Текст книги "Орлиное гнездо"
Автор книги: Вадим Павчинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
В глубине души Хосита чувствовал, что бой за Охотское море наиболее реакционные японские рыбопромышленники скорее всего проиграют. И еще неизвестно, как сложатся обстоятельства в будущем. И каковы будут отношения правительства Японии с Советами. В конце концов, если понадобится, он заново восстановит написанное…
Дерябин тревожно смотрел на дотлевающие листки, и ему передалось паническое настроение Хоситы. Им всем было страшно: возмездие пугало. Именно в эти мгновения Дерябин окончательно решил: бежать несмотря ни на что! Гораздо спокойнее вредить ненавистным большевикам из-за кордона, отсиживаясь, подобно Рядовскому, в Харбине, а здесь – благодарим покорно!
Наблюдая за сборами Дерябина, Шао говорил:
– Моя шибко боиса. Наверное, скоро милиция моя квартира ходи. Его мало-мало узнал про червонца. Моя тюрьма не хочу сидеть. Харбин пойду. Тебе раньше говорил, что тоже хочет ходи Харбин. Могу проводить. Идем вместе.
«Да, надо бежать, – сказал себе Дерябин. – Нельзя терять ни одной минуты».
– Моя шибко боиса, – продолжал Шао. – Это ударника Чена милиция ходи. Он шибко кричи: «Шао спекулянта есть…»
Шао предложил добраться ночью на шаланде по Амурскому заливу до Тавричанки, оттуда идти на Раздольное, там сесть в поезд до Никольска-Уссурийска. А затем уже пробираться в сторону границы. Путь был сложный, но Шао считал, что надо сначала запутать следы. Он полагал, что уголовный розыск следит за ним.
Дерябин торопливо одевался, распихивал по карманам документы, деньги. Потихоньку, чтобы не обратить на себя внимание жены, вышел в столовую, достал из буфета несколько пампушек, кусок холодного мяса. Хотел завернуть еду в газету, но не оказалось под рукой. Тут он увидел на столе туесок с нитками. Вытряхнув их, сложил в туесок еду.
Осторожно, крадучись как воры, Дерябин и Шао вышли из дома.
Их сразу обдало дождем и ветром. Звериная тоска и озлобление возникли в душе Дерябина. Хотелось завыть в голос, по-волчьи. В последний раз он оглянулся на оставшийся позади дом, яркие огни которого проложили световые дорожки в дождевой мгле.
Дерябин еще не успел далеко отойти от крыльца, как на пороге появился Юрий.
Давно не был он в родном доме. И может быть, никогда больше не заглянул бы сюда. Но растущее с каждым часом подозрение требовало ответа. «Скажу, что все знаю… Пожар на „Тайге“ устроил Гришка. Я видел его на этом пароходе, когда размечал там листы для фальшборта. Гришке не было нужды ходить на „Тайгу“. Теперь ясно, на какое дело звал он меня… Неужели отец мог решиться на такое? Тогда я не сын ему… Узнаю правду – уйду совсем. Только бы узнать…»
Юрий волновался. Сейчас он не был похож на того развязного, нагловатого парня, от одного вида которого в душе Дерябиной воцарялась гнетущая тоска, а отец не знал, куда деть себя от гнева и раздражения.
– Юрочка, ты? – с обычным театральным наигрышем воскликнула мать.
– Где отец? – нетерпеливо, не поздоровавшись, спросил Юрий.
– Дома. Только что был здесь…
И она направилась к кабинету мужа. Юрий вошел следом.
Тревожное предчувствие кольнуло сердце Юрия, когда он увидел раскрытые ящики письменного стола, развороченные, разворошенные бумаги в них.
– Павлик! – позвала срывающимся голосом Дерябина и, побледнев, опустилась на стул. – Неужели арестовали? Ведь это похоже на обыск, – она кивнула головой в сторону распотрошенного стола.
Потом она с трудом поднялась, пошла к соседям. Они сказали, что видели Дерябина, выходившего из дому вместе с Шао. «Убежал… Удрал, бросил одну. Негодяй!..»
