Текст книги "Год - тринадцать месяцев"

Автор книги: Вагаршак Мхитарян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Закон № 1

Мы готовились встретиться с Валей в субботу.

Неожиданно у них освободился шестой урок в день наших переговоров. Воспользовавшись случаем, Валя торопливо спустилась к нам, боясь не застать в классе.

Народность, населяющая республику «Пятый «В», говорит на нескольких наречиях. Высокий «штиль» представляет собой сплав из оглушительных междометий, свирепых аплодисментов и улыбок до ушей. На этом языке и произошло объяснение с Валей при встрече. Я отошел к окну, уступив ей место у стола и предоставив самой прокладывать путь сквозь извилистый лабиринт к сердцам мальчишек и девчонок.

Неожиданно мы услышали неузнаваемо робкий и прерывистый голос Вали:

– Ребята… Значит, я буду у вас вожатой… Вот… Мы должны… мы должны проводить работу… Скажите, ребята, что вы хотите делать?

– Я, например, хочу есть, – отчетливо прозвучал голос Малинина.

Одиночные смешки вспыхнули и погасли. На Борьку зашикали, замахали. Моментально сбросив с себя оцепенение. Валя энергично вскинула руку, словно заслоняя Бориса и, глядя на него в упор, сказала:

– Могу только угостить тебя пословицей: «Надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть». Понял, мальчик? Как тебя зовут?

– Вася, – услужливо подсказал с первой парты Вертела.

– Так ты меня понял, Вася?

Взрыв хохота. Шушин дает Вертеле по-соседски тумака в бок. Тот нарочно роняет ручку и лезет за нею под парту. Малинин, у которого слезы ближе, чем у любой девчонки, закрывает ладонями глаза и с ревом выбегает из класса.

Валя растерянно просит:

– Объясните хоть, в чем дело?

– Это вон кто виноват… У, Юла! – Шушин пытается вытащить Юрку из-под парты. – Его Борька зовут.

– Кого?

– Малинина, что выбежал. А Вася – это прозвище. Так его дразнят за то, что он толстый. Вроде поросенка…

Валя тоскливо оглядела присмиревших ребят и, резко повернувшись, бросилась к двери.

Я подхожу к столу.

– Ну? Доигрались?

Мои слова дружно переадресовываются Вертеле.

– Это все Юркины штучки!

– Вечно лезет куда не надо!

– Иди теперь извиняйся!

– Пусть лучше девочки пойдут! Делегация!

Но Вертела, не дожидаясь новых рекомендаций, уже юркнул в дверь.

– Хорошенько извинись!

– Один не возвращайся!

– Убить его мало! – несется Юрке вдогонку.

Я снова уточняю адрес виновника.

– Убить надо не Вертелу, а вашу дурацкую привычку давать друг другу клички. Человек произошел от обезьяны, а некоторые до сих пор не превзошли ее. Вот и дразнятся. Только и слышишь: Горох, Бабушка, Юла, Вата, Корзина…

Посыпались подсказки:

– Ворона!

– Сом!

– Утя!

– Коза!..

– Вот, вот! Зоологический сад, а не класс, – подытоживаю я. – А меня как прозвали?

Ропот благородного возмущения покрывает мои слова.

– Что мы, не понимаем, что ли? – солидно резюмирует Валерка Красюк.

– Значит, вы понимаете, что кличка оскорбляет и унижает человека?

– А то нет?

– Кому охота, чтоб его дразнили?

– Из-за дразнилок больше всего драк бывает!

– Кончать надо!

– Правильно!!!

Вот то, что мне надо! Задерживаю внимание ребят. Подвожу их к мысли о необходимости решения, запрещающего всякие дразнилки. Ребята охотно со мной соглашаются. Просим к столу председателя и секретаря учкома. Зина Седова, больше всех страдающая от клички Корзина, с поспешностью раскрывает толстую тетрадь протоколов классных собраний. Я тоже тороплюсь положить первый камень в фундамент законодательности юной республики «Пятый «В».

– Пиши, Зина! Закон № 1. Как мы его назовем?

