Текст книги "Юрий Долгорукий"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

Глава пятая
ДОРОГА НА МОСКВУ

1

ровидцем оказался князь Юрий Владимирович.

Стронулась и покатилась по Руси лавина княжеской усобицы, вовлекая в своё непреодолимое движение новых и новых владетелей.

Время понеслось вскачь, дробя копытами воинских коней головы и правых, и виноватых. От внутренней войны за порубежными засеками не спрячешься!

Схлёстывались враждующие вихри на переяславских и волынских полях, эхом раскатываясь по всей Руси.

Но не с мятущейся полуденной стороны, не от Киева ждал грозы Юрий. Тревожил его Новгород, куда возвратился неудачный искатель Переяславского княжества Всеволод Мстиславич. Да и братья его сидели под боком у Юрия: Ростислав – в Смоленске, Изяслав – в Минске. Но поднять Новгород против Ростова князю Всеволоду Мстиславичу оказалось непросто. Встретили его новгородцы плохо, укоряли в нарушении собственной клятвы – не отъезжать из Новгорода, даже если звать будут на другое княжение. Всеволоду даже пришлось на время отъезжать прочь и вести с новгородской господой трудные переговоры. Псковичи и ладожане прямо советовали Всеволода не принимать, но поискать другого князя.

Всеволода всё-таки приняли, но уже не полновластным князем. Посадников теперь будут избирать сами вечники, а не из Киева присылать. В новгородских пригородах были поставлены отдельные посадники: Мирослав – во Пскове, Рагуил – в Ладоге; на их согласие или несогласие кивали теперь новгородские власти, если князь чего-нибудь просил.

Самого князя с дружиной вывели из Ярославова дворища на загородное городище, к Ильмень-озеру. Проживал теперь Всеволод вне града, а в Новгород наведывался только по делам.

Дани с Новгорода получать стало затруднительно. А когда в лето шесть тысяч шестьсот сорок первое[109]109
  1133 г.


[Закрыть] великий князь Ярополк Владимирович потребовал сверх урочной дани в две тысячи серебряных гривен ещё и печорскую дань, новгородцы открыто воспротивились. Печоры-де и Югру[110]110
  Югра – земли на Северном Урале, между р. Печорой и Уральским хребтом, населенные хантскимн и мансийскими племенами.


[Закрыть] новгородцы сами под свою руку приневолили, многими ратными трудами и расходами, Киев здесь ни при чём. Всеволод ничего не сумел с упрямыми новгородскими мужами поделать. Великому князю пришлось посылать ему в помочь Изяслава Мстиславича с сильной дружиной.

Жёсткий и решительный, Изяслав принудил новгородцев к дани, что любви к Мстиславичам не прибавило. Насторожило новгородских мужей и наметившееся сближение Мстиславичей с Ольговичами, коих новгородцы привыкли числить во враждебном стане.

Новгородское скрытое недовольство аукнулось Мстиславичам следующим летом, когда они подвинули-таки новгородское воинство на поход к Ростову.

Объединённое войско Всеволода и Мстислава и новгородское ополчение дошли только до Дубны, а дальше посадники идти отказались. Поводом были известия, казалось бы благоприятные для союзников: князь Всеволод Ольгович Черниговский прислал гонца, обещая помочь на князя Юрия. Посадники объявили Всеволоду и Мстиславу: «Если бы вы Ольговичей, как злодеев племени Мономаховичей, к себе не присовокупили, то мы бы готовы за детей Мстиславовых воевать, а с черниговскими князьями вместе быть не хотим!»

Сколько ни уговаривали князья, посадники стояли на своём, увели многочисленное новгородское ополчение, и князь Всеволод Мстиславич с ними ушёл (посадники настояли).

Князь Изяслав Мстиславич с одной своей дружиной остался на Волоке, между Твёрдой и Метой, ожидая, что новгородцы одумаются и возвратятся, но – не дождался. Пришлось и ему уходить восвояси.

Позором закончился ростовский поход Мстиславичей.

А в Новгороде – новое огорчение. Новгородцы вечем скинули посадника Петрилу, киевского служебника, и своей волей поставили на посадничество Ивана Павловича. С новым посадником договариваться стало ещё труднее.

