Текст книги "Юрий Долгорукий"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

Не всем ростовцам это понравилось, но не спорить же с могучим гостем!

Вечером удалились отец с сыном в потайную горницу и долго беседовали.

Юрий вернулся к себе озабоченный, задумчивый. Боярину Василию поведал коротко, что Владимир Всеволодович Мономах однозначно ждёт нового половецкого нашествия и без ростовских полков на этот раз не обойтись. Надобно загодя собирать ратников для похода. И ещё сказал Юрий, что отец недоволен ханом Аепой, не по-родственному тот поступает. Правда, подарки хан посылает, дружественное посольство тоже, сам на переяславское пограничье не нападает, но и проходу немирным половцам сквозь свои кочевья не препятствует, ссылается на половецкий обычай, что в степях любому соплеменнику путь чист, если не с войной пришли. А Боняк и Шарукан с войной в Ленины кочевья не ходили. А сам Аепа воевать с ними не хотел, негоже брату поднимать саблю на брата.

Выходило, Боняк с Шаруканом для него братья, а Мономах с Юрием – кто?

Просьба отца – послать к Аепе посольство с укоризной или самому съездить – привела Юрия в смущение. На пользу ли сие Ростовскому княжеству?

Как ни прикидывай, заботы-то не ростовские, а переяславские, пограничные. Ростовцам понуждать Аепу к военному союзничеству вроде бы ни к чему...

Снова и снова возвращался Мономах к неверности хана Аепы.

Юрий выслушивал отцовские речи почтительно, но отвечал уклончиво. Дескать, приневолить хана Аепу ему не под силу, а послов к хану он отправит, попросит помочь Переяславлю. Но готовить войско для похода пришлось отцу пообещать.

Казалось, что уже обо всём переговорили, но Мономах почему-то медлил с отъездом. Затеял большую охоту с гончими псами, с кречетами (Юрий отговорился недомоганием).

Отъезжал Мономах на охоту с великой пышностью, многими людьми. Наместник Георгий Симонович с ним поехал, и воевода Пётр Тихмень, и иные владимирские мужи. Хрипло ревели охотничьи рога, ржали кони, заливались лаем звероподобные псы.

Юрий остался в княжеском дворце, считай, что в одиночестве (даже боярин Василий отъехал на свой двор – уже обустроился во Владимире).

Перед вечером вдруг наполнился княжеский двор телегами, громкоголосыми всадниками – прибыл обоз из Кидекши со столовым запасом.

Глянул Юрий в оконце и глазам своим не поверил: возле возов, покрытых рогожами, ключница Ульяна снуёт, обозными мужиками распоряжается.

«Как осмелилась?» – вскинулся было Юрий.

Но тут же спохватился. Только Суздаля касался запрет, а здесь иной город, и Ульяну никто не знает. В том же, что ключница приехала из вотчины с обозом, ничего зазорного нет. Служба у неё такая.

Но во двор Юрий не спустился, только к оконцу подходил неоднократно. Обозные мужики увели со двора пустые телеги, а Ульяна скрылась в подклети у здешней, владимирской, ключницы.

Долго ворочался Юрий в постели, кряхтел, бормотал что-то. Ну никак не спалось князю! Тоскливо было на душе, одиноко. Наконец кликнул холопа Тишку:

–Ульяну приведи... Но чтоб никто...

Пытливо, настороженно глянул Тишке в лицо.

В ответном Тишкином взгляде ни осуждения, ни скрытой усмешки – одно сердечное понимание...

Утром проснулся – рядом пусто, ложе холодное, только подушка помята, а в теле – сладкая истома, лёгкость. Ульянушка, любушка...

Долго лежал Юрий с прикрытыми глазами, думал.

Грех это...

Конечно же, грех...

Но чувствовал Юрий: вернись вечер, повторил бы он греховное дело...

Вспомнилось почему-то, как читал духовник Савва летопись (для Дмитревского монастыря в Суздале сделали отдельный список в Киеве и принесли князю – показать). О дяде Юрия, великом князе Всеволоде Ярославиче, в летописи написано было, что он много наложниц имел и более в веселиях, нежели расправах, упражнялся, а по смерти его многие бабы любимые плакали.

