Текст книги "Юрий Долгорукий"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

Юрий посоветовал с новгородской нарочитой чадью обращаться бережно, до смертоубийства не доводить, но и воли не давать: земля здесь однозначно ростовская и новгородцам о том ведомо. А ушкуйников бить без пощады, никто за них не вступится – ни князь Мстислав, ни мужи-вечники.

Про себя Юрий решил, что не заставу здесь надобно держать, а срубить крепкий город. Устье Нерли-реки – разве не подходящее место? Но забота это не сегодняшняя...

Неторопливое судовое шествие по Волге напомнило Юрию его первый поход к Ростову, только раскручивался речной путь в другую сторону – не с заката на восход, а с восхода на закат, и не робким отроком он был теперь, но державным мужем. И не было тогдашнего тревожного ожидания неизвестности.

Неудивительно, что за всеми этими промедлениями князь Юрий приехал к Смоленску последним из Мономаховичей. Заждался его Иван Клыгин, давно обустроивший свой воинский стан на луговой стороне Днепра, прямо против города.

Воеводского доклада Юрий слушать не стал, велел только принять и накормить дружину, а сам с боярином Василием и десятком гридней-телохранителей проехал по наплавному мосту к городу.

Ростовского владетеля никто не встречал. Стража в воротах молча расступилась, пропуская нарядных всадников, воротный десятник поклонился – вот и вся встреча.

Юрий не то чтобы обиделся – как-то неуютно стало.

Смоленские улицы удивили сонным покоем, безлюдьем. Ратных людей не видно, да и прохожих было немного. Правда, Юрий уже знал, что Мономах велел князьям до поры оставаться в своих воинских станах за городом, но всё же, всё же...

Поехали прямо ко двору брата Вячеслава.

Князь Вячеслав Владимирович Смоленский с боярами встречал Юрия у крыльца (успели всё-таки предупредить!). Обнялись братья по-родственному, рука об руку пошли в хоромы. Миновали просторные сени, гостевую гридницу, уединились в уютной теремной горенке.

Бояре остались за порогом.

Василия тоже в горенку не пригласили. Юрия это не огорчило. Давно прошло время, когда он нуждался в подсказках, сам научился вершить хитроумные посольские дела.

Речной ветерок тянул в распахнутые окна, шевелил кружевные занавески. Чуть потрескивая, теплилась лампадка под образами. Юрий сидел в кресле, покойно откинувшись на мягкие подушки.

Только что покончили с непременным вежливым разговором о здоровье, о семье, о видах на урожай жита, о прочих необязательных житейских мелочишках. Подняли и сдвинули кубки с лёгким греческим вином, закусили сушёным заморским фруктом – фиником.

Вячеслав ожидал расспросов, но Юрий молчал, безмятежно любовался проплывавшими за окном белыми вспененными облаками, и казалось – ничего его больше не интересует.

Цену отстранённого ожидания перед серьёзным разговором Юрий знал уже давно: кто перемолчит – того и верх!

Первым нарушил молчание Вячеслав. Поинтересовался, знает ли Юрий, зачем собирает их батюшка.

Юрий посмотрел на брата как бы с удивлением:

– Откуда ж мне знать? Суздаль от державных великокняжеских дел далеко. Это тебе всё ведомо, на твоей земле собираемся. Поделись по-братски...

Тут уж Вячеславу ничего другого не оставалось, кроме как рассказывать: сам напросился. Вздохнул Вячеслав и начал издалека, со времён великого князя Ярослава Мудрого. Повествование его было длинным и поучительным, и выходило, что семена нынешних усобиц давно посеяны, и знать о том любому князю нелишне.

Рать собиралась на Глеба Всеславича Минского, из рода полоцких князей. Со слов Вячеслава выходило, что полоцкие князья – давнишние соперники Киева. Дед Глеба, князь Брячислав Изяславич Полоцкий, даже у своего могучего стрыя[81]81
  Стрый – дядя.


