Текст книги "Орлиное гнездо"
Автор книги: Вадим Павчинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
Часть третья
Новый день
1
Новый день извечно рождался в неоглядных просторах Тихого океана. За дальними далями, по всхолмленной тайфунами водной пустыне пролегал незримый рубеж времени: пока американский континент жил еще во вчерашних сутках, на азиатские земли уверенно и твердо ступал народившийся день. Ветры, легкие и быстрые, летели в рассветном небе, как бы расчищая дорогу восходящему солнцу.
Солнце выплывало из океанских глубин, румяно умытое холодной волной.
Первыми на дальневосточной земле встречали утро настывшие камни острова Большой Диомид. А погодя немного красноватый свет солнца покрывал тончайшим слоем меди обкрошенные тысячелетними ветрами скалы Уссурийского залива. И тогда во Владивостоке тоже наступало утро. Но в городе солнце появлялось не сразу: путь ему преграждали сопки Богатой Гривы. На их западных склонах фиолетово дымился рассветный сумрак. Потом коричневатые ржавые обломки скалистой вершины Орлиного Гнезда превращались вдруг в россыпи золотых самородков. А по ту сторону Амурского залива свинцово-неподвижные дремлющие облака, неожиданно утратив тяжесть, становились пухлыми, розовыми комками ваты. Прокоптелые кирпичные трубы Дальзавода стояли будто облицованные красным мрамором, исторгая торжественно-багряный дым.
Но как только солнце переваливало через гранитные хребтины сопок, сразу же багряные краски восхода сменялись ярким светом утра. Тогда отовсюду слетали и недолговечная позолота, и кованая медь, и отшлифованный мрамор. Медные скалы Уссурийского залива обретали прежний хмуроватый вид, золотые валуны Орлиного Гнезда вновь одевались коричневой ржавчиной, а из потускневших заводских труб устремлялись в небо буднично-черные дымы.
Задолго до первого гудка просыпался рабочий Владивосток. Он встречал утро еще до солнцевсхода. Призывный зов Дальзавода, госмельницы, электростанции, депо заставал многих дальзаводцев, первореченцев, портовиков, грузчиков уже в пути, идущими к своим станкам, причалам, пароходам, эстакадам. С Орлиного Гнезда, из Голубиной пади, из Рабочей и Матросской слободок, с Эгершельдских сопок – отовсюду шли люди, в одиночку и группами, стекаясь в говорливые ручейки. Они вливались, как в русло, в главную магистраль города – Ленинскую улицу. Тут людской поток постепенно мелел, исчезая в широко распахнутых воротах завода, порта, мастерских. Запахи перегорелого угля, отработанного пара, нагретого железа, сдержанное дыхание не успевших отдохнуть за ночь цехов, полусонное бормотание пароходных лебедок – все напоминало людям о хлопотливой жизни заводских корпусов, о неисполненных делах, о новых заботах, о труде.
Егор Калитаев, не изменяя стародавней привычке, ходил на Дальзавод не низом – по Ленинской улице или по берегу Золотого Рога, как делали многие, а по гребням сопок – от Орлиного Гнезда, где он жил, через Голубиную падь, до клуба имени Ильича. Там он сворачивал вниз, спускался к Шефнеровской улице, к главным воротам завода. Эту «верхнюю дорогу» – так называли в семье Калитаевых едва приметную тропку, ведущую от их домика через каменистые кручи к заводу, – проложил некогда дед Калитаева – первый строитель города и кораблей на берегах Золотого Рога. По этой тропке ходил и отец Егора – Степан Прохорович. По ней пошел на завод Егор. А после гражданской войны отправился по той же дороге на тот же завод и Андрей.
Потом Андрей избрал более удобный путь, норовя добраться до завода на трамвае, чтобы не тратить попусту время на ходьбу. И только Катюша любила ходить вместе с отцом по щебенистым осыпям. Им было по пути: фабзавуч, в котором училась Катя, находился на территории Дальзавода.
Сегодня Егор Степанович вел на завод по старой рабочей дороге Федоса Лободу с Семеном. Шли молча, думая свои думки.
