Текст книги "Юрий Долгорукий"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

4

Надеялся Юрий, что теперь ослабнут нити, протянувшиеся к нему от отца из стольного Киева, но оказалось, что не нити это были – кручёные верёвки. Ни распутать, ни разорвать...

Первое время всё происходившее в Киевской Руси обходило Юрия стороной.

Великий князь Владимир Всеволодович Мономах оженил сына своего Романа, взял дочь князя Володаря Ростиславича Галицкого[75]75
  Володарь (Владимир) Ростиславич Галицкий (?-1124) – сын князя Ростислава Владимировича, правнук Ярослава Мудрого. При нём произошло обособление от Киева Перемышльской и Теребольской земель, ставших впоследствии основой Галицкого княжества.


[Закрыть]. Юрия на свадьбу не позвали. Только от посторонних людей узнали ростовцы, что свадьба прошла с великим весельем, но не огорчились: своего пития и яств в Ростове и Суздале предостаточно, а скоморохи побойчее будут, чем в Киеве!

А тайный промысел Мономаха – покрепче привязать к Киеву Волынь и Галичину – ростовцам без интереса...

В Новгороде князь Мстислав Владимирович заложил на торговище княжескую церковь во имя Святого Николая. Основание нового храма отпраздновали шумно, торжественно, многие князья съехались в Новгород. Намерения старшего брата были Юрию понятны: Мстислав утверждается в Новгородской земле не токмо отцовским грозным именем и оружьем, но и каменным строением. Звали и Юрия, но он не поехал, послал вместо себя тысяцкого Георгия Симоновича – из уваженья к старшему брату.

Месяца мая в шестнадцатый день, на Фёдора-житника, преставился в Переяславле брат Святослав, но и это Юрия не коснулось. Мономах посадил в Переяславле другого сына, Ярополка, благо оказался под рукой.

Юрий к братниному возвышению не ревновал, хотя Переяславский княжеский стол считался вторым после Киевского. Незавидное это было княжение, была в нём какая-то неустойчивость, временность – будто сени проходные. Сегодня сидишь в Переяславле, а завтра батюшка переведёт ещё куда-нибудь. Мономах сидит на великом княжении в Киеве, но по-прежнему считает Переяславль своей отчиной, распоряжается через голову переяславского князя.

Нет, Юрий никогда бы не променял на Переяславль свои исконные грады Ростов и Суздаль!

Мало интересовали Юрия южнорусские дела.

А вот неожиданный отъезд боярина Фомы Ратиборовича задел за живое.

Приехал Фома из своей ростовской вотчины в Суздаль, дождался, когда Юрий вернётся из Кидекши на княжеский двор (а случалось это почти каждую неделю – для княжеского суда или совета с боярами), и сразу выложил:

– Отпусти, княже! Служу тебе давно и верно, но ныне зовёт меня к себе батюшка Ратибор, киевский тысяцкий. Трудно ему одному управиться, стар стал и немощен. Отпусти...

Юрий понимал, что не только в отцовской мольбе причина. Засиделся боярин Фома в тихом Ростове, потянуло его к киевским великодержавным делам. Брат-то его Ольбег – первый муж при великом князе Владимире Всеволодовиче Мономахе. Почему бы и Фоме не стать первым мужем при тысяцком в том же стольном Киеве?

Понять и оправдать Фому можно...

Урона княжеству от отъезда боярина Юрий не видел. Давно уже переняли от него все дела другие верные мужи, помоложе и порасторопнее. От посольских хитрых забот оттеснил Фому боярин Василий. Всеми ратными делами Пётр Тихмень заправляет, даже старый воевода Непейца Семёнович у него вроде как в подручных ходит.

Пусть отъезжает Фома!

Так и сказал:

   – Будь по-твоему, боярин, хотя и жалко мне расставаться с таким верным мужем. Дарую за службу твою сию златую цепь. Поезжай с миром...

Осчастливленный неожиданной княжеской милостью, Фома прослезился. Не почувствовал, что в прощальной речи князя была и горчинка. Будто мимоходом заметил Юрий:

   – Знаю, что отчина твоя – Переяславль. Как для нас – Ростов с Суздалем...