[Закрыть] Ярослава Мудрого сумел оттягать несколько городов, подкрепив войско большим числом скандинавских наёмников, а отец Глеба – Всеслав – ходил походами на Псков и Великий Новгород, хотя их прибрать к рукам. Не вышло! Вместо новгородского княжеского стола оказался Всеслав в киевской земляной тюрьме, и только великая замятия шесть тысяч пятьсот семьдесят шестого года[82]82
  Городское восстание 1068 г. в Киеве.


[Закрыть] вызволила его из крепкого заключения.

Через десять лет Всеслав попытался присоединить к своим владениям Смоленское княжество, захватил и пограбил Смоленск, но был выбит отцом Мономаха, великим князем Всеволодом Ярославичем. Ответным походом киевские полки сожгли города Всеслава – Лукомль, Логожск, Друцк и предместья Полоцка; сам Всеслав отсиделся за крепкими стенами своей столицы.

Воевал с полоцким князем и Владимир Мономах. В лето шесть тысяч пятьсот девяносто второе[83]83
  1084 г.


[Закрыть] он с большим войском ворвался в Полоцкое княжество, взял на щит славный город Минск. Паче всего уязвило Всеслава, что вконец опустошил княжеский двор, не оставив на нём ни челядина, ни скотины, ни именья – всё увёз в своём обозе. Притих после этого похода Всеслав, в княжеские усобицы больше не ввязывался.

Сын Всеслава – Глеб – всей Полоцкой земли за собой не удержал, княжил только в Минске, но дерзкий и корыстолюбивый нрав унаследовал от отца. Держался от великого киевского князя особняком, даней в Киев не посылал. Пробовал его приневолить тогдашний великий князь Святополк Изяславич, в лето шесть тысяч шестьсот двенадцатое[84]84
  1104 г.


[Закрыть] ходил походом к Минску, но неудачно. Ещё больше возгордился Глеб Всеславич Минский, больше к Польше тянулся, чем к Руси.

За многими походами, усобицами и мятежами стали о нём забывать, но минский князь сам о себе напомнил. Нынешним летом вдруг ворвался в Смоленское княжество войной, сжёг город Слуцк, пограбил волости. Такого простить было нельзя, вот и собирает Мономах войско для похода на Минск...

Повествовал Вячеслав неторопливо и обстоятельно, к месту и не к месту вставлял книжные слова – будто летопись пересказывал.

Юрий слушал уже без особого внимания. Главное было понятно – на кого рать и по какому поводу, как понятно и то, что для Ростова все эти задумки – посторонние. Пусть Вячеслав сам с Глебом разбирается.

Однако мысли свои Юрий перед братом являть не стал, дослушал до конца. У брата Юрий и обедал, и почивать после обеда остался в покойной дворцовой ложнице. Боярина Василия отослал в полевой стан – помогать воеводе Петру Тихменю обустраивать войско.

Вышел Юрий из ложницы, когда солнце уже клонилось к закату. А за дверью Василий стоит – разволнованный, заждавшийся. Оказалось, стан неожиданно навестил сам великий князь. За сыном посылать не велел, сказал воеводам:

   – Без князя досмотрю воинство. Если без князя порядок в стане, значит, при князе порядка вдвое. Показывайте, воеводы.

Негневливо так сказал, дружелюбно, но зачем-то добавил:

   – Юрий-то, поди, умаялся в дороге, сюда бегучи. Пусть в хоромах после великих трудов отсыпается...

Василию почудилась в словах великого князя скрытая насмешка, вроде как упрёк. Не мог не знать Мономах, что Юрий вовсе не спешил, подолгу стоял в разных местах! Как понять слова великого князя?

Юрий беспокойства своего верного боярина не разделил. Не встревожило его, что сказал батюшка и как сказал. Велено было в Смоленск прийти, вот он и пришёл. А как идти – вборзе бежать или шествовать неторопливо – на то его, Юрия, разумение. Не служебник, чай, – владетельный князь!

Внутреннее высвобождение из-под властной отцовской опеки радовало и одновременно тревожило – непредсказуемостью будущего. Отдельный путь – опасный путь, и всё же иного пути для себя Юрий уже не видел.

Василий был удивлён безразличием князя к своим вестям. Пожалуй, впервые посмотрел Юрий на своего верного боярина со снисходительной жалостью. Вот ведь, кажется, и умён боярин, и опытен, и в посольских хитростях равного ему не было, а до глубинного княжеского разуменья подняться не в состоянии!

