Текст книги "Юрий Долгорукий"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

5

На первую большую днёвку ладьи остановились в Любече, в Великом Затоне, где со времён первых киевских князей Олега Вещего и Игоря Старого ладьи-однодневки собирались в караваны для хождения за море, в Царьград.

Княжича Юрия встретил любечский наместник Дедевша, с ним ещё какие-то мужи, одетые нарядно. Рослый отрок в кольчуге и дружинном шлеме держал чёрный стяг с ликом Богородицы, заступницы Русской земли. Больше оборуженных людей на берегу не было: показывал наместник, что княжича встречают по-мирному, по-семейному. Своя же вотчина!

У бояр, конечно, мечи у пояса. Но какой княжеский муж покажется на людях без меча? В баню – и то мужи без меча не хаживали!

Дедевша склонился в большом поклоне. Нелегко было кланяться Дедевше при таком необъятном чреве, но поклонился глубоко, истово, только лидом побагровел да задышал надсадно. Уважительный муж!

Гостеприимно раскинул руки:

   – Пожалуй, княже, в отчину свою Любеч!

Отроки подвели спокойную белую лошадь.

Юрий всел в седло без посторонней помощи, лихо; наместник только стремя успел поддержать. Больше коней на берегу не было, наместник и Георгий Симонович пошли пешком, тяжело ступая по рыхлому песку. Неровной чередой потянулись следом другие бояре, гридни-телохранители, княжеские слуги. Переяславским купчишкам и прочим подлым людям ходить в город было не велено: ночуйте на берегу, в шалашах, или на ладьях под палубами.

Епископ Ефрем на берег сойти не пожелал. То ли занедужил, то ли нелюбопытен ему Любеч, то ли просто уклонился от неизбежного почестного пира. Пирований епископ не любил, в еде был умерен, а хмельного вовсе не принимал.

Посад в Любече был скромным, ничем не примечательным: рубленые избы в глубине дворов, огороженных глухими частоколами, жердевые мостовые, колодезные журавли у перекрёстков, пыль. Но вот Детинец...

Подобного Детинца княжич нигде больше не видел.

Властвовал Детинец над всем посадом, венчая стенами и башнями своими высокую Замковую Гору. С трёх сторон обрывалась гора неприступными крутыми откосами, и только с четвёртой, посадской, стороны, можно было подняться на неё. Но там преграждал дорогу глубокий ров, через который был перекинут подъёмный мост из дубовых плах, скреплённых железными скобами. Подтянет стража железными цепями мост к воротной башне, и нет ходу дальше. Преодолеешь глубину рва, а там ворота, такие крепкие и тяжёлые, что четверо дюжих мужей едва раздвигали створки. Попробуй пробейся!

Но если вдруг случится, что оплошает стража, не поднимет мостовой настил и не сомкнёт ворота, до Детинца всё равно далеко. Дорога наверх пролегала между двумя стенами, сдвинутыми тесно, а на стенах – боевые площадки для лучников. Как в западне, окажутся в этом захабне нападающие, меж стен беззащитные, обречённые на заклание стрелами.

А впереди, у вершины холма, ещё Главная башня с двумя сторожевыми главками, с тремя крепкими заплотами в воротном проёме, со многими бойницами. Как глаза прищуренные, стерегут бойницы единственную дорогу на Замковую Гору, готовые низвергнуть смертоносные стрелы. Не дай Бог войти незваным гостем в такой захабень!

Только миновав Главную башню, путник попадал на первый – малый – двор Детинца. Здесь в каморках у стены жили воротные сторожа, зловеще отсвечивала железными полосами крышка подземной тюрьмы – поруба. А по другую сторону двора – кузница, чтобы недалеко было ослушников в цепи ковать и в поруб всаживать. Был ли кто в порубе, Юрий не знал. Вспомнил к месту рассуждения кормильца Георгия Симоновича, что сила поруба не в том, кто в нём сидит, а в том, что он есть, сидельцев принять готовый...

Рядом с кузницей, за высоким частоколом – клети для припасов, товаров, разной готовизны, медуши и пивоварни. За тыном их не было видно, но пряные запахи готовизны так плотно висели в межстенном безветрии, что догадаться было не трудно, тем более что наместник Дедешва, гордясь своей хозяйственностью, подробно перечислял княжичу тамошнее вкусное изобилие.