Отправился впервые в этот день на завод и Сергей Изместьев. Бессонно проворочавшись ночь, он чуть свет отправился в типографию «Красного знамени». Там уже ждал заспанный парень, который должен был заменить Сергея на посту разносчика газет. «Красное знамя» доставлялось городским подписчикам не почтой, а самим издательством. На эту работу шли подростки и ранним утром разносили по своим участкам пахнущую типографской краской газету.
Сергей притащил огромную сумку из сыромятной кожи, предохранительно пропитанную ворванью – от владивостокских туманов, дождей и сырого весеннего снега. Показал новичку, как удобнее носить ее, помог подогнать ремень по росту и, взяв из макулатуры свежий номер, сел рядом с парнем на тюк с газетами в очереди к окошку экспедиции.
Сергей начинал чтение газеты с четвертой страницы. Здесь печатался отдел «Морской день», в котором рассказывалось о прибывающих в Золотой Рог и уходящих из порта кораблях. Сергей знал наизусть названия многих десятков японских, английских, норвежских, китайских, датских, греческих, немецких пароходов и насчитывал иной раз до пятидесяти и более иностранных флагов на рейде. Он видел перед собой дальние страны, которые представлялись ему такими, как они выглядели на почтовых марках из его коллекции: яркие краски, волнующие названия – Сиам, Перу, Гаваи, Камерун… Перед глазами возникали корабли, паруса, вулканы, пальмы, пирамиды и сфинксы, неправдоподобная синева океанов и такая же синь нездешнего неба, солнечная желтизна песчаных пустынь, изумрудная зелень джунглей. Читая, Сергей забывал обо всем на свете, и запах типографской краски казался ему запахом моря.
Сегодня в отделе «Морской день» Сергей прочитал небольшую заметку о шхуне «Мираж», которую разрушил грибок. Автор заметки предлагал шхуну сжечь, чтобы она не заразила грибком деревянные катера и дома Владивостока. Сергей не был уверен в том, что шхуна представляет такую опасность: было жаль ее. Вот бы ему эту шхуну!
Неизвестно, сколько бы еще мечтал Сергей, но сменщик уже толкал его в плечо: подходила их очередь за газетами.
Сергей для начала показал парню, как происходит получение газет в экспедиции, заставил еще раз прочитать маршрут и фамилии подписчиков, помог надеть сумку, и они отправились в путь.
Снег пуржил меньше, ветер тоже стихал, и по всему было видно, что день ожидается погожий.
Новый разносчик шел, сильно подавшись вперед грудью, – видно было, что ему тяжеловато, да и не привык еще. Сергей хотел сначала помочь ему, но передумал: пусть приучается.
Всех своих подписчиков Сергей знал не только по фамилиям, но и по их положению, привычкам, характерам. Он знал даже, как и что читают некоторые из них. Вот японец Хосита. Он разворачивал газету и сразу устремлял взор на внутренние страницы, рассказывающие о делах на заводах, в селах, на рыбных промыслах. Хосита восклицал: «Ага, опять критика!..», «О, ударники вступают в партию!» И всегда – в таком роде. А вот Егор Степанович Калитаев, так тот начинал с первой страницы – о международном положении: «А ну-ка, Серега, чего там пишут про акул империализма?..»
Но были и такие подписчики, которых Сергей никогда не видел в глаза. У них на дверях висели почтовые ящики или были прорезаны щели. Сергей просовывал туда газету и уходил. Это были неизвестные, неразгаданные люди. Сергею иногда казалось, что их вообще нет на свете, а за дверной щелью – тишина и пустота и ничего больше.