От Бога сие державное разуменье, лишь прирождённым князьям доступное, токмо от Бога!

Делиться обретённой истиной с Василием не стал, приказал коротко:

– В стан ступай, помогай воеводе Петру. Я же у брата ещё побуду...

На большом совете Юрий сидел среди громогласных Давыдовичей и Ольговичей. Без мест на совете было – кто где сел. Только Владимир Всеволодович Мономах сидел отдельно на высоком великокняжеском кресле, как бы сравняв под собой остальных князей – и сыновей, и сыновцев.

Сторожевым полком выступил Ярополк Владимирович с Давыдовичами и Ольговичами, следом – сам Мономах с большими полками. Юрий с остальными братьями был при отце. Дружинами его распоряжались великокняжеские воеводы.

Перед многолюдством великокняжеских полков сдалась Орша.

Ярополк с Давыдовичами и Ольговичами взял и пограбил город Друцк, второй после Минска коренной град князя Глеба, а всех жителей града перевёз в отцовские вотчины на реке Суле.

Князь Глеб Всеславич запёрся за крепкими стенами Минска: выходить в поле против такой многолюдной рати было бы безумием.

Медленно, неторопливо облегали великокняжеские полки град, разбивали станы, ставили заставы на проезжих дорогах. Мономах объявил, что приступать к городу не будет, бережа христианскую кровь, но выморит князя-ослушника гладом и хладом.

В станах по его приказу начали рубить избы, являя намерение стоять осадой сколько угодно долго, хоть всю зиму. Разъехались по окрестностям летучие загоны с подводами – собирать по деревням корм для людей и коней.

Гражане Минска устрашились неминуемой жалкой смерти и, собравшись вечем, заставили своего строптивого князя мириться с Мономахом. Но Мономах отослал послов Глеба обратно без чести, велел передать гражанам, что не будет им прощенья, пока самого Глеба и его злобившихся советников не приведут окованными в железо.

Опечаленные послы покинули великокняжеский шатёр, а за ними вышел Ольбег Ратиборович – договорить то, что Мономах прилюдно сказать не пожелал.

Ольбег посоветовал послам передать Глебу, чтобы тот просил других князей о заступничестве перед гневом Мономаха, и обещал, что прощение будет, если князья о том попросят и поручатся за Глеба...

Наутро Глеб с женою, детьми и всеми вельможами перед лицом князей смиренно просил о прощении, обещал впредь не своевольничать. Клятвы свои Глеб скрепил крестоцелованием и был прощён. Мономах даже вернул ему грады и земли, но не все. Пограничные со Смоленским княжеством волости были переданы князю Вячеславу Владимировичу – за урон и обиду. Вячеслав поставил там новый город Желню и населил его пленными полочанами.

А потом по обычаю был великий пир.

Глеба намеренно посадили среди младших Ольговичей.

Бледный, в одночасье постаревший, Глеб униженно благодарил братьев-князей за заступничество перед великим князем.

В чём было недомыслие Глеба?

Наверное, в том, что он оказался в одиночестве, противопоставив себя всему княжескому сословию. Вот и озирается жалко и бессильно, как затравленный волк...

Было в унижении минского князя для самого Юрия что-то оскорбительное. Как ни порицай Глеба, но ведь он из княжеского сословия, любой из князей может оказаться на его месте, если вызовет гнев великого князя.

Может, и самовластие самого Юрия призрачно?

Да, призрачно, если Юрий будет один. Но если за ним соберутся князья-союзники, можно разговаривать с великим князем на равных.

Тогда...

Тогда, выходит, отстранение Юрия от межкняжеских дел – не на пользу княжества?

Думать, крепко думать надобно...

А Мономах ратоборствовал, словно старался на закате жизни (седьмой десяток ему пошёл!) восполнить всё упущенное за долгие годы переяславского сидения.

Царевич Леон, зять Мономаха, вдруг пошёл войной на греческого императора Алексея[85]85
  Царевич Леон, зять Мономаха, вдруг пошёл войной на греческого императора Алексея. - Защищая интересы дочери Марии и зятя, греческого царевича Леона Диагеновича, Владимир Мономах послал русские войска на дунайские города императора Алексея Комнина.


