Текст книги "Орлиное гнездо"
Автор книги: Вадим Павчинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
12
Суйфунская улица, где жил Изместьев, была пустынна. Непогода наглухо прихлопнула двери домов.
На углу Дерябин разглядел долговязую фигуру капитана Биргера. Прямой, несгибающийся, похожий на каменное изваяние, которое чудом обрело вдруг способность двигаться, он шел рядом с мохнатой фигуркой, облаченной в долгополую меховую доху. По бокам обоих на сворках брели собаки. Человек в шубе был служащий владивостокского отделения Чосен-банка Хосита. Дерябин хорошо знал этого японца и не верил в его теперешнюю бухгалтерскую службу, откровенно подозревая совсем другую его специальность.
Биргер и Хосита остановились в желтом фонарном кругу, расплывчато очерченном на заснеженной земле. Увеличенные светом снежинки летали вокруг них, как мотыльки-однодневки, устало садились на лохматый мех шубы японца и на ушастую шапку Биргера.
Попрощавшись с Изместьевым, Дерябин направился к своим знакомым. Он видел, как осторожно подошли друг к другу собаки. Высокий, дородный дог Биргера равнодушно отвернул голову в сторону, выжидал, пока его с опаской обнюхивал пес, похожий на мопса с приплюснутой мордой. Собаки не проявляли друг к другу доверия. Настороженность и готовность к отражению возможного нападения сквозили в каждом их движении.
– Рад вас видеть, господин Дерябин, – очень любезно приветствовал японец Павла Васильевича.
Собака японца не сразу узнала Дерябина, новый человек показался ей подозрительным, и она, глухо заурчав, прижалась к ноге хозяина. Хосита почесал у нее за ухом и успокаивающе заметил:
– Тут все свои.
Биргер стоял широко расставив ноги, как на палубе парохода, слегка притаптывая снег.
– Великолепный снег, Дерябин-сан! Надежная примета близкой весны. Вы любите весну, вам нравится такая погода? Красота падающего снега прямо неописуема, – сказал Хосита.
– Дрянное слякотное время эта наша приморская весна. Сплошной насморк и неприятности. Не люблю, – сердито проворчал Дерябин.
Японец дружелюбно рассмеялся, приняв за шутку недовольное ворчание Дерябина.
– У вас новости, Дерябин-сан?
Павел Васильевич вспомнил все обстоятельства последних дней, цель своего визита на Суйфунскую, к Хосите, с которым хотел поговорить наедине, и рассердился на Биргера, мешавшего посекретничать с японцем.
– Как вам сказать, Хосита-сан… И есть, и нет, – промямлил Дерябин и опять покосился на Биргера.
– Дерябин-сан, наверное, не желает гозорить при капитане. Но это напрасно. Биргер-сан вполне надежный человек. И я хотел бы вас об этом уведомить официально.
Они пошли вверх по Суйфунской. Дерябин не предполагал, что ему придется идти по улице рядом с японцем, он хотел встретиться с ним в домашней обстановке, но теперь отступать было поздно. Единственно, о чем думал сейчас Павел Васильевич, – это как бы не встретить знакомых: он не хотел иметь свидетелей этой прогулки. И потому все время беспокойно оглядывался.
Ветром заметало следы трех человек, подымавшихся в гору. И только глубокие следы собак не мог начисто зализать ветер.
Вскоре они добрались до небольшого домика. Выбеленные стены его сливались со снеговой белизной.
Дерябин не раз бывал в комнате Хоситы, и всегда она поражала его неуютной оголенностью. Комната была обставлена странно, японские и русские вещи перемешались между собой. Соломенные, глянцевито блестевшие циновки лежали на полу вместо ковра. Шторки, сделанные из тончайшего соснового шпона, разрезанного на узенькие пластинки, были расписаны легкими брызгами черной и белой гуаши. Они прикрывали небольшие оконца, спускаясь до самого пола. Несмотря на то что в комнате имелась круглая, крытая лакированным железом печь, на полу стояла еще и чугунная печурка – Хосита любил греть над нею озябшие руки. За черной атласной ширмой с вышитой шелком крадущейся фигурой тигра стояла железная кровать с целой горкой подушек. У одного из окон, зеркально поблескивая четырьмя лампами, стоял советский радиоприемник «БЧН» и черная, обтянутая искусственной кожей коробка американского патефона.