– Да просто: «Про дразнилки».

– «Смерть дразнилкам!»

– Лучше: «Мы не обезьяны!»

Я поднимаю руку. Все ясно.

– Пиши. «Закон № 1». Написала? Теперь в кавычках: «О дразнилках». Далее. «Все ребята пятого «В» класса, желая жить в дружбе и взаимном уважении, осуждают дразнилки и добровольно отказываются от них». По-моему, все. Закон должен быть кратким. Голосуй, Саша.

– Кто «за»? Поднимите руки!

Торжественная тишина так глубока, что мне кажется, я слышу энергичный взмах трех десятков рук.

– Кто «против»? Ты, Бабушка… Бабушкина? – Сашка даже зарделся оттого, что так не вовремя подвернулся язык.

– Я не против. А только я хочу спросить, что будет тому, кто не выполнит закона?

– Кого побаиваться-то! Все голосовали – значит законно! Пусть кто попробует! Понятно? – Председатель сжимает для пущей важности свой мощный кулак.

– Понятно-то понятно, – не унимается Оля, чувствуя поддержку класса и неубедительность Сашкиной аргументации, – Только завтра все пойдет по-старому.

Ох, уж эти скептики! Впрочем, с сомнения начинается истина. Я прошу слова:

– Ребята, самый лучший закон тот, который выполняется. А выполняется тот, который принимается единогласно. Поэтому за первый закон я лично не боюсь. Но вслед за ним пойдет второй, третий и, может быть, сотый закон. Среди них наверняка попадутся и такие, которые кое-кому могут не понравиться. И тут Оля права. Нам надо подумать о том, как оградить наши законы от возможных нарушителей.

– А чего тут думать?! – снова кипятится Сашка, и ладонь его резко опускается ребром на стол. – Наказывать таких – и все!

– Совершенно верно! В тюрьму посадить! В стенной шкаф! – кричит Ленька Горохов, отворяя стенной шкаф.

– К высшей мере! Чик – и нету! – Вовка Радченко вскидывает воображаемую винтовку и целится.

Моментально взвод мальчишек выкидывает тот же артикул. Чувствую: драгоценные капли уйдут в песок. Повышаю голос:

– Между прочим, Вова, самая высшая мера наказания – вовсе не расстрел. Что расстрел? Чик – и нету. – Класс настораживается, возвращается ко мне. – Самое тяжкое наказание – когда человека лишают родины, прогоняют с земли, на которой он родился и вырос…

Молчание – тоже целая симфония. «Звучат» валторны любопытно приоткрытых губ, скрипки взъерошенных волос, барабаны навостренных ушей…

– Я верю, что мы будем жить дружно. Один за всех, и все за одного. Но для тех, кто не станет выполнять законы класса, наш лозунг короче: «Все на одного!» До тех пор, пока он поймет, что ошибался. Если кто не поймет, пусть убирается на все четыре стороны. Родина или изгнание!

Напрасно я боюсь остаться непонятым. Следует деловое обсуждение «примечания» к закону, которое Зина записывает в окончательной редакции: «Тот, кто нарушит закон № 1, будет стоять после уроков и думать над своим проступком».

Я достаю свою авторучку, подаю Сашке и обращаюсь к классу:

– Прошу встать, товарищи! Подписывается наш первый закон.

Ребята встают без обычных стуков и шумов. Сашка долго прицеливается к месту росписи.

– Просто подписаться или чтоб роспись была? – спрашивает Сашка.

– Роспись, но чтобы разборчиво. Документ!

Сашка коряво выводит свою фамилию и делает в конце завитушку в виде хвоста веселого поросенка. Зина ставит после фамилии свои инициалы. Я пишу размашисто: «Старший советник Горский».

– Садитесь, товарищи!

Все чинно опускаются на скамьи. Остается поднявшая руку Ата Иванова.

– Чего ты? – удивляется председатель.