[Закрыть]. Почему осмелел Леон, ясно было всякому: с Леоном были сильные русские полки. Император от войны уклонился, прислал на Днестр посольство с мирными предложениями. Леон получил во владение несколько городов по Дунаю и успокоился.

Недооценили Леон и его киевские советники коварство и жестокость греков. Того же лета, августа в пятнадцатый день, был убит царевич Леон неким сарацином по тайному приказу императора. Мономах уже открыто послал на Дунай воеводу Ивана Волшанича и посадил в дунайских городах своих управителей.

Тогда же князь Ярополк Владимирович и князь Всеволод Ольгович ходили ратью к Донцу, сызнова взяли половецкие городки Балин, Черлюев и Сугров и со многцм полоном возвратились в Киев.

А на Дунае дело шло к большой войне. С греческих огненосных триер[86]86
  Триера – большое военное судно с тремя рядами весел, вооруженное т. н. «греческим огнем» – горючей смесью.


[Закрыть] сошли на берег одетые в брони стратиоты, выкатили к городам хитроумные стенобитные орудия. Противиться им не было возможности. Один за другим склонялись под власть императора дунайские города, изринивая Мономаховых управителей. Дунайские владения уплывали из рук великого киевского князя.

Мономах посылал на Дунай своего сына Вячеслава и воеводу Фому Ратиборовича, но те возвратились без победы. Трудно было сражаться с тяжёлой греческой конницей, непробиваемыми оказались густые пехотные фаланги, ощетинившиеся длинными копьями.

Успешнее была война на другом краю Руси – у пределов Великого Новгорода. Князь Мстислав Владимирович с новгородцами и псковичами ходил в Ливонию, марта в девятый день взял копьём град Медвежью Голову и, положив на чудь дань, со многим полоном возвратился.

Не обошлось без войны и следующее лето, от Сотворения Мира шесть тысяч шестьсот двадцать пятое[87]87
  1117 г.


[Закрыть]. Сам Мономах ходил ратью на Ярославца Святополчича, владетеля Владимиро-Волынского княжества, за неповиновение его и стяжание чужих вотчин. Шестьдесят дней полки великого князя, Давида Святославича Черниговского, князей Володаря и Василька Святославичей осаждали стольный град Ярославца, пока тот, видя своё бессилие и великий недостаток в харчах, сам не вышел из града с повинной.

Связав ослушника крепкой ротой, Мономах возвратился в Киев.

Не забывал великий князь Владимир Всеволодович Мономах и про свои бывшие дунайские владения. Киевские полки он на Дунай не посылал, но подговорил своего зятя хана Аепу откочевать с ордой к Дунаю.

Болгарский князь, владетель тех местностей, биться с великим множеством половецких всадников не решился, прислал к хану посольство с щедрыми дарами. Корыстолюбивые половцы согласились на мир, приняли дары: золото, серебро, дорогие одежды, множество яств и питий.

Однако напрасно радовались хан Аепа, его мурзы и богатыри. Всё питие оказалось отравленным. Лучшие люди орды, и из чёрных людей многие, вкусившие от греческой щедрости, в одночасье померли, а остальных болгарский князь, напав в ночи, побил и попленил, так что мало кто из половцев возвратился с Дуная.

Не стало у Мономаха в половецких степях хана-родственника.

Восполняя урон, Мономах поспешил взять за своего сына Андрея внучку другого сильного хана – Тугорхана. Но такой родственной доверительности, как с Аепой, ещё не было.

И дальше – что ни год, то война!

В лето шесть тысяч шестьсот двадцать шестое[88]88
  1118 г.


[Закрыть] Волынский князь Ярославец, забыв клятвы свои, снова замятежничал. Мономах послал полки к Владимиру-Волынскому. Но Ярославец бежал в Польшу, к своей сестре и зятю – польскому королю. Попробуй достань его!

Не успели передохнуть после Волынского похода – новая рать. Мономах решил отвоевать дунайский удел для наследника покойного царевича Леона, своего внука Василия.