Великий князь Ярополк Владимирович в споры с новгородскими властями не вмешивался, у него были свои заботы: как-то замирить враждующих князей. В Киеве собрался княжеский съезд.

Пришлось ехать в Киев и князю Юрию: совсем оставаться в стороне от общерусского дела было бы неразумно. Многочисленную конную дружину повёл следом новый любимец князя, выпестованный Непейцей Семёновичем воевода Якун Короб.

Недобрый это был съезд, тревожный, готовый ежеминутно взорваться прямой враждой. Не по-братски смотрели друг на друга князья – подозрительно, недоброжелательно.

Великий князь Ярополк Владимирович, как всегда, восседал во главе стола – здесь было его законное место как старейшего в потомстве Мономаха. Однако остальные князья расселись непривычно: по одну сторону стола – Мстиславичи и Ольговичи с союзниками, по другую – Вячеслав, Юрий и Андрей Владимировичи, сыновья Мономаха, и немногие князья, оставшиеся верными старинному обычаю, – старейшинство Мономаховичей над Изяславичами оставалось для них неоспоримым.

Дубовая столешница между княжескими соединачествами – как поле будущей битвы...

Не чинная беседа достойных государственных мужей – мятущееся вече. Князья спорили, перебивая друг друга, припоминали давние и недавние обиды.

Дружный хор Мстиславичей и Ольговичей перекричать было трудно.

Ярополк пытался умерить страсти, взывал к согласию, но тщетно. Не было единомыслия среди князей, не было большой объединяющей цели, ради которой можно было отложить взаимные счёты. Не было Владимира Мономаха!

Спорили много, а сошлись на малом. Мстиславичи выговорили прибавки к своим владениям на Волыни, Всеволод Ольгович прибрал под своих сыновей и племянников Курские земли. Но удовлетворения на их лицах Юрий не заметил. На время согласие, не более...

Самого Юрия эти переделы не касались, о чужих землях шла речь. Когда пришёл его черёд говорить, он просто призвал братию к согласию:

   – Чтобы Русь сохранить, последуем, князья, закону, завещанному отцами и дедами нашими: каждый держит отчину свою. А свою отчину меж родичами делить – на то каждому князю вольная воля.

Призыв Юрия к неприкосновенности наследственных владений не понравился ни Мстиславичам, ни Ольговичам. Многие из них считали себя обделёнными, одно было желание – переиначить с пользой для себя. Кривились недовольно, перешёптывались, однако напрямую, открыто против закона не выступил никто. Неприлично было прилюдно к беззаконию звать.

Уже прощаясь, Юрий перехватил скользящий, ненавидящий взгляд Изяслава Мстиславича. Ничего не забыл Изяслав, ничего не простил: ни уплывшего из рук Переяславского княжества, ни позора прерванного на половине пути ростовского похода...

В глубоких раздумьях возвращался Юрий на двор старого боярина Ольбега Ратиборовича, где остановился с боярином Василием и ближними гриднями-телохранителями на время княжеского съезда (дружины, сопровождавшие на съезд князей, осторожный Ярополк в город не допустил, велел сидеть в воинских станах или пригородных деревнях).

Совсем дряхлый был Ольбег Ратиборович, с постели почти не поднимался – сидел, обложенный подушками, но разумом оставался ясен, в хитросплетениях межкняжеских отношений разбирался досконально, посоветоваться с ним было полезно.

Неторопливо, спокойно текла беседа мужей, и не чувствовал Юрий разницу в летах, будто ровня с ровней разговаривали. А может, с приближением старости стирается эта разница, ибо не телесное видят друг в друге собеседники, а духовное, размысленное?

Изредка в ложницу приходил тиун Ольбега, склонялся к уху своего господина, что-то шептал. Ольбег молча выслушивал его и отпускал едва заметным кивком головы.

Сгущались за оконцем ранние осенние сумерки. Холопы принесли свечи.

Снова вошёл тиун, но не как прежде, скользяще и беззвучно, а торопливыми, устремлёнными шагами, склонился к Ольбегу Ратиборовичу. Что шептал тиун и что ответил ему старый боярин, Юрий не расслышал, тихо оба говорили, но по тому, как метнулся тиун к двери (даже поклониться мужам забыл!), как нахмурился Ольбег Ратиборович, Юрий понял: что-то случилось, и наверно – недоброе...