Прежде чем переступить порог, Биргер привычными движениями освободился от обуви. «Ох уж эти обычаи», – недовольно подумал Дерябин и принялся стаскивать с ног бурки.
Ступая в соломенных дзори по скользким, как бы отполированным циновкам, оба прошли на середину комнаты. Дерябин опустился на циновку. Биргер включил приемник, а Хосита вздувал огонек в печурке. Хозяйка принесла чай. Биргер тоже сел по-японски. Все звучно прихлебывали из прозрачных фарфоровых чашек.
– Снежная весна, близкие хлопоты, – неопределенно высказался Хосита.
Дерябин подумал, что в этом году обычные весенние хлопоты с Камчаткой: наем рабочих, фрахт японских пароходов, добывание соли, тары – все это уже не коснется его. Камчатка, озолотившая Дерябина в годы совместной работы с японскими компаньонами, была теперь для него разорительным и трудным предприятием, грозившим убытками, неприятностями с профсоюзом. Пока не поздно, надо было кончать с этим. Но Дерябин был, как и в прошлые годы, опутан тайными обязательствами с бывшими своими хозяевами, его цепко держал в руках Чосен-банк, в сейфах которого покоился приличный капиталец Дерябина, о котором вряд ли догадывались советские фининспекторы. И потому Дерябин не мог ступить и шага, не испросив разрешения тех, от кого зависел и поныне.
– У моряков и рыбаков весна всегда беспокойное время: навигация, путина, черт те что, – поддержал Хоситу Биргер, глядя на японца тусклыми, выпуклыми глазами, напоминавшими цветом и округлостью пароходные заклепки, крашенные шаровой краской.
– Вы, кажется, Дерябин-сан, хотели меня спросить о чем-то? – поинтересовался Хосита, догадавшись еще на улице, что Дерябин не ради пустой прогулки с Изместьевым выбрался из дому в этакую непогодь.
– Да. Хотел посоветоваться. Думаю ликвидировать дела фирмы, – соврал Дерябин, зондируя почву: как отнесется Хосита к уходу Дерябина с Камчатки.
– Прискорбно сожалею, – огорчился Хосита, но, как показалось Дерябину, лишь из чувства вежливости.
– И потом я хотел бы совсем уехать отсюда, – сказал Дерябин.
– Интересуюсь – куда? – Лицо Хоситы сразу стало серьезным.
– Ну, об этом долго рассказывать, – замялся Дерябин: присутствие Биргера сковывало его.
– Понятно. Хотите за границу, – расшифровал его мысли Хосита. – Это невозможно. Вы нужны нам здесь для одного важного дела.
Дерябин насторожился: что еще там задумали его заграничные друзья? Дерябина не покидало ощущение, будто он попал в засасывающую болотную топь и погружается в нее неотвратимо, без малейшей надежды на спасение. Куда они тянут его? Чего хотят? Острое предчувствие заставляло сердце биться беспорядочными, болезненными рывками.
В окно ломилась вьюга, напирала снежными своими плечами на двери.
– Грозящая погода, – глянув в сторону окна, сказал со вздохом Хосита. – Этот тайфун не обещает ничего хорошего на пути кораблей.