Снова воевода Ян Вышатич повёл полки к Дунаю, а следом за ним собирался выступить и сам Мономах со всеми князьями русскими, в великой силе. Ждали только весны, чтобы зазеленела степь и был корм для конницы.

Император Алексей, убоявшись большого нашествия, прислал к Мономаху великое посольство: митрополита, епископов и знатных вельмож со многими дарами.

Диковинные были дары, со значением: венец царский, златотканая царская хламида, скипетр, чаша сердоликовая с камнями-самоцветами. Нарекал император великого киевского князя царём и братом, как ровню, и в том была великая честь – греческий император считался первейшим среди христианских государей. Ради одного этого можно было отказаться от войны, тем более что послы обещали откупиться от Василия за дунайские города серебром.

Мирный договор греки хотели скрепить браком княжны из рода Мономахова с императорским сыном Иоанном и бывшие Леоновы города отдать им как бы в приданое. Хитрый ход придумали греки, не умалявший великокняжеского достоинства, – города как бы оставались во владении рода Мономаха!

Помедлив для приличия неделю, Мономах дал согласие.

Ответное русское посольство отправилось в Константинополь.

Только-только замирились с греками – князь Глеб вылез из своей минской берлоги, принялся воевать земли Мономаховых детей – смоленские и новгородские волости.

Князь Мстислав с братьями ответно осадил Минск.

Теперь уж просьбам Глеба о прощении Святослав приказал не внимать – хватит, натерпелись! Мономаховичи взяли Минск копьём и привезли Глеба в Киев в цепях. Там, в земляной тюрьме, в тесном заключении, Глеб и преставился.

Избавились от Глеба – Ярославец явился из Польши с королевской помочью, подступил к городу Червеню, где наместничал киевский боярин Фома Ратиборович.

Фома на этот раз своего имени не посрамил, вышел с ратью из города и погнал поляков прочь.

Отмщая за набег, Мономах послал в Польшу воеводу Андриана Почаина, многие городки и местечки пожгли и пограбили, чтобы неповадно было полякам в русские земли хаживать. Однако и сами немало ратников потеряли: у своих порогов поляки рубились зло.

Половцы наезжали, пока полки воевали на Дунае и на Волыни, но малыми ордами, и отбегали быстро. Мономах за ними даже погоню не посылал.

Металась Киевская Русь в военной лихоманке, сотрясаясь от тяжёлой поступи великокняжеских полков, стонала под копытами польских и половецких коней, и не было там покоя людям.

Великокняжеское величие щедро оплачивалось кровью и слезами.

Но все эти грозы проносились мимо Ростовской земли.

Только единожды сходила на Дунай малая суздальская дружина. Очень уж просил тесть Юрия, хан Аепа, прислать хотя бы немного воинов в кольчугах, отказать было неудобно.

Господь берег суздальцев и воеводу Ивана Клыгина от нелепой смерти, опоздали они на последний ханский пир. Подъехал Иван с товарищами к ханскому шатру и сразу понял: что-то тут неладно! Караульные ратники возле порога лежат – скорчившись. Заглянул в шатёр – мурзы и военачальники вповалку, тоже бездыханные, и Аепа среди них – почернел лицом, на губах зелёная пена.

Иван – на коня и прочь, поднимать остальную дружину.

Понеслись дружинные кони в ночь, подальше от злодейского места. Так и гнали без передышки до самых суздальских рубежей. Добежав же, возблагодарили Бога за спасение. Если бы не бешеный ливень, задержавший дружину на полдня, лежать бы суздальцам под сенью ханского шатра бездыханными...

Больше чем грозовые всполохи войны озаботило Юрия и его советников малое семейное событие: великий князь Владимир Всеволодович Мономах взял из Великого Новгорода старшего сына Мстислава и посадил в близлежащем Вышгороде, а в Новгороде оставил князем внука – Всеволода Мстиславича.

Сам по себе Вышгород – град невеликий, но всем известно на Руси: вышгородское сидение – последняя ступенька к великокняжескому столу. Посадив сына на новгородское княжение, Мстислав заранее напрямую привязывал Новгород к Киеву, а это Юрию в урон. Пока брат Мстислав сидел в Новгороде сам, Юрий о новгородском столе не загадывал. Мстислав – старший! Терпеливо ждал, когда Мстислав навсегда уйдёт в Киев. И дальше поглядеть, как обернётся дело. Ведь у Ростова с Новгородом – одна судьба, из одного северного корня произросла Русь...

