Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы"

Автор книги: Вадим Шефнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 46 страниц)

33. Дарователь ступеней

Заботливый Кулчемг часто навещал меня в палате. Я выведал у него немало данных о местных обычаях и, главное, много сведений из истории планеты в широком смысле – все, что он слыхал от стариков. На такие вопросы целитель отвечал с особой охотой, считая, что с его помощью я хочу восстановить в своей памяти все, что когда-то знал, но запамятовал в результате психической травмы.

Меня огорчало только то, что из-за однообразной пищи и главным образом из-за гусиного меда желудок мой пришел в некоторое расстройство и я начал худеть. Когда утром четвертого дня я пожаловался на это Кулчемгу, тот привел медицинскую поговорку, которую можно перевести на русский примерно так: «Вес убавляется – ум прибавляется». К этому он добавил, что, несмотря на явные сдвиги к лучшему, лечение продвигается медленнее, нежели он ожидал. Поэтому завтра утром он даст мне последнюю порцию гусьмеда, а затем, не медля ни часу, мне предстоит перейти к иному методу лечения.

– Ночною радостью будешь лечиться! – подытожил он и покинул палату, оставив меня в полном недоумении. Что это за «ночная радость», которой можно лечиться утром? Где тут логика?!

Связавшись с Павлом, я пересказал ему свой разговор с целителем и попросил своего друга разузнать у Барсика, в чем заключается суть загадочного словосочетания. В ответ Павел хмыкнул и заявил, что тут и без Барсика можно «усечь, в чем дело».

 
Днем приводит он блондинок
На интимный поединок,
А чуть ночь – к нему брюнетки
Мчатся, будто вагонетки.
 

– Извини, Паша, но твое стихотворное иносказание весьма туманно. На что ты намекаешь?

– На то, что подружку тебе подбросят. В порядке межпланетной взаимопомощи. Для полного твоего психического просветления... Завидую!

Я возразил Павлу, что его гипотеза построена на базе незнания им тонкостей инопланетного языка. Однако, когда Кулчемг явился ко мне с вечерним визитом, я выяснил, что друг мой оказался прав! Лекарь сообщил, что завтра утром он приведет ко мне некую Колланчу. Она внучка жрицы Глубин и охотно дарит островитянам ночную радость в любое время суток.

Это экстраординарное известие немедленно привело меня в состояние этической самообороны. Тринадцатый параграф «Наставления звездопроходцам» категорически воспрещает землянам вступать в интимные отношения с иномирянками, ибо это может повлечь катастрофические генетические последствия. Я дал себе слово твердо следовать духу и букве «Наставления». Более того, не вполне полагаясь на свою моральную устойчивость в таком заманчивом и щекотливом деле, я вынул из нарукавного карманчика микробаллон и принял сразу две дозы «антисекса».

И вот наступило утро. В палату вошел лекарь в сопровождении миловидной Колланчи, державшей в руке довольно большую корзину. Одеяние из ткани, напоминающей волейбольную сетку, не скрывало достоинств гостьи. Впрочем, я старался вглядываться не очень пристально, я вел себя в пределах общекосмической вежливости, но не более. Островитянка это заметила, и на ее лице мелькнуло выражение обиды.

Когда целитель дал мне очередную (но последнюю!) дозу гусьмеда, я сразу же принял ее внутрь и через несколько секунд решительно заявил, что лекарство наконец подействовало: я, мол, теперь осознал, что родился на этой планете, а вовсе не спустился на нее с небес. Уважаемый Читатель, не судите меня строго за эту хитрость! Пункт 122 Устава воистов гласит: «Ложь – зло. Но она допустима в том крайнем случае, если может послужить предотвращению зла большего, нежели она сама».

Кулчемг, обрадованный моим признанием, воскликнул:

– Клянусь глубиной глубин, неплохой я врач! Я вернул тебе разум, южанец!.. Дальнейшие процедуры излишни, ночная радость отменяется. – Затем, повернувшись к гостье, он сказал ей, что она может идти в свою пещеру.

Колланча ушла, окинув меня презрительным взглядом и помахивая пустой корзиной.

– А ты, если желаешь, можешь отправиться на прогулку, – предложил мне Кулчемг. – Пусть все встречные радуются, видя исцеленного.