Но ведь и ратоборствовать Всеволод Ярославич умел, и законы писать, и великим киевским князем стал в обход многих сильных князей!

Может, и у него, Юрия, судьба такая же – жить в раздвоении, чтобы княжеское – отдельно, своё, сокровенное, – тоже отдельно?

Только бы не пересекались эти линии...

Глава третья
ПОХОДЫ И МЯТЕЖИ

1

 лето шесть тысяч шестьсот семнадцатое[64]64
  1109 г.


[Закрыть] ростовцев и суздальцев воинскими заботами не отягощали, хотя из Половецкой степи приходили недобрые вести. Шарукан и Боняк прилюдно похвалялись снова наступить на Русь и отомстить за кровь убитых ханов, мурз и простых воинов. Говорили ханы иноземным послам, что не в честном-де бою побили их русские князья, а лукавством. Сторожи-де оплошали, допустили коварных русских до спящих воинских станов, но боги спасли ханов и лучших воинов, ушли они от погони неуязвимыми и не сломленными духом и ныне готовы к новым походам.

Была в похвальбе Шарукана и Боняка немалая доля правды: у ханов ещё оставалось достаточно силы для нового нашествия. К тому же придут половцы не токмо ради добычи, но и ради мести, а потому войну следовало ждать жестокую.

Князь Владимир Мономах решил нанести упреждающий удар, самому выйти в Степь и погромить зимние половецкие вежи. По его разумению, сделать это можно было малыми силами, без участия других князей. Да и самому Мономаху в поход выступать было необязательно, в Переяславле достаточно опытных и решительных воевод, Дмитр Иворович, к примеру...

В начале января, месяца студёного и метельного, переяславские дружинники на конях и пешцы на санях ворвались в половецкие кочевья. Воеводствовал над ними Дмитр Иворович.

Немногочисленные половецкие сторожевые заставы не могли сдержать переяславскую рать, но предупредить своих об опасности успели. Половцы поспешно сворачивали юрты и уходили вглубь степей.

Но вовремя отбежать успевали не все. Переяславские дружинники на сытых, резвых конях догоняли степняков. Не отставали и пешцы: сани скользили по твёрдому снежному насту легко и стремительно. Много было отогнано переяславцами половецких табунов и захвачено пленников, а ещё больше половцев осталось лежать в степи, порубленных русскими мечами.

Только перед самой рекой Донцом решились половцы на прямой бой. Из метельной степи вынеслись навстречу переяславцам чёрные волны конницы.

Но сторожи уже предупредили Дмитра Иворовича о приближении больших половцев, и переяславское войско успело принять боевой порядок: пешцы – в челе, конница – на крыльях.

Составили пешцы свои большие щиты крепостной стеной, в копья встретили половецких наездников и легко отбросили назад. Без ожесточения приступили половцы, медлительно, словно бы неохотно. А после второго неудачного приступа и вовсе остановились, затеяли перестрелку. Но половецкие смертоубийственные'стрелы не долетали до русского строя: лютая январская стужа одеревенила тетивы луков, встречный ветер сбивал прицел.

А когда взревели боевые трубы и пешцы мерным тяжёлым шагом двинулись вперёд, выставив копья, а с крыльев выехала дружинная конница, обтекая с боков половецкое воинство, степняки побежали. Даже вежи свои не успели свернуть, даже жён с детишками бросили, не говоря уже о зажитках. Одних половецких кибиток похватали переяславцы поболе тысячи, а коней в табунах не сразу и сосчитать смогли, столь много их было.

Правда, кони оказались отощавшими, снулыми, но кровей они были хороших, откормятся русским овсом – снова добрыми аргамаками будут!

Главное же то, что многих воинов недосчитаются ханы. Вон их сколько по сугробам лежит! С кем ханам теперь из донецких кочевий на Русь ходить в весенние набеги?

1 февраля, в Предпразднество Сретенья Господня, воевода Дмитр Иворович со славой возвратился в Переяславль, и были в городе торжества великие.

Надеялись в Переяславле, что надолго отбили у ханов охоту воевать Русь, оказалось же наоборот – только разозлили. Дмитр-то ведь только краешек Половецкой степи зацепил, многолюдные вежи хана Шарукана за Доном и хана Боняка за Днепром остались невоёванными.