Вроде бы упрекнул, что боярин так и не прирос сердцем к Ростовской земле, и тем самым как бы отделил Фому от других ростовских и суздальских мужей, оставшихся при своём князе.

Придёт время, ох как горько аукнутся Фоме эти вскользь произнесённые слова!

В лето шесть тысяч шестьсот двадцать второе[76]76
  1114 г.


[Закрыть] князь Мстислав Владимирович заложил в Новгороде крепость много больше прежней и выдал на каменное строение серебро из своей казны. Тогда же повелел новгородскому посаднику Павлу свести град Ладогу с холма ниже на песок, к самой воде, и строить там каменную крепость.

Откуда взялось у Мстислава столько серебра?

Зачем скрепляет и без того крепкие грады?

Долго толковали о непонятном строительном рвении Мстислава ростовские и суздальские мужи, но так ни до чего и не дотолковались. Ведь яснее ясного было, что Мстислав не останется в Новгороде на вечные времена. Как старший в роде Мономаховичей, он неминуемо займёт по смерти отца великокняжеский киевский стол.

Тогда зачем так неистово строится?

Неужто мечтает объединить Новгород и Киев в одно своё княжество?!

О таком и подумать было страшно. Перед объединённым княжеством померкнут и ростовская сила, и ростовские вольницы, многолетними трудами добытые.

Боярин Василий значительно сказал:

   – К новгородским делам присматриваться надобно. Чаю, ожидают нас опасные хлопоты.

Воевода Непейца Семёнович, сердито сопя (грузен стал старый воевода, одышлив), тут же предложил:

   – Послать на медведицкую заставу ещё двести ратников!

Смысленые мужи переглянулись: невпопад выступил воевода. Привык ходить одними прямыми путями, однако прямые пути не всегда короче. Новгородский узел сабельным ударом не разрубить, искрошится сабелька-то!

А на медведицкой заставе хоть триста ратников, хоть пятьсот – без разницы. Большие полки в случае войны прихлопнут заставу, как муху.

Однако вслух возражать мужи старому воеводе не стали. Не по разуму сказал воевода, но от сердца. Такая преданность Земле достойна уважения. А как вершить новгородские дела – об этом самим думать надобно, думать.

   – Подмогу на заставу пошлём, отчего не послать? Дело полезное. Пусть поостерегутся новгородцы. Разбойных ушкуйников лучше не у Рыбной слободы или Ярославля встречать, а на усть-Медведице, не допуская в ростовские волости.

Воевода продолжил значительно:

   – А разгадку новгородским хитросплетениям поищем. Изнутри поищем. Есть в Новгороде мои доброхоты, и – не из малых людей. С ними потесней сойтись надобно. Серебра на подарки не жалеть. Вотчинами жаловать, чтобы смелее были – в случае чего было бы им куда отъехать, чтобы жить безопасно и безбедно. В Новгород почаще верных людей с торговыми караванами посылать для пригляду...

Перевёл взгляд на боярина Василия.

Василий понимающе кивнул:

   – Озабочусь!

Однако заботы у боярина Василия тайные, от постороннего взгляда сокрытые. Со стороны же казалось, что ничего важного не происходит в Ростовской земле, живут здесь люди тихо и смирно.

За внешней тишиной только самые прозорливые мужи замечали, что прирастает силой Ростовское княжество.

Перетекая с беспокойного юга, умножаются люди в ростовских и суздальских волостях.

Новые сёла, как грибы после дождя, вырастают вдоль проезжих дорог.

Переходят из других княжеств на службу к господину Юрию Владимировичу заметные мужи с дружинами и дворней, вольготно испомещаются в пожалованных вотчинах, благо свободных земель в Залесской Руси было ещё много.

Богатеют торговые поволжские города, и судовые караваны чаще бороздят речные просторы.

Жизнь самого Юрия тоже протекала спокойно и размеренно.

Уютное уединение в любезной сердцу Кидекше.

Нечастые наезды в Суздаль – ради княжеских дел и к семье.

Трёх сыновей уже родила ему Евдокия: Ростислава, Андрея и Ивана. Подрастали сыновья крепенькими, как грибы-боровички, а старший – Ростислав – уже встречал отца за воротами, верхом на воинском коне, в сопровождении нарядной дружины сверстных[77]77
  Сверстные – сверстники.


