.

– Ну, коза, выйдешь!

– И выйду! По-ду-маешь! – презрительно фыркнула Лариса. – Тебя испугалась, Юла несчастная! – И, тут же сменив гнев на ласку, повелела: – Боря, иди сюда!

Борис неторопливо пошел на зов.

Юрка догнал Сашку в конце улицы. Сашка пыхтел, как самовар. Он предлагал вернуться и разбить все стекла в ее окне. Обещал достать несмывающуюся краску и написать ночью на ее заборе, кто она такая. Грозил шарахнуть из самопала прямо в нее, а там будь что будет!

Юрка настойчиво и холодно отвергал все планы своего гидальго и твердил о том, что месть должна быть необыкновенной.

В непутевой Юркиной голове уже складывались слова будущего объявления: «Продается коза по кличке Лара».

Высшая мера

Признайся Юрка, что объявление – дело его рук, извинись он перед Ларисой – все обошлось бы строжайшей нахлобучкой. Но Юрка нахально отпирался и строил из себя невинного ягненка. Налицо было нарушение сразу двух законов: «О дразнилках» и «Не врать!» Законы эти уже давно поменялись местами, и первым, наиглавнейшим из всех считался «Не врать!».

Самое противное – это ложь из корысти или страха. Юрке инкриминировался последний случай, и он заслуживал высочайшей кары. Сашка был соучастником. Но ввиду деликатности его положения во всей этой истории я решил не трогать его совсем и обрушить все громы и молнии на одну только Юркину голову.

Морально я был уже готов к изничтожению брехуна. Оставалось вещественно доказать его вину. Целую неделю я разыскивал машинку, на которой было отпечатано объявление. Нашел ее совсем неожиданно, когда уже потерял всякую надежду. Однажды зайдя в школьную библиотеку, я обратил внимание на старинную, видавшую виды машинку. Тотчас же отстучал одним пальцем злосчастное объявление о козе. Сличение моего листка с подлинником не оставляло никаких сомнений: тот же шрифт, та же ярко-фиолетовая краска.

И вот на летучке я назвал имя автора записки. Юрка по-прежнему скромно отказывался от авторства. Тогда я вытащил документ и попросил класс ознакомиться с ним. Потрясенный и припертый к стене, Юрка сдался. В классе уже давно не было подобного случая упорного вранья и столь блистательного разоблачения. Ребята дружно набросились на Юрку. Девочки требовали, чтобы Юрка немедленно извинился перед Ларисой.

И тут-то Юрка окончательно погубил себя, пробурчав под нос:

– Еще чего не хватало – перед девчонками извиняться!

Девочки рассвирепели. В несклоненную Юркину голову полетели комки гнева и камни обличающих фактов.

– Извиняться ты не хочешь, а только ехидничать умеешь!

– Садишься, а он чернилку подставляет и еще смеется!

– Или стреляет пистонами – пугает всех!

– И врать ты любишь больше всех!

Последнего Юрка не мог снести и, повернувшись к Наташе Барабак, сказавшей это, потребовал:

– Докажи, когда я врал?

– И докажу, – вскочила Наташа. – Забыл, как отпрашивался с урока, говорил, что занес ключ от квартиры, а когда Тина Савельевна попросила показать ключ…

– Ну ладно. Один раз. А еще когда я врал?

– Хотя бы, когда меня яблоком угощал, – напомнил Сева Колосов. – Говорил, сладкое-пресладкое, а сам его перцем намазал.

– А как Зину на качелях закачал, когда звеном в парк ходили. Помнишь?

– А кто мой портфель зарыл, когда на участке работали?

– А кто на заметку про тебя Гимн Советского Союза наклеил? Опять скажешь, не ты?

Юрку казнили, как волка из басни, не за то, что он сер, а за то, что съел. Казалось, в классе не было человека, у которого Юрка не слопал ягненка. Он крутил головой во все стороны, откуда доносились реплики, и довертелся бы до головокружения, если б я не взял слова. Я возмущался, наверно, целых десять минут и в конце предложил ввиду особой тяжести проступка передать дело Вертелы в высшие инстанции – завучу. Ребята, не разобравшись, согласились со мной. «Что мог сделать завуч Юрке? – гадали они. – Погонять, дать выговор, вызвать родителей?» Они не знали, что я уже договорился с ним о дальнейшей Юркиной судьбе. И когда Василий Степанович сам пришел в класс и объявил свое страшное решение о переводе Вертелы в пятый «А», ребята ахнули.