Юрий понял все, увидев заплаканное лицо матери.
В дверь постучались. В комнату вошел Шмякин. Он не видел Юрия, сидевшего в дальнем углу отцовского кабинета.
– Я к Павлу Васильевичу.
– Сбежал твой Павел Васильевич, – не без злорадства выкрикнул Юрий. – Ищи его в Харбине.
И он подошел к Гришке.
– Зачем пришел? Олифу принес? Или что-нибудь другое?
Гришка испуганно смотрел на бледное, злое лицо Юрия и всем сердцем ощущал приближение беды.
– Катись отсюда, паразит! – замахнулся на Гришку Юрий.
– Давай не будем шуметь, – нагло глядя Юрию в глаза, сказал Шмякин. И с силой хлопнул дверью.
Юрий решительно зашагал по коридору. Остановившись у двери калитаевской квартиры, громко и требовательно постучал.
– Меня сегодня оскорбили, – срывающимся на крик голосом сказал он Егору. – Говорят, что буржуйский сынок поджег «Тайгу». Сначала разберитесь, а уж тогда…
Голос его осекся. На глаза набежали неожиданные едкие слезы.
– Да, я буржуйский сынок, – открыто смотрел в глаза Егору Юрий. – Но я не хочу больше ходить с этим клеймом. Поэтому и пришел на завод. А мне не верят.
– Разнюнился, как кисейная барышня, – рассердился Егор. – Кто тебе не верит? Я, например, верю. А если чего-то говорят люди, то на чужой роток не навесишь замок, брат.
Юрий опустил глаза.
– Спасибо, – сказал он и отвернулся. Он хотел уйти, но почему-то никак не мог сделать первого шага.
Егор положил руку на плечо Юрия.
– Давай, брат, иди. Пойдешь с нами – не прогоним.
Обласканный грубоватыми словами Егора, Юрий зашагал к выходу.
Дерябин и Шао шли к Семеновскому Ковшу. Внизу, в черной непроглядности, едва угадывались тесно сгрудившиеся шаланды. Пахло гниющей рыбой, морскими водорослями, прокисшим деревом. Красноватые тусклые огоньки фонарей неспокойно мигали сквозь дождь печальным, умирающим светом.
У Дерябина кружилась голова от резких, неприятных запахов рыболовных шаланд. Когда-то на такой джонке приехал сюда купец Семенов, давший возможность применить свои приобретательские таланты отцу Павла Васильевича – Василию Дерябину.
– Моя списка есть – китайска ударника, член профсоюза, – хвастался Шао, взбираясь по осклизлым сходням на шаланду. – Его возвращайся Китай – там Чан Кай-ши всем голова руби.
«Ты бы свою голову поберег», – подумал про себя Дерябин, но возражать Шао не стал: боялся испортить с ним отношения. Теперь собственная судьба Дерябина зависела от предприимчивости и находчивости Шао.
Шаланда выгребла из ковша в штормовой залив, подняла невидимые в ночи темные паруса и, круто завалившись на бок, пришлепывая тупым плоскодонным носом о встречную волну, устремилась в непроглядь и неизвестность.
Одним курсом с шаландой, по берегу Амурского залива, едва различимый за дождевой завесой, летел на всех парах громыхающий поезд. Он увозил в Бакарасевку Федоса Лободу.
15
В ту же непогодную, залитую дождем ночь, когда отправились из Владивостока по разным путям-дорогам Федос и Дерябин с Шао, вышла в поход из погрузившейся в глубокий сон маньчжурской глинобитной деревушки вооруженная белогвардейско-кулацкая банда полковника Рядовского. Вскоре она перешла границу.
Советские пограничники встретили диверсантов огнем. В завязавшемся коротком, стремительном бою банда была уничтожена. Часть оставшихся в живых бандитов сдалась в плен, побросав оружие. И только двое – легко раненный в ногу полковник Рядовский и Харитон Шмякин – сумели ускользнуть. Харитон знал эти чащобные места, как собственную душу со всеми ее темными закоулками.
Они шли всю ночь, не останавливаясь. Перед рассветом Рядовский потребовал отдыха. Простреленная нога невыносимо разболелась.