[Закрыть]. Было княжичу столько же лет, сколько самому Юрию, когда он отправлялся на княжение в Ростов.

Гордо проезжал Ростислав рядом с отцом по улицам Суздаля, и гражане радостно приветствовали обоих. Понимали люди, что законный наследник – залог устойчивости княжества, и были довольны.

Жить в супружестве с дщерью Аепы оказалось просто и удобно. Незлобивой была Евдокия, мужу послушной. К тому, что Юрий бывал на дворе только наездами, относилась без обиды, с детства была приучена к половецким обычаям, что муж в своих поступках – волен.

Супружеские обязанности Евдокия исполняла уже без пылкости, но и не совсем равнодушно. Большего Юрий и не желал. Княгиня – не любовница, её дело дом блюсти и сыновей-наследников рожать. Не любовной утехи ради приезжает князь на свой двор...

На людях Евдокия показываться не любила, больше в хоромах сидела – при сыновьях, а душу отводила в ловитвах. Ловчие, состоявшие при княгине, доносили боярину Василию, что она и на коне скачет лихо, и из лука бьёт птицу на лету – воин, а не баба!

Ночевать в сёлах или боярских вотчинных хоромах княгиня не желала, приказывала ставить на полях войлочную юрту. Сидела перед юртой на кошме, смотрела на закат, пела протяжные половецкие песни – до первой звезды.

Печальные были песни, бесконечные, как сама половецкая степь...

Об Ульяне княгиня то ли знала, то ли нет – Юрий так и не понял. Может, и знала, но виду не показывала. У отца-хана было много жён, с которой хотел, с той и спал, а остальные на то не обижались. Сама же Евдокия верность мужу блюла, это Юрий знал точно.

Своей вины перед Евдокией он не чувствовал. Раздвоилось в нём и не пересекалось: любовь – одно, супружество – другое, отдельное, не для души – для жизни.

А если и виноват Юрий, то не он один. Евдокия тоже не без вины. С рождением первенца ушла из Евдокии возбуждающая мужское желание девичья трепетность. Охолодела, оравнодушилась Евдокия, сын Ростислав до остатка выпил из матери ласковое тепло. Если приходил Юрий к жене в ложницу – не отказывала, но сама не приближалась. Потом и такое случалось: ночует Юрий в суздальском дворце после долгого отсутствия, но от жены дожится отдельно. А Евдокия словно не замечает отчуждённости: спокойна, дружелюбна, разговоры только о сыновьях, о хозяйстве.

Теперь Юрий часто отъезжал из Суздаля на неделю, две, три, а то и на целый месяц – сызнова обозревал своё княжество, с удовлетворением отмечал перемены к лучшему. Украшалась Земля, становилась благолепней!

В спутниках Юрия – только немногие ближние люди: старший дружинник Дмитр, духовник Савва (ревностным оказался путешественником!), Тишка, кто-нибудь из местных мужей-вотчинников, гридни-телохранители. Иногда, если позволяли дела, присоединялся боярин Василий.

Вместе с Василием выезжали на высокие речные берега, обозревали заречные дали. Юрий мечтательно говорил:

   – Здесь бы град поставить...

   – Самое место для крепкого града, – поддакивал Василий. – И на Усть-Кзье, где вчера были, тоже место для града доброе...

И чудилось Юрию, как украшается земля новыми лепыми градами, плывёт над полями колокольный благовест и люди в праздничных белых рубахах выходят из ворот встречать князя-градостроителя...

Зачем Юрию беспокойные киевские дела?

Но в Киеве о Юрии Владимировиче, князе Ростовском и Суздальском, не забывали. В лето от Сотворения Мира шесть тысяч двадцать третье[78]78
  1115 г.


[Закрыть] в Суздаль прибыл посол от Мономаха, и не простой человек, но знатный муж из старой киевской чади, боярин Беловод. Великий князь Владимир Всеволодович звал сына на княжеский съезд в Вышгород.