Угнетенно молчавший в течение всего Юркиного процесса Сашка Кобзарь потребовал, чтобы и его перевели, так как он виноват наравне с Юркой. Но Василий Степанович оставил его без ответа – и это тоже было наказанием.

Девчонки просили Ларису публично простить Юрку и тем спасти его. Но Лариса молчала. Тогда, побуждаемый мальчишками, встал Валерка и от имени совета отряда попросил Юрку на поруки. Но Василий Степанович был неумолим.

Когда он уводил из класса всхлипывающего Юрку, все были около того, чтобы зареветь. Нашего Юрку уводили!

Это была высшая мера наказания. Наблюдая ребят, я еще раз убедился, что не вырвал бы этой меры у класса и поэтому решил сделать свое черное дело руками Василия Степановича.

Сознание классного общества было еще в той стадии, когда законы его не могли обходиться без жертв. Иначе они потеряли бы свою силу. Юрка был лучшей жертвой для закланья в честь культа законов. Если бы не было Юрки, его следовало бы выдумать. Но Юрка был, и его уводили из класса! Эх, жизнь-жестянка!

Операция «Гвоздь»

С понедельника Вертеле надлежало начать новую жизнь в новом классе. Начал он с того, что не явился на занятия.

Не пришел в школу и Сашка.

Посланные на большой перемене в разведку «Мы с Васневым» доложили: дома считают, что оба в школе. Все ясно. Удрали. Надо было срочно отыскать беглецов, пока домашние не переполошились. Отменив занятия группы продленного дня, я оставил мальчишек на совет. Обратились к бывшему знатоку городских закоулков Витьке Сомову. Я говорю «бывшему» потому, что в настоящем Витька (тьфу-тьфу, не сглазить бы!) вел нормальный образ жизни и после Приморска ни разу не воспользовался «летной» погодой. С введением группы продленного дня я снял слежку за Витькой и, пользуясь тем, что мне было с ним по пути домой, сам провожал его после занятий в группе. Часто встречался с матерью и братишкой – никаких бедственных сигналов от них не слышал.

Витька отверг мой план, по которому мы должны были разделиться на группы и искать беглецов сразу в нескольких местах. Он сказал, что знает, где они могут быть, и предложил ехать всем вместе.

Минут десять спустя мы заполнили площадку старенького трамвая, потащившего нас в западный конец города. Потом мы долго брели вдоль карьера кирпичного завода, пересекли лабиринт сушилок и очутились неподалеку от заброшенного сарая. Витька велел нам остановиться, а сам хотел пойти на разведку, но ребята решили общими силами окружить подозрительный объект. Растянувшись в цепь, маскируясь и делая короткие перебежки, они ворвались в сарай.

Я прибавил шагу. Однако навстречу мне выходили ребята с разочарованными лицами: никаких следов не обнаружено. Один Витька не унывал.

– Пошли на речку! – сказал он и решительно двинулся вперед.

Мы едва поспевали за длинноногим Витькой. Вожак наш трудился не зря. Он первый заметил внизу на пологом берегу две знакомые фигуры. Мы замерли на месте и перешли на шепот. Решено было подкрасться к рыбакам незаметно. Но, проходя через кочковатую полянку, ребята все больше и больше ускоряли шаг, наконец, с криком «Ура!» бросились бежать.

Когда я подоспел, они уже критически разглядывали кукан, на котором барахталось штук пять рыбешек.

– Клянусь сметаной, даже коту на обед не хватит! – комментировал Борька.

– Привет рыбакам! – сказал я, обрадованный столь скорой встречей с беглецами. – Ухой угостите?

– Можно! Кого побаиваться-то! – храбрился Сашка.

Однако, видно было, что рыбаки меньше удивились бы золотой рыбке, чем нашему нашествию. Я решил повременить с нотацией и дать им возможность прийти в себя. Мой развеселый тон, привычное общество ребят, уже успевших поднять возню из-за удилищ, – все это действовало успокаивающе на беглецов.