Хосита снял очки, подышал на стеклышки, протер их шелковым платком, в одном из уголков которого Дерябин различил нарисованную тушью головку японской женщины с высокой замысловатой прической. Утвердив снова очки на носу, Хосита стал разглядывать Дерябина улыбчивыми глазами, полусонно прикрытыми желтыми, будто восковыми веками. Он добродушно улыбался, и от этой широкой, сияющей улыбки черные усики смешно прижимались к носу, закрывая собою ноздри. И сощуренные глаза, и добрейшая улыбка производили сейчас на Дерябина гнетущее впечатление. Он знал истинное лицо Хоситы – человека жестокого, беспощадного, бессердечного. Дерябин был знаком с японцем давно и неплохо научился различать в нем фальшивое и неподдельное. Знакомство их состоялось еще задолго до интервенции. Хосита часто наезжал во Владивосток по делам «Ничиро». Уже тогда он преуспевал в качестве одного из способных сотрудников этой могущественной рыболовной фирмы. Позже Дерябин встречался с Хоситой на Камчатке. Он сновал между русскими промышленниками, опутывал их долговыми обязательствами, льстил и угрожал, одаривал и разорял – словом, распоряжался ими, как того требовали интересы хозяев.
Хосита долгое время жил во Владивостоке и недурно владел русским языком. Правда, в его фразах, чересчур тщательно произносимых, встречались порой забавные нелепицы. Но они свидетельствовали скорее о похвальном стремлении проникнуть в глубины чужого языка, нежели о поверхностном его изучении. Он имел пристрастие к русским пословицам и поговоркам, но путал их.
С установлением дипломатических отношений между советским государством и Японией в 1925 году Хосита снова появился во Владивостоке, но уже в качестве сотрудника отделения Чосен-банка. Дерябин нисколько не удивился бы, встретив однажды этого человека в роли буддийского священника или зубного врача. Люди, подобные Хосите, имели никому не известную истинную профессию.
Хосита слыл знатоком рыбной промышленности, особенно той ее части, которая именовалась в официальных документах «ловом в камчатско-охотских водах». Но не одной лишь рыбой был занят этот предприимчивый, неглупый, хорошо начитанный человек. Он любил литературу, увлекался историей. Он не расставался в поездках с карманным «никки», в который заносил различные записи, наблюдения, удачные мысли. Однажды на досуге, разбирая свои дневники, Хосита с поразительной отчетливостью представил себе книгу, которую мог бы написать. В самом деле, разве мало появляется на книжном рынке бесцветных и бескровных сочинений разных бездельников, далеких от жизни. А его книга была бы составлена из живой плоти, одухотворенной трепетной мыслью.
В дневниках содержалось немало записей о Камчатке. И постепенно у Хоситы определились контуры его будущего сочинения. Оно должно рассказать об этой благословенной стране огнедышащих гор и рыбного изобилия. Нет, он не станет сочинять глупый роман с изображением чьей-то несчастной неразделенной любви, с описанием солнечных закатов, лунных пейзажей и цветения сакуры. Он напишет деловую книгу, в которой выступит не столько художником, сколько исследователем. Он опрокинет привычные представления иных историков и географов, благоговейно повторяющих школьные истины, что, мол, Колумб открыл Америку. Он докажет, что Камчатку открыли вовсе не русские, а японцы. Он, если потребуется, сумеет доказать, что даже и Америку открыли японцы. Пусть кто-нибудь в его стране попробует возразить против подобных утверждений! Он смело возьмется за перо. Он будет сражаться за благо народа Ямато. Перо писателя – это меч в руках воина…
Хоситу увлекла и захватила идея создания такой книги. Все прочитанное некогда из написанного о Камчатке его соотечественниками Хосита раскладывал сейчас в своей голове в определенной последовательности. Цитата ложилась к цитате, как кирпич к кирпичу, образуя фундамент будущего исследования. Первым таким кирпичом Хосите послужило знаменитое высказывание «Большой исторической национальной энциклопедии» о том, что «Япония уже с самого момента своего возникновения должна считаться повелительницей всех тех мест, которые она занимает ныне, и даже тех, которые еще не занимает».