Повод для княжеского съезда не показался Юрию значительным. Перенесение мощей святых мучеников Бориса и Глеба из ветхого деревянного храма в новопостроенную каменную церковь – дело скорее церковное, чем княжеское. Но киевский боярин был настойчив, повторял, что великий князь требует: князю Юрию Владимировичу быть в Вышгороде непременно!

Пришлось пообещать.

Потом долго сидели на совете с тысяцким Георгием Симоновичем и боярином Василием, прикидывали так и эдак. Должен же быть в княжеском съезде какой-то скрытый смысл!

Согласились на том, что Мономах сызнова решил перед всей Русью явить единство князей под рукой великого князя, а может, и место каждому князю указать в едином роде Рюриковичей. Под своим, конечно, верховенством.

Если так, то ехать в Вышгород надо, чтобы не оказаться в стороне, и ехать с самыми уважаемыми мужами и многочисленной дружиной, чтобы Ростовское княжество выглядело достойно.

Вместе с Юрием отправились в Вышгород тысяцкий Георгий Симонович, сын его Дмитр, боярин Василий, почтенный старец Жирослав Иванкович (давно смирился большой боярин с самовластием Юрия, верным слугой стал), воевода Пётр Тихмень, ростовский богатырь Стар.

Впервые Пётр Тихмень выступал не как воевода, а как советный муж князя. Над дружиной (поболе пяти сотен витязей в бронях!) начальствовал Иван Клыгин, что отстоял Кидекшу от булгарского наезда.

Ростовцев встретил у Вышгорода великокняжеский боярин Ольбег Ратиборович. Именем великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха благодарствовал Юрию, что тот явился по отцовскому зову без промедления, однако по поводу столь многочисленной конной дружины выразил своё недоумение. Зачем ростовскому князю столько воев? Не на войну ведь едет, на дружеский княжеский совет...

Большую дружину Ольбег велел оставить за стенами, в полевых станах, а в город входить только с ближними людьми. Не понравилось такое Юрию, но перечить не стал: не он здесь хозяин.

Молча проехал следом за Ольбегом к воротной башне.

Разместили ростовцев хорошо, грех жаловаться. Под постой Юрию определили богатый боярский двор с хоромами, питий и яств навезли в избытке, челядь была расторопна и услужлива, старалась угадать и немедля исполнить любое желание гостей.

Съезжались в гости братья: Роман, Ярополк, Вячеслав, Андрей. Ждали старшего – Мстислава Новгородского, но он только боярина прислал с величаньями и подарками. Мстислав-де постоянно при великом князе, весь в делах и заботах.

Посидели по-родственному за столом, поговорили.

Многое для Юрия прояснилось.

Великий сбор был в Вышгороде.

Слетелись церковные иерархи, как грачи на весеннюю пашню. Митрополит Никифор, епископы Феоктист Черниговский, Лазарь Переяславский, Никита Белогородский, Даниил Юрьевский, игумены Прохор Печерский, Сильвестр Михайловский, Савва Спасский, Григорий Алексеевич, Пётр Кловский и иные многие, имена которых братья не припомнили.

Давид и Олег Святославичи прибыли со всеми сыновьями и подручными князьями, а в этом был великий успех Мономаха – иных соперников, кроме черниговских владетелей, у великого князя не было.

Рассказали братья, что теперь Олег Гориславич держится скромно, к великому князю уважительно. Смирился, значит, с вокняжением Мономаха в Киеве. Может, запомнил жестокий урок, преподнесённый ему Мономаховичами на речке Колокше, а может, просто устал ратобор– ничать. К тому же говорили, что нездоров Гориславич, на коня взбирается с трудом, а дальние переходы и вовсе в крытом возке преодолевает, на мягких подушках. Верно говорили люди или нет, Мономаховичи не знали, они самолично Гориславича не видели.

Мая в первый день, в четвертую неделю по Пасхе, при великом стечении народа был освящён новый храм. Степенно и торжественно стояли большие князья: Владимир Всеволодович Мономах с сыновьями, Давид Святославич с сыновьями, Олег Святославич с сыновьями, а за ними – бояре и княжии мужи, ревниво присматривавшиеся, кто одет нарядней. Но нарядными были все, в глазах рябило от цветастых паволок, золотых цепей на груди, окованных светлым серебром ножен мечей и сабель. А о церковном причте и говорить было нечего: в праздничных ризах шествовали иерархи, будто сусальным золотом облитые. Золотым тканьём переливались хоругви, навершия пасторских посохов сверкали камнями-самоцветами.