Харитон чутко вслушивался в лесную тишину. Дождь перестал, ветер утих, и ни один звук не пугал больше. Только изредка срывались с голых сучьев и мягко падали в испревшую листву на земле холодные капли.
Убедившись, что погоня пока не угрожает им, оба каменно уселись на трухлявую колодину, заросшую мхом и древесными грибами.
– Кошмар души! – только и мог произнести Рядовский и застонал от боли.
– Хуже не бывает, – зло согласился Харитон.
Шмякин во всех подробностях припоминал историю их бесславного похода через кордон. Когда после многих дней нелегкого и опасного пути из Бакарасевки в Харбин Шмякин явился к Рядовскому, тот, выслушав рассказ Харитона, не похвалил, не обнаружил восхищения его поступками, а брюзжащим голосом заметил:
– Ты сделал большую глупость. Сжег свой дом, а надо было сжечь колхоз.
– Так я еще и коммунара ихнего подстрелил. Мало вам, что ли? – обиделся Шмякин.
Рядовский сказал, что всего этого мало и надобно делать куда больше.
Харитон долго и упорно готовился к новому походу через границу. Отряд Рядовского должен был совершить на уссурийской земле множество диверсий. Харитону поручался поджог «Звезды». «Пусть знают большевики, что кто-то борется против них, и пусть они думают, что это делает возмущенный народ, который не желает пятилетки, колхозов, индустриализации, – наставлял участников похода Рядовский. – Газеты за рубежом будут сообщать о каждом пущенном под откос поезде, сожженном колхозе, убитом коммунисте. Из этих фактов наши друзья постараются делать соответствующие выводы. Следовательно, нам предстоит творить большую мировую политику, господа», – закончил Рядовский.
Из «творцов большой политики» осталось всего лишь двое: Харитон и Рядовский, который не предполагал, что все произойдет не так, как было записано в тщательно разработанном в Харбине плане.
Шмякин угрюмо озирал своего шефа, с неудовольствием наблюдал, как тот ощупывает разболевшуюся ногу. Невеселые мысли одолевали Харитона: куда теперь податься с этим подранком? Много сделаешь, если будешь связан с такой обузой, как раненый Рядовский?
Шмякин, поразмыслив, поднялся с валежины, подтянул голенища ичигов, забросил на плечо вещевой мешок. Рядовский настороженно наблюдал за ним.
– Ну, я пошел, – сказал Харитон, нарочито позевывая.
– То есть, как это? Куда? – растерянно спросил Рядовский, догадываясь о замысле Шмякина.
– Да уж как видите, – твердо и решительно отрубил Харитон. – Не таскать же мне по этому бурелому вашу милость на своем горбу.
– Мерзавец!.. За это – расстрел! – всхлипывая кричал потерявший самообладание Рядовский.
Он с трудом привстал, расстегивая кобуру пистолета.
– А вот это вы зря, – спокойно предупредил Харитон. – Стрелять и не думайте: услышат моментом.
Рядовский плюхнулся обратно на колодину, тупо глядя в разбухшую от дождя землю, устланную мертвыми листьями.
Шмякин пошел своей дорогой. И когда его сутулая спина стала скрываться за темными стволами деревьев, Рядовский умоляюще закричал вдогонку:
– Помоги-и-и! Голубчи-и-ик!..
Но Шмякин даже не оглянулся.
На третий день пути Харитон вышел на большую горелую поляну. Никлый вейник и пожухлые, придавленные дождем будылья полыни затрудняли ходьбу.
Место было знакомое. Неподалеку пролегала старая потайная тропка контрабандистов… На ней Аверьян и Харитон Шмякины не раз охотились на спиртоносов, женшеньщиков и пантовщиков. Вернутся ли когда-нибудь эти золотые денечки?
В Харбине твердо обещали: вернутся. Надо только торопить, подхлестывать время. И Харитон шел сюда, чтобы ускорить ход событий. Он верил, что сумеет прожить на этой земле невидимо до той поры, когда из-за кордона хлынут полки иноземных солдат, чтобы восстановить его, шмякинские, права. А до тех пор Харитон будет делать все, что в его силах.