А впереди была ещё одна мощная башня, и единственная дорога ко второму – княжескому – двору уводила прямо под неё, как в глубокую пещеру. Такие высокие, отдельно от стены стоявшие башни назывались на Руси «вежами», а в немецкой земле «донжонами».

Вежа – последний оплот защитников Детинца. Здесь, в подземельях, хранилось главное, без чего не выдержать осады, – запасы хлеба и воды. Под вежей пересекались все замковые дороги. Минуя вежу, нельзя было пройти ни к клетям с готовизной, ни на княжеский Красный двор, к дворцу. Кто владел вежей, тот владел всем Детинцем. Недаром на верхнем ярусе вежи поселился здешний наместник, славный муж Дедевша. Отсюда были видны обе площади Детинца, стены и башни, улицы и крыши посада, дороги, отбегавшие в стороны от Любеча, Днепр и Великий Затон. От всевидящих глаз наместника ничего не могло укрыться, сидел Дедевша, как орёл в гнезде, над всем Любечем, и с опаской поглядывали любечане на чёрные окна-бойницы вежи...

Наместника Дедевшу поднял князь Владимир Всеволодович Мономах из полной безвестности и крепко надеялся на его верность.

Дедевша сначала был комнатным холопом при князе, потом тиуном в сельце, потом подъездным княжеским, что уроки и дани по всей волости собирал – дело, которое лишь верным людям доверялось. Из подъездных в огнищанины выбился, всем дворовым хозяйством управлял. Это уже взлёт немалый: в Законе Русском жизнь огнищанина по вире с боярской жизнью уравнена, за того и другого по восемьдесят серебряных гривен.

В любечском наместничестве – вся жизнь и судьба Дедевши. Потому для Дедевши восхищение княжича благоухоженностью Любеча слаще мёда. Его, Дедевши, неустанными трудами и заботами Любеч стоит неприступно. Как тут не гордиться наместнику?

Сразу и навсегда принял Дедевша княжича Юрия в суровое и верное сердце своё. Откликнется когда-нибудь на крутых поворотах судьбы это благорасположение добром для Юрия...

После сумрака воротного проёма вежи Красный двор показался Юрию особо светлым и просторным. Посередине двора – большой шатёр для почётной стражи. Рослый дружинник ударил в медное било[19]19
  Било – полоса железа, которая использовалась вместо колокола.


[Закрыть]. Из шатра высыпали отроки в одинаковых синих кафтанах с красными овальными щитами и копьями в руках. Мигом вытянулись в рядок, копья вверх подняли – приветствуют князя.

Наместник Дедевша улыбается, довольный расторопностью своих ратников. И Юрий тоже доволен. Празднично-то всё как, гостеприимно!

Перекрестился на церковку, крытую свинцовыми листами. Небольшая была церковка, домашняя, только для своих. И это Юрию понравилось.

А вот трёхъярусный княжеский дворец поражал своими размерами. Чуть не треть Детинца была под дворцом, а вокруг дворца ещё и широкая галерея – сени. Сразу понятно, что град сей только княжеский, даже для боярских хором места в Детинце не нашлось. Только для себя самого обустраивал Мономах Замковую Гору – как военную твердыню и место княжеских съездов, где он, Владимир Переяславский (а, может, когда-нибудь и Киевский?), будет чувствовать себя единоличным владетелем...

Возле Красного крыльца Юрия встретили бояре, любечские и из окрестных сёл, воеводы, тиуны, дворцовая челядь. Посадских людей немного, из тех, кто побогаче.

Бережно поддерживая под локотки, повели княжича во дворец.

Двери в княжескую гридницу двухстворчатые, высокие, с резными косяками и венцом под притолокой. И внутри великолепие. По стенам висят многоцветные майоликовые щиты, турьи и оленьи рога, ковры, богатырское оружие, что не для битвы выковывают умельцы кузнецы (столь тяжелы, что не поднять), но для нарядности дружинной гридницы. Длинный стол от дорогой посуды ломится. За такой стол и сотню гостей можно усадить, но наместник Дедевша допустил до пированья много меньше. Переяславские гости и нарочитая чадь Любеча расселись за столом вольготно, локтями друг другу не мешали.

Зашипело, запенилось разливаемое по кубкам вино.

Впервые Юрий сидел во главе дружинного стола, на высоком княжеском кресле. Все взгляды на нём скрещивались, все здравицы к нему обращены. Держат мужи в руках кубки с вином, ждут, пока князь первым пригубит.