Всем обильна земля Русская!

После освящения нового храма все Мономаховичи приглашены в хоромы Олега Гориславича – пировать.

Прямо с соборной площади князья отправились на двор к Олегу Святославичу.

Большие князья – Мономах и Святославичи – уселись в голове стола. По правую руку – Мономаховичи, по левую – Давыдовичи и Ольговичи, все по старшинству.

Юрий оказался на середнем месте. Ближе него к голове стола оказались все братья, кроме младшего Андрея.

Дальше, на окольных местах, расселись бояре и мужи, тоже по старшинству своих князей. Тысяцкий Георгий Симонович, бояре Жирослав и Василий, воевода Пётр Тихмень сидели почти на самом краю.

Юрий знал, что пировые старосты рассаживают гостей не по своей прихоти, не по случаю, но по значительности. Так вот как чествуют его, полновластного владетеля Ростова и Суздаля, на великокняжеском пиру – только в середних князьях!

Обиды своей Юрий не показывал, но и веселиться не стал – сидел молча.

Великий князь Владимир Всеволодович Мономах пробыл на пиру недолго. Поднял величальные кубки за хозяина пира, за брата его старейшего Давида Святославича Черниговского, за всех князей русских, единым сердцем собравшихся за этим словом, и тихо удалился.

Во главе стола остались только Святославичи.

Юрий приглядывался к ним, единственным оставшимся на Руси князьям, старшинством в княжеском роде превосходившим Мономаха, и думал, что верно говорили люди: немощны оба, не грозные князья, а тени былого величия. Видно, и вправду отжили своё Святославичи.

Давид – болезненно-рыхлый, одутловатый, мешки под глазами – пробует бодриться, одну за другой поднимает заздравные чаши, но рука дрожит, расплёскивает дорогое греческое вино.

Олег Святославич будто усох, лицо серое, морщинистое, сидит нахохлившись, как старый ворон, только глаза под кустистыми бровями посверкивают зло, пронзительно.

Чаша с вином стояла перед Олегом нетронутая.

К Юрию склонился брат Вячеслав, шепнул на ухо:

– Видать, не жильцы на этом свете Святославичи-то. Нет, не жильцы!

Юрий кивнул, соглашаясь.

Непонятно ему было злое торжество, прозвучавшее в словах брата. Чему радуется? Неужели не понимает, что им, владетелям уделов, падение Святославичей не на пользу? Уйдут Святославичи, и непомерно возвысится великий киевский князь, не останется ему ровни. Все остальные князья не владетелями будут, но безгласными подручниками...

Подумал так Юрий и устыдился. Впервые про себя назвал батюшку отстранённо – «великий князь», как бы отсекая от своих кнйжеских дел.

Грех так думать, грех!

Но прошлого единачества уже не вернуть. Расходились пути стольного Киева и Залесской Руси. Божьим ли предопределением, искушением ли дьявольским, но так уж получалось...

Не гордиться, не перечить великому князю, но помнить, что он, Юрий, в первую очередь владетель Ростова и Суздаля и только во вторую – сын Мономаха...

И ещё одно осталось в памяти после этого пира. Уже в сенях случайно услышал Юрий разговор двух каких-то мизинных князишек. Один спросил, указывая на Юрия:

   – А это кто?

Другой ответил пренебрежительно:

   – Из Ростова. Мономахов сын, Аепин зять...

Даже по имени не назвали!

Оглянулся на Георгия Симоновича, на Василия. Оба насупились, смотрят гневно – обида князю и мужам княжеским обида. Слышали, значит, оскорбительные слова...

Процедил сквозь зубы:

   – Придёт время, будут знать.

   – И трепетать будут, – подхватил Василий. – За тобой, княже, мощь великая!