Однако лечение гусьмедом и переживания, связанные с отказом от последующей фазы лечения, так подействовали на меня, что мне было не до прогулок. Дождавшись обеда, я съел две порции яичницы, после чего направился в палату, которую занимал теперь уже не в качестве пациента, а на правах гостя, и сразу же уснул.

Спал я так крепко, что даже ужин проспал, и пробудился после заката. За круглым окном мерцали чужие созвездия. Пламя маяка, не колеблясь, струилось ввысь, море было спокойно. Но откуда-то доносился странный, неритмичный шум. Я оделся, натянул на ноги вечсапданы и направился к выходу. Миновав темную столовую, открыл дверь на кухню. Мои хозяева бодрствовали. На кухонном столе горел светильник, и все семейство лекаря, за исключением детей, было занято внеочередным приемом пищи. А на полу лежали инструменты, похожие на кирку и лом.

– Садись, исцеленный, покушай с нами, – произнес Кулчемг. – Клянусь глубиной, мы неплохо потрудились!.. Хотели и тебя привлечь к работе, но ты так крепко спал, что мне стало жалко будить тебя.

– Чем же вы были заняты?

– Мы прорубали ступени! У нас теперь нет пандуса – у нас есть лестница!

– Да, мы прорубили ступени! – подхватила жена целителя. – У нас теперь лестница! Теперь даже в мокрый сезон мы сможем, не скользя и не падая, подниматься по ступенькам в свою родную пещеру! А если каким-нибудь злым чудом на наш остров прорвутся проклятые воттактаки – ни один из них не одолеет лестницы! Теперь мы можем спать, не закрывая дверей! Слава святому Павлюгру – Дарователю ступеней!

– Мудрый Павлюгр застраховал нас от внезапного нападения метаморфантов! – продолжал Кулчемг. – А как облегчил он нам повседневную жизнь своими ступенями!.. В прошлом солнцевороте один яйцесборщик, исцеленный мною от вывиха руки, поскользнулся на пандусе и проломил череп. Даже я не смог ему помочь, он сразу нырнул туда, откуда не выныривают. Но теперь черепа исцеленных будут в целости! Сам бог Глубин подсказал святому Павлюгру даровать нам ступени!

И лекарь, и члены его семьи все время с удовольствием произносили слова «ступени» и «лестница», однако произносили их не очень уверенно, с запинками. Ведь еще вчера эти понятия отсутствовали в их языке. Они вошли в их сознание только сегодня, когда Павел Белобрысов, недовольный крутым пандусом, ведущим к его временному жилью, попросил у хозяев инструменты и начал прорубать ступени. Барсик не сразу понял суть идеи, но когда понял – изо всех сил принялся помогать мудрому гостю. Местный пористый камень легко поддается обработке, и еще до вечера лестница была готова. Вскоре все население поселка сбежалось к пещере смотрителя маяка, и каждый хоть раз да прошелся по одиннадцати ступенькам. Затем, очарованные новшеством, все разошлись – для того, чтобы начать пробивать ступени к своим пещерам. Этому ажиотажу немало способствовало и то, что «Поющий во сне» успел прослыть на острове святым, и потому приобщение к ступеням стало для островитян не только делом благоустройства, но еще как бы и богоугодным делом.

Главная же причина их усердия объяснялась тем, что они мгновенно поняли оборонное значение лестниц. Ведь ступени «работали» против метаморфантов! Хоть Гусиный остров и отделен от материка каналом, но в сознании островитян все время тлело подспудное опасение, что, с помощью каких-то злых сил, воттактаки могут проникнуть на остров; а проникнув, они рано или поздно ворвутся и в жилища. Даровав иномирянам лестницы, Белобрысов хоть и не снял опасность целиком, но отдалил ее, поставив метаморфантам новую преграду. Напомню Уважаемому Читателю, что, несмотря на свою мобильность и агрессивность, воттактаки могут передвигаться только по плоскости. Нижние конечности их имеют такое строение, при котором они не могут переступать через камни, кочки, стволы упавших деревьев – они вынуждены их обходить, а точнее – обегать. И естественно, ступени для монстров – препятствие непреодолимое. Таким образом, каждый гусиноостровец мог теперь уверенно повторить английское изречение: «Мой дом – моя крепость». Немудрено, что некоторые из иномирян еще до наступления темноты успели преобразовать свои пандусы в лестницы, другие же продолжали трудиться в ночи при свете факелов, чтобы к утру у них все обстояло не хуже, чем у соседей.