Приятно было Юрию, но как-то неловко, не привык ещё верховодить на пированье.

Пированье скоро Юрию надоело. Шум, гомон хмельных голосов, стук посуды, кухонный чад. Дедевша заметил, что княжич поскучнел, шепнул:

   – Не выйти ли на двор, княже? Детинец поглядеть?

Юрий кивнул, соглашаясь.

Поднялись из-за стола тихо, вышли через неприметную дверцу позади княжеского кресла. Не для таких ли случаев сия дверца прорезана, чтобы можно было незаметно покинуть пиршество?

Наместник впереди – дорогу показывает, за ним княжич, а следом неслышными тенями гридни-телохранители крадутся. Всегда они при князе – тихая стайка молодых рослых дружинников.

А в княжеское кресло тысяцкий Георгий Симонович пересел – по старшинству. Мужи за столом не сразу и заметили подмену. Удачную минутку выбрал наместник Дедевша: пирующие друг другу полуведёрную обоухую братскую чашу передавали, все взгляды на ней остановились.

Поучительной оказалась для Юрия прогулка с наместником Дедевшей, вроде как ещё один урок княжеской мудрости.

Оказывается, нарядные сени княжеского дворца не в воздухе парят, а опираются на невзрачную полосу хозяйственных подклетей и жилых каморок. С узенькими оконцами, низенькими поклонными дверцами, полосками сажи над дымоходными дырами они выглядели жалко. Но именно на них тяжко покоилась пышность княжеского дворца...

По другую сторону двора, вдоль крепостной стены, тянулись тоже совсем не нарядные рубленые клети для ратников. Плоские крыши клетей служили боевыми площадками, на которых в осадное время стояли лучники, а ныне выглядывали в бойницы редкие сторожа. Около ребристых, сколоченных из жердей всходов на стену висели на треногах большие котлы для вара[20]20
  Вар – кипяток, который осажденные выливали со стены при штурмах. Для обороны предназначались и камни, зола, песок.


[Закрыть], грудами лежали камни.

Холодком военной опасности повеяло от приготовленных осадных снарядов. Напомнили они, что не для мирной жизни предназначался Детинец – для войны.

Не нарядными были клети у стены, но без них и без населявших их ратных людей не оберечься пышному княжескому дворцу, как не стоять ему твёрдо без подклетей и каморок под сенями и гридницей. Прочна основа, устойчивы и хоромы...

   – Крепок град Любеч, – задумчиво произнёс Юрий.

   – Точно бы так, – подтвердил Дедевша.– Но бояться надобно не только возможного, но и невозможного, ниспосланного Господом по грехам нашим. Стены неприступны, так. А если стража оплошает? А если, не дай Бог, измена?

Дедевша склонился к Юрию, прошептал:

   – Прикажи гридням, чтобы поотстали. Одному тебе, сыну Мономахову, решусь показать тайное...

Юрий крикнул гридням, и те послушно упятились, не теряя, однако, своего господина из виду.

   – Последний путь к спасению жизни – дыры градные[21]21
  Дыра градная – подземный ход.


[Закрыть]. Следуй за мной, княже.

Вдвоём вошли в церковку, что стояла напротив княжеского дворца; к хорам от сеней вёл крытый переход. Храм был пуст, что наместнику явно понравилось. Он поманил Юрия в боковой придел, отодвинул в сторону широкую доску. Приоткрылся чёрный лаз подземного хода. Осклизлые каменные ступени уводили куда-то вниз, в темноту.

   – Се первая дыра градная, за стену выводит, к Днепру, – яснил наместник. – Вторая дыра градная из медуши к посаду прорыта. Пойдём, княже, покажу. Есть и третья, но с другой стороны. Из дворца она прямо к посаду выводит. Ту дыру показать тебе не могу, людей во дворце толчётся много...

Эту третью градную дыру сподобится князь Юрий Владимирович Долгорукий увидеть через много лет, и она спасёт ему жизнь...

А как повернулась бы судьба Великой Руси, если б не дожил до того дня верный Дедевша и чуть ли не силой уволок хмельного князя в спасительную каменную нору? Кто знает...

Переночевали переяславцы на пуховках, в уютном домашнем тепле, и снова побежали ладьи встречь днепровскому течению.

Светлые лиственные леса, наполненные осенней желтизной и багрецом, сменялись тёмными ельниками. На ночлеге уже жгли костры – к рассвету земля выстывала чуть ли не до инея. Поднимались над водой утренние туманы, но солнце исправно разгоняло влажную муть, и плыть было весело.