На следующее утро сошлись князья к старой вышгородской церкви. Отпев молебны, возложили на воз мощи святого Бориса и повезли со свечами и пением. Митрополит с клиром по чину шёл пред гробом, а князья и бояре – позади. Множество людей теснились к гробу, чтобы хоть пальцем прикоснуться к святым мощам. Шествие с трудом пробиралось сквозь толпу. Великокняжеские отроки швыряли по сторонам серебряные монеты, куски парчи.

Гроб поставили в новой церкви и возвратились за мощами святого Глеба. Тем же чином вдругорядь двинулось печальное шествие по вышгородским улицам, и снова отроки бросали в толпу серебро и парчу.

Над гробами святых мучеников совершили литургию и с почётом отнесли мощи в камору, сделанную в церковном строении, – на почитание и вечный покой.

А потом был трёхнедельный пир у великого князя.

Разные пиры видел Юрий, но этот пир поразил его и заставил задуматься.

Бывали почётные пиры, на которых славили дорогих гостей, князей-союзников или заслуженных богатырей.

Бывали пиры-советы, на которых великие князья беседовали с мудрыми мужами о державных делах или накидывали службу мужам. Юрий к случаю припомнил, как сказывали гусляры:

 
...Русские богатыри могучие,
Подьте ко князю ко Владимиру,
На тую на думу на великую...
 

Бывали пиры-суды, когда князь за пиршественным столом вершил судебные дела и виновного изымали отроки прямо из-за стола и метали в земляную тюрьму.

Бывали пиры-западни, когда князя зазывали на пир, а вместо пира ковали в железо. Недаром говаривали люди, что княжеские пиры «злы-омманчивы...».

Всякое бывало на Руси, но пира, подобного Мономахову, Юрий ещё не видел. Тысячи людей стекались к великокняжескому двору, и привратники впускали любого, желавшего почествовать хозяина. Прямо на дворе расторопная челядь потчевала людей пищей и питием. Над кострами медленно поворачивались цельные туши баранов и свиней. Пенилось в бочонках пиво. Янтарными слезами капали с наливных ковшей хмельные мёда. Ковриги лежали прямо на земле, на чистых холстяных подстилках.

В великокняжескую гридницу строгие придверники впускали людей с разбором. Кроме бояр и дружинников (мужи шествовали со своими князьями, как цыплята за курицей-наседкой), были приглашены к столу торговые гости, умельцы корабельщики, оружейные мастера, лучшие посадские мужики, выборные от волостей прожиточные христиане. Все сколько-нибудь заметные люди княжества сошлись за праздничным столом.

С чем можно было сравнить подобное торжество?

Пожалуй, только с великими всенародными пирами киевского князя Владимира Святославича, первокрестителя Руси, повелителя былинных богатырей...

Великие пиры князя Владимира... Великие богатырские подвиги князя Владимира... Крепкие грады имени Владимира... Святость Владимира, позаботившегося о почитании святых мучеников Бориса и Глеба...

В единую цепь сплетались благочестивые дела, и все именем князя Владимира освящались.

У всех было на слуху: «Владимир! Владимир!»

Сливались в народном сознании два Владимира – первокрестителя и Мономаха – в единый образ Великого Князя, и казалось это неотвратимым, как шествие времени.

Мая в пятый день Владимир Всеволодович Мономах собрал сыновей на прощальную беседу. Был он строг и немногословен. Постукивая пальцем по столешнице, пересчитал, что надобно делать для благополучия Руси и княжеского рода Всеволодовичей.

Войско держать в готовности, чтобы князья с ратными людьми тотчас явились, куда позовут...

Урочные киевские дани присылать сполна и надбавить сверх, ибо теперь не в чужие руки уйдут дани, но на пользу самим Всеволодовичам...

Принять на свои дворы советников от великого князя, чтобы лучше сопрягались вотчинные дела с великодержавными. С иными князьями вступать в договоры и союзы токмо после совета с великокняжескими мужами.

Мономаховичи выслушали отцовские наказы почтительно, не перечили, но радости на лицах братьев Юрий не заметил. Только Мстислав лучился довольной улыбкой. Оно и понятно – наследник великого княжения! А остальным эти наказы лишь в тягость. Привыкли Мономаховичи самовластно править в своих княжествах, чужие мужи им на дворе ни к чему.

Возвращались ростовцы хмурыми и озабоченными.