Только перед одной такой дверью всегда в непонятной тревоге билось Сергеево сердце. Дверь была крепкая, дубовая, с медной, ярко начищенной ручкой. На правой филенке привинчена массивная, литая из бронзы табличка с рельефными буквами: «Л. А. ИЗМѢСТЬЕВЪ, корабельный инженеръ». А ниже – белая костяная кнопка звонка. Позвонить? Откроется широкая дверь, и Сергей увидит просторную прихожую с алой ковровой дорожкой на ярко-желтом, словно выкрашенном яичными желтками полу. У стены – зеленую кадку с каким-то капризным тропическим деревцом. На дверях, ведущих в комнату, плюшевые портьеры с гарусными помпонами. Портьеры раздвинутся, и навстречу Сергею выйдет сутулый немолодой человек с темными близорукими глазами – отец Сергея. Он обрадуется приходу сына, возьмет сам свою газету и, поднеся ее близко к лицу, начнет торопливо читать. Потом спросит Сергея, нравится ли ему работа, как поживает мама и здоров ли дед Сергея? Наверняка посочувствует, что Сергею приходится так рано вставать – задолго до рассвета. Сергей же скажет, что сегодня он в последний раз доставил газеты. Побывав еще у Калитаева, домом которого заканчивается участок, Сергей пойдет в заводоуправление Дальзавода оформляться учеником электросварщика. Теперь они будут встречаться с отцом каждый день: ведь оба они в одном цехе. Отец, конечно, обрадуется и похвалит Сергея за выбор специальности: недаром же его так увлекало все, что связано с электричеством, моторами, динамо-машинами, трансформаторами. Над чертежами и рисунками Сергей мог просиживать часами.
Но Сергей не позвонит в эту дверь. Он никогда и не звонил сюда. Он не знает, что там за ней. Отец даже и не подозревает, что вот уже почти два года каждое утро в дверную щель просовывает газету не какой-то незнакомый разносчик, а его собственный сын. И Сергей все чаще читает фамилию на бронзовой дощечке как чужую, ничего общего не имеющую с теми Изместьевыми, которые живут в другом доме и фамилия которых пишется по-новому – без буквы ять и твердого знака.
Спустившись с крылечка отцовского дома, Сергей идет дальше. Вот дом Хоситы. Здесь нет почтового ящика. Надо звонить. Хосита открывает дверь сам. Вот и сегодня он вышел на порог в своем сером кимоно. Хосита любит поболтать с Сергеем по-русски. Он здорово говорит по-русски, но иногда скажет какое-нибудь слово так потешно, что не рассмеяться бывает очень трудно.
– Снеговая погода. Не замерзнули? – спросил Хосита и вбуравился глазами в газетные страницы, где, как фронтовые сводки времен гражданской войны, стояли столбцы сообщений и цифр о социалистическом соревновании, о путине, судоремонте, транзите, фрахте, ударных бригадах, об успехах и неудачах. «Ага! Намечается реконструкция Дальзавода! Очень интересно», – услышал Сергей за спиной возгласы Хоситы.
По дороге Сергей наставительно поучал парня, который к концу маршрута уже нес сумку как заправский разносчик. И Сергей даже позавидовал тому, как быстро и ловко освоил парень дело и даже внес в него свою поправку: подходя к очередному дому, он заранее вытаскивал газету, на ходу складывал ее и, не задерживаясь ни минуты, опускал в ящик и шел дальше.
И он подумал, что любое дело надо выполнять не бездушно, не заученными приемами, а пробовать так и этак, искать что-то новое, нераскрытое…
С вершины Орлиного Гнезда глаз видел далеко, как с птичьего полета. За оснеженными сопками Русского острова, где-то в величайшей отдаленности, бушевал неистовый, вечно штормовой Тихий океан. Из его широт спешил сюда новый день, и навстречу ему торопливым крупным шагом, слегка ссутулив плечи, упрямо склонив голову, шел Егор Калитаев, по-хозяйски посматривая вокруг с высокой своей дороги.
Город просыпался. Но, может быть, он и не спал вовсе? Ведь вот же всю ночь напролет настойчиво бились в закрытые окна домов разноголосые звуки порта: грохот лебедок, постукивание конвейеров на Эгершельде, нервные крики паровозов в транзитной гавани, усталое посапывание буксиров. Всю ночь напролет вспыхивали трепетные голубые зарницы электросварки на Дальзаводе и вместе с портовым шумом тоже врывались в окна, насквозь пронизывали летящие над темными сопками снеговые тучи.
Нет, в городе спали не все. Сейчас те, кто бодрствовал ночью у станков, уступят свои места тем, кто отдохнул и идет им на смену.