Юрий вспоминал Любеч, и воспоминания эти были приятными. Хотелось в обретаемом граде Ростове сделать, как в Любече: чтобы всё вокруг было княжеским и чтобы он, владетель ростовский Юрий Владимирович, всему был хозяин. И дыры градские он прикажет отрыть, чтобы не видели, когда он свой дворец покидает и когда возвращается. Вот удивляться будут люди: не было князя на дворе, и вдруг – вот он тут!

Тих, задумчив был Юрий.

Дядька Георгий Симонович даже забеспокоился:

   – Недоволен чем, княже? Иль нездоровится?

   – Думаю, боярин, думаю. Не ты ль наказывал – думать?

Сухо проговорил княжич, отстраняюще.

Понятливый тысяцкий молча поклонился и, осторожно ступая на носках, отошёл за кормовую каморку. Не понравилась ему Юрьева отчуждённость. Вымолвил, будто прочь послал. Не раненько ли княжич властность обретает?

Но ведь и по-иному расценивать можно – племя-то Мономахово!

Под любечскими воспоминаниями Юрий и в Смоленске гостил, у брата Ярополка.

Князь Ярополк Владимирович встретил младшего брата тепло, хлебосольно. Не понравилось только Юрию, что брат себя как бы в отца место поставить старается. Будто он – муж зрелый, а Юрий – сущий младень. Но обиды Юрий не показывал, Ярополк и вправду старший, годков– то ему вдвое больше, чем Юрию. Пусть погордится. Да и в Смоленске Ярополк – хозяин. Как он, Юрий, будет в Ростове...

Хотя как сказать...

Смоленск показался Юрию городом большим, но каким– то нескладным. Город прорезали овраги, спускавшиеся к Днепру, словно на части рвали. Земля градская почти вся под боярскими дворами. Боярские хоромы непробиваемыми частоколами оградились, стоят как крепости. Меж боярских дворов княжеский дворец затерялся, и не поймёшь даже, который двор княжеский, а который – боярский, вроде бы ровня – князь и бояре старые, несметно богатые. Как это может быть? А на самом светлом месте, на Соборной Горе, не княжеский дворец, но епископский, а на епископском дворе князь вроде как гость. То ли дело в Любече...

Нет, не завидовал Юрий старшему брату!

В Смоленске переяславцы задержались ненадолго. Тысяцкий Георгий Симонович сослался на строгий наказ князя Владимира Всеволодовича Мономаха: «Поспешать! » Супротив отцовской воли Ярополк ничего не возразил, но, по всему было видно, обиделся на краткосрочность гостевания. Хотелось ему новую загородную усадьбу показать, но вот не вышло...

Но на пристань провожать брата князь Ярополк вышел со многими боярами, велел в трубы трубить и в колокола бить, чтобы проводы были торжественными.

Прощай, Смоленск, нескладный город!

6

А Днепр обуживался и обуживался, из великой реки превращаясь в невеликую речку, не шире Трубежа. А потом берега совсем близко сошлись, кроны деревьев крышей сплелись над головами.

Волок!

Князя встретил тиун, старший над мужиками-волочанами, повёл в избу. Большая была изба, чистая, на столешнице хорошая посуда, очаг не по-чёрному топится – дым уплывал в деревянный короб, выведенный сквозь дыру в потолке. Не для простых людей стоялая изба – для нарочитой чади, дожидавшейся здесь, пока ладьи через волок перетянут. Может, и князья здесь сиживали, отхлёбывая из медной чаши квасок.

Забористый был квасок, с хмелем и хреном, у Юрия слёзы из глаз покатились и в нос шибануло остро. Едва отдышался. А тиун стоит, улыбается, ещё в чашу из корчаги норовит подлить.

Но Юрий уже встал из-за стола, кивнул Георгию Симоновичу:

   – На волок поглядим...

Возле ладей, приткнувшихся к берегу, суетилось множество людей, как муравьи возле муравейника. Снимали с ладей вёсла и мачты, тащили на плечах коробья, узлы, складывали на подъезжавшие телеги. Покрикивали на лошадей, лямками вытягивавших оголённые ладьи на берег. Работали ладно, сноровисто, и вот уже первая ладья вкатилась по брёвнам в лесную просеку.

Юрий велел привести коней.

С тысяцким Георгием Симоновичем, тиуном и гриднями-телохранителями проехали вдоль волока.