Так и оказалось.

   – Вот что, княже, – начал Ольбег. – Злоумышляют против тебя. Кто – называть не хочу («Изяслав, кто же ещё?» – догадался Юрий). Нынче же ночью отъезжай из Киева. Тайно отъезжай, с одними гриднями, а дружине передашь, чтобы следом шла, отдельно. Думаю, к Любечу тебе лучше путь держать. Наместник Дедевша был твоим доброхотом, защитит...

Заметив сомнение на лице князя, успокоил:

   – Жив ещё Дедевша, жив! Старец вроде меня, но град Любеч в руках держит крепко...

Гридни торопливо увязывали во вьюки невеликую поклажу (телеги решили оставить на дворе у Ольбега), тихо седлали коней. Встали молчаливой кучкой у заднего, негостевого крыльца.

Темень была такая, что не разглядеть было вытянутой руки.

Близко к полуночи на крыльце появился князь.

Следом за тиуном пошли в дальний угол двора (коней вели в поводу). Тиун долго возился с проржавевшим замком: видно, потайной калиткой в частоколе давно не пользовались.

Как ни осторожничали, калитка приоткрылась с пронзительным визгом – видно, петли сильно проржавели, слепились.

Вышли за частокол, прислушались.

Вокруг было тихо.

Тиун шептал последние наставления:

   – По этой тропке меж огородами – на другую улицу. Направо повернёте, и прямо к воротной башне. Сторожам скажете: «Ольбег Ратиборович приветное слово послал!» Сторожа ни о чём расспрашивать не будут, выпустят за ворота. А дальше путь к Любечу известный, вдоль Днепра. Только не по большой дороге езжайте, а пообочь, полями. Да хранит тебя Бог, княже!

Ночь укрыла беглецов.

К вечеру следующего дня, оставив коней, на ладье переправились через Днепр против Любеча. Пешком, под удивлёнными взглядами прохожих прошли по посадским улицам к Замковой Горе. Сторожа в проёме воротной башни склонили головы перед красным княжеским корзно, высокой бобровой шапкой и золотой цепью на груди Юрия (какой-то отрок побежал вверх по захабню – предупредить наместника о нежданных, но, судя по обличью, почтенных гостях).

Только когда за спиной захлопнулись ворота внутреннего Красного двора, а навстречу вышел наместник Дедевша, Юрий почувствовал себя в безопасности.

Одно было желание – повалиться на постель и спать, спать...

Дедевша прослезился, растроганно прижал Юрия к груди. И Юрий обнял старика по-родственному. Дороден был когда-то наместник Любеча, а ныне будто усох, потерялся в толстой, на меху, накидке.

   – Зрелым и мудрым мужем стал, княже. Издали за деяниями твоими слежу – властвуешь достойно. А про меня, видно, Господь забыл, не зовёт к себе и не зовёт. Зажился я на этом свете. Порой жизнь не в радость, в тягость, но живу...

За скромным, наскоро накрытым столом Дедевша пожаловался:

   – Раньше было кому служить. Князья великие, грозные: Всеволод, сын Ярослава Мудрого! Владимир Всеволодович Мономах! А ныне?

Не жаловал, видно, наместник нынешнего великого князя Ярополка, а князей Мстиславичей – и того меньше.

Долго за столом не засиделись, хотя чувствовал Юрий, что хочется старику поговорить, отвести душу. Слипались у Юрия глаза, устало клонилась голова. Понял Дедевша, что не до разговоров сейчас князю, сам предложил:

   – Ступай, княже, в ложницу. Мы с боярином Василием и без тебя сообразим, как дружину встретить и где воинский стан разбить. Думаю, что на этом берегу, выше по реке. Есть там в лесу малый градец, мой тиун в нём сидит, а посторонних людей нет. О больших ладьях и плотах, чтобы твою дружину и коней через Днепр переправить, уже распорядился, хлопочут люди. Почивай спокойно, княже...

Но всласть отоспаться Юрию не пришлось.