Ата торопливо выходит к столу. Тут мужество покидает ее. Замявшись, она растерянно смотрит на класс. У тоненькой белокурой Аты огромные карие глаза. Они кажутся еще больше от привычки смотреть исподлобья, вечно чему-то удивляясь. Теперь она удивлена своей смелостью и затаенной тишиной класса.

– Ну говори, кого побаиваться-то, – ободряет Сашка.

Ата подозрительно часто хлопает мохнатыми ресницами и, к полной нашей неожиданности, начинает реветь:

– Не хочу… не хочу, чтобы меня звали Травиата. Все меня дразнят Трава, Трава… или Вата… И вообще у всех имена, а у меня? Опера-а!..

Мы не знаем: смеяться или плакать – так смешна она сама и горьки ее слезы.

Бедный ребенок тихих родителей с громкими запросами! Если бы ты еще знала, что Травиата в переводе с итальянского – падшая женщина!..

Я успокаиваю девочку. Ребята тоже.

– Чего реветь! Мы тебя сейчас перекрестим!

– Запросто!

– Давайте попа выберем!

– Аллилуйя-я, аллилуйя, крестится раба божья Травиа-а-а-а-та-а-а…

Ата не сердится. Непросохшие глаза ее робко блестят и улыбаются.

– Как же ты хочешь, чтобы тебя звали? – спрашиваю я.

– Леночка.

– Леночка? Что ж, хорошее имя. Вполне подходит к тебе. Как вы смотрите, ребята?

Восторженно, конечно! Гремят аплодисменты в честь новонареченной Леночки. Однако крестница не уходит на место и, когда класс стихает, робко просит:

– Григорий Иванович, пусть все проголосуют.

Делать нечего. Мы принимаем закон № 2: «Так как каждый человек должен уважать свое имя, а Иванова ненавидит, – переименовать ее в Леночку».

Оглашение закона вызывает новую овацию. Влетевший в класс Вертела торопеет от неожиданности, но тут же, приложив руку к сердцу, начинает важно раскланиваться во все стороны, нахально присвоив себе аплодисменты.

– Ну?! – набрасываются на него.

– Я их нашел, честное пионерское!

– Где же они?

– Там, на спортплощадке. Сидят, о чем-то беседуют.

– Извинился?

Юрка трет ногу об ногу и, сморщив свою веснушчатую физиономию в хитрущую гримасу, невинно лопочет:

– Так ведь неудобно… Люди разговаривают, а я буду мешать. Не по этикетке…

– По этикету, а не этикетке! – возмущается Сашка.

Но Юрка лучше знает, что говорит и делает. Вызвав смех, он ободряется:

– Давайте все вместе пойдем на спортплощадку! В волейбол поиграем.

Расчет у Юрки точный. При одном упоминании волейбола все приходят в движение.

Мне не хочется влиять на встречу Вали с ребятами, и я оставляю их.

Кто ваш наследник?

Едва замолкают трели звонка на большую перемену, как обитатели первых двух этажей, форсировав двери, рассыпаются мелким горошком по двору. Люди покрупнее, разумеется, спускаются более степенно. Этим объясняется то, что к приходу Вали и ее друзей наши успевают оккупировать всю спортплощадку. С тех пор как в памятный день встречи с Валей было принято решение провести отрядную спартакиаду, каждое звено использует для тренировок все свободное время, даже большие перемены.

В тренировку Валя втянула и своих одноклассников-спортсменов. Над звеном Ларисы Стрекозовой взяла шефство Таня Черногорова, стройная черноволосая девушка. Короткой стрижкой, походкой вразвалочку, угловатыми манерами Таня, очевидно, стремилась исправить ошибку природы, создавшей ее девчонкой, а не мальчишкой. Классный весельчак и балагур Пашка Наумов льстиво аттестовал ее:

– Хороший ты парень, Татьян.

На это Таня тяжело хлопала его по плечу и, понизив голос до нижнего «до», басила:

– Айда к девчонкам на танцы, Пашка!