– Так вот чем объясняется этот странный шум, – воскликнул я, выслушав от лекаря и его семьи сообщения о ступенизации поселка.

– Да, теперь у всех будут ступени и лестницы! – подтвердил Кулчемг.

– «Ступени, лестницы...» – передразнила его жена. – Но ведь исцеленный не знает, что это такое! Он проспал события великого дня! Он никогда в своей долгой жизни не видывал ступеней и лестниц! Мы должны показать ему нашу лестницу! Мы должны научить его ходить по ступеням!

Меня вывели из пещеры. С разных сторон поселка слышались удары металла о камень, там и сям полыхали факелы. Работа кипела.

– Не бойся, пройдись по нашей лестнице, – предложил мне целитель. – Я тебе подсвечу.

– Это только вначале страшновато, а потом ничего, – подала голос невестка Кулчемга.

– Я тебе покажу, как надо шагать, – наставительно произнес лекарь и начал спускаться, держа над собой факел; спускался он очень медленно и как-то странно занося ноги. Вслед за ним вниз, от двери – на плоскость, где пролегало некое подобие улицы, – гуськом сошли остальные члены семейства.

– Теперь твоя очередь, исцеленный! Главное – не бойся! Если ты даже упадешь и поломаешься («торцноуртог») – я вылечу твое тело, как уже вылечил твой разум!

Я спустился вниз по двенадцати ступеням и начал подниматься обратно.

– Южанец, ты делаешь успехи! Не напрасно я тебя исцелил! – одобрительно крикнул лекарь. – Смелей, смелей! Для первого раза совсем неплохо!

34. Роковая жеребьевка

На другой день сразу же после завтрака я направился к Павлу. Он жил через семь пещер от лекаря, и через пять минут я был у цели. В прихожей меня встретил Барсик. Он поздравил меня с исцелением и сообщил, что мой друг еще почивает. Затем познакомил меня со своим отцом – смотрителем маяка. Почтенный старик сказал, что с нетерпением ждет пробуждения святого: ведь тот спит на его кровати, а он, смотритель, недавно вернулся с ночного дежурства и нуждается в отдыхе. Никто из островитян не смеет разбудить Дарователя ступеней, прервать его святое пение. Может, ты осмелишься сделать это?

– Охотно выполню твою просьбу, – ответил я.

Меня провели в большую комнату, в углу которой я сразу приметил «Колю», стоявшего в положении «вольно». Павел спал, раскинувшись на широком ложе, причем, как в старину говорилось, храпел во все носовые завитушки. Я постучал своего друга по плечу. Он проснулся и с досадой сказал мне по-русски:

– Эх, Степа, не дал ты мне сон досмотреть!.. Понимаешь, снилась мне Петроградская сторона – такая, какой она в дни моей молодости была. Никаких тебе сверхвысотных зданий, уютно, пивной ларек напротив Дерябкина рынка... Иду я, значит, и вдруг Шефнер со стороны Рыбацкой улицы навстречу мне топает. Ну совсем как живой! В берете, в плаще таком темно-зеленом. Поравнялись мы, он и говорит, чтобы подкусить меня: «Вы, наверно, Павел Белобрысович, стихов за это время десять томов накатали?» А я в ответ: «Со стихами, Вадим Сергеевич, дело застопорилось, но это временно. Я еще свое нагоню!» А он мне: «Ну что ж, надейтесь... А пока я вам один совет дам – для конкретности вашей обстановки: не вздумайте...» Тут, Степа, ты меня и разбудил, не дал совет выслушать.

Белобрысов, потягиваясь, поднялся с постели, оделся и тихо добавил к вышесказанному:

– Эх, Степушка, надоела мне эта планетка, скорей бы на Землю-матушку вернуться!

 
Отъезжу свое, отышачу,
Дождусь расставального дня —
В низине под квак лягушачий
Друзья похоронят меня.
 