Он отыскал глазами пенек, присел, перемотал портянки, закурил. Отсюда было недалеко до бакарасевских раздольных земель.
На краю поляны стояло дерево, сохранившее в ветвях несколько золотых осенних листьев. Харитон улыбнулся: «Ишь ты, до чего жадное. Не желает расставаться с золотишком».
И стал подсчитывать, какой нынче день. Оказалось, что канун седьмого ноября. «Устрою ж я тебе, Якимка, октябрьскую люминацию, – злорадно подумал Шмякин. – Сначала на конюшню пущу красного петушка, после – на коровник…»
Пока он предавался мстительным мечтам, на поляну вышли Дерябин и Шао. Увидев Шмякина, оба остановились, соображая, что делать дальше, спрятаться или же с независимым видом продолжать путь.
Еще совсем недавно, каких-нибудь минут пятнадцать назад, Дерябин и Шао не подозревали о беде. Шао сказал тогда, что все идет очень хорошо. И что через несколько десятков шагов они выйдут на тайную тропу контрабандистов. По ней и будет лежать их путь до самой границы. У Дерябина было тогда хорошее настроение, и он решил немного развлечься. «А ты не боишься меня, Шао? – спрашивал шутливо Дерябин. – Ведь я могу убить тебя, отнять твои червонцы?» Шао добродушно смеялся: «Чего тогда делать будешь? Дорогу не знаешь. Куда пойдешь?» Но Дерябин продолжал игру: «А почему бы тебе не убить меня, Шао?» И опять смеялся Шао: «Зачем? Ты мне много денег обещал в Харбине…»
Шмякин пристально разглядывал путников. Наметанный глаз и таежное чутье подсказали ему, что этих людей бояться нечего.
– Чего стали? Подходите, знакомиться будем, – нагловато подозвал Харитон оробевших беглецов.
Дерябин и Шао, с трудом передвигая ноги в путаном прошлогоднем вейнике, подошли ближе.
Шмякин с ухмылкой оглядел обоих, сразу понял, что это за птицы и почему они оказались здесь, и начал с ними тот тревожащий разговор, когда не поймешь – шутит человек или говорит всерьез. Глаза у Харитона стали похожими на прицеливающиеся дула двустволки.
«Где же я видел эти глаза? – ознобно вздрагивая, припоминал Дерябин. – Ах, да! У Гришки. Боже, какое сходство!..»
– Значит, за кордон наладились? – поинтересовался Харитон.
Дерябин и Шао испуганно молчали.
– Ну меня-то вы можете не стесняться. Я человек свой, тоже птица перелетная, – продолжал Шмякин, ожесточаясь от их оробелого вида. «Удирают, сволочи. А мы за них кровь проливать должны». – Мы вас спасать идем, а вы – за границу? – крикнул вдруг Харитон, резко поднявшись с пенька. – А с большевиками пусть один Шмякин бьется?
Дерябин смотрел в жутковатые шмякинские глаза, поразившие его своей мертвой, немигающей холодностью.
Нервы его не выдержали, и он опустился на пенек, на котором только что сидел Шмякин.
– Черт с вами, идите! Спробуйте пролезть скрозь границу, если вы такие храбрые. Там сейчас мыша полевая не протащит хвоста, а не то, что… Мы с пулеметами продирались. А чего добились?
Харитон мучил словами этих двух ненавистных ему людей, которые должны бы биться с ним в одном строю против большевиков, а они, как дезертиры, бегут с поля боя.
– Ну, хватит, наговорился с вами, – решительным тоном сказал Харитон. – Давай теперь дело делать.
Дерябин почуял неладное.
– Моя так думай – его наша убивай могу, смотри глаза какой: все равно хунхуза, – шепотом высказал Дерябину свои страхи Шао.
– Убивать я вас не стану, шуму много будет, – объявил перепуганным беглецам Харитон. – А вот денежки свои мне отдайте. Зачем вам в тайге деньги? В Харбине небось в банке золотишко хранится?..