Победу отпраздновали, а тревога осталась.

А тут ещё знаменье небесное...

Февраля в одиннадцатый день, в первом часу ночи, было знаменье в Печерском монастыре: сначала гром грянул и молния низверглась устрашающая, потом явился столп огненный от земли до небеси и осветил монастырь, иже все люди с великим ужасом видели. Загадывали люди, к добру или не к добру сие знамение.

Оказалось – не к добру.

Правда, весной и летом ханы большой войной не приходили, но пакостили непрерывно. Набегали ватагами в десятки или немногие сотни конных, искрадывали украины Переяславской земли.

Придут нежданно-негаданно, похватают на дорогах и в приграничных деревнях сколько-нибудь пленников, увяжут в конские вьюки награбленное зажитье и исчезают, прежде чем подоспеют ратники с ближайшей сторожевой заставы. Кони у степняков в это время года сытые, быстрые – попробуй догони! Сплошным же воинским строем границу не перекрыть, на сотни вёрст она протянулась.

Кровью, алчностью, враждой дышала Половецкая степь.

Мономаху ничего не оставалось, кроме повторения предупредительного зимнего похода в Половецкую степь, на кочевья и городки хана Шарукана. Не ближние, не донецкие половцы разбойничали на украине, а дальние, донские. Их и надо бить. Но с одними переяславскими дружинами не управиться, придётся снова собирать князей.

Сильные князья – великий князь Святополк Изяславич, Давид Святославич Черниговский, Олег Святославич Новгород-Северский – были согласны на поход. Приговорили идти по тому же пути, что позапрошлой зимой воевода Дмитр Иворович, но не останавливаться на Донце, а следовать дальше, к степным городкам хана Шарукана на Дону.

Широко был задуман поход и силы собрались немалые: великокняжеская дружина, киевские пешцы, переяславское войско на конях и в санях, черниговские полки с князем Давидом Святославичем. Олег Святославич на место сбора не явился, отговорившись нездоровьем, но воинскую силу тоже прислал.

Бурлил Переяславль, переполненный ратными людьми, как чаша пенистым вином. Князья не сомневались в успехе – сила-то какая великая собралась!

Но, видно, отвернулся Господь от князей-воителей, не вознаградил их на сей раз неиссякаемой милостью Своею. Печально закончился поход...

Из Переяславля-то воины, отогревшиеся в избах и иссыта-сытые (Мономах не скупился на корма!), выходили бодро и весело. Стяги победно колыхались над головами, трубы победно ревели.

Однако на землю вдруг опустилась лютая стужа, подобно которой не помнили даже старики – столь хладно было. Вмиг заиндевели брови и бороды, не гнущиеся на морозе пальцы едва удерживали поводья. Снежный наст стал жёстким и режущим, как битое стекло. Обезноженные кони сворачивали к обочинам и останавливались, покорно опустив головы, а то и вовсе падали. Перемерзали и рвались, как гниль, сыромятные ремни, которыми были стянуты остовы саней; сани рассыпались посередине дороги – полозья отдельно, днища отдельно.

Едва сто вёрст одолели за три дня немыслимых усилий, передовой полк только до Воиня, крепости на краю Дикого Поля, дошёл, и за три дня чуть не половина войска в отставших.

А в лицо бил остервенелый колючий ветер, слепил глаза снежной пылью. Ратники без команды останавливались, жгли костры, благо дрова были в обозах. Однако ветер уносил тепло, даже рядом с костром невозможно было согреться.

Князья собрались в общем шатре из толстого войлока, содрогавшегося от бешеных порывов ветра, грели над очагом окоченевшие руки. Шубы и тёплые меховые шапки не скидывали – студёно, дымно, неуютно было в шатре.

А ратникам в голой степи каково?

Отхлёбывали, обжигая губы, горячий медовый сбитень.

Молчали.

Никому не хотелось первому объявлять очевидное: поход не удался, идти дальше смерти подобно, упрямое следование ранее решённому погубит войско...

Горькое признание произнёс воевода Дмитр Иворович:

– Надобно возвращаться, князья...