А оборачивается вон как – нескладно. Тянет, тянет Мономах Новгород к Киеву!

Будто нарочно подтверждая опасения Юрия, великий князь Владимир Всеволодович Мономах вдруг сам явился в Суздаль, вызвал к себе новгородских посадников. В нарушение обычая велел новгородцам по-прежнему посылать дани Мстиславу, даже если его в Новгороде не будет, словно нынешний новгородский князь Всеволод и не князь вовсе, а Мстиславов наместник.

Смолчали новгородские мужи, но Юрий видел – недовольны.

Тем же вечером новгородский посадник Константин Моисеевич навестил боярина Василия и имел с ним долгую беседу. А Василий, не откладывая до утра, – к князю.

О чём они беседовали наедине, никто никогда не узнает.

Тишка, стороживший дверь потайной горницы, слышал только прощальные слова князя:

– Не так-то всё просто, батюшка! Не так просто!

А боярин Василий смеялся, довольный.

В ту ночь и были произнесены слова, обозначившие новую большую заботу князя Юрия Владимировича Ростовского и Суздальского: «новгородский узел».

Глава четвёртая
НОВГОРОДСКИЙ УЗЕЛ

1

риговорить-то приговорили княжии мужи на совете в Ростове: развязывать новгородский узел.

А как?

Напрямую против воли великого князя не пойдёшь, завалит, как опытный медвежатник безрассудного зверя, что сам прёт грудью на рогатину. Понятно ведь было, что не собственным хотением, но Мономаховым благословением княжич Всеволод в Новгороде уселся...

Разные были речи – и дерзкие, и осторожные. Сошлись на том, что подсказал многоопытный Георгий Симонович: пусть пока новгородские бояре сами киевскому напору противятся, а мы – издали, без огласки – и приободрим их, и поможем.

Бояре в Новгороде – не качающиеся пришлые мужи, а в большинстве из старой нарочитой чади, что ещё до князя Рюрика верховодила, и прежних вольностей не забыли. Корнями вросли в Новгородскую землю, заматерели, окрепли.

Сила!

Тлеют, тлеют угольки новгородского своевольства, в них бы сухие лучинки подбрасывать, а потом поленца малые, а как заполыхает – возами дрова сваливать!

Да и самим новгородцам противодействовать княжеским властным устремлениям не впервой.

В лето шесть тысяч шестьсот четвёртое[89]89
  1096 г.


[Закрыть] не возлюбили новгородцы своего князя Давида Святославича, будущего черниговского владетеля, и прогнали прочь.

В лето шесть тысяч шестьсот десятое[90]90
  1102 г.


[Закрыть] новгородцы воле самого великого князя Святополка Изяславича воспротивились, не приняли на княжение его сына и даже пригрозили смертоубийством. Дескать, если у твоего сына две головы – присылай, а мы за мятежную чернь не в ответе.

И ведь сошла эта дерзость с рук, отступился великий князь!

Ныне же, принимая на княжение Всеволода Мстиславича, внука Мономаха, новгородские бояре связали его рядом[91]91
  Ряд – договор.


[Закрыть], что на другие княжения переходить не будет, даже если позовут или великий князь в Киеве сменится. Всеволоду пришлось поклясться: «У вас и умру!»

Слезами отольётся ему эта клятва. Отъедет Всеволод на время в Переяславль, а обратно его новгородцы не примут. Но случится это не скоро.

А какие ещё статьи были в ряде – про то в Ростове не ведали.

Явным же было, что новгородские бояре, нарушая обычай, самолично выбрали нового посадника Дмитра Завидовича, а до того посадников присылали из Киева.

С новым посадником непременно встретиться надо, поговорить.

Боярин Василий с готовностью откликнулся:

– Исполню, княже!

А говорить ему было велено вот о чём.

Великокняжеский властный напор во вред и Новгороду, и Ростову, противиться ему – общее дело. Ростов дружбу предлагает и помощь, хоть открыто с оружьем выступать не будет.