Не сразу и поймёшь, твердь здесь или болотина. Ладьи тяжело ползли по липкой грязи, но лошади, надрываясь в лямках, упирались копытами в твёрдое: по обе стороны были проложены дороги из жердей. А когда было совсем уж тяжко, смерды ступали в липкую грязь, толкали ладьи плечами. Труд тяжкий, что ни говори, но необходимый и привычный. Испокон веков так одолевали волоки на Руси.

Небо заволакивалось серой дождевой хмарью.

   – Может, в избу вернёмся, княже? – предложил тысяцкий.

   – Возвращаемся!

В тёплой избе при волоке княжич и бояре прожили три дня, пока не явился в отяжелевшем от дождя кафтане воевода Непейца и не объявил, что все ладьи уже в Вазузе и к плаванью изготовлены.

Снова поехали по жердевой дороге вдоль просеки, обгоняя волоковых лошадёнок, низкорослых, но крепких и послушных. Тучи цеплялись за гребни ельников, изливаясь дождевой моросью. Сумрачно, тоскливо. Возились в грязи смерды, подталкивая уже не переяславские, а чьи– то чужие ладьи. И в непогоду не останавливался волок.

Смерды поглядывали на нарядных всадников завистливо и недоброжелательно. Но Юрий не обижался. Каково так, в любую непогодь неизбывное тягло своё нести?! Но не земным установлением, а Богом так предопределено, что каждый к своему труду приставлен: княжий муж – к ратному, смерд – к рабскому, и иного быть не могло.

Знать-то сие Юрий знал, но чувствовал себя как-то неуютно, будто виноват был перед людьми, и облегчённо вздохнул, когда впереди открылась свободная вода реки Вазузы, а на ней – вытянувшийся цепью суровый караван.

Спешились, бросили поводья тиуну и его людишкам, на лёгких долблёнках поспешили к ладьям, даже не оглядываясь на неуютный берег.

Юрий махнул кормчему, чтобы снимались с якорей, и скрылся в подпалубной дружинной каморе. Тысяцкий Георгий Симонович, бояре Фома Ратиборович и Василий, воевода Непейца, огнищанин Корчома – все ближние мужи собрались здесь, грели у горшка с углями зазябшие руки.

Зашевелилась за бортом вода – караван тронулся в путь.

Волжское путное шествие запомнилось Юрию серым однообразием неразличимых дней. Серым было небо. Серыми и смазанными были берега, отдалявшиеся друг от друга с каждым дневным переходом. Серыми и скользкими от дождей были избы в мерянских селениях, где судовой караван останавливался для ночлега. Местные жители говорили, что такого затяжного ненастья в сентябре не помнили даже старики.

К мерянам Юрий присматривался с любопытством и опаской – никак не мог забыть рассказа епископа Ефрема о злых язычниках, дубьём избивающих пастырей своих, святых отцов. Оказалось же – люди как люди! Разве что одеждой отличаются. Меряне подвязывали волосы кожаным ремешком, обвитым полосками меди, у висков подвешивали медные или серебряные кольца, смотря по достатку. На праздничном платье (многие приоделись, встречая князя) вместо пуговиц – бронзовые привески или колокольчики. Пояса с набором, на руках браслеты из бронзы или серебра, сапоги с подковками, позументы с прокладкой из бересты. Ничего, нарядно...

Между собой меряне говорили по-своему, но и по-русски понимали, а старейшины, с которыми говорил Юрий, и по-русски говорили чисто, без коверканья слов. Иные учёные греки так чисто говорить не умели.

Мерянские жилища – прямоугольные срубы, поставленные на землю или заглублённые на аршин, – ничем не отличались от русской рубленой избы. Языческих же идолов, священных амулетов, вылепленных из глины, Юрий у мерян не видел. То ли не держали их меряне в жилищах, то ли припрятали от князя.

За селеньем щетинились полоски жнивья, мычала под навесами скотина, рыбацкие сети сушились на жердях – совсем как в русских деревнях.

Удивлялся Юрий, что мерянские селенья мирно соседствуют с русскими деревнями, а в иных селеньях, среди мерянских жилищ, русские дворы стояли – соседями.

Георгий Симонович пояснял, что заселяли новгородские выходцы здешние места мирно, без кровопролитий, и ныне с мерянами не враждуют. Земель под пашню всем хватает, да и промыслы схожие: хлеба выращивают, скотину держат, рыбу ловят, охотятся, дикий мёд выгребают из бортных деревьев. Обильна земля Ростовская и просторна, всего всем хватает!