Однако это мрачное настроение длилось у него недолго. Через минуту он с веселым ехидством начал толковать со мной о Колланче.

– Чудило ты, Степа, между нами, мальчиками, говоря. От такой лечобы дезертировал!

Затем Павел похвастался, что за эти дни «провел с «Колей» культработу». Сейчас чЕЛОВЕК продемонстрирует свою успеваемость.

– Эй, алкаш, собачий хвост, подь-ка сюда! – крикнул он в угол.

– Пью на свои. От свиньи слышу, – четко произнес «Коля», направляясь к нам.

– Я его и отругиваться научил, – пояснил мой друг. – А то что за удовольствие в безответной брани. И стихи читать научил... А ну, бракодел, про мечту!

– От рецидивиста слышу, – отчетливо ответил чЕЛОВЕК и продекламировал:

 
Взгрустнув о молодости ранней,
На склоне лет рванешься ты
Из ада сбывшихся желаний
В рай неисполненной мечты.
 

– Чьи это могучие строки, разгильдяй? – строго спросил Белобрысов чЕЛОВЕКА.

– От болвана слышу. Это строки гениально-глобального поэта Павла Белобрысова.

– Вот так и бытую здесь, – подытожил Павел. – Культурно и безалкогольно.

Утром того же дня мы втроем – Белобрысов, Барсик и я – отправились к маяку. По крутому, неудобному, усыпанному пеплом пандусу-серпантину поднялись мы на вершину башни, к «световой чаше». Нам открылись простор океана и бухточка, где стояли иномирянские лодки. Затем мы перешли на другую сторону площадки. Оттуда видны были жилые холмы поселка; за ними темнели густые заросли, дальше раскинулись болота, гусиные озера.

– Какой простор! – невольно вырвалось у меня.

– Никакого тут нет простора! – сразу же отозвался Барсик, и в голосе его я уловил давнюю наболевшую обиду. – Это только кажется, что мы на просторе живем! Осталось лишь два неизрытых холма, скоро селиться будет негде, а нас, островитян, все больше и больше становится. Нас-то – все больше, а холмов не прибавляется, и гусей не прибавляется... Мы последнее время уж и не знали, что с нами дальше будет... Ну, теперь-то просвет появился!

– Что за просвет? – полюбопытствовал я.

– Лестницы! Экий ты недогадливый! – ответил иномирянин. – Благодаря ступеням мы скоро на материк двинемся. Начнем заселять его! Будем строить дома на высоких фундаментах – и с лестницами. В домах мы будем вне опасности – ведь воттактаки по ступенькам ходить не могут. А передвигаться будем в защитных фургонах, понял?.. Там, на материке, мы рыболовством вплотную займемся... Но что это я все «мы» да «мы»... Ведь я лично тут останусь до смерти, я буду всю жизнь по ночам на маяке дежурить. Однако многие, кто помоложе, на материк теперь хотят...

– Мы вам, ребята, в этом деле поможем, – вмешался Павел. – Мы вам помощь пришлем.

– Спасибо, святой Ступенщик! Тебе я верю, тебе все верят... Из Глубин помощь придет?

– Нет, не из глубин. С высоты. – Белобрысов поднял руку, указывая на небо.

На лице Барсика отразилось недоумение, сомнение. Ведь меня он за такие «небесные» разговоры зачислил в сумасшедшие. Но авторитет Павла был, как видно, неколебим.

– Бог Глубин, значит, и через небо может действовать, – задумчиво произнес иномирянин. – Что ж, будем с высоты подмоги ждать!

Когда мы стали спускаться с маяка, Белобрысов заявил:

– Здесь мы тоже ступени соорудим, Барсик. Чтобы твоему отцу, а в дальнейшем и тебе лично легче было карабкаться к рабочему месту.

– Спасибо тебе, святой Ступенщик! Не знаю даже, как отблагодарить тебя.

– Ловлю тебя на слове, Барсик... – начал Белобрысов.

– Разве я рыба?! – расхохотался островитянин. – Как это ты можешь меня ловить?

– Барсик, организуй для нас завтра рыбалку!