Едва предрассветно засерело за оконцем, явился тиун Дедевши, осторожно потеребил Юрия за плечо:

   – Обудись, княже. Чужие люди у града. Дедевша Иванович передаёт, что лучше б ты на стену к нему поднялся...

Разом отхлынула сладкая сонная одурь.

Подскочил Илька – помогать своему господину одеваться. И старший над гриднями, боярский сын Фёдор Опухта, уже здесь стоит, ждёт княжеского приказа.

   – Боярин Василий где? – поинтересовался у тиуна Юрий.

   – С ночи, княже, как поехал встречать твою дружину, так и не возвращался.

Плохо сейчас без Василия, плохо...

Юрий торопливо зашагал через Красный двор к лазу на стену: гридни за ним – в кольчугах и шеломах, со щитами. Успели оборужиться!

Взбежал Юрий на стену, а наместник Дедевша к стрельнице прильнул, что выходит в сторону Днепра, напряжённо высматривает что-то.

Посторонился, уступая место Юрию:

   – Окружили град – ни войти, ни выйти свободно. Сам посмотри, княже.

Под стеной, едва различимые в рассветной мути, проскальзывали незнакомые всадники. Порой останавливались, смотрели, задирая головы, на стрельницы, ехали дальше.

   – И с другой стороны тако же ездят, – подсказал Дедевша.

   – Чьи люди?

   – Доподлинно не знаю. Но догадаться можно. Мыслю – от Мстиславичей. Кто ещё осмелился бы гнаться за тобой, княже?

Так оно и есть, наверное...

А тут ещё Дедевша держится непонятно, таким Юрий его ещё не видел. Тяжело вздыхает, переминается с ноги на ногу, посматривает на Юрия виновато – будто сказать собирается нечто, для Юрия огорчительное, но не решается...

Наконец решился:

   – Чужих-то воев я в град не пущу. Но если великокняжеский боярин с грамотой или кто из Мстиславичей самолично явится, ворота придётся открыть. Любеч – вотчина Мономаха и потомков его, а я лишь сторож при вотчине, человек подневольный. Не осуди, княже...

Ловушка, значит, для Юрия...

Медленно тянулись часы. Кружился вокруг Любеча зловещий хоровод чужих всадников.

Близко к полудню в любечский затон вбежали воинские ладьи, вонзились острыми носами в песчаный берег.

С ладей ссыпались воины в доспехах, и было их много; по доскам свели на берег белого коня.

Полком – впереди всадник на белом коне под княжеским стягом, за ним воины плотными пятками, – двинулись прямо к граду.

   – Беда, княже, – приглядевшись, вымолвил Дедевша. – Сам Изяслав пожаловал.

А суздальская дружина неизвестно где...

А Василий ещё не возвратился...

А выхода из града для Юрия нет...

Получалось, что после виноватого Дедевшина признания оказался Юрий беззащитным!

   – Друг мой любезный, Дедевша Иванович, неужто выдашь меня Мстиславичу? – горько усмехнулся Юрий.

Сплетались в голове старого наместника мысли, мучительные своей противоречивостью. Нельзя было держать Изяслава перед запертыми воротами. Но и отдавать ему в руки князя Юрия, природного Мономаховича, тоже было нельзя. Ни по сердцу, ни по совести, ни по клятве верности – служить всему княжескому роду Мономаховичей – нельзя. Злодейство могло произойти, ведь распалён Изяслав погоней и от природы жесток. А кто виноват будет, если недоброе случится? Он, Дедевша...

Юрий обречённо ждал.

Нашёл всё-таки старый мудрец выход, посветлел лицом. Сказал Юрию, указывая рукой на тиуна:

   – Сей муж, княже, безопасно выведет тебя из града. Но чтоб забыли твои гридни, как из Любеча выходили. Крестоцелованием скрепи молчание их!

Юрий пообещал, ещё не представляя, как Дедевша исполнит обещанное. На крыльях, что ли, перенесёт через враждебное кольцо?

Уже вдогонку наместник посоветовал:

   – Вели гридням щиты здесь оставить. В пути, которым ты пойдёшь, щиты только помеха.

Тиун повёл суздальцев к церковке под свинцовой кровлей.

Юрий догадался: к земляной дыре, к лазу за стены!