Только сейчас Дерябин заметил в руках Харитона револьвер. Он понял, что сопротивляться и возражать бесполезно.
Беззвучно плакал Шао, разматывая бесконечный матерчатый кушак, набитый червонцами. Вытряхивал деньги из-за пазухи и голенищ болотных сапог Павел Васильевич.
Шмякин распихал по своим карманам нежданное богатство.
– Вот так-то лучше. Без сопротивления… А ведь я тоже был богач. Собственным домом жил. Земли – не измеришь, коров, лошадей – дай бог всякому!.. И вот – нищий. Только деньги эти я не на себя, на святое дело истрачу…
Шмякин шагнул вперед, но споткнулся обо что-то. Под ногами раздался треск и хруст. Харитон испуганно вздрогнул, глянул на землю. На мокром лесном черноземе, возле пенька, лежал раздавленный дерябинский семейный берестяной туесок.
Не оглядываясь на ошеломленных от беды и страха людей, Шмякин пересек поляну и скрылся в густом лесу.
– Давай ходи, капитана! – осипшим голосом сказал Шао, помогая Дерябину подняться.
Медленно, цепляясь ногами за перепутанные травы, Дерябин и его проводник пошли в сторону границы.
Другого пути у них уже не могло быть…
16
Глубокой ночью Харитон добрался до Бакарасевки. Его неудержимо потянуло на родную заимку, и он прошел на пожарище поглядеть, что там осталось. На месте сгоревшей шмякинской пятистенки темнел в ночи новый дом. От него исходил свежий смолистый запах. «Кто ж тут живет? Может, Федос? – завистливо и с болью в сердце подумал Харитон. – Обрадовались: участок – поискать такой. Лучший в селе…»
Пройдя немного, он остановился у избушки Федоса. В щели ставен пробивался свет. Харитон подошел к окну, приник глазом к щели. За столом увидел Евдокию. Она склонилась над шитьем. «А Федоса в избе нет. Не вернулся, стало быть, с Камчатки, – заключил Шмякин. – А то бы узнать у него про Гришку…»
Приветливый огонек Федосовой избы звал к отдыху в тепле и домовитом спокойствии. Внезапно Харитон почувствовал непереносимую усталость, желание сбросить с натруженных плеч тяжелую котомку, сесть за стол, освещаемый керосиновой лампой, и попросить у хозяйки кружку горячего чая или просто кипятка. «Постучусь, – решил Харитон. – А там видно будет. Не признает если – зайду. А признает – скажу, мол, ошиблась. Мало ли похожих людей на свете…»
Шмякин не боялся встреч с людьми: одет он был как лесоруб, которые часто забредали в Бакарасевку. Да и лицом он мало походил на того Харитона, которого знали здесь. В Харбине Шмякин сбрил бороду и усы, и это сразу сделало его непохожим на себя, словно бы новым человеком.
Харитон постучал в дверь. Евдокия открыла, не спрашивая: она думала, что вернулся Федос, задержавшийся сегодня в «Звезде» сверх обычного времени. Увидев чужого человека, спросила, что ему надо.
– Водицы испить бы, хозяюшка, – ответил Харитон.
Евдокия вздрогнула, услышав знакомый голос. «Неужто Харитон», – испуганно подумала она.
Шмякин заметил волнение Евдокии. Понял, что она узнала его.
– Не бойся, хозяюшка, я человек мирный. Не обижу. Не грабитель какой, – успокоил Харитон Евдокию. – Водицы бы…
– Сейчас принесу. Да вы проходите в избу, – одолев нахлынувшие страхи, пригласила Евдокия.
– Спасибо, хозяюшка, а только в избу заходить некогда. Дорога у меня дальняя – в леспромхоз к утру поспеть надо.
Евдокия принесла кружку воды.
– Голос ваш меня смутил, – оправдывалась она. – Очень сильно знакомого одного напомнил.