– Но ведь мы не рыбой живем. Рыба всегда далеко – буря всегда близко – так говорят у нас на острове. На рыбалку мы выходим только в добрый сезон. А сейчас начинается сердитый сезон.

– А ты завтра выйди в море, Барсичек! Начхать нам на сезон! Может, чего и выловим?.. – просительно произнес Белобрысов.

– Слово святого – закон. Святых и бури боятся, – не без торжественности ответил Барсик. – Завтра же снаряжу артель – и в море. Поплывем в таком составе: я, мой дядя, мой двоюродный брат и кто-то один из вас.

– Но почему ты не хочешь взять сразу нас обоих?

– Потому, что ботиком всегда управляют трое, а вы, южанцы, в нашей оснастке не смыслите, и заменить кого-то из членов команды кем-нибудь из вас я не могу. Так что завтра я возьму одного из вас четвертым – в качестве пассажира; а послезавтра – другого возьму.

– Но почему же не взять завтра и пятого?! – удивился я. – Лодки, я вижу, невелики, но для пятого места хватит, перегруза не будет.

– Жрец, а такое говоришь! Или Кулчемг тебя недолечил, или смеешься над бедным гусиноостровцем! Притворяешься, будто не знаешь, что пять – недоброе число. Разве можно садиться впятером за один стол или под один парус?! Наверняка жди беды.

– Все ясно, Барсик, – произнес Павел по-ялмезиански. И сразу же добавил по-русски: —

 
Где чего-то слишком мало —
Жди серьезного провала.
Где чего-то слишком много —
Жди плачевного итога.
 

– Степа, мы поочередно рыбачить будем, – продолжил он. – Ты завтра плыви, у тебя душа морская, уступаю тебе первенство.

Мне очень хотелось, прямо-таки не терпелось походить в инопланетном океане под парусом, однако я тотчас же сказал:

– Нет, Паша, ты первым отчаливай. Ведь идею о рыбалке ты выдвинул.

– Знаешь что, Степа? Мы по этому дельцу жеребьевку провернем. По первому встречному. Если это будет «он» – значит, тебе завтра рыбачить, а если «она» – значит, мне повезло. Заметано?

 
Неизвестно, что в будущем будет,
Но поставьте вопрос на попа,
И случайность сама вас рассудит:
Ведь лахудра-судьба – не слепа!
 

Через час мы направились обратно в поселок. И первой встречной оказалась... Колланча! Она несла пустую корзину и на мое приветствие ответила презрительной гримаской. Павел при виде иномирянки встал по команде «смирно» и отчеканил:

– Спасибо, красавица! Ты принесла мне удачу! Весь завтрашний улов преподнесу тебе в дар!

– Тот, кто сегодня обещает то, чего еще нет, рискует завтра потерять все, что уже есть, и даже самого себя, – назидательно произнесла дарительница ночной радости.

– Ну, я-то везучий! – отпарировал Павел. – Вот мой друг подтвердит.

– Цена твоему другу – тухлое яичко в день большого яйцесбора! Это по его вине я сегодня в баргоботр (воскресенье) не отдыхаю в своей пещере, а таскаюсь по поселку в надежде заработать пропитание для себя и своей матери, чтобы не быть без пищи, когда улетит последний гусь!

Она надменно прошла мимо нас.

Вторым встречным оказался молодой островитянин. Но это уже не имело значения. Судьбу моего друга решила Колланча. А точнее – судьбу его решил я. Ведь появление иномирянки было следствием моего вчерашнего отказа от ночной радости. Не уйди она с пустой корзиной вчера – она не покинула бы своего жилья сегодня, в воскресенье.

35. Смерть Белобрысова

Я вернулся в пещеру Кулчемга и вскоре был приглашен к столу. Уже утром этого дня меня удивила скудость завтрака, а теперь я убедился, что и обед куда скромнее предыдущих: небольшая мисочка с желтоватой похлебкой и тонкий пласт яичницы. Разумеется, я не подал вида, что заметил это, но хозяин сам счел нужным объяснить мне причину уменьшения рациона.

– Не удивляйся, исцеленный, скромности нашего стола. Улетают последние гуси, а у нас начинается время малой еды; продлится оно до возвращения гусей.