Четыре десятка лет прошло с того памятного пированья в Любече, когда наместник принимал мальчика-князя, а Юрий ничего не забыл. Даже вспомнил, из какого притвора церкви начинается потайной лаз.

Суздальцы спустились по длинной осклизлой лестнице под землю. Впереди – тиун с факелом, остальные следом, тесно, дыша друг другу в затылок. Земляная дыра оказалась узкой, едва одному Мужу пройти, а у кого плечи пошире – по стенам скреблись. Не напрасно советовал Дедевша щиты оставить, со щитами дружинники и вовсе бы не протиснулись.

Бесконечно длинным показалось Юрию это подземное шествие. Со сводов капала вода. Влажная стынь пробирала до костей. Дышалось тяжело, факел потрескивал и чадил, вот-вот погаснет.

Но это был путь к спасению!

Лазом вышли в глубокий овраг, заросший кустарником; ветви сплелись ещё одним сводом, пригибаться пришлось, пробираясь под ними.

А вот и лес – безмолвный, успокоительный.

Тиун уверенно повёл князя и его спутников по едва заметной тропинке; по всему было видно, что люди здесь давно не ходили.

   – Куда теперь? – нагнав тиуна, спросил Юрий.

   – К лесному городку, княже. Дедевша Иванович прикинул, что дружина твоя уже там должна быть. Недалеко до города – с версту...

Тропа влилась в лесную дорогу, тоже малоезжую. Колеи на дороге оплыли, а человеческих следов и вовсе не было.

Торопливо зашагали по чавкающей дорожной грязи – подальше от возможной погони. Тиун отстал, подсказав на прощанье:

   – По дороге так и идите, никуда не сворачивайте. Дорога прямо к градку выведет.

Впереди зашевелились кусты, вышли воины со щитами и копьями, живой стеной перегородили дорогу.

Гридни вмиг окружили Юрия, обнажили мечи.

Но войны уже разглядели за ними князя, почтительно склонили головы.

Свои, суздальские!

Переправил всё-таки Василий через великую реку Днепр дружину, в условленное место привёл и даже сторожевые заставы успел выставить. Пускай теперь Изяслав нагоняет, в пять сотен ударных копий его встретим. Мало не покажется!

Таясь, пробиралась суздальская дружина по окраинам Черниговской земли, возле самого смоленского рубежа. Земля здесь была вроде бы ничейная: ни черниговцы, ни смоляне не держали на этой окраине сторожевые заставы, не строили укреплённых городков. Тишь, безлюдье. Для прохода больших ратей непреодолимым препятствием были леса. Леса и бесчисленные реки и речки.

Где бродами, где на плотах (плоты вязали тут же на берегу) суздальцы переправились через Десну, Угру, Протву, Нару. Благополучно вышли к Москве-реке, где начинались владения князя Юрия.

Пока переправлялась дружина, Юрий и боярин Василий стояли на высоком левом берегу Москвы-реки.

   – Рубеж княжества... – задумчиво говорил Юрий. – Здесь бы города крепкие срубить, заставами перекрыть перелазы. Суздалю было бы безопасней...

   – Разумно, княже, разумно, – поддерживал боярин Василий. – А для первого града место я уже присмотрел. На устье реки Неглинной, на Боровицком холме. Люди издревле там селились, красное место. Ныне застава наша стоит на холме, сёла боярские в округе. Не на голом месте город поставим. Наречено сие место – Москва...

   – Пошли смысленого мужа, пусть посмотрит, что и как, – распорядился князь. – Не сегодняшнее это дело, но посмотреть надо. И сами наведаемся при случае.

Так было произнесено и попало в длинную череду княжеских будущих забот слово «Москва», обозначившее собой целую эпоху русской истории.

2

Вовремя возвратился Юрий Владимирович в Суздаль.

После первого неудачного похода на Ростов долго мятежились новгородцы, укоряя посадников и в стыдном отступлении от реки Дубны, и в сговоре с Ольговичами, и не понять было, кто чего хотел. Однако мятеж получился великий, многих знатных мужей побили вечники и с моста в реку Волхов пометали. Князь Всеволод Мстиславич сидел на своём Городище, как в крепкой осаде, нос боялся высунуть.