По-весеннему молодо припекало солнце. Я снял пиджак и рубашку. Ребята разделись до трусов. Валерка и Генка, завладевшие удочками, замерли в классической позе рыболовов. Мы отошли от них немного, чтобы не пугать рыбу, и начали соревнование – кто дальше бросит камень. Победил, конечно, я, забросив плоский, голубоватый голыш чуть не до середины узкой в этом месте реки. Все было бы отлично, если бы по времени не шел уже седьмой урок. Первый об этом вспомнил Борька.

– Эй, рыбаки! Ловите скорее на уху, а то уже есть хочется.

Все время отреченно молчавший Юрка вдруг захлопотал, забегал, достал из своих путевых снаряжений свертки и, расстелив газету на землю, разложил на ней буханку хлеба, шмат сала, две луковицы, три котлеты, кусок говядины из борща. При виде этих яств, незваные гости начали исполнять танец благодарения, принятый у племени «Ам-Ам». Валерка, оказавшись слабонервным рыбаком, воткнул в землю удилище и тоже прибежал требовать свое место за столом. Но стола еще не было, я разогнал всех на время, пока хозяева приготовят порционные блюда.

Наконец вся снедь беглецов была разделена на равные порции. Умывшись, мы уселись кружком и горячо принялись за еду.

– Вот она, райская жизнь! – сказал я, макая луковицу в соль. – И надолго вы ее затеяли? – вопрос был обращен к хозяевам.

– Я б так все время жил! – поторопился со своей мечтой Леня.

– Если б у тебя еще скатерть-самобранка была, – заметил Борис.

– А чего? При коммунизме так и будет! – не унимался Ленька. – Захотел – сел в машину и поехал рыбачить хоть на день, хоть на неделю.

– А работать кто за тебя будет? – хором удивились мы.

– Машина! – не задумываясь, отвечал новоявленный философ.

– Как же ты машину бросишь, когда попало? – спросил я. – Вон Сашка с Юркой парты свои бросили не вовремя, и то мы прибежали за ними… Кстати, что нам в школе сказать: вы их надолго покинули? – Снова обратился я к хозяевам стола, возвращая разговор в старое русло.

Неожиданно Юрка вскочил и, отвернувшись, шмыгнул носом.

– А чего ж! Сразу из класса выгнали! Что я, хуже всех?!

– Хорошенькое «сразу». Целый год терпели твои штучки, – уточнил я.

– Григорий Иванович, попросите Василия Степановича, чтобы он Юрку назад перевел, – сказал Валерка.

– Ничего я не буду просить, – отрезал я, видя, что к Валерке готовы присоединиться и все остальные. – С нами Юрке все трын-трава, а там он пока один. Никто ему не будет мешать думать над своим житьем-бытьем. А думать дело полезное, по себе знаю. Со мной случай был почище, чем у Юрки. Могу рассказать.

Ребята сели теснее.

– Меня ведь тоже, как и вас, аист принес в клюве. Родители обыскали – никакого учительского диплома не нашли. Только соска во рту. Потом ел манную кашу. Потом пошел в школу, грыз гранит науки. Все было, как у вас, пока не началась война. Тут жизнь побежала бегом. Тяжелая была жизнь, особенно когда немцы город заняли. Но мы не унывали. Нас во дворе было трое друзей. У одного дед был фотограф. Он где-то доставал сводки нашего радио, печатал их, а мы расклеивали по городу.

– Вот интересно было! Скажи, ребята! – вырвалось у Сашки Кобзаря.

– Очень интересно, – горько сказал я, – особенно как мы первый раз увидели на углу, против аптеки, повешенного с дощечкой на шее: «Партизан»…

Когда фрицы драпанули из города, все мальчишки вышли на улицы и помогали нашим солдатам пленных ловить. Мы тоже двоих поймали, только не немцев, а румын, в подвале под типографией. Они, наверное, сами спрятались, хотели в плен сдаться. Мы как увидели их, так сразу душа в пятки убежала. А они руки подняли и кричат: «Гитлер капут! Гитлер капут!» Мы их забрали и повели через весь город в комендатуру. Там у нас винтовки отобрали, а пистолет я спрятал, думал, еще пригодится.