– Но не бойся, с голоду мы не умрем, – вмешалась жена лекаря. – Кое-какие запасы у нас есть!

– Позвольте помочь вам! – воскликнул я. – Наш ящик с пищеприпасами еще не пуст, он находится в жилище Барсика. Я сейчас принесу...

– Не оскорбляй нас, южанец! – строго произнес Кулчемг. – Ты – наш гость! В обычае островитян делиться с гостями яичницей и пещерой и ничего не брать взамен. В давние времена, когда в океане было полно кораблей, некоторые из них терпели аварии из-за штормов возле нашего полуострова, и моряки становились нашими гостями, – и ни разу никто из полуостровитян не нарушил гостеприимства!.. Ты думаешь, зря светится по ночам наш маяк?! Пусть никто теперь не видит его огня с океана – но мы видим его с суши, и он напоминает нам, что каждый из нас должен быть готов помочь тому, кто не имеет пищи и крова!

– Омыт вашим доброжелательством! – произнес я местную благодарственную формулу. – Когда я вернусь...

– Бог Глубин! Тебе рано возвращаться на материк, южанец! – встрепенулась жена целителя. – Когда ты отдохнешь и окрепнешь, мы поможем тебе выдолбить пещерку на двоих. Ты еще не стар, а каждому гусю нужна своя гусыня. Позже, когда начнется переселение на материк, ты можешь с ней перекочевать на твой родной юг.

– Мы подыщем тебе супругу, исцеленный! – присоединился Кулчемг. – И не какую-то там Колланчу, которая по древнему жреческому закону не имеет права выйти замуж и обязана зарабатывать себе пропитание, доставляя желающим ночную радость, – нет, мы подберем тебе скромную вдову. И твоим друзьям подыщем жен!.. Дарователю ступеней, мы, конечно, сосватаем красавицу...

– Между прочим, его завтра берут в море, – вставил я. – А послезавтра я...

– Как это в море?! – удивился Кулчемг. – Но ведь начинается сердитый сезон!.. Впрочем, твой товарищ – святой. Святых бури боятся.

Я сразу же припомнил, что утром Барсик сказал то же самое – насчет святого и бури. Мне стало не по себе. Сразу же после обеда я, удалившись в палату, связался с Белобрысовым по переговорнику и сказал ему, что Барсик согласился на рыбалку, исходя из ложной предпосылки.

– Он верит в твое божественное счастье, но ведь если на самом деле начнется шторм...

– Ты, Степан, хоть и воист, но типичный перестраховщик! – огрызнулся мой друг. – В небе ни облачка, а ты раскаркался: «...шторм, шторм...» Да меня здесь последним слабаком сочтут, если я на попятный пойду! А ежели ветер поднимется – ну и что ж. Покачает – и все.

 
Браток, учти для ясности,
Планируя судьбу,
Что в полной безопасности
Ты будешь лишь в гробу.
 

– Паша, но ты должен доложить Чекрыгину о своем завтрашнем выходе в море!

– Чекрыгину нынче не до нас: он из старого жреца, у которого живет, часами выпытывает всякие подробности о старинных религиозных обрядах. Вот вернусь с рыбалки и доложу ему, где был. А ты сегодня не вздумай ему о моих планах намекать! Это с твоей стороны просто некрасиво будет.

Увы, следуя (ложному в данном случае) чувству товарищества, я не связался в тот день с Чекрыгиным, не предупредил его о намерениях Павла.

И вот настало утро нового дня.

Одномачтовый беспалубный ботик Барсика имел косое, сходное с бермудским, парусное вооружение. Руль заменяло кормовое весло-гребок; имелась и пара распашных. Когда суденышко на веслах отвалило от пирса, Павел, сидевший на носовой банке, бросил мне плазменный меч (который я вручил ему – на всякий случай – перед отплытием).

– Лови, Степа, свой хынжал! – шутовски произнес он. – Тошнит меня от техники, слишком уж защищены мы от всего, а разве в этом счастье?! – И громко проскандировал: —

 
Радость скачет глупой кошкой
Через тысячи преград,
А преграды уничтожь-ка —
Ничему не будешь рад.
 

Я был огорчен ностальгическим поступком моего друга, но заново вручить ему защитное оружие уже не мог.