   – Мирное сожитие княжеству на пользу, – подчеркнул тысяцкий. – Потому меряне охотно в походы вместе с Русью ходят. С князем Олегом Вещим на Киев ходили и ещё дальше[22]22
  ...князем Олегом Вещим на Киев ходили. – Князь Олег (7-912) – первый исторический достоверный князь Киевской Руси. С 879 г. правил в Новгороде, с 882-го в Киеве. В 907 г. ходил в Византию, в 911-м заключил с ней мир.


[Закрыть] – за море, в Царьград.

Возможно, именно после этих слов Юрий решился отклонить просьбу епископа Ефрема послать отроков с оружием, чтобы силой согнали местных жителей для пастырской проповеди. Ответил недовольно:

   – Погодим, владыко... До Ростова...

Епископ ушёл недовольный, но Георгий Симонович решение княжича одобрил. Не оружьем согласие в княжестве поддерживается, но добром и справедливостью...

Над большим городом Ярославлем, куда ладьи приплыли на исходе сентября, тоже висели дождевые тучи. Время для остановки было самое неподходящее, середина дневного перехода, но пристать пришлось. Под береговым обрывом, у самой воды, кипела большая толпа со стягами и хоругвями, колокольный звон плыл над Волгой. Ярославцы встречали князя!

Торговые люди остались в ладьях, а Юрий с боярами и гриднями поднялся в город.

Место, где издревле стоял Рубленый город, когда-то называлось «Медвежий угол». И впрямь был угол – на Стрелке между Волгой и Которослью. И овраг, который прикрывал город с поля, так же называли «Медвежий овраг».

По преданию, когда великий князь Ярослав Мудрый впервые приехал с дружиной в здешние места, негостеприимные горожане выпустили на него медведя. Но отважный князь зарубил зверя секирой. Устрашились горожане, отворили ворота. Князь Ярослав не стал карать своевольников, ободрил приветливым словом и даже имя своё дал городу – Ярославль. Знал прадед Юрия, что добром распространённая власть – надёжнее. И Ярослава добром вспоминали ярославцы, даже княжеский дворец сохранили в исправности, хотя давненько не наезжали князья в Ярославль.

В княжеском дворце встретили Юрия и его мужей шумным почестным пиром. О караванщиках тоже не забыли, вынесли хмельные меды и всякую готовизну прямо на берег, к ладьям. Так и пришлось в Ярославле заночевать, хотя Георгий Симонович был недоволен. По обычаю– де князя первым должны величать ростовцы, потому что стольный град – Ростов, а Ярославль – только ростовский пригород...

Быстра оказалась речка Которосль, против течения выгребали с трудом, но налегали, налегали на вёсла – манило гребцов близкое окончание пути.

Светлело небо, а когда судовой караван выбежал на простор озера Неро, впервые сквозь тучи проглянуло солнце. Переяславцы увидели в сем доброе небесное знаменье.

Само озеро было светлым и спокойным, будто застыло в низких берегах, заросших камышом. Трудно было даже угадать, где кончается вода и где начинается твердь.

Потом камыши расступились, и на открытом берегу, вплотную к воде, показались валы и стены Ростова. Весь город высыпал на узкую полоску песка между валами и водой, словно ещё одна стена выросла перед Ростовом – живая.

Караван встал поодаль, и только одна ладья, княжеская, медленно и торжественно приближалась к берегу. Поднялись и затрепетали княжеские стяги. Дрогнула толпа и под торжествующий колокольный перезвон качнулась навстречу. По щиколотки забредали люди в воду, по колено – дно опускалось полого.

Высокий муж в воинском шлеме, самый уважаемый из ростовских бояр, Жирослав Иванкович приветственно поднял руку:

– Ступи, княже, на землю свою и властвуй честно и грозно!

Долго ликовали ростовцы, обретя наконец своего князя. Несменяемого князя, как обещал клятвенно верховный держатель Ростовской земли князь Владимир Всеволодович Мономах. А что млад князь Юрий – не беда. На княжеских столах мужают быстро, да и мудрые советчики есть, один тысяцкий Георгий Симонович многого стоит!

Немногие тогда понимали, что почётная встреча и общая радостная готовность принять князя Юрия – не венец делу, но только первый прилад.

Полное затвержение придёт через год.