Он взял эти мудрые слова в качестве эпиграфа к своей книге. К сожалению, нельзя было ограничиться лишь утверждением, что Камчатка суть японская земля. Хосита знал, что некоторые читатели требуют доказательств и фактов. Факты же, в свою очередь, требовали тщательного осмысливания и умелого с ними обращения. И подобно каменщику, обтесывающему камень, чтобы подогнать его к другому, прежде чем положить в кладку, Хосита стал подгонять факты. Делал он это обдуманно, пробуя точность подгонки.
Старые факты зазвучали по-новому. Хосита и сам удивлялся. Он не придумывал вторично порох. Но собранные воедино высказывания ученых, военных, журналистов, государственных деятелей, писателей, экономистов, дипломатов представляли в своеобразном изложении Хоситы вещь настолько тенденциозную, что она не могла не вызвать интереса к себе.
Хосита помнил о судьбе японского рыбака Денбея, джонку которого выбросило тайфуном на камчатский берег. Случилось это, когда русские уже давно открыли Камчатку и стали там твердой ногой. Денбей прожил два года в отряде Владимира Атласова, выучился немного говорить по-русски и был отправлен в декабре 1701 года в Москву. Первого японца, в России пожелал видеть Петр Первый. Он долго беседовал с Денбеем, велел утешать японца, тосковавшего на чужбине, и обучить его как следует русскому языку, чтобы Денбей мог в свою очередь обучить японскому языку или грамоте нескольких русских «робят». От Денбея в России многое узнали про неведомый Япан-остров.
А что, если все написанное до сих пор о судьбе Денбея переосмыслить, подать в новом освещении? Почему бы не превратить его из рыбака, терпящего бедствие у чужих берегов, в разведчика и открывателя этой земли? И не с нее ли бросил некогда в море божественный Изанаги волшебное копье, ставшее центром вселенной? То самое копье, брызги с которого при погружении в море образовали Японские острова?.. Хоситу в жар бросило от неожиданно родившейся мысли.
Покончив с историческими изысканиями, Хосита взялся за самую главную часть своей книги. В ней надо было доказать, что только Япония должна быть хозяином в охотско-камчатских водах. И что все богатства этих вод есть собственность Японии. Подобные рассуждения должны были, по расчету Хоситы, вселить в души соотечественников неудержимое стремление к захвату тех богатств, которыми владела Россия. Хосита задыхался от ярости, видя первые успехи советской рыбной промышленности на Камчатке. Если так пойдет дальше – эта промышленность окрепнет, утвердится прочно и незыблемо, и тогда невозможно будет ее поколебать. С ней не поступишь так, как с царской рыбопромышленностью, с ее продажными Дерябиными. Там была гнилость, а здесь – процветание. Молодое советское дерево росло здоровым, пускало глубокие корни, приносило урожайные плоды. Не следовало ли подрубить русское дерево, пересадив на его почву японское?..
Так мысль за мыслью, шаг за шагом шел Хосита вперед к намеченной цели. О его работе знал кое-кто из видных рыбопромышленников. Они торопили Хоситу: его труд мог бы сослужить им пользу. Особенно сейчас, когда вступила в действие новая советско-японская рыболовная конвенция, которую рыбопромышленники пытались повернуть на свой лад. Для этого были хороши все средства. В том числе – и книжка Хоситы.
Хосита пригласил Дерябина для серьезного разговора. Ткнув пальцем в голубое пятно на карте, испещренной иероглифами, Хосита сказал:
– Вот Охотское море. Вы, пожалуйста, слушайте. Это не только в наших, но и в ваших интересах, Дерябин-сан. Есть умная русская пословица о двух медведях, которым не ужиться в одной берлоге.
– Так ведь то медведи, а мы – люди, – проворчал Дерябин. – Люди могут ужиться, если захотят.
– А мы – не хотим! – резко бросил Хосита.