Егор Степанович прислушался к голосу порта. «Эй-аха!» – раздавались на причалах Эгершельда размеренные выкрики грузчиков. Подымаясь по судовым трапам, грузчики пели в такт шагам. А когда наступало лето, с рейда, где заякоренные японские «мару» вычерпывали из воды раскисшие, пахнущие дубильным раствором кедровые бревна, слышалась песня грузчиков, работавших на плотах. Вылавливая намокшие тяжелые кругляши, рабочие взбадривали себя однообразной песенкой в три ноты, на японский манер: «Эее-ааа, ааа-эээ!» И незамысловатые эти песни нелегкого труда были особенно по душе Егору. Хорошо, что они раздавались теперь над Золотым Рогом! Ведь всего восемь лет назад другие песни звучали тут. И другие корабли стояли у здешних причалов, хищно впиваясь якорными когтями в донный грунт бухты. Не деревянные грузовые стрелы выглядывали с их бортов, а стальные стволы орудий.
Егор одобрительно посмотрел на теперешних заморских гостей. Одни корабли грузились, другие разгружались. Устало привалились к гранитным стенкам транзитной гавани серые чистенькие пароходы – шведские, датские, норвежские. Грузовые стрелы переносили с берега увесистые тюки и степенно погружали их в трюмы. Тускло блестели свежевыкрашенные черные борта английских лесовозов, столпившихся у чуркинских причалов Экспортлеса. Они с неумеренным аппетитом отправляли в свои ненасытные чрева сливочно-желтые бруски пиловочника. Как только бухта освободится ото льда, начнут жадно проглатывать связки мокрых бревен японские пароходы, грузно оседающие в воду чуть ли не выше ватерлинии. «Все флаги в гости будут к нам», – вспомнил Егор читанные Катей стихи. «В гости – милости просим, – подумал Калитаев. – Торговать с нами – пожалуйста. Посылайте своих купцов, господа хорошие. Для вас же больше пользы. И нам не без выгоды».
Скользящий утренний свет весеннего солнца, выглянувшего в разрывы туч, прорисовывал на земле длинные тени. Ярко, но холодно поблескивали корпуса пароходов, оцинкованные коробки пристанских пакгаузов.
Свежий ветер растрепывал и прижимал к земле дымные хвосты маневровых паровозов, затевал причудливую игру с паровозными гудками: то унесет их звук куда-то, сделав его еле слышимым, то вдруг приблизит так, будто гудки совсем рядом, ревут над самым ухом.
Усиленный ветром, прогремел густой медью гудок Дальзавода. В это время Калитаев, Федос, Семен и Катя были уже возле главных ворот. Над ними красовался лозунг, написанный на куске полинялого, стираного кумача. Под словами приветствия строителям первой пятилетки виднелись буквы какого-то старого лозунга, не отмывшиеся как следует.
Хлопающий на ветру кусок кумача всегда радовал и волновал Егора. Давно ли на этих же воротах висел лозунг, призывающий дальзаводцев восстановить разрушенные интервентами цеха! Давно ли Калитаев вместе с другими рабочими, не сняв еще с плеча партизанской винтовки, пришел на родной завод! Будто вчера было все это: мертвые цехи, мертвые станки, мертвые корабли у заводской стенки – те, которые интервенты не сумели из-за неисправности угнать за границу. На станках и машинах белели аккуратные условные пометки мелом, объяснявшие, что увезти за границу, что сломать, а что утопить в бухте. Рабочие сделали все, чтобы затянуть демонтаж оборудования. Они прятали станки, загоняли нагруженные заводским добром вагоны в такие тупички, до которых интервенты не смогли добраться. Да и времени у них уже не было. Но многое они успели разрушить, испортить, уничтожить.
Сначала Егор бушевал от ярости. Потом понял: злость надо переплавить в полезное дело. И он взялся за восстановление цеха, в котором работали когда-то его дед и отец, а сейчас будет трудиться он со своими детьми и товарищами.
Люди еще были разгорячены недавними жаркими схватками с врагом и, не остыв, бросались в работу, как в бой. Люди победили, возвратив жизнь цехам, машинам, кораблям.
Потом у них явилась новая забота: постройка катеров для возрождающейся рыбной промышленности.