– Бывает, – охотно отозвался Харитон, выплеснув на землю недопитую воду. – Не то что голоса – люди похожие встречаются… Благодарим…
Он вернул кружку, поправил лямки заплечного мешка, помедлил с уходом. Перед ним стояла, кутаясь в большую клетчатую шаль, женщина, которую он знал с малых лет, любил когда-то. Вспомнилась вдруг красавица девчонка Евдошка – нарядная, в лентах, приодетая казаками для пляса, но по застенчивости оставшаяся в толпе…
Не попрощавшись, Шмякин пошел со двора. Евдокия долго стояла на крыльце, встревоженная неизвестным гостем, так странно напомнившим Харитона. «А вдруг это Шмякин? – подумала она. – Господи, не было бы лиха какого…»
До рассвета оставалось немного, и Шмякин поспешил в «Звезду». До восхода солнца он хотел совершить задуманное. Харитон шел знакомой дорогой, мимо Волчьего лога, мимо сопки, все так же шумевшей в ночи ржавыми листьями низкорослых, корявых дубков.
Перебравшись через Чихезу, Харитон не узнал знакомых мест: на склоне холма стояли, смутно различимые в темноте, бревенчатые срубы. Кустарник был вырублен, и Шмякин то и дело спотыкался о пеньки. «Хаты новые колхозникам строят, не иначе, – определил Харитон. – А чего здесь через год будет, ежели дать им покой?» Шмякин почувствовал себя страшно одиноким и беспомощным.
Со стороны Кедровки раздался незнакомый, оглушающий рев, будто многие тракторы, разом заведя моторы, ринулись по бакарасевским полям. Рев перешел в могучее гудение, оно неотвратимо приближалось, и вскоре над головой Шмякина со свистом и громом пролетела, освещенная цветными огоньками, ширококрылая птица. За ней вторая, третья. Целая стая едва приметных в рассветном небе самолетов уходила в дозорный полет к границе, а может быть, готовилась к октябрьскому воздушному параду. «Так, значит, аэродром тут успели соорудить, покуда я отсутствовал», – удивился во второй раз Харитон. И черная злоба ко всем этим людям, что живут на этой земле, возделывают и охраняют эту землю, принадлежавшую когда-то Шмякину, цепко схватила его за горло…
Возле колхозных построек бродил ночной сторож, и это неожиданное препятствие разрушало хорошо продуманный план Харитона. Пригнувшись к земле, стараясь не шуметь, он стал пробираться к конюшне с той стороны, которая была ближе к лесочку. Сторож не заметил его. Короткими перебежками Шмякин добрался до помещения и прижался к стене, слился с нею.
Неподалеку стоял стог сена. Надо было подтащить из него к конюшне несколько охапок, чтобы дать пищу огню. Харитон знал, что внутри конюшни тоже хранилось сено. Если огонь доберется до него – дело будет сделано.
И, оглядевшись еще раз, Харитон пополз к стогу.
– А ну кто там таков есть? – раскатисто ухнул до ужаса знакомый голос Федоса. – Не балуй с сеном, говорю!..
Шмякин прилип к земле, охваченный страхом: его заметили. Осторожно разгребая сено, вполз внутрь стога, надеясь схорониться, а потом бежать в лесок.
С противоположной стороны стога, оттуда, где стояла кузница, подошли люди. Харитон слышал их голоса. Они спорили: был тут человек или нет. Кто-то сказал, что Федосу просто показалось. Федос настаивал, что видел какую-то тень возле стога.
Постояв, люди стали расходиться. Голоса их, кроме Федосова, были незнакомы Харитону. «Видать, новая публика», – предположил он, не зная, что это были товарищи Лободы по шефской бригаде.
Когда Шмякину показалось, что опасности уже нет, он разгреб сено и выглянул из своей норы.
Уже светало, и Харитон понял, что время упущено. Теперь надо было незаметно улизнуть. Он осторожно выбрался из стога и, припадая к земле, побежал к лесочку.
– Стой! – ударил ему в затылок все тот же громовой голос.
Харитон оглянулся и увидел бегущего следом за ним Федоса.
– А ну стой, говорю! – кричал Лобода.
Он сразу понял, что дело тут темное. Если человек не замышлял плохого, зачем ему убегать? Значит, кто-то с нечистой совестью.