Как-то теперь будет под Мономаховой дланью?

Неунывающий Василий утешал:

– Всё обойдётся, княже. Слова у великого князя грозные, но ведь слова – это только слова. Как их собирается Мономах в дела обращать? В Ростовской земле мы хозяева, как повернём, так и будет. Даст Бог, всё перемелется! Отсидимся за своими лесами!

Так и решили: тихохонько отсидеться.

Прикинули, посовещались. Выходило не так уж безнадёжно, на каждый наскок был свой отскок, если поступать по-мудрому.

Урочные дани посылать в Киев?

Пошлём без отказа, богатой стала Ростовская земля, именья не убудет.

Войско готовить?

Это и самому Юрию на пользу, а вот куда и когда войско посылать – на то его, Юрия, воля.

Советников великокняжеских принять?

Примем, отчего бы не принять. Однако, если явятся, направить в Ростов, благо Ростов по-прежнему считается стольным градом, а Суздаль – токмо пригородом, хоть и князь в нём сидит. Умаления чести в том киевские мужи не увидят, а от дел будут в стороне. Пусть попробуют переупрямить тысяцкого Георгия Симоновича и старого воеводу Непейцу!

Самим же в великокняжеские дела не встревать, а ежели звать будут – не торопиться...

Как порешили, так и поступили.

Погодную дань в Киев отправили даже с превышением, чем заслужили благодарность великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха. А сколько из собранного по волостям у самих осталось – о том помалкивали.

Конные дружины все поля под Суздалем вытоптали до твердизны, неутомимо упражняясь в воинском деле под строгим присмотром воеводы Петра Тихменя.

Великокняжеского мужа, боярина Ошаню Семёновича разместили в ростовском княжеском дворце с великой пышностью. Дворецкий Дичок Борщов, истомившийся бездельем, закатывал пир за пиром. От него не отставали ростовские вотчинники: что ни день, то пирование. Ошаня не просыхал неделями. Верным товарищем в питие был ему дворецкий Дичок. Раньше дворецкий от скуки один попивал, теперь вдвоём с хмельными медами сражались, и частенько питием побеждены бывали – сползали под стол в беспамятстве. Никакого беспокойства не было Юрию от великокняжеского советника.

Редкие весточки из Киева исправно приносили верные люди боярина Василия, и не было в этих весточках ничего, что бы касалось Ростовской земли напрямую.

В Киеве случилось затмение солнца, мало его осталось, но всё кончилось благополучно. Снова очистилось солнце от тьмы, и люди вздохнули с облегчением.

Августа в восемнадцатый день преставился князь Олег Святославич. Кончины его давно ждали, последний месяц Гориславич с постели не вставал и людей не узнавал, даже самых близких.

Рассказывали, что умирал Гориславич трудно и мучительно, Божьим Предопределением расплачиваясь за грехи свои перед Русью. Мало кто поминал его добрым словом.

Повелением Мономаха был построен у Вышгорода великий мост через Днепр. Летописцы увековечили на пергаменте ещё одно доброе дело великого князя Владимира Всеволодовича.

И ещё одно стало известно Юрию, совсем тайное (боярин Василий опять расстарался!). Мономах велел игумену Сильвестру переписать прежнюю летопись, начатую Нестором-летописцем, чтобы всё нелестное для Всеволодовичей убрать, а о добрых делах записать подробно, паче же всего восславить самого Мономаха. Ростовцев сие тайное деяние не удивило, точнёхонько совпадало оно с другими самодержавными делами Владимира Мономаха.

Последнее время Юрий себя княжескими заботами не обременял. Везде сидели опытные мужи, подсказывать им что-нибудь было излишне. Не советов искали они у князя, но токмо одобрения уже сделанному. Чаще всего Юрий одобрял. Мудро направляли его мужи течение ростовской жизни, не было необходимости в ежечасном княжеском пригляде.

Умиротворение и покой были на душе у Юрия Владимировича. Он с охотой принимал гостей в Кидекше, отринув былое уединение, и сам ездил в гости. Чаще стал наведываться в Суздаль, и не только по княжеским делам. Ещё одним островком безмятежности и тепла стала для него семья. Половчанка Евдокия помягчела, видя внимание мужа к сыновьям, к семейным радостям и заботам.