От таких слов розовело тонкое белокожее лицо Володи Григорьева, глядевшего на девушку с укоризной. Володя воспитывал Таню с того дня, как они попали в восьмой класс за одну парту. Немного ему удалось добиться по части Таниных манер. Зато Таня, перворазрядница по плаванию, приохотила своего чопорного воспитателя к спорту настолько, что нет ему равных в школе по выправке и развитым плечам. Говорят, на Вовку оборачиваются незнакомые девчонки, и если Таня бывает с ним рядом, то она обязательно показывает любопытным кулак. С этим Вовка бессилен бороться.

Таня собрала своих у стойки для прыжков.

– А ну-ка, птенчики, полетаем через планку. Задача все так же проста: прыгнуть выше головы.

Григорьев тренировал звено своего тезки Володи Радченко. С упорной методичностью он отрабатывал старт. Только и слышалось спокойное: «Отставить!» Мне казалось, что ребята вообще готовы все отставить и разбежаться. Но нет, трудились в поте лица, хотя и поглядывали с завистью на третье звено. Эти вообще вели себя загадочно. Мальчишки играли в чехарду, девочки – в мяч.

В третьем звене по протекции Вали на посту звеньевого оказался ее первый близкий знакомый из наших – Борька Малинин. В своей тронной речи он заявил с наполеоновской амбицией:

– Наше звено хоть и третье называется, а будет первым.

Когда же шли домой, Борис на глазах у восхищенного звена торжественно разбил свою молочную бутылку, приговаривая: «Надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть». Звеньевой круто взялся за дело. Первыми это почувствовали отстающие в учебе. Теперь Борька никому не давал списывать задачки, зато приходил пораньше до уроков, чтобы помочь кому-нибудь из своих. Однако авторитет отличника Малинина, высокий в вопросах академических, равнялся пока что нулю в делах спортивных. Поэтому в третьем звене командование целиком захватил Коля Шушин. Физорг класса, потеряв должностную объективность, болел только за свое звено и без конца шушукался с тренером Женей Панфиловым, таким же, как и сам, коренастым атлетом.

На уроках физкультуры, которые по нашей просьбе преподаватель Игорь Макеевич превратил в те же тренировки по программе спартакиады, третье звено показывало самые низкие результаты. На все насмешки соперников Коля, подражая Жене Панфилову, за которым он теперь ходил по пятам, назидательно поднимал палец.

– Скажите «гоп», когда перепрыгнете.

А мне однажды проболтался:

– Это все политика, Григорий Иванович.

– Да ну! Расскажи.

Коля заговорщически огляделся по сторонам и зашептал:

– Мы каждый вечер тренируемся. Сомов уже, знаете, на сколько метров прыгает?.. Женя сказал: первое место за нами.

Теперь только и слышишь: Женя сказал, Таня приказала, Володя просил… И я подумал: а что, если бы вожатым у нас была не одна Валя, а весь десятый класс? Шефствовали же у Макаренко старшие ребята над малышами-«корешами».

Я рассказал о своей идее Виктории Яковлевне.

– А вы не слыхали, между прочим, – насмешливо прищурилась она, – что десятый класс – выпускной и ему предстоит экзамены на аттестат зрелости?

– Где же еще экзаменовать зрелость как не на командирском поприще?

– У меня и так сплошной комсостав в классе. Они и в комитете, и в учкоме, и в газете. Всю власть захватили в школе.

– Тем более. Имеющий власть должен готовить себе преемника. Кому вы завещаете все драгоценности и сокровища опыта? Кто ваш наследник?

– Ну и дипломат!

– Не много надо дипломатии там, где говорят искренность и заинтересованность.

– Складно сказано. А главное – непонятно.

– Наоборот, все ясно. Ваш класс берет шефство над моим.

– И как вы представляете себе это шефство?

– Понятия не имею.

Пошли за советом к Василию Степановичу.

– Это же то, что надо! – обрадовался он. – Важен принцип, а организационные формы подскажет, сама жизнь. Начинайте!

– С чего? – допытывался я.

– С общего собрания двух классов. Пусть староста возьмет шефство над старостой, комсорг над председателем совета отряда, редактор над редактором, то есть по должностным признакам. А там видно будет. Только вот, – Василий Степанович хитро улыбнулся, – как быть с классными руководителями – не знаю. Вы нам не подскажете, Виктория Яковлевна?