Потом мы пошли в школу. Все стало налаживаться. Только я никак не мог забыть про пистолет. Он у меня в сарае был спрятан. Совесть мучала. Война идет, а пистолет лежит без пользы. Надумал я его сдать. Взял с собой в школу, чтоб после уроков отнести куда надо. Терпел, терпел, а на последнем уроке вытащил и показал ребятам. Стали ко мне подсаживаться. Все лезут, каждый хочет в руках подержать. Тут я вскочил, на них пистолет и кричу:

– Расходись, стрелять буду!

Учительница за сердце схватилась.

Меня из школы выгнали… А потом я получил от отца с фронта письмо. «Самое главное, закаляй силу воли, – писал отец. – Человек без силы воли все равно что патрон без пороха или винтовка без боевой пружины. Немного мы навоевали бы таким оружием».

Тогда я только задумался и понял, что отец прав. У меня не было силы воли. Был я вроде Юрки: что левая нога захотела, то и делал. Взять хотя бы случай с пистолетом. Нужно мне было пугать старую учительницу? К ней потом «Скорая помощь» приезжала – так с ней плохо было.

В общем что вам долго говорить. Решил я закалять свою силу воли. Сел на последнюю парту один и начал себе разные задания задавать.

Первое упражнение называлось «гвоздь». Торчал на доске гвоздь, на который карту вешали. Был он загнут кверху и чуть виднелся на стене. И вот сяду я как-нибудь неудобно и сижу весь урок, смотрю на тот гвоздь, не шелохнувшись. Все болит, уже и гвоздя не вижу, круги перед глазами, а я терплю.

– А если вызовут, что тогда? – спросил Ленька.

На него зашикали: не перебивай!

– Не волнуйся, у меня было все предусмотрено, – продолжал я вспоминать. – Надо мне снять задание, я незаметно нажму на кончик носа – и все, вольно, значит. Могу идти к доске или отдохнуть минутку. А потом снова нажму – включено.

Ребята рассмеялись и тут же принялись включать силу воли себе и соседям. Близилась мала куча.

– Нажатием на кончик носа включить внимание! – скомандовал я.

Порядок воцарился в ту же секунду.

– Видите, – констатировал я, – действует без отказа. Я до сих пор пользуюсь этим способом и вам советую.

– А почему мы никогда не видели? – спросил, смеясь, Валерка.

– Ну как же, – возразил я, – разве вы не замечали, что когда я злюсь, сразу отхожу к окну? Там я потихоньку включаюсь и снова становлюсь нормальным.

Ребята согласились: действительно, окно – мое любимое место.

– Еще хорошая штука часы, – торопился я выжать все из случайной беседы. – Когда мать отдала мне отцовские карманные часы, сразу время прибавилось вдвое. Раньше, бывало, свистнет кто – выйдешь, и пошли тары-бары, хоть до вечера. Совсем другое дело с часами. Глянешь на них – время уроки делать. Привет, я пошел. Сначала ребята обижались и дразнили, потом привыкли. Зато в седьмом классе у меня не было троек, а в девятом выбрали членом комитета. Так я и дожил до того, что сам других учить стал. Вот какие дела… Заболтались мы тут, будет нам дома. Давайте, братцы, собираться.

Ребята нехотя начали одеваться. Тактичный народ, они ничего не напоминали беглецам об их участи, и те молча складывали свои вещи.

Домой мы вернулись с большим опозданием. Такое с нами и раньше случалось, поэтому никому особенно не влетело.

Юрка ходил в пятый «А», но душа его постоянно витала в нашем классе. Его место на первой парте оставалось пустым. По уговору ребят Оля никого не пересаживала туда. В «журнале дежурного» ребята с завидным упорством писали его фамилию в графе отсутствующих и рядом помечали «временно». На всех переменах Юрка околачивался около нашего класса и никак не мог привыкнуть к пятому «А».

– Разве это класс?! – повторял он в сердцах. – Маменькины сыночки. Карандаш попросишь поля отчертить, и то ехидничают: надо свой иметь!