Шмякин не рискнул пустить в ход оружие: боялся привлечь внимание охраны аэродрома. Он рассчитывал запутать следы, отсидеться в лесу до темноты, а там будет видно.
Федос, убедившись, что имеет дело со злоумышленником, вернулся, взял у сторожа двустволку и пустился догонять неизвестного, требуя, чтобы тот остановился. Но пока Федос возвращался за ружьем, расстояние между ним и Шмякиным заметно увеличилось. Шмякин успел добраться до перелеска, и стволы деревьев все чаще скрывали от глаз Федоса его фигуру.
Перелесок кончился. Федос выбежал на открытое место. Беглеца нигде не было видно: как сквозь землю провалился.
Федос сперва подумал, что убегавший спрятался где-то позади, в перелеске. Потом вспомнил, что за увалом, у подножья которого Федос сейчас стоял, живет огородник-китаец. Может, он заметил, куда подался этот неизвестный. И пошел к фанзе. Огородник сообщил, что в его фанзу вбежал какой-то человек, закрыл дверь изнутри и сидит там.
– Твоя фанза ходить не надо, – опасливо предупредил китаец Федоса. – Моя так думай, его стреляй могу.
– Мы тоже стрелять можем, – решительно сказал Федос и зашагал к фанзе.
– Выходи давай, – грохнул он прикладом в дверь.
Никто не откликнулся.
Федос ударил еще раз.
И тогда из фанзы раздался негромкий выстрел. Из двери полетели щепки.
Федос отпрянул в сторону, прижался к стене. Взяв ружье за стволы, он опять ударил по двери. Последовал новый выстрел Шмякина. Тот, видно, думал, что Федос стоит перед дверью, и норовил попасть в него.
К Федосу подошел старик огородник, вооружившийся толстой дубовой палкой.
– Твоя ходи кругом. Там окошко есть. А моя тут постучи нарочно, – предложил свой план огородник.
Федос бесшумно обошел вокруг фанзы и подобрался к крохотному окошку, оклеенному бумагой. Китаец в это время ударил палкой в дверь, и в ответ раздался выстрел Харитона. Тогда Федос вышиб прикладом оконце, просунул в него двустволку.
– А ну руки до горы тяни, бисова душа! Кидай пистолю на пол! – скомандовал он.
Шмякин вобрал голову в плечи, почувствовав за спиной холодные зрачки ружейных стволов. Он бросил на земляной пол пистолет и поднял руки.
– Теперь стой как столб! – приказал Федос. – Шелохнешься – зараз прикончу как собаку! – и крикнул китайцу, чтобы тот взломал дверь.
Дверь была не из особенно прочных. Стоило огороднику немного нажать плечом, как она распахнулась.
– Хватай с земли пистолет! – подсказал Федос.
Огородник, ловко нагнувшись, поднял брошенный Харитоном браунинг.
Федос, обогнув фанзу, в два прыжка подоспел к дверям.
– Пошли! – коротко бросил он, с удивлением узнав в безбородом, мертвенно бледном человеке своего бывшего хозяина и соседа. – Пошли… Харитон Аверьяныч.
Китаец, держа в вытянутой руке шмякинский браунинг, шагал рядом с Федосом.
Они шли в Бакарасевку по много раз хоженной, знакомой до последнего камушка дороге, мимо увалистых сопок, поросших горным дубняком.
– Хотел у тебя о Гришке узнать. Как он там? – спросил, не оборачиваясь, Шмякин.
– Жив и здоров Гришка, чего ему сделается, – сумрачно ответил Федос.
– А как на Камчатку съездил? – продолжал Харитон завязывать разговор.
– И Камчатка в полном благополучии.
Разговор потух, как слабый огонек на ветру.
– Притомился я, дозволь отдохнуть, – попросил Шмякин.
– Садись, бог с тобой, – согласился Федос.
Харитон сел у обочины, Федос и китаец остались стоять, карауля своего пленника.
Шмякин достал кисет, соорудил вместительную козью ножку. Федос от табака отказался. Харитон курил неторопливо, глядя в одну точку перед собой. Потом поднял глаза на стоявшего перед ним Федоса:
– В милицию ведешь?