Выйдя на открытую акваторию, иномиряне подняли парус и взяли галфвинд правого галса. Суденышко, весьма легкое на плаву, все же двигалось очень медленно, даже медленнее, чем на веслах; ветер не превышал одного балла по земной шкале Бофорта.

Жена Барсика с двумя дочерьми-двойняшками десятилетнего возраста и годовалым малышом на руках проводила мужа в плаванье и теперь возвращалась в поселок. Шагая рядом, я стал расспрашивать ее о местных нравах и поверьях. Она отвечала подробно и благожелательно. Затем вдруг, вне всякой связи с предыдущим разговором, заявила, что нынешним утром старый смотритель маяка, вернувшись с вахты, сообщил: ночью маячный огонь дважды «поклонился земле» («торопчтутобогр»), а это скверное предзнаменование. Но Барсик верит, что святость Поющего во сне – сильнее бури.

– Будем надеяться, что шторма не случится просто по метеорологическим условиям, – высказался я. – Смею вас уверить, Павел никакой не святой.

– Ты клевещешь на него! Ты завидуешь ему! – раздраженно возразила иномирянка. – Это он поет во сне, а не ты! Это он даровал нам ступени, а не ты!.. А ты даже перед Колланчей кукши-лакукши! (Это выражение приличнее всего перевести словом «сплоховал».)

В полдень я связался с Павлом по переговорнику.

– Ни рыбы, ни ветра, – пожаловался он. – Но будем надеяться, что эта невезуха кончится.

 
Жизнь состоит из деяний и пауз,
Смена событий порой незаметна, —
Но тосковавший в безветрии парус
Все же дождется счастливого ветра!
 

Оптимистическое предсказание моего друга не сбылось. Ветер, которого дождался парус, не был счастливым. После полудня он начал свежеть, еще через час стал крепким, затем перевалил за девять баллов. А вскоре я понял, почему островитяне не строят домов, предпочитая им пещеры: дома развалились бы под напором бурь. Во время штормов обитатели пещер плотно задраивают двери и световые колодцы и не кажут носов из жилья.

С большим трудом упросил я лекаря выпустить меня из каменной квартиры и, поднявшись на вершину жилого холма, вцепился в низкорослое дерево, чтобы меня не унесло дыханием урагана.

Валы, огромные, как на картине Хокусаи, шли по океану. Они перекатывались через скалы, ограждавшие бухту. Расстегнув ворот комбинезона, я крикнул в переговорник:

– Ты слышишь меня, Паша? Как ты себя чувствуешь?

– Как в лифте, который падает с тридцатого этажа, но в последний момент не разбивается, а опять взлетает вверх... Но, надо сказать, посудина ихняя очень хитро построена: пляшет на волнах, как пробка, а тонуть не хочет.

– Паша, слышу тебя неважно. В чем дело?

– Энергопитание в переговорнике на исходе. «Коля», сукин кот, забыл подзарядить.

– Паша, а как настроение твоих товарищей?

– Дружным, спаянным коллективом треста «Ялмезглаврыбпром» план по романтике выполняется успешно!

 
Плыви из чуда в чудо
Сквозь бури и года,
А если будет худо —
Так это не беда!
 

Последнюю строку я расслышал с трудом. Затем – молчание. То был наш последний разговор. После этого я немедленно связался с Чекрыгиным, тот сконтактировался с «Тетей Лирой», и Карамышев распорядился о срочной отправке в наш квадрат беспилотного авиаспасателя. Но ураган, зародившийся в нашем квадрате, уже охватил широкую зону и теперь с такой же яростью неистовствовал в районе стоянки «Тети Лиры». При взлете с палубы спасатель потерпел аварию и вышел из строя. А когда я по спецключу приказал катеру, оставленному нами возле Безымянска, взять курс на остров (я хотел использовать катер лично – для поисков ботика), катерные охранительные устройства ответили отказом: они «испугались» урагана.