Как-то Юрка заявился в школу, тяжело припадая на палку. Официальная версия гласила: подвернул ногу. Ребята, смеясь, просвещали меня:

– Вы думаете, чего Юрка хромает? Нога болит? Как бы не так! Это он силу воли закаляет. Такое задание себе дал: целую неделю хромать.

Дома

– Явился?

Мама произносит это слово с десятком оттенков в голосе. Чаще всего в нем слышится горечь. Горечь и радость вместе. Она обижается, что я подолгу задерживаюсь, и радуется окончанию своего одиночества. Ведь она совсем не выходит из дому. По воскресеньям я хожу на рынок и делаю запасы на неделю.

Я уже давно не пристаю к ней с вопросом «Как здоровье?». Возвращаясь с работы, я легко ориентируюсь в обстановке. Если вкусно пахнет из кухни, значит все в порядке, мама вставала, готовила. О том, что ей было плохо, скажут запахи лекарств. Во время приступа она сама делает себе уколы. Мама медик.

Все у нас в семье было ладно, пока не пришла война – время беспощадной амортизации сердец. Первый раз мать потеряла сознание прямо в операционной госпиталя. Дома она горевала, казалось, не столько из-за диагноза, сколько из-за потерянного обручального кольца, которое она во время работы хранила в кармане халата. «Больше мы не увидим отца», – твердила она суеверно.

И действительно, сбылось ее пророчество: мы получили извещение о гибели отца. Здоровье мамы ухудшалось. А два года назад она вовсе сдала. Врачи «Скорой помощи» знали наш адрес, как свой собственный. О работе уже не могло быть речи.

Последнюю неделю мама чувствовала себя сносно. Мы даже запланировали на воскресенье выход в город. С тех пор как я работаю, мама не упускала случая, чтобы не подразнить меня титулом главы семейства.

– Ты еще не обедала?

– Как же я сяду за стол без главы? Обещал прийти к двум, вот я и жду.

– Так получилось. Ребят после музея потянуло на реку. Воскресенье все-таки.

– Если б я тебя только по воскресеньям ждала!

– Это же временно, ма. Из-за продленного дня. На педсовете уже решили с будущего года создать общие группы по пятым и шестым классам. Тогда мне достанется только раз в неделю дежурить.

– Это я уже слышала. Умывайся да садись за стол.

Я послушно отправился в ванную. Отсутствие собеседника не смущало маму. Накрывая на стол, она продолжала свою мысль.

– Тебя почему оставили в городе? Только из-за моей хвори. Люди посочувствовали, вошли в положение. А что получается? Прижмет в одночасье, умру – и не попрощаемся. Мне-то что: была – и нету. А тебя будет потом совесть мучить. Не раз вспомнишь.

– Брось, ма… Мы же договаривались…

– Мало ли о чем мы с тобой договаривались. Обещал, как кончишь институт, жениться. А что толку с твоего договора? Так и останешься в старых девах.

– Не останусь.

– Я вижу. Ирина какая девушка была: и собой хороша и веселая, а не удержал. Выкаблучивался, пока за другого вышла.

– Не с моим приданым на Ирине жениться.

– Нужно ей твое приданое! У нее отец профессор.

– Представь себе, не только ты, но и она об этом никогда не забывала.

– Что ж нам теперь делать? Сидеть и ждать, пока ты станешь профессором?

– Зачем нам ждать чего-то? Будем обедать.

– Вот так ты всегда. Лишь бы посмеяться над матерью.

– Про женитьбу всегда разговор смешной, ма.

– Эгоист ты, вот что я тебе скажу… Ты зачем столько перчишь?

– Чтобы проглотить твоего «эгоиста».

– Ладно уж, оскорбился. Киселя хочешь?

– Устрицу доем – тогда.

– Поосторожнее. Устрица костистая попалась.

Мама молчит, пока я разделываюсь с судаком. Наверное, боится, чтобы я не поперхнулся костью, заслышав какую-нибудь ее сентенцию. Но вот на столе появляются чашки с киселем. Моя жизнь в безопасности, и мама снова принимается за свою излюбленную тему.

– Что это ты ничего не расскажешь про учительницу свою?