Объяснять, почему возвращение неизбежно, воевода не стал – и без того всё было ясно. Не люди виноваты, но силы небесные, людям неподвластные. По грехам нашим наказывает Господь позором и уроном...

Позор князья изопьют, когда будут возвращаться мимо славных ратными подвигами пограничных городков Сакова, Дубница и Песочена, мимо Кажева-села и Куднева-села, где люди привыкли празднично встречать победоносные дружины, а теперь угрюмо стоят возле своих полуземлянок.

А урон...

Урон определится, когда тепло станет, когда окрепнут половецкие кони на щедрых весенних пастбищах. Конечно же, возликуют и возгордятся ханы, соберут в орды свои сохранённые Провидением кочевья. Тяжёлые времена наступят для Переяславского княжества. И только ли для него одного?

На людях Мономах тревоги не показывал, был приветлив и ровен. Распуская полки, объявил, что на всё была Божья воля. Бог наказывает за грехи наши, Бог и помилует, дарует Руси конечную победу, а на воевод и ратников обиды нет.

А в начале лета в Переяславле и вовсе начались праздничные хлопоты. Князь Владимир Всеволодович Мономах на четвёртом году по смерти княгини Гиты объявил о новой женитьбе. За себя князь брал девицу из переяславского боярского рода, что переяславские мужи посчитали за великую честь: любой князь с радостью отдал бы свою дщерь за Великого Мономаха!

Невесту даже в Переяславле мало кто знал по имени, а в других градах и вовсе не знали. Даже всеведущий монах-летописец в Печёрском монастыре вовремя не доискался, под каким именем её записать. Так и осталась новая княгиня в летописи безымянной.

Однако свадьбу сыграли с великой пышностью. Гости съехались из многих городов и земель. Всех сыновей созвал Мономах в Переяславль, и почти неделю шумели пиры и братчины.

Приехал в Переяславль и Юрий.

Приятным и успокоительным оказалось переяславское гостевание, и не только пирами и весёлыми забавами – душевным облегчением. Будто сбросил Юрий с плеч тяжкое бремя княжеской власти, постоянного гордого обособления от прочих мужей, что тешило гордыню, но делало жизнь скованной и скучной. За каждым своим словом следи, поступки с обычаями соразмеряй, блюди княжескую честь ежечасно...

Разве легко это человеку, даже если он – потомственный князь?!

А здесь кругом ровня, единоутробные и двоюродные братья, племянники. Легко с ними, раскованно. И лестно, что в глазах мужей он, Юрий Владимирович Ростовский и Суздальский, среди братии не последний. За ним, Юрием, самое обширное по землям княжество. Да и по силе и богатству Ростов с Суздалем мало кому уступят!

Самое же главное – уже привыкли на Руси считать, что князь Юрий Владимирович не в подручных князьях ходит, а сам по себе, самовластцем. Соответственно и обращались с ним – уважительно.

К тому же был Юрий уже не отроком, но зрелым мужем. Двадцать лет – возраст мужеской зрелости. Теперь в отроках меньший брат ходит, Андрей, всего восемь годков ему. Смирный оказался младень, ласковый, очень Юрий к нему привязался. А Андрей и вовсе за ним ходил неотступно, как жеребчик за маткой.

Семейно было Юрию в Переяславле, уютно.

Поэтому и задержался он в отцовском гнезде, когда разъехались другие князья. И Мономах из Переяславля уехал, позвали князя беспокойные киевские дела.

Великого князя Святополка Изяславича киевляне не любили. Жадным был Святополк и корыстолюбивым, не гнушался давать серебро в рост и резы[65]65
  Резы – проценты.


[Закрыть] брал немилосердные, а плательщиков кабалил в холопы или именье отнимал. Но пуще всего недовольны были горожане, что мирволил Святополк жидовинам, от которых имел немалый доход. Измывались жидовины над христианами, как хотели, и ничего с ними нельзя было поделать – под великокняжеской защитой. Кто открыто восставал против несправедливости, тех княжеские гридни хватали и всаживали в земляную тюрьму – поруб. Немало было таких, но ещё больше тех, кто зубами от обиды скрипел, но помалкивал.