Широкая площадка перед цехом была сплошь уставлена рядами деревянных кильблоков, на которых стояли уже собранные, готовые под клепку и склепанные катера. На эту площадку и вел сегодня Егор новых рабочих – Федоса и Семена. Но прежде им надо было побывать в заводоуправлении, у инженера по набору рабочих.
В это время к заводоуправлению спешили Сергей с Андреем. Когда они оказались перед заводскими воротами, раздался гудок.
Весь Владивосток слышал по утрам зычный, немного медлительный, натруженный голос Дальзавода. Не раз просыпался по его зову Сергей. Но раньше этот гудок не имел никакого значения в жизни Сергея. Гудок был для других. По нему жили многие в городе. Гудок входил в их быт, управлял временем, становился неотъемлемой составной частью их жизни. Гудок не только будил и звал их на работу. Он постоянно как бы напоминал этим людям об их принадлежности к рабочему классу. Сергей видел, как гордятся Калитаевы тем, что «живут по гудку». И вот сегодня, хотя Сергей еще не получил рабочую табельную марку, он тоже начал жить по гудку. Ему казалось, что это только к нему одному обращен басовитый добрый голос завода. И захотелось ответить: «Слышу. Иду, иду!»
2
В длинном темноватом коридоре заводоуправления, освещенном неярким светом угольной лампочки, было сутолочно, как на вокзале. У дверей в кабинет инженера по найму рабочей силы сгрудилось множество людей: одни стояли, подпирая стены, другие сидели прямо на плохо вымытом асфальтовом полу, нещадно дымя горлодерной махрой, сплевывая, переговариваясь. Федосу показалось, что он снова попал в коридор правления Камчатского общества: та же людская взбаламученная река неостановимо течет куда-то, водоворотит, шумит в тесных берегах, несет чьи-то судьбы, надежды, мечтания. И опять он ощутил неотделимость свою от неспокойных вод этой человеческой реки.
С трудом преодолевая образовавшийся возле дверей затор, продвигался вперед высокий человек с улыбчивым мальчишеским лицом. Он наконец пробился к двери, открыл ее ключом и сказал:
– Заходи, только не все сразу, по очереди.
Федос вломился первым, отжав локтем какого-то парня. Семен проскочил следом, а Сергей – за ним. Так все втроем, цепочкой, они и очутились перед столом высокого. Тот, глядя на них, улыбнулся добродушно, как старым знакомым. Но напиравшие сзади сразу оттерли Федоса от стола. Очереди никакой не получилось.
Инженер выгрузил из ящиков стола папки с бумагами и, пока раскладывал их, беседовал дружески с собравшимися.
– Тут многие поступать на завод пришли. Заранее предупреждаю: работа трудная, с железом, так что будет нелегко. Кто ищет легкой жизни – пусть решает сразу.
Когда инженер упомянул о железе, Семен вдруг вспомнил завьюженное бакарасевское поле и вмерзший лист кровельного цинка, с таким трудом добытый из цепких ледяных клещей. «Ну зачем людей железом стращать? Что железо, что дерево – все одно, если умеешь», – подумал он, успокаивая себя тем, что работу он осилит, хотя бы даже и железную.
Потом инженер спросил одного из стоявших у стола:
– Поступаем или увольняемся?
– Уволиться хотим, – не глядя в глаза инженеру, как бы стыдясь его и окружающих людей, сипловато объяснил тот.
Инженер подписал ему бумажку и спросил следующего:
– Поступаем или задаем лытка?
Спрашиваемый растерялся, покраснел и, путаясь в словах, объяснил:
– Наняться хочу… оформиться для поступления. Устроиться, так сказать.
«Поступаем или увольняемся?» – этот вопрос инженер задавал каждому, и Федос прикидывал в уме: «Двое поступают, один – уходит. Туда-сюда… Не сидит на месте народ».
– Увольняемся! – ухарски сдвинув на затылок замасленную шапку, вызывающе, не дожидаясь вопроса, выкрикнул заросший бесцветной щетиной широкоплечий детина в распахнутом ватнике.