Биргер, слушавший молча препирательства Дерябина и Хоситы, сказал:
– Странный вы человек, Дерябин, ей-богу. Смотрю я на вас и поражаюсь. Вот подождите немного, голуба моя, в один прекрасный день ваше частное предприятие вылетит в трубу. Вы что же, с ихними рыбозаводами собираетесь конкурировать? Думаете, большевики назначат вам пенсию за вашу многолетнюю торговую деятельность на пользу собственного кармана? Черта с два!
– Вы излишне сердиты, господин Биргер, – примиряюще произнес Хосита. – Господин Дерябин все это понимает сам. Ему надо дать время подумать.
– Я все-таки хотел бы знать, зачем я вам понадобился? – допытывался Дерябин.
– Прекрасно! – обрадовался Хосита. Он налил всем чай и досыпал в вазочку японских вафель, сделанных словно из воздуха. Прихлебывая обжигающий напиток, Хосита продолжал: – Наш первый император по имени Дзимму, основатель японской династии, был также и первый поэт. Сохранились прекрасные стихи Дзимму.
Хосита поставил чашку, выпрямился, лицо его приняло суровое выражение. Он читал стихи резким голосом, словно подавал солдатам отрывистую воинскую команду.
Как крабы,
Что сплошь покрывают
Великие скалы
У моря Изе,
Где веет ветер богов,
Как крабы,
Так мы, о мои воины,
Так мы нагрянем на них
И вконец истребим их,
Вконец истребим их!..
Биргер льстиво заметил:
– Мужественные слова, великолепно, ей-богу!
Дерябин обжигался чаем и молчал. Ему были непонятны стихотворные аллегории Хоситы, и он ждал прозаического разъяснения мысли, упрятанной в поэтические строчки.
– Ветер богов – Камикадзе, пусть он дует с островов Японии в сторону Охотского моря, – мечтательно говорил Хосита. – Он может стать опасным для русских кораблей, которые вышли в море. Не море топит корабли, а ветры. Так, кажется, говорят русские?
Хосита полуприкрыл глаза, слегка откинув скуластую голову, крепко посаженную на короткую мускулистую шею.
Дерябин ничего не понял в туманных иносказаниях о ветре, крабах и стихах. Но чутьем догадывался, что предстоят трудные и опасные дела.
Усиливался ветер. Дерябин с беспокойным сердцем прислушивался к нему – напористому, неудержимому ветру весны. «Ветер богов», – невесело подумал он.
– Надо помочь нашим друзьям, – без лишних предисловий начал Биргер. – Японским рыбопромышленникам не нравится рыболовная конвенция, вы это знаете. До нее японцы были монополистами в камчатском рыбном и крабовом промысле. Будем откровенны: советская сторона не ущемляет интересов японских рыбопромышленников. Но советское производство рентабельнее, качественнее, экономичнее. В Японии другая система, и она не выдерживает соревнования с Советами. Какой выход? Очень просто: срывать работу советской рыбной промышленности. Как? Тут способов много. – Биргер замолчал, набивая трубку.
Биргер однажды поставил «Тайгу» в один из японских доков. Ремонт требовался небольшой. Но пришел представитель Совторгфлота – вертлявый, болтливый, пройдошливый малый – и стал уверять капитана, что требуются работы, расход на которые втрое превышал сумму по первой дефектной ведомости. Биргер запротестовал, возмутился. Но вертлявый молодой человек доказывал, ссылаясь на заключение инженеров, что иначе судно нельзя будет выпустить из дока. Биргер послал во Владивосток паническую телеграмму и получил разрешение на расширение ремонтных работ. Уже в ходе ремонта он убедился, что необходимости в нем не было. Тогда он взял за шиворот вертлявого пройдоху. Но тот бесстыже рассмеялся, потом стал вдруг серьезным и сказал, что дело уже сделано и теперь Биргер вряд ли сумеет пойти на попятный: японцам пора платить денежки. Если в Совторгфлоте узнают, что валюта выброшена на ветер, то спросят в первую очередь с Биргера: он ведь поднял телеграфную панику. А представитель Совторгфлота действовал по указке капитана парохода. Биргер с ужасом понял, что стал жертвой наглого шантажа. Но решил все же идти с повинной. Тогда к нему явился какой-то серенький, невзрачный тип и заявил, что может документально доказать, как Биргер сорвал забастовку владивостокских моряков в 1919 году. «Уж за такие сведения ГПУ поблагодарит».