И ещё было велено намекнуть осторожненько, что без Киева проживёт Великий Новгород, даже легче станет. Обременительны киевские дани! А без Ростова как Новгороду прожить? Мало своего жита, с Низу, из владений князя Юрия идут в Новгород хлебные караваны. А ну как перекроют ростовцы заставами дороги? Совсем плохо станет Новгороду, гладом истощатся люди, чернь замятежничает.

А Великий Волжский путь?

Днепром новгородские торговые люди не больно-то охотно стали ходить, опасаясь половцев, а по Волге судовой путь привольный. Однако Волга – под князем Юрием, через Ростовское княжество протекает. Запрет князь реку – и порушится новгородская торговля. Полезней новгородцам с князем Юрием дружить...

Ушли в Новгород тихие люди боярина Василия.

А следом и сам Василий вдруг засобирался на охоту, и не на ближние ловы, а в знаменитый Шернский лес, что прилёг к берегу Волги ниже устья Медведицы. А от Медведицы до новгородского рубежа – рукой подать, а от рубежа до озера Берестова, вокруг которого лежали родовые вотчины посадника Дмитра Завидовича, ещё ближе.

Кого удивит, что некий ростовский боярин невзначай заедет к посаднику в гости?

Попировали бояре за обильным столом и разошлись по ложницам.

А что сошлись спустя малое время в потайной горнице и проговорили до полуночи, о том знать людям вовсе не обязательно...

Посадник согласился почти со всем, что передал ему боярин Василий. От себя же попросил только, чтобы унял князь Юрий булгарских разбойников. Грабят-де новгородские судовые караваны безжалостно, торговым людям невмоготу стало по Волге сплавляться. Василий пообещал, хотя княжеского наказа по этому поводу не было, и по возвращении повинился в самовольстве: хотел как лучше, а верно поступил или нет, пусть князь рассудит...

Не нужно было Василию виниться. Во время его кратковременной отлучки из Ростова прибежал великокняжеский гонец. Мономах посылал своих сыновей Юрия Ростовского и Глеба Смоленского в поход на Волжскую Булгарию, Очень складно получилось – одной стрелой двух глухарей подстрелить: батюшку порадовать сыновней послушностью и на просьбу Дмитра Завидовича – унять бул– гарское озорство – откликнуться, явить новгородцам ростовскую обязательность. Дескать, не успел посадник пожаловаться, а княжеские ратные люди уже на Волге!

Киевский гонец оказался бывшим дружинником боярина Фомы Ратиборовича, ростовским уроженцем, и по своей воле рассказал много интересного.

Мономаха склонил к булгарскому походу половецкий союзник Тугорхан, с которым великий князь недавно породнился через своего младшего сына Андрея, взявшего за себя ханскую внуку. Жаловался хан, что волжские булгары многими конными ватагами непрестанно наезжают на его кочевья, скот отгоняют и полоняников берут и жить вблизи их рубежей стало невмоготу. Улусные мурзы грозятся, что если-де великий князь Владимир Всеволодович не поможет, то однозначно придётся задонским половцам откочевать к морю и искать дружбу у тмутараканских князей, а сие Мономаху не на пользу, ибо Тмутаракань – отчина Святославичей, давних соперников князей Всеволодовичей...

Убедительно говорили послы Тугорхана, и Мономах с ними согласился.

Самому Мономаху воевать на Волге было несподручно, других забот хватало, вот и решил он переложить тяготы булгарского похода на плечи сыновей.

И ещё добавил гонец, что слышал разговоры киевских мужей, будто не надеется Мономах на участие Юрия в походах на Дунай или на Волынь, а от булгарского похода ростовский своеволец не откажется – сам заинтересован в безопасности Великого Волжского пути...

Юрий в очередной раз оценил государственную мудрость отца: не требовать невозможного, но лишь того, в чём не предвидится отказа, ведь от любого отказа страдает княжеское достоинство.

Для самого Юрия в будущем походе было нечто глубоко личное, в чём он не признался бы даже ближним мужам.