Ставили в вину Святополку и жёнку-наложницу, через которую льстецы многие выгоды приобретали в обход честных людей.

Неудачный поход на половцев любви к великому князю не прибавил – нелюбимому ведь ничего не прощается!

Глухо роптал Киев. Бояре собирались на тайные вечери и толковали между своими, что пора-де великого князя менять. Доброжелатели Мономаховы доводили их опасные речи до Переяславля.

Владимир Всеволодович Мономах считал переворот преждевременным. Только-только наметилось военное единачальство сильных князей для конечной победы над Степью. Великий князь Святополк, хоть сам палец о палец не ударил, чтобы объединить князей, но и не мешал. Больше от него ничего и не требовалось, обо всём, что требуется для святого дела, Мономах похлопочет. А освободится киевский великокняжеский стол – быть новой усобице. Князья Святославичи просто так великое княжение не отдадут. Сам же Мономах чувствовал, что ещё не вошёл в полную силу, чтобы ни у кого из князей сомнений не оставалось – только Мономаху, единственному оставшемуся Всеволодовичу, принадлежит великое княжение...

Вот и поспешил Мономах с дружиной в Киев, мирить великого князя с боярами и нарочитой городской чадью. Не в первый раз он это делал, умел и киевлян утишить, и Святополковы дурости умерить. Даже капризная и злая жёнка-наложница его побаивалась и слушалась.

Остались на княжении в Переяславле три брата – Вячеслав, Юрий и Андрей. Правда, была ещё новая княгиня, но та больше в тереме отсиживалась, на людях показывалась редко. Да и люди к ней с делами обращались редко – знали, у кого власть.

Поэтому гонцы из пограничных градов на реке Суле, Воиня и Лубен свои гонцовские вести говорили перед братьями Владимировичами.

Тревожные были вести. Половцы в великой силе перелезли реку Сулу и ворвались в Переяславское княжество. Летучие загоны степняков разбойничают по всем дорогам, далеко опередив орду. Гонцы не надеялись даже, что доедут живыми до Переяславля: по оврагам пришлось хорониться, по рощам. Половцы идут широкой облавой, хватают людей на дорогах и в полях, жгут деревни.

Выходило по посольским речам, что гонцы опередили орду совсем ненамного.

– Насколько опередили? – строго спросил Вячеслав.

Гонцы переглянулись – кому первому говорить?

Тот, кто был постарше – бывалый полянин с сабельным шрамом поперёк щеки, – ответил неуверенно, как бы с сомнением:

   – На половину дневного перехода, наверно, а то и помене...

Второй гонец подтвердил:

   – Чаю, поганые уже Супоем бродятся.

То оно и выходило. От реки Супоя до реки Трубеж, на которой стоял Переяславль, тридцать вёрст, половина дневного перехода.

Местности у реки Супоя считались безопасными, прикрывали их от Дикого Поля сторожевые заставы, расставленные вдоль пограничной реки Сулы. И крепости там были крепкие. Значит, нагрянули половцы внезапно, протекли между крепостями, и люди их не ждали, не успели попрятаться или в грады уйти.

Беда, беда...

Братья прикинули, что у них было под рукой.

По сотне смоленских и суздальских дружинников. Вячеслав и Юрий ведь только малые дружины с собой привели – для сбереженья и почёта, не для войны. У Андрея ратных людей вовсе не было, жил при отце. В Переяславле тоже малая дружина осталась, большую дружину Мономах с собой в Киев увёл. Бояре по вотчинам разъехались, ратники разошлись по деревням – полевая страда была в разгаре. Городовым полком только бы стены прикрыть. Не с кем было князьям в поле выходить, Переяславль бы оборонить – и то ладно.

Порешили: тотчас послать гонцов в Киев к великому князю Святополку и Владимиру Всеволодовичу Мономаху и в Чернигов к князю Давиду Святославичу, а самим садиться в крепкую осаду.

Много утруждать себя осадными хлопотами князьям не пришлось. Воеводы в Переяславле были опытными, к осаде привычными, сами всё сделали. Да и горожанам не было нужды подсказывать, как в осаду садиться. Переяславль – град пограничный!