Биргер прикусил язык.
После ремонта «Тайги» капитан получил от судоремонтной компании солидную премию.
А в следующий заход в Японию к Биргеру пришел неизвестный русский и уже без всяких церемоний объяснил, что он является представителем заграничной рыболовной фирмы братьев Ванецовых, бежавших некогда из России, и что фирма эта ведет борьбу с советской рыбной промышленностью. Фирма организует задержку советских судов в ремонте, срыв советских заказов по постройке рыболовецкого флота и многое другое. История с «Тайгой» организована именно этой фирмой, и теперь Биргер должен выполнять все ее задания.
Так Биргер поступил на службу к людям, замышлявшим нанести удар в спину молодой рыбной промышленности Дальнего Востока. Он не жаловался на скаредность своих хозяев: платили щедро, в расчете на большие барыши в будущем.
– Ну вот, Павел Васильевич, – продолжал Биргер. – Попробуйте привлечь Изместьева, он ваш родственник. Поищите еще кого-нибудь из заводских. Люди сейчас разные, раскулаченные есть, прогульщики, пьяницы. Ищите среди них. Главная ставка – на огонь. Жечь всё – бочки, кунгасы, склады, фабрики, пароходы. Я передаю вам распоряжение Ванецовых, а они борются за возрождение частной рыбной промышленности на Дальнем Востоке. Сорвется это дело у большевиков – хозяевами опять станем мы.
Хосита слушал, изредка кивая головой. Потом он тоже заговорил, но уже без поэтического пафоса, суховатым, деловым языком:
– В свое время нам не удалась на Дальнем Востоке военная интервенция. Сейчас мы хотим взять в какой-то степени реванш и организуем рыбную интервенцию. Борьба была жестокой и тогда, будет она жестокой и теперь. Биргер-сан упустил в своем рассказе некоторые моменты. Мы хорошо понимаем, что многие статьи импорта большевики могли бы сейчас сократить. Надо только организовать собственное производство сетеснастей, соломоткацких изделий и другого оборудования. Но это не делается по воле некоторых работников Союзрыбы. И нам это на руку. Очень много также неурядиц с переселением рыбаков на постоянное жительство. А сезонники дорого обходятся. Нам тоже это выгодно. Что касается японских фирм, мы можем продавать и можем не продавать. Нам выгоднее продавать: сейчас ведь кризис. А вы здесь должны всё портить. Как? Ну, например, банки для крабовых консервов. У русских нет лака для банок. Их закупают у нас. А здесь их надо портить водой. Погрузили в трюм – намочите. Банки погибли. Главное же – рыболовецкий флот. Русские строят этот флот, но пока плохо. Поэтому покупают катера у нас. Вся надежда на то, что будет продолжаться текучесть кадров… Если сумеете, разлагайте людей, пускайте слухи…
Дерябин сидел, подавленный всем услышанным. Он ощущал двойственное чувство: недовольства и радости. Рассказ о том, что за границей готовят тайную войну против советской рыбной промышленности, вселял хотя и неясные, но надежды.
Дерябин принял предложение.
– Кто ест соль, должен пить воду, – бестактно пошутил Хосита на прощание, намекая на зависимое положение Дерябина.
– А если я не сумею быть полезным? – спросил уже с порога тот.
– Кто пожалеет пятачок, потеряет рублик, – многозначительно произнес Хосита и весело рассмеялся.