Мирная жизнь была порушена в лето от Сотворения Мира шесть тысяч шестьсот двадцать четвёртое[79]79
  1116 г.


[Закрыть]. Из Киева прискакал гонец с непререкаемым великокняжеским приказом: князю Юрию Ростовскому немедля прибыть со всеми полками в Смоленск. На кого будет война, гонец не сказал. Великий-де князь Владимир Всеволодович Мономах самолично встретит сыновей в Смоленске и сам всё обскажет.

Потянулись из Суздаля к смоленским рубежам конные дружины – по лесным дорогам, по бродам через бесчисленные речки. Воеводе Ивану Клыгину было велено идти не спеша, чтобы не притомить коней, и по пути сзывать под свой стяг местных вотчинников с военными слугами.

Сам Юрий с Василием и Петром Тихменем поплыли на ладьях вверх по Нерли, тоже не спеша. С князем была только ближняя дружина, две сотни гридней. А сколько ратников соберёт по пути Иван Клыгин и сколько присоединятся в Ростове, не знал и сам князь. По прикидкам выходило, что в княжеской рати будет не менее двух тысяч воев, и все – конные. Имея за плечами такую силу, можно и не спешить...

До волока на Сару-реку, что выводила прямо на озеро Неро, плыли почти неделю, хотя свободно могли уложиться и в три дня: плечо недлинное, встречное течение не упористое.

Извещённые скоровестниками, к берегам выходили волостные христиане, приходское духовенство с иконами, подъезжали местные вотчинники.

Юрий выходил на высокую корму под стяг с ликом Богородицы, заступницы Ростовской земли. Народ радостно приветствовал своего господина. Да и как было не поприветствовать такого князя? Лишними данями не обкладывает, судебными кляузами не изводит, сам не гневлив и незлопамятен, а главное – мирно при нём живётся. Забыли люди в Ростовской земле о войне.

Слава Господу и князю Юрию Владимировичу!

Случалось, что и на берег сходил Юрий, разговаривал с людьми приветливо. В боярских усадьбах пировал, когда дружина расходилась ночевать по избам. У ладей оставались немногие сторожа. Кого опасаться-то? Своя же земля!

Наутро в хвост княжеского каравана пристраивались новые ладьи – с боярскими слугами и боевыми холопами. Так, возрастая числом, неспешно катился судовой караван к Ростову.

В Ростове стояли два дня – смотрели конные дружины и отправляли к смоленскому рубежу. Там ростовцам велено было соединиться с полком воеводы Ивана Клыгина.

Особого воеводу Юрий ростовцам не назначил, повёл их до места старший княжеский дружинник Дмитр. Поняли ростовцы, что поход – дело княжеское, Земли не касающееся.

В Ярославле тоже пробыли два дня. Юрий даже на ловитву успел съездить в свой заповедный лес за Медвежьим оврагом. Пустовато оказалось в княжеском лесу. Видно, не больно-то придерживались ярославцы княжеских заповедей, исходили лес вдоль и поперёк. Какая уж тут дичина?

Юрий велел княжеские межевые знаки вкруг леса подновить и сторожей поставить, а ярославскому наместнику строго выговорил: негоже-де так небрежно за княжеским добром присматривать.

Долго стоял судовой караван и против Усть-Медведицы, возле ростовской сторожевой заставы. Не застава это уже была – градец малый, но крепкий. Рвы выкопаны, валы насыпаны, а над валами – частокол и высокая воротная башня с колоколом. Под берегом пристань, а у пристани – быстроходные воинские ладьи. Ударят в колокол сторожа, и выбегают ладьи навстречу судовым караванам – досматривать.

Старшего по заставе Юрий похвалил, а тот пожаловался, что новгородцы озорничать начали. Не торговые, конечно, люди озорничают (те смирно себя ведут, мытное серебро[80]80
  Мыт – торговый сбор.


[Закрыть] отдают без спора), а бояре новгородские. Въезжают в волость с оборуженными холопами, лаются с заставскими десятниками, чуть не до боя дело доходит. А с новгородскими ушкуйниками, что пробираются на Волгу разбойничать, и бои бывали...