Созвонили большой сбор.

Часа не прошло, как собрались переяславские ратники на соборной площади в полном оружье, со стягами и трубами. Быстро разобрались по десяткам и сотням, выровняли ряды.

За ворота выскользнули легкоконные дозоры – досматривать подходы к городу, и тоже – без княжеской подсказки. Князьям только и оставалось что на крылечко выйти, на стройную рать посмотреть и призвать воев крепко стоять за град Переяславль, за Землю Русскую и Веру Христианскую.

Речь перед ратниками держал князь Вячеслав, старший среди Владимировичей. Ратники откликались весело и уверенно. Вячеслава в городе знали, гостил он у отца часто.

Отслужили молебен о даровании победы над нечестивыми агарянами, и ратники тихо разошлись по стенам. Кому у какой стрельницы становиться, было расписано заранее. Ни суеты не было, ни спешки.

Переяславль изготовился к бою, хотя горожане надеялись, что дело до прямого приступа не дойдёт. Навряд ли половцы полезут на стены, не в их лукавых обычаях крепкие грады копьём брать. А вот Земле разор будет злой...

Так и получилось.

Роились половцы многими тысячами всадников на другом берегу Трубежа, но за реку не переходили. А за ними, сколько видно было с воротной Епископской башни, – дымы, дымы. Не осталось за Трубежем непожженных деревень. И людей не осталось.

Князья видели с башни, как тянутся по дорогам печальные вереницы пленников (половцы нарочно проводили их вблизи Переяславля), в бессильном гневе сжимали кулаки.

Но что они могли поделать?

Без помощи из Киева и Чернигова выходить в поле было безрассудно...

Пожалуй, впервые в своей жизни ощущал Юрий такое гнетущее бессилие, такую незащищённость перед чужой враждебной силой. Видеть своими глазами злодейство и быть не в состоянии воспрепятствовать ему, что может быть позорнее для князя?!

Тогда-то и дал себе Юрий зарок, которому неукоснительно следовал всю дальнейшую жизнь: если доведётся наезжать в Днепровскую Русь, то только с сильными полками, чтобы враги боялись, а князья-союзники уважали. Не те уже Ростов и Суздаль, что были в отрочестве Юрия, любого могли заставить себя уважать. Так и будет!

После захода солнца вспыхнули на левом, пологом берегу Трубежа бесчисленные костры половецкого стана. На стенах Переяславля сторожа зажгли факелы.

Так и противостояли друг другу: реденькая цепочка факельных огней, а за рекой – море разливанное половецких костров, и, казалось, не было им ни числа, ни края.

В темноте летучие половецкие загоны перебродили Трубеж и ездили под самыми стенами, дразня сторожей и выкрикивая оскорбительные слова. Даже стрелы пробовали пускать – не видя цели, наугад. Но и переяславские лучники не могли их поразить. Даже не зыбкие тени проплывали под стенами, а так – шевеленье какое-то во тьме.

На третий день осады всполошился половецкий стан. Потянулись в сторону Дикого Поля обозы, табуны. А к вечеру и конница снялась с места. Поняли защитники Переяславля, что подмога близко. Суздальские и смоленские удальцы-дружинники попросились за ворота проводить незваных гостей. Князья не препятствовали. Вынеслась дружинная конница в поле, по известным бродам перешла реку Трубеж, в коротких злых сшибках порубила половецкие заставы и устремилась дальше, за отступавшей ордой. Хоть немного пленников, но отбили – в утешенье. А как Шарукан начал поворачивать навстречу большие тысячи – отскочили обратно за реку.

Постояли половцы на берегу, а как стемнело – тихо ушли.

Осада Переяславля закончилась.

А потом была радостная встреча Владимира Всеволодовича Мономаха, избавителя от агарянской грозы. Переяславская и киевская конницы проследовали мимо города – следом за половцами. Только навряд ли удастся нагнать степняков. Обозы и табуны давно ушли, да и конные тысячи за ночь могли далеко отбежать. Половецкий разбой остался неотомщённым.

Тогда же Мономах объявил сыновьям:

– Быть зимнему походу. Поезжайте в княжества свои, готовьте рати. Всю Русь поднимем на поганых!