В новгородское размирье вмешался великий князь Ярополк, велел митрополиту Михаилу написать к новгородскому Нифонту и ко всем гражданам, чтобы от смятения отстали и жили в покое, а непослушным пригрозить церковным отлучением.

Увещевательную митрополичью грамоту читали на соборной площади и у папертей церквей.

То ли устрашились новгородцы Божьего гнева, то ли самим мятежничать надоело, но послали в Киев игумена Исайю и знатных бояр Якуна и Василька – просить митрополита и великого князя о прощении. Ярополк вину их отпустил и велел дальше жить мирно, а митрополит Михаил сам приехал в Новгород и был принят с подобающей честью.

Но Мстиславичи использовали утишенье Новгорода не для закрепления мира, но для подготовки новой войны. Митрополит Михаил пробовал воспрепятствовать развязыванию новой усобицы, однако его не послушали, а когда обиженный митрополит собрался отъехать в Киев – насильно задержали в городе, чтобы не проведали об их замыслах ни великий князь Ярополк, ни князь Юрий. Для митрополита сие было прямым бесчестием.

На исходе лютого месяца декабря новгородский князь Всеволод Мстиславич объявил о начале похода. Великую рать повёл Всеволод на Ростов: свою немалую дружину, пополненную смоленской конницей (брат Ростислав расстарался), новгородское городовое ополчение, рати из Пскова, Ладоги и иных новгородских волостей.

Морозы стояли тогда великие, зато дорога была гладкая – по льду Волги и Нерли. Легко катились санные обозы, не отставая от конницы. Всадники брони и оружие сложили на сани, ехали налегке.

Новый град Кснятин не задержал Всеволодову рать. Не стенами грозен град, но ратной силой, за стенами притаившейся. А ратников в Кснятине было тогда мало, не ждали в Ростове зимнего похода. Всеволод выдвинул к граду сильный заслон и беспрепятственно проследовал дальше, вверх по Нерли. Кснятинскому воеводе только и оставалось что со стены смотреть, как тянутся мимо обозы и пробегает конница, звонко выстукивая по речному льду копытами.

Нескончаемой казалась ползущая по льду Нерли чёрная змея новгородского войска, и воевода только кулаки сжимал от бессильной ярости.

Беда пришла в Ростовскую землю, беда!

Не дремали и в Суздале. Ростовские, суздальские, ярославские, угличские, владимирские полки выдвигались к Нерли – прикрыть княжеские столицы. Для князя Юрия это была вторая большая война на своей земле, и велика была цена победы или поражения: речь шла о судьбе княжества.

Ростовская тысяча собралась в считанные дни и в таком великом числе, какого раньше и не видывали: людей даже не пришлось звать, сами сбегались под воеводские стяги.

Единодушный порыв жителей Ростово-Суздальского княжества вселял надежду, да и воеводы у князя Юрия были опытные, в войнах проверенные: Непейца, Пётр Тихмень, Иван Клыгин, Якун Короб. Бестрепетные мужи, доверял им Юрий, как самому себе.

Воеводам было приказано разбить воинские станы против устья Кубрицы, что с закатной стороны втекала в Нерль, и ждать.

Не иначе, как Божьим Предопределением было указано это место. Новгородское войско остановилось возле Кубрицы. То ли князь Всеволод Мстиславич давал отдых своему приуставшему в зимнем походе воинству, то ли приотставшие обозы ожидал, но разбили новгородцы свой воинский стан на Ждане-горе, напротив затаившегося в лесах ростовского войска.

Воеводы Всеволода о том, что супротивники совсем рядом, даже не догадывались, но по привычной осторожности насыпали вокруг стана снежные валы, да и сами склоны Ждан-горы были малодоступны для чужой рати. Напрямую приступать к новгородскому стану было безрассудно: сидели новгородцы на высоком месте, как в крепости.

Князь Юрий знал о новгородском воинстве всё или почти всё: в своей земле у каждого пенька глаза да уши! Но это знание не утешало. Больше оказалось у Всеволода ратников, много больше. А тут ещё крутизна Ждан-горы и снежные валы. Выманить бы Всеволода с высокого места, и пусть Бог рассудит, кому даровать победу. Пока же полезно начать мирные переговоры, чтобы выиграть время. Ратники с окраинных волостей подходят и подходят в воинский стан Юрия, укрепляя войско, а Всеволод в чужой земле, ему помогу ждать не приходится. Выходило, что любая отсрочка на руку Юрию.