Я посмотрел на нее и – обомлел. Видно было, как в широко открытых глазах, обращенных к завучу, медленная туча затягивала веселую голубизну. Опустив голову, она резко повернулась и торопливо зашагала к двери.

– Виктория Яковлевна! – крикнул Василий Степанович, но в ответ ему хлопнула дверь. – Кажется, я сморозил пошлость. И притом преогромную. А?

– На шутку не обижаются.

– А вот видите, как получилось, – Василий Степанович нервно откинул непослушную прядь и, взяв из пепельницы погасшую папиросу, помял ее в пальцах. – С этими одинокими женщинами всегда так: или они болезненно обидчивы, или необидчивы до боли.

– А я и не знал, что она одинока, – сказал я.

И чтобы не быть дальше объектом физиономических наблюдений Василия Степановича, я поспешно покинул кабинет и помчался в учительскую.

– Гришенька! Не свой журнал берешь, милый, – грациозно толкнула меня локтем Полина Поликарповна. – Что-то ты стал рассеянный последнее время. Отчего бы это? Уж не влюбился? А?

Полина Поликарповна многозначительно подмигивает учителям, столпившимся у шкафчика с журналами, и разражается громовым хохотом.

Кругом одни физиономисты! Куда бы от них скрыться? К счастью, звонок позвал на урок.

«Не пищать!»

Когда в условленный день после уроков мы спустились в зал, десятиклассники уже сидели там: мальчики по одну сторону, девочки – по другую. В одну минуту они разобрали наших и усадили рядом с собой. Одни знали друг друга – по-соседски, другие по школьным делам, третьи определяли свои симпатии тут же на встрече.

Церемонию представления я начал с главы класса.

– Председатель учкома у нас Саша Кобзарь. Прошу встать.

Сашка, пряча смущение, встал и расправил грудь.

– Можно, кого побаиваться-то!

– Как видите, он никого и ничего не побаивается, кроме арифметики.

– И русского, – подсказала Виктория Яковлевна.

– А что русский?! – Саша в сердцах простер к ней руки. – Я же диктовку на тройку написал. На твердую, сами говорили.

– Садись, старик, – потянул его за ремень Готька Степанов, – разговор на эту тему портит нервную систему.

Кобзарь затих. Я продолжал знакомить ребят. После меня слово взяла Виктория Яковлевна.

– Я не буду так подробно и красочно описывать наш класс. Пусть каждый сам скажет о себе и поделится мыслями о наших шефских возможностях. Женя, начнем с тебя.

Мои ребята, как по команде, обернулись в сторону Жени Панфилова. Но оратор оказался на девичьей половине. Трудно выбираясь из своего ряда, к столу подошла Женя Жолохова, староста класса. Она среднего роста и выше средней полноты. Ей тесно в форменном платье. Об ее пышущие жаром щеки, наверно, в стужу подружки греют руки.

Зацепившись с ходу о край стола. Женя потерла ушибленное место, потом изящно провела ладонью снизу вверх по кончику маленького вздернутого носа – жест, способный потрясти незнакомца, театрально откашлявшись, заговорила.

– Как я себе представляю шефство? Да? – спросила Женя зал, близоруко щуря небольшие карие глаза. – Пожалуйста. Во-первых, чтобы мы подавали, а младшие наши товарищи брали пример.

– Не во всем, конечно, – послышалась благоразумная реплика кого-то из старших.

Женя откинула с груди короткую толстую косу и, посерьезнев продолжала:

– Что такое само слово «шеф»? Глава, начальник, руководитель. Один руководитель только руками водит, а другой водит за руку и показывает: это я делаю так, и ты делай так, если веришь мне и тебе нравится то, что я делаю. По-моему, такое шефство нам подходит. Я, например, не побаиваюсь ни математики, ни русского. У меня пятерки. Значит, я буду добиваться, чтобы и у моего уважаемого коллеги Александра Кобзаря тоже были хорошие отметки…

– Сужаешь! Не в оценках счастье! – донеслось из последнего ряда.