Князю Юрию исполнилось тридцать лет. Возраст зрелого мужа, правителя и воина. Прочно сидит Юрий в своём Ростовском княжестве, власть ни с кем не делит. Прирастает людьми и богатством княжество (может, пора уже называть княжество не Ростовским, а Ростово-Суздальским, ведь два равновеликих города в нём?). Не его ли, князя, в том заслуга?

Княжеская братия уважает Юрия за самостоятельность, за осторожность, осмотрительность и неторопливое упорство, с которыми он вершит свои державные дела. Если уж решился на что-то – не сдвинуть!

Одним только непременным княжеским достоинством был обделён Юрий – воинской славой.

Конечно, ходила ростовская рать в половецкие походы, но самого Юрия с полками не было: или оставался в Ростове, или был при князе Владимире Всеволодовиче Мономахе сторонним свидетелем.

В минском походе то же самое. Старшие братья брали копьём города, воеводы ратоборствовали, а Юрий послушно следовал за хвостом батюшкиного коня, даже меч ни разу не обнажал. Нехлопотно, но обидно, вся честь – Мономаху, Ярополку, Вячеславу.

Поход на Волжскую Булгарию будет нераздельно его походом, только им задуманным и свершённым, и вся слава победителя булгарского царя будет принадлежать только ему, князю Юрию Владимировичу Ростово-Суздальскому!

Брат Глеб, хоть и старше по возрасту, Юрию не помеха, не соперник. У Глеба никогда не было даже своего отдельного княжества, сидел князем-соправителем при Вячеславе в Смоленске.

Это только название такое – «соправитель». Не стал бы честолюбивый и решительный Вячеслав делиться властью, а если между братьями-соправителями раздора не было, значит, подчинился Глеб старшему брату, в княжеские дела не вмешивался.

Два года назад Мономах неожиданно перевёл Глеба в Переяславль. А переяславское держание – не мёд, с горчинкой оно. Кто бы ни сидел в Переяславле, Мономах считал город своей исконной вотчиной, распоряжался через его голову, словно не князь там сидит, а простой Мономахов наместник. Тут и князь, что умел раньше властвовать, разучится. Да и без Мономаха старые переяславские бояре Глеба под себя подомнут!

Сам же Глеб был мужем смирным, негорделивым, на княжеских советах больше слушал, чем говорил, а слово вставлял лишь для того, чтобы со старшими князьями согласиться.

Да и с какой силой придёт Глеб в Ростовскую землю?

Своя дружина у него небольшая, городовой полк переяславские бояре не отпустят: кто будет опасные степные рубежи оборонять? Вячеслав расщедрится, смоленскими ратниками поможет брату? Если и поможет, всё равно рать Глеба – малая толика по сравнению с многолюдными ростовскими и суздальскими полками.

Нет, не ожидал Юрий от брата Глеба соперничества!

Вот лишний пригляд – это вполне могло быть. Глаза и уши Мономаховы! Скрывать Юрию в булгарском походе нечего, пусть присматривается и прислушивается Глеб, пусть обо всём расскажет в Киеве, чтобы взяли на заметку хранители памяти – летописцы. Что Юрий захочет, то и увидит Глеб. Поставим его невеликую рать отдельно, возле обозов, а о воеводских делах будет ему боярин Василий, наезжая, рассказывать. Пусть рассказы Василия передаёт потом как самолично увиденное, пусть. Боярин Василий знает, о чём надобно рассказать, а о чём и умолчать не грех.

Впервые в жизни Юрий так глубоко погружался в воинские дела.

Это только неразумные так полагают: прикажет князь воеводам, и те усердием своим свершат всё, что для воцды надобно. Выезжай, княже, к полкам под златотканым стягом, веди готовое войско!

На деле всё было труднее и сложнее. Не одним воеводским усердием завязывается ратная сила княжества, сколь бы опытны и разумны ни были воеводы. Сколачиваются рати совокупными усилиями множества людей, от знатных мужей до простолюдинов, и первейшая забота князя – соединить эти усилия воедино.

Бояре сами снаряжают для похода конные вотчинные дружины, оборуживают военных слуг и боевых холопов, хлопочут о столовых запасах, но назначать время и MecTq сбора обязан князь. Он же проследить должен, чтобы любое нерадение было наказано, а радение – поощрено.