В посольство Юрий назначил старых ростовских бояр Жирослава Иванковича и Сватко Свексишина. Надеялся князь, что Всеволод хоть старость уважает, не будет послов бесчестить. А в вежливом разговоре легче к согласию прийти, хотя вряд ли из посольства что путное получится...

В подкрепление послам Юрий приказал вывести полки на опушку леса, чтобы стояли на виду у новгородцев. Только воеводе Якуну Коробу велел из своего лесного стана не выходить и своего стяга отнюдь не показывать. Под началом у Якуна оказалось пять сотен расторопных суздальских дружинников.

Была у Юрия относительно Якуна отдельная задумка...

Поехало к Ждан-rope посольство – медленно ползущая по снежной белизне кучка всадников. Вышли из леса на открытое место ратники, построились молчаливыми рядами; морозный ветерок едва шевелил обвисшие стяги.

Над снежными валами Ждан-горы зачернело. Новгородцы высыпали на вал, смотрят. И князь Всеволод Изяславич, наверное, тоже на валу, ростовские и суздальские полки считает.

Юрию же одно оставалось – ждать.

Послы возвратились неожиданно быстро – удручённые, поникшие. Василий сразу увёл их в избу, наскоро срубленную для князя на лесной поляне.

В избе было тепло, уютно. Весело потрескивали берёзовые поленья в очаге. Ковры на стенах и на полу – для тепла, для красоты. Высокое княжеское кресло в красном углу, под иконами. За занавеской – постель под медвежьей полостью. Посуда на столешнице простая, деревянная да глиняная, только для князя – высокий кубок из чернёного серебра. Без роскоши живёт князь, как и положено в походе, в одной избе и спит, и мужей принимает для совета.

Новости послы принесли невесёлые, докладывали виновато. Князь Всеволод принял посольство без вежливости, упрекал Юрия во многих винах: и злоумышляет-де против Мстиславичей, и земли за собой удерживает, принадлежность которых к Ростову сомнительна, и укреплённый град поставил в устье Нерли в угрозу Новгороду, надо бы сей град срыть до основания. А новгородские мужи и вовсе непотребно лаялись. Наипаче усердствовал в брани Петрила, отставленный вечниками от посадничества, но оставшийся в большой милости у Всеволода – в походе Петрила был тысяцким.

   – Миру не быть, княже, – твёрдо заключил Жирослав Иванкович своё невесёлое повествование.

   – Идите, мужи, вины вашей в новгородской дерзости нет, – ровным голосом, не показывая ни гнева, ни разочарования, промолвил Юрий. – Урон от бесчестия ложится не на послов, а на тех неразумных, кто послов бесчестил...

До ночи простояли ростовские и суздальские полки на опушке леса, а утром снова вышли на открытое место – дразнить новгородцев своими стягами.

Юрий почему-то уверовал, что второй день молчаливого противостояния – последний. Прикинут воеводы Всеволода, что ростовцев и суздальцев – меньше, склонят своего князя на прямой бой. Если, дескать, князь Юрий не приступает, значит, слабости своей боится, самое время самим начинать битву!

Как ожидал Юрий, так и вышло.

Близко к полудню чёрной пеной поползло с горы новгородское воинство, разобрались на равнине по полкам.

Не догадывались новгородцы, что ещё ночью послал Юрий в обход Ждан-горы, справа, воеводу Якуна Короба с конной дружиной и велел до поры затаиться в лесу.

Глазастый Василий подсказывал:

   – На крыле сам Всеволод Мстиславич стоит, с ним вроде бы посадник Иванко Павлович, а налево – тысяцкий Петрила с новгородским ополчением; чаю – вот-вот приступят, зашевелились!

   – Вот по Всеволоду и надо ударить покрепче, – решил Юрий. – Пётр Тихмень – в лоб, Якун – сбоку. Как сокрушим крыло, где князь и посадник, новгородское ополчение само рассыплется. Воеводам Непейце Семёновичу и Ивану Клыгину в челе и на левом крыле до перелома битвы упереться и стоять. Крепко стоять, не жалея живота своего. С нами Бог!