– Какую это «свою», ма?

– Ту, что на Новый год собирался позвать к нам. Викторией Яковлевной, кажется, зовут.

– Откуда ты имя знаешь?

– Как же мне не знать: сам говорил, в твоем классе работает. А там больше некому быть. Я как вижу ее: маленькая, беленькая и глаза голубые.

– Неужели ты у ребят выспрашивала?

– Зачем же выспрашивать? Сами рассказывают – только слушай. Видно, хорошая, если дети ее любят. Привел бы, показал. Или тоже с большим приданым?

– Дочь пятилетняя.

– Что?! А говорили, молоденькая. Что ж это она, разведенка?

– Вдова.

– Выходит, постарше тебя.

– На пять лет. А выглядит моложе меня. Девчонка.

– Маленькая собачка до старости щенок.

– Не в строку твоя пословица.

– Это она тебе «не в строку».

– Ну вот, еще в глаза не видела, а приговор уже готов.

– Не мой приговор. Каждый тебе скажет: муж должен быть на пять лет старше, а не жена.

– Должен, должен…

– Да, а ты что думал? И как это она тебя до сих пор не приворожила. Слава богу!

– Позор такому богу, а не слава, раз он не разбирается в своих подчиненных.

– На то старшие есть, чтоб разбираться. Вот ты и слушай меня. Мужчина в твоем возрасте все равно что путник, который долго шел пешком и рад любому коню.

– Ма, что ты говоришь? Собаки, кони, боги… При чем тут все это? Виктория очень хороший, умный человек. Единственный ее недостаток тот, что она ничего не понимает во мне. Или не хочет понимать…

– И хорошо, что не хочет. Видно, самостоятельная женщина.

– Ма, мы идем в магазин?

– Идем. Посуду вымою.

– Сам справлюсь. Одевайся.

После многократного «Ты не забыл ключ?» мама, наконец, захлопывает двери, и мы выходим на улицу. Идем не торопясь. Забыв о своей системе (глубокие вдохи через нос), мама жадно глотает резкий весенний воздух.

– Если бы мне заново жить, – мечтает она, – я бы самое меньшее часа по три в день ходила бы по улицам просто так и дышала во все легкие. Не знают люди цену воздуху.

– Почему не знают? – возразил я. – Специально даже коммунизм строят, чтобы каждому побольше свежего воздуха досталось.

– Когда это будет? Много еще любителей в одиночку строить тот коммунизм.

Я молчу. О политике с мамой спорить бесполезно. У нее свои убеждения. Например, она считает, что, если бы Ленин жил, не было бы никакой войны. Мама отвергает все мои доводы о производительных силах и производственных отношениях и признает только те отношения, которые складываются на колхозном рынке. Впрочем, каждый раз, когда я возвращаюсь с покупками и докладываю обстановку, она, перемыв косточки бессовестным торговкам, неизменно заключает со вздохом:

– Ничего… Лишь бы войны не было!

В большом новом универмаге, как всегда, было людно. Выпросив стул у продавца, мама уселась рядом с молодым манекеном в модном пестром костюме.

– Примерь, Гриша, что-нибудь из весеннего, пока я посижу.

– Я знаю, что ты придумала, но этот номер не пройдет. У меня еще приличный костюм, а тебе не во что из зимнего пальто переодеться.

– Успокойся. Денег хватит и тебе и мне. Купим что-нибудь подешевле.

Я перемерил несколько костюмов. При моей стандартной фигуре все они были хороши. Мы поблагодарили продавца и отошли в соседний отдел. Здесь я перехватил инициативу и нарядил маму в самое дорогое пальто. Она в нем выглядела хоть куда!

– Все. Вопрос решен, – сказал я. – Мы не так богаты, чтобы покупать дешевые вещи. Где тут касса?

Оглядываясь, я вдруг заметил в отделе напротив моих девочек: Олю и Лару. Разумеется, я тотчас же обернулся из покупателя в классного руководителя. Что они тут делают? Класс и так сегодня разгулялся: ушли в музей, потом попали на реку. Дома ждут к обеду, а они шляпками любуются. О легкомысленное племя!