На следующий день сила ветра упала до четырех баллов, и начались поиски всеми возможными средствами; я тоже принял в них участие. Но прошло двое суток – ботика не обнаружили. Поисковые операции были отменены: и земляне, и иномиряне пришли к выводу, что ботик погиб. Позже выяснилось, что вывод – ошибочный, ибо искали на море, а надо было искать на суше. В первые же часы шторма суденышко отнесло к материку, и там огромная волна перебросила его через песчаную косу и «приземлила» в дюнных зарослях. Команда отделалась легкими ушибами, ботик тоже уцелел; только мачта надломилась. Трое островитян и землянин общими усилиями оттащили суденышко подальше от уреза воды и стали ждать улучшения погоды.

Пять дней спустя поселок облетела весть: на горизонте – парус.

Островитяне столпились на берегу бухты, к ним немедленно присоединились и мы с Чекрыгиным. Волнение моря не превышало двух баллов, видимость была удовлетворительной.

– Там их только трое, – сказал стоявший рядом со мной.

Я вынул дальнозор. Да, в ботике сидело только трое, и Павла Белобрысова не было среди них. Но вот суденышко накренилось на волне, и я увидел, что в носовой его части лежит нечто продолговатое, обернутое в ткань того же зеленоватого цвета, что и парус ботика.

Когда ботик причалил, Барсик и его товарищи вынесли тело Павла на берег, положили его головой к океану и отвернули ту часть ткани, что закрывала лицо. Черты лица моего друга не были обезображены, но поражала худоба: казалось, он скончался после очень длительной и тяжелой болезни. А от какой именно – мы не знали и никогда не узнаем.

– Он не отвратил бури, но он не пожалел себя, чтобы отвратить беду от товарища, – тихо сказал Барсик. И далее поведал, что произошло на материке.

Чтобы вернуться на остров, островитянам нужна была новая мачта. На второй день, после того как их выбросило на дюну, Барсик вынул из носового рундука топор и спросил, кто хочет идти с ним. Павел откликнулся первым.

– У меня и в этом деле опыт есть! – заявил он.

Два иномирянина остались сторожить ботик, а Павел с Барсиком направились в прибрежный лес. Деревья, росшие на дюнах, для мачты не годились: они искривлены ветрами. Пришлось углубиться в заросли довольно далеко, прежде чем нашлось «бодчегороту» – дерево с прямым стволом. Оно стояло на краю поляны.

– Давненько я деревьев не рубил, дай-ка мне поработать, – сказал Белобрысов и принялся за дело.

Свалив дерево, Павел вернул топор иномирянину, и тот начал обрубать сучья.

И вдруг Барсику стало страшно. Он выпрямился и увидел, что на противоположном конце поляны раздвинулись ветви.

– Воттактаки! – прошептал островитянин. – Они сюда...

– Не путай единственное с множественным, – спокойно возразил Павел. – Там всего один.

– Один воттактак – это тоже смерть, – шепотом ответил Барсик.

– Один – это смерть для одного, – произнес Белобрысов и, выхватив у ялмезианина топор, кинулся навстречу чудищу. Но разве одолеешь метаморфанта! Через мгновение на земле лежал труп Павла, а в глубь леса убегали два воттактака.

– Значит, последние слова его были: «Один – это смерть для одного»? – переспросил я Барсика.

– Нет, не самые последние. Уже на бегу он обернулся в мою сторону и выкрикнул какое-то непонятное слово, не на нашем языке. Но я его запомнил. Оно звучит: «Живипетя».

– «Живи, Петя!»? – удивленно переспросил Чекрыгин.

– Да-да! Вот именно это он мне и крикнул, – подтвердил иномирянин.

Так умер мой отважный друг Павел Белобрысов, уверовавший в свою сказку, в созданную им ностальгическую легенду о том, что он – пришелец из двадцатого века.

Похоронили его у подножия маяка.

Обряд погребения был на некоторое, весьма, впрочем, непродолжительное, время нарушен одним странным происшествием. Когда Чекрыгин произносил прощальную речь в честь Павла, в толпу молчаливых, грустных иномирян внезапно вклинился «Коля». Наклонившись над только что вырытой могилой, чЕЛОВЕК отчетливо произнес нижеследующее:

– Высококачественный человекопоэт Белобрысов скончался, умер, погиб, скапутился, загремел в лузу, выключился – вижу я. Самовыключение без возможности последующего включения произведу и я. Уважаемые граждане и гражданочки, приветик вам с кисточкой.