– Вижу, вижу, – кивнул головой инженер. – Вон какие крылышки отросли, хоть сейчас в полет, – и поглядел на широкие плечи парня, словно и в самом деле там росли крылья.
Парень озабоченно оглядел свои плечи, и тогда все, кто был в комнате, весело рассмеялись: шутка пришлась по душе. Но и парень не лазил дважды в карман за словом.
– Крылья – в самый раз. Орлом воспарим.
– Орлом-то орлом, а вот крылья – куриные, – заметил с усмешкой инженер, подписывая документ широкоплечему.
Отпихнув от стола болтливого парня, Федос сказал:
– Давай оформляй меня с сыном. Наша очередь. А то много тут разговору лишнего. – И попросился к Егору Калитаеву.
– Знакомый твой? – спросил инженер.
– С малолетства знаю.
Инженер написал направление. Федос подтолкнул к столу оробевшего Сергея:
– И этому с нами бумагу давай.
– Рабочий стаж зарабатывать?
Сергей смутился, не зная что ответить.
– Изместьев? – удивленно посмотрел на Сергея инженер, прочитав его документы. – У тебя кто отец?
– Отца у меня нет, – с запинкой ответил Сергей. – То есть он…
– Понятно, – остановил его инженер. – Может, тебе лучше в другой цех? В том, куда просишься ты, работает Леонид Алексеевич. Знаешь об этом?
– Знаю. Только я хочу к Калитаеву Андрею. На электросварку, – отведя в сторону глаза, ответил Сергей.
Инженер по-свойски подмигнул ему и, протянув листок, сказал:
– Получай, друг! И смотри не вздумай летуном стать.
Сергей, взволнованный грубоватой шуткой, взял бумагу, хотел посмотреть, что в ней написано, но сразу ничего не увидел. Лишь моргнув два раза повлажневшими глазами, он рассмотрел на листке четкую надпись: «В судцех, оформить подручным электросварщика, на переквалификацию». Слово «переквалификация» было новым для Сергея, незнакомым.
Вышли из кабинета все вместе. Федос остановился перекурить. К нему подошел один из рабочих, толпившихся в коридоре, попросил табачку. Задымили, разговорились. Узнав, что куривший его табачок увольняется, Федос спросил:
– Почему бежишь? Или платят худо?
– Платят подходяще. А только говорят, на «Металлисте» слесарям ставка повыше здешней.
– Рыба ищет где глубже. Слыхал такое, борода? – втерся в разговор тот широкоплечий детина, которого недавно инженер назвал летуном. – И человек ищет всю жизнь, ему угомону нет. И мне вот тут глубины не хватало.
– А как ты глубину эту сыщешь?
– А так: везде понырять надобно, – в тон Федосу объяснил детина.
– Нырнешь, а там как раз – по колено курице. Вот и застрянешь дурной своей башкой, – наставительно сказал какой-то длиннолицый человек. – А ну, оставь, отец, сорок, – попросил он Федоса.
– Бери. Крути цельную, – Федос протянул ему кисет с махоркой. – Сам-то поступаешь, видно?
– Нет, ухожу. Только я не за длинным рублем. Уволился потому, отец, что я икрянщик. На Камчатку зовут, вполне законно. Распоряжение есть: квалифицированных рыбников – отпустить. Недохват там спецов.
– Я тоже на Камчатку собирался, – огорченно вздохнул Федос. – Не вышло: нету этой самой…
Федос споткнулся на слове «квалификация».
Выйдя на улицу, Федос заметил невдалеке от заводских ворот фанерную будку, сделанную наподобие водочной бутылки, с жирно нарисованными цифрами «40». На нее навалился, вырезанный из фанеры же, красноносый пьянчуга, спину которого подпирала неоструганная жердинка. Семен тоже с любопытством рассматривал занятную будку. Почти такую он уже видел на вокзале, на том самом месте, где обнаружил исчезновение Ефима. В ее застекленном оконце виднелись разные лекарства, коробочки, баночки, пакетики с аптекарским пахучим добром. В заводской будочке, как и на вокзале, тоже сидела румяная дивчина, выглядывая из окошка. Семен поинтересовался, чем торгуют в будке. Девушка, опустив глаза, раскрыла тетрадку и спросила:
– Из какого цеха? Когда прогулял?