Оставив маму расплачиваться за пальто, я направился в сторону девочек. Не замечая ничего вокруг, они пялили глаза на полную даму, обменивавшую чек на васильковый детский капор.

– Это вы дочери купили? – спросила Лариса женщину.

– Что ты, милая, – растаяла от неожиданного комплимента женщина. – Это я с виду молодая. Я уже бабушка. Внучке капор купила. Внученьке.

– А можно посмотреть? Пожалуйста!

– Ну, посмотри.

Лариса, взяв в руки капор, торопливо отогнула зубчатый отворот.

– Наташкин, – разочарованно сказала она Оле.

– Что значит – Наташкин? Это еще что за глупости? – возмутилась женщина, отбирая свою покупку.

– Извините, пожалуйста, – взмолилась Лариса. – Вы не поняли. Наташа – девочка из нашего класса. Это она шила капор. Там метка есть. Мы на фабрике работаем. Нам интересно, кто наши капоры покупает.

– Вы – на фабрике? – Женщина подозрительно осмотрела девочек.

– Не бойтесь, наши капоры счастливые, – заверила Лара.

Женщина, успокоившись окончательно, добро улыбнулась девочкам и ушла.

– И часто вы тут торгуете? – спросил я, приблизившись.

Увлеченные своей охотой, они, казалось, не очень удивились мне. Девочки посетовали на вредную продавщицу, которая отгоняет их, придумав отговорку: если покупатели узнают, что дети шьют капоры, то и брать их не будут. А это вовсе глупо. Людмила Ивановна каждый капор сама проверяет, и ОТК не пропустит, если что не так.

Подошла мама. Девочки приветствовала ее, как старую знакомую. Я взял у нее пакет, и мы вышли из магазина.

Я был рад встрече с девочками. Олю и Лару – лед и пламень – не часто увидишь вместе. Сегодня их свели обстоятельства. Впрочем, они будут неплохими подругами. Словно в подтверждение моих мыслей, Лариса доверительно сообщила:

– Людмила Ивановна сказала, что скоро переведет нас с Олей на настоящие шляпы.

– Только не взрослые, – уточнила Оля, – Для школьниц. Людмила Ивановна готовит фасоны.

– Мы еще докажем мальчишкам! – шумела Лариса, размахивая руками и мешая прохожим.

– Ну, ну, не очень-то! – вступился я за мужское достоинство класса. – Мы тоже не сидим сложа руки. Скоро еще двадцать молотков подарим школе.

– Ха, молотки! Их может и машина сделать. Правда, Мария Федоровна? – Лариса взяла маму под руку и хитро заглянула ей в лицо. – А шляпу надо придумать. Правда ведь?

– Правильно, Ларочка, – поддакивала мама. – Очень даже правильно.

Теперь и я вижу, что правильно. А еще недавно в учительской смеялись: «У Горского с политехнизацией дело в шляпе». Не в шляпе, конечно, дело, а в Ларисе, которая самостоятельно открывала рабочие истины.

Мы распрощались с девочками, торопя их домой.

– Какие славные! – умилилась мама, глядя им вслед.

Дома я первым делом решил нарядить маму в обновку. Но что это? Вместо женского габардинового пальто из бумажных пеленок показался мужской костюм – та самая пара, которую я мерил последней. Ну конечно! Пока я отвлекся с девчонками, мама сделала свое дело.

– Как это называется, ма?

Она улыбнулась, вполне довольная собой.

– А я вот сейчас отнесу назад этот костюм и возьму то, что надо, – сказал я, сворачивая бумагу.

– Ну и глупо!

– Зато справедливо.

– Справедливо, когда матери хорошо. Подумай своей кудлатой головой, что мне приятнее: самой вырядиться или увидеть на тебе новый костюм?

Спорить с мамой – значит получить еще порцию народной мудрости, против которой отдельная личность – ноль. Через пять минут я крутился перед зеркалом.

– Ну вот, как раз впору, – довольная осмотром, сказала мама, – а то дожил, что даже вдовы шарахаются от тебя.

– Мама!

– Чем кричать-то, лучше поцеловал бы маму.

Я охотно потерся щекой о мамину щеку, как делал это в далеком детстве.