   – С нами Бог! – сурово повторили воеводы, разъезжаясь по своим полкам.

Юрий остался на возвышенности с тысяцким Георгием Симоновичем и боярином Василием, самыми ближними мужами; то ли древний курган был под ними, усыпальница павших в незапамятные времена витязей, то ли просто малый холмишка средь равнины. Если доведётся победную чашу пить, то вместе с ними, друзьями верными, если смертную – тако же, общую...

Всё точно бы делал Юрий для победы, что можно было сделать, и теперь сидел на своём белом коне сторонним наблюдателем, передоверив судьбу свою и судьбу княжества в руки воевод. Оплошают воеводы – не спасёт князя и отборная ближняя дружина в блестящих бронях, неподвижно застывшая за спиной. Полягут верные дружинники, защищая своего господина, а после и он, князь, ляжет рядом с ними на окровавленный снег – спасаться бегством Юрий не собирался. На всё воля Божья...

Но надежда на победу была. Нутром чувствовал Юрий, что войско проникнуто духом святой жертвенности, и верил в конечный успех. С таким войском не победить нельзя!

Новгородское злое множество сразу навалилось и на чело, и на крылья. Изрядно приготовились новгородцы к прямому бою: передние ряды были в непробиваемых немецких доспехах, с длинными ударными копьями. Тяжело было ступать огруженным доспехами новгородцам по рыхлому снегу, надсадно дышали, обливались потом, но пёрли напролом, испуская воинственные вопли.

Сошлись полки, смешались.

Воины отбросили бесполезные в тесноте копья, бились мечами, топорами, шипастыми шестопёрами. Взметались над головами широкие полумесяцы мерянских секир. Оглушительно ревели боевые трубы.

Пятились ростовские и суздальские полки под неистовым напором. Медленно, но пятились...

Юрий обеспокоенно повернулся к тысяцкому Георгию Симоновичу:

   – Где ж Якун, почему медлит?

   – Воеводу Якуну лучше нас видно, когда в сражение вступать, – спокойно ответствовал старый тысяцкий, – Не тревожься, княже, за Якуна. И за других воевод не тревожься. Сам видишь – стоят крепко!

Наконец из леса, что примыкал к равнине сбоку Всеволодова полка, вынеслась дружинная конница.

Враз остановились и заметались вои на крыле новгородской рати, не зная, то ли дальше давить, то ли поворачиваться против внезапно нагрянувшей конницы.

Но на раздумья уже не было времени, конная дружина Якуна Короба врезалась в мятущуюся толпу.

Первым побежал князь Всеволод, мня, что сбоку ударила великая сила. Нетрусливый посадник Иванко Павлович кинулся было навстречу Якуну, увлекая за собой новгородский городовой полк, и нашёл быструю смерть от меча суздальского дружинника.

Оставшись без князя и посадника, поражаемые и в лоб, и сбоку, растерялись ратники новгородского войска, сбились в огромную, ощетинившуюся копьями, но уже не скреплённую волей начальных людей толпу.

Вот тут-то и принял воевода Якун Короб решение, которое принесло ему не только славу бесстрашного витязя, но и мудрого военачальника. Он не стал преследовать бегущего Всеволода, но, не замедляя бега дружинных коней, принялся теснить и рвать на части чело новгородского войска.

Приободрившиеся воеводы Непейца и Иван Клыгин тоже двинули свои полки вперёд.

Какое-то время новгородцы ещё отбивались, но когда мерянская секира сразила тысяцкого Петрилу – побежали.

Вот ведь как бывает – жил Петрила во лжи и лукавстве, а умер прямо и честно, достойно мужа, с мечом в руке. Многие грехи за честную смерть ему Господь простит...

Юрий махнул рукой ближней дружине, посылая её в преследование; дружинники на сытых застоявшихся конях быстро нагнали отходивших новгородцев, многих порубили и в полон побрали. А витязи воеводы Якуна уже поднялись на Ждан-ropy, прибрали к рукам новгородские богатые обозы.