– Совершенно верно, товарищ Шатилов! – церемонно поклонилась в его сторону Женя. – Но согласитесь, что счастье не исключает хороших отметок. Тебе, например, до полного счастья не хватает…

– Протестую, – закричал Шатилов.

– Протестуем! – дискантом вторили сидящие с ним рядом Вертела и компания.

Виктория Яковлевна встала.

– Ты кончила, Женя? Предоставляю слово Сергею Шатилову для обоснования своего протеста.

Сережка – вечный Женин оппонент. Стоит ей только сказать «да», как у него уже готово «нет». Шатилов идет к столу метровыми шагами. Он высок и тощ. Собираясь с мыслями, Сережа потер лоб тупым концом карандаша. Послышался Женин голос:

– Опусти, пожалуйста, карандаш. Из-за него тебя не видно.

– Странно, – Сережка холодно посмотрел на нее своими монгольскими глазами. – При том широченном поле обозрения, которым ты обладаешь… – и снова обратился к залу: – Простите, что я отвлекаюсь посторонними вещами… В чем смысл моего возражения предыдущему оратору? Я утверждаю, что не одними отметками жив человек. Есть еще искусство!

– Кукольное, – продолжала дуэль Женя.

– Не кукольное искусство, а искусство кукол! Древнейшее из всех театральных искусств! – патетически восклицал Сергей. – С пятого класса по восьмой, четыре лучших года своей жизни, я посвятил куклам и знаю точно, что в них больше души, чем в некоторых одушевленных предметах женского пола.

– При чем тут пол, Сережа? – смеясь, пожала плечами Виктория Яковлевна.

На голову Сергея понеслась лавина со стороны девочек:

– Говори, да не заговаривайся!

– Позор!

– Позер и болтун, Сережка!

– Лишить его слова!

– Долой!

– На мыло!

– Какое из него мыло?! На куклы!

Чувствуя, что хватил лишку, Сергей примирительно улыбнулся и, подняв над головой карандаш, как орудовский жезл, остановил движение. Воспользовавшись паузой, Виктория Яковлевна одернула оратора:

– Сережа, у нас гости. Им ближе земные запросы. Особенно если учесть фактор времени. К делу!

– Пожалуйста. Конкретно. Берусь организовать кукольный театр у наших подшефных! Все.

Сережка уходил на место под аплодисменты, достойные самого Образцова.

Встреча захватила моих ребят. Они были польщены обществом взрослых, их вниманием. Увлекало и само зрелище, хотя кое-какие реплики и не доходили до них. Впрочем, после Сергея выступавшие были кратки и деловиты. Шефы обещали нам сотрудничество и помощь в создании двух театров – кукольного и драматического, эстрадного оркестра и милой мальчишеским сердцам настоящей футбольной команды.

В довершение ко всему они потрясли нас своим подарком. Комсорг Коля Дьяконов, плечистый паренек с круглым, добродушным и улыбчивым лицом в больших роговых очках, достал из портфеля целлофановую сумочку, не торопясь развязал и жестом фокусника извлек из нее выцветший алый лоскут размером в косынку.

– Читайте! – растянул он лоскут над головой.

– «Не пищать!» – проскандировал зал.

– Понятно? Это наше знамя походов. Всякое ему пришлось испытать: и дождь, и солнце, и ветер. Но никогда оно не слыхало писка. Учтите!

Принимая у Коли знамя, председатель совета отряда Валерка Красюк в ответном слове сказал:

– Учтем.

Тут же родилась мысль обновить подарок в совместном походе за город. На том и порешили бы – не вмешайся Борька Малинин. Зачем тащиться за город, если можно под воскресенье на море съездить? Машины даст папочка. Борька ручается. Его начали качать, но скоро утомились и благополучно поставили на ноги. Остаток радости излили в криках. Трудно было понять, где тут шефы и где подшефные. Единство было налицо, вернее, на лицах!