– А куда ж еще?
– Какая тебе корысть? Денег за меня тебе не дадут. Зря стараешься, – сказал Харитон.
Федос молчал.
– Отпусти меня, Федос Игнатьич, богом молю. Уйду обратно за кордон, и ноги моей здесь не будет больше, – в голосе Шмякина появились жалостливые, просительные нотки, чего никогда раньше не доводилось слышать Федосу: Харитон умел только приказывать, требовать, насмехаться.
Федос, сердито посапывая, по-прежнему молчал.
– Отпусти, друг. Я тебе денег дам. Много. Ты за всю свою жизнь не видел столько денег, сколько я тебе отвалю. Их у меня много сейчас – тысячи!..
И он звучно прихлопнул широкой ладонью по карману, где лежали отобранные у Дерябина и Шао червонцы.
– Ну как? Договоримся? – искушал Федоса Шмякин. – Вижу по всему – не больно ты разжился деньгами на своей Камчатке. А я тебя в один момент богачом сделаю.
– Тебя отпусти, так ты ведь сызнова пакостить начнешь, – заговорил наконец Федос.
Харитону показалось, что Федос колеблется и если поманить его деньгами по-настоящему, он сдастся.
И тогда Шмякин вытащил пачку червонцев, помахал ею перед изумленным Федосом:
– Бери, Федос Игнатьич. Мильён!..
Шмякин не сомневался в безошибочности своего хода: Федос деньги взял. Он тщательно пересчитал их, время от времени посматривая в сторону китайца. Огородник не спускал глаз с пачки денег, тоже считал их про себя.
– Деньги большие, это верно, – сказал Федос, пересчитав червонцы. – А только, наверное, у тебя еще есть? За тот грех, на какой ты меня толкнул, надо бы уплатить сполна, не скупиться, Харитон Аверьяныч.
– Бога побойся, Федос Игнатьич! – торговался Шмякин. – Я тебе столько дал, что ты всю Бакарасевку с потрохами купить можешь. Неужто мало? Не могу же я без гроша в кармане остаться.
– Ладно, договорились, – согласился Федос. – Мне и этих хватит.
Шмякин сказал:
– Теперь вот что. В моем пистолете три патрона осталось. Так ты их выбрось. И свое ружье разряди. Для спокойствия. Я тебе, конечно, верю, но как бы бес не попутал. Да и не больно-то приятно идти, когда за спиной люди с оружием.
– Ты что же думаешь, я тебя в спину стрелю? Я такой стрельбе не обучен. В спину стреляли некоторые бандюги по таежным тропкам… Это их бояться надо…
Харитон понял намек, но не подал виду, что обиделся: с Федосом сейчас нельзя было ссориться. И он повторил свое условие насчет патронов.
– Нет, Харитон Аверьяныч, разряжать оружие мы не будем. Подымайся и пошли, куда идем.
– Шуткуешь, Федос Игнатьич? – растерянно и заискивающе спросил Харитон, не веря в то, что Лобода обманул. – Ты же деньги взял!..
– Какие уж тут шутки. Пошли. А деньги вместе с тобой сдадим.
И Федос взял ружье на изготовку. Харитон побледнел от ненависти.
– Мстишь? За прошлое счеты сводишь? – задыхаясь сипел Шмякин.
– Если бы я мстить хотел – давно бы тебя прихлопнул. За Якима… Но пусть тебя народ судит. Он тебе и меру определит.
И они пошли по изгибистой бакарасевской дороге, мимо Волчьего лога, мимо той сопочки, под которой лежал когда-то подстреленный Харитоном Яким, через оголенные заросли тальников на берегу Чихезы.
В осеннем небе журавлиным клином плыли в сторону Владивостока ширококрылые «Туполевы». Самолеты, взлетев с Кедровского аэродрома, отправлялись во Владивосток на воздушный парад в честь Октябрьского праздника.
Федос смотрел в поднебесную высь, и ему отчетливо были видны красные звезды на крыльях.