– Я так просто, – растерялся Семен и посмотрел на дощечку, прибитую над окошком. «Черная касса для прогульщиков», – было написано на ней.
Неподалеку сидели на камнях несколько человек, низко надвинув на глаза шапки. Вид у них был такой, что Семену стало даже жаль их: не так-то просто получить заработанные деньги в этакой будке.
– А вот уж это ни к чему, – осуждающе сказал Федос, глядя в сторону «черной кассы». – Провинился человек – отругай, поучи уму-разуму. А позорить не следует.
Фанерная будка испортила Федосу настроение. Молча шли они к проходной завода.
Сергей развернул только что полученный пропуск из желтого шершавого картона. «Выдан рабочему Изместьеву С. Л. на право входа через главные, восточные и западные ворота завода».
– На все стороны ворота, – прочитав пропуск, сказал Федос. – Не понравится – в любые уйдем, Семен, – впервые за эти дни пошутил он с сыном.
Но Семен на шутку не отозвался. Он хорошо знал отцовы подходы и боялся что-нибудь сболтнуть невпопад.
Порог проходной все трое перешагнули с таким чувством, будто вступали в новый, неизведанный мир.
Справа и слева от ворот стояли просторные здания, сложенные из красного кирпича, возле некоторых высились такие же кирпичные дымливые трубы. Рабочий день уже начался, и на заводской территории было почти безлюдно. Федос вспомнил, что Егор велел идти направо, и они зашагали по шпалам узкоколейки, в надежде, что она приведет их куда следует.
Вдруг они услышали позади предостерегающий возглас. Едва успели отпрыгнуть в сторону, как мимо с грохотом промчалась вагонетка, нагруженная тяжелыми листами корабельного железа. Оно гремело на стыках рельсов, и двое рабочих, сидевших поверх груза, подпрыгивали, как на тряской телеге. «Вот и с железом повстречались», – подумал Федос, вспомнив слова инженера.
Потом их догнала девушка в прокопченном и прожженном ватнике, подпоясанном узким ремешком, в стеганых ватных брюках, грубых мужских сапогах и теплом платке, повязанном поверх кумачовой косынки. У девушки было яркое, приметное лицо: пылающий, под стать косынке, румянец, обветренные губы алели, как прихваченная морозом калина. Налитые молодостью и здоровьем щеки слегка поджимали снизу глаза, и они приобрели лукавый прищур, который непонятно тревожил обоих парней. Семен отвернулся и стал разглядывать высокий кирпичный забор, протянувшийся по пригорку, а Сергей пристально всматривался в девичьи глаза, удивительно знакомые. «Да ведь это Маша Степкина», – обрадовался Сергей, узнав подругу своего детства, которая жила когда-то на Русском острове. Маша не сразу угадала в нескладном высоком парне давнего приятеля. Они поздоровались, разговорились.
Федос спросил Машу, как дойти до судостроительного цеха. Она сама шла туда, и теперь они зашагали по узкоколейке вчетвером. Маша несла со склада свернутый кольцом резиновый шланг в брезентовом чехле.
– Неужели с железом орудуешь?
– С железом, – ответила Маша, не без гордости поглядывая на спутников Федоса.
– Девке с железом трудно. Да и не к чему. Лучше бы с шитьем каким, – рассуждал Федос. – А ну подсобите дивчине, хлопцы, – приказал он, и Семен взял у Маши шланг.
– А никто и не говорит, что легко. Но если клепальщиков не хватает? Вот мы и взялись. Прорыв ведь. Нам, конечно, сначала не разрешили, но мы так поднажали, что ой-ой! Говорим: вот еще новости! В гражданскую девчата пулеметчицами были, а тут с молотком не управимся, что ли? А вас куда? – спросила Маша.
– В подручные, к слесарям-судосборщикам определили, – ответил Семен с достоинством: мы, мол, тоже люди не последние.
– Ничего, работа подходящая, но моя получше, – снисходительно сказала Маша.
Рядом с ней, одетой в замазанную рабочую спецовку, Семен в своей чистенькой, старательно собранной матерью одежонке выглядел чуть ли не щеголем.
– Ты чего этак-то выфрантился? – спросила его, посмеиваясь, Маша и, поглядев на выутюженный матросский бушлатик Сергея, сказала: – И ты тоже как на свидание собрался. Пропадут ваши костюмы: ржавчина, копоть, сурик – всего хватает.
– Так ведь слесарная же работа! – воскликнул Семен.
– Ну и что же? Мы катера морские собираем, а не кусочки в тисочках опиливаем.
Семен с сожалением оглядел свои почти новые штаны, и ему стало жаль их: «Тоже, поди, обгорят да замаслятся. Вот незадача», – и безнадежно махнул рукой.
Маша рассмеялась и сказала, что пошутила и что они получат спецодежду согласно колдоговору. Никто из них не слыхал еще этого мудреного слова, Семен решил, что это фамилия какого-то начальника, выдающего спецовку рабочим, и успокоился.
Вскоре они подошли к своему цеху. Федос, Семен и Сергей осмотрелись по сторонам.
К причальной стенке жались огромные черные корпуса пароходов. Некоторые из них глянцевито блестели свежей краской, иные же выставляли напоказ свои бока – обтертые и ободранные во льдах и штормах; пароходы казались непоправимо больными – в рыжеватых подтеках ржавчины и кровавых пятнах сурика. «В починке стоят», – догадался Семен, не отрывая глаз от морских работяг. Пароходные трубы не дымили: на время судоремонта котлы были погашены. И только над трубой одного из пароходов мерцающе струился воздух, расплавленный жаром судовой топки: так колеблется он жарким летним днем в поле, над пашней. От парохода были проложены к другим судам обернутые асбестом и войлоком трубы. По ним, как кровь по венам, лилось в каюты и кубрики живительное, благодатное тепло.
Пройдя немного, Семен увидел и вчерашний ледокол. Он стоял кормой к берегу. Нос ледокола был низко опущен, а корма приподнята, и даже издали Семен разглядел глубокие вмятины и повреждения на ней.
Потом они сходили в контору цеха, получили расчетные книжки, табельные железные номерки, сходили в кладовую за спецовкой – брезентовыми куртками, брюками и рукавицами, а Сергею, как подручному электросварщика, выдали сверх того еще и специальное темное стекло и фанерный щиток.
– Покажи, какой у тебя номер? – подошла к Семену Маша. – Эх, Семен, Семен, – позвякивая табельным номерком, засмеялась она. – Видно, уж такая тебе судьба выпала: быть рядом со мной. Видишь, и номерки у нас рядышком – твой пятьсот двадцатый, а мой – пятьсот двадцать первый.
Семена эта насмешливая дивчина немного пугала. И он обрадовался, когда подошла табельщица и стала объяснять, как пользоваться табельной доской. Всё трое повесили свои номерки, и девушка закрыла доску на ключ.
– А теперь, дочка, веди-ка нас к Егору Калитаеву, знаешь такого? – попросил Машу Федос.
– Пошли, – согласилась она. – Пойдем, слесарь, – снова метнула она синие огоньки в сторону Семена.
Маша шутливо взяла Семена под руку. Он не грубо, но настойчиво высвободил руку.
– Я-то думала, ты кавалер настоящий, а ты… – девушка сделала вид, что обиделась.
Семену эти шуточки были не по душе, он шел насупясь.
Сергея с ними сейчас не было, он остался возле цеха, искать Андрея. Вокруг было шумно, грохотала и звенела корабельная сталь. Длинными пулеметными очередями стреляли по ней пневматические молотки клепальщиков, верещали сверла, цокали чеканы, свистел пар, бухали кувалды. Но все эти звуки воспринимались не отдельно, а слитно – одним огромным непонятным железным гулом, от которого непривычно шумело в голове, терялся слух. Маша говорила громко, чтобы ее услышали, и потому казалось, что она кричит на своих спутников, сердится на них.
После бакарасевской полевой тишины Семену было тягостно и непривычно в этом неумолкаемом громыханье.
– Стерпится – слюбится! – посмеивалась Маша, разгадав тревоги и страхи Семена.
