Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Лачуга должника. Небесный подкидыш. Имя для птицы"
Автор книги: Вадим Шефнер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 46 страниц)
28. Находка в Лексинодольске
Покинув Безымянск, мы двинулись дальше на север. Шли по заросшим дорогам, ночевали в пустых поселках. За девять дней пути мы двадцать восемь раз видели загадочные следы – подобные тем, на которые впервые наткнулись в безымянской гостинице, – и одиннадцать раз наш путь пересекли пешеходные стены.
Добавлю, что многие жилища, стоявшие в отдалении от прочих строений, были окружены рвами, полными стоячей, заболотившейся воды. По некоторым данным, доступным моей воистской компетенции, я пришел к выводу, что копали эти рвы второпях, не заботясь о качестве земляных работ. Напрашивалась мысль, что они имели оборонное значение. Но от кого нужно было обороняться ялмезианам?! Ведь, как уже знает Уважаемый Читатель, даже слова «война» не имелось в их лексиконе.
Второго сентября наше подразделение вступило в город, которому мы (то есть Чекрыгин, Белобрысов и я; Лексинен от нашего краткого совещания, естественно, был отстранен) дали условное наименование Лексинодольск – в честь маститого астролингвиста. Расположилась наша Севгруппа в двухэтажном здании.
Особняк принадлежал когда-то весьма состоятельному иномирянину – об этом свидетельствовало и обилие лепнины на фасаде, и пологость пандуса внутри здания. О зажиточности владельца можно было догадаться и по мебели, выполненной из какой-то особо прочной древесины и потому хорошо сохранившейся. Мы были рады отдохнуть в этих апартаментах.
Но самую большую радость испытал Лексинен. Словно желая оправдать оказанную ему честь, он развил неистовую поисковую деятельность, и вскоре в одной из дальних комнат нашел книжный шкаф, где среди истлевших, пришедших в полную негодность томов выискал толстую книгу, напечатанную на какой-то особо прочной глянцевитой бумаге. В течение часа он вчитывался в нее, никого не подпуская к столу и дрожа от волнения. Наконец подозвал нас и стал листать ее перед нами, читая вслух отдельные абзацы.
В книге той было множество больших, во всю страницу, портретов, и вся она состояла из жизнеописаний знаменитых ялмезиан – жрецов, коммерсантов, изобретателей, музыкантов, артистов, поэтов и ученых. Но больше всего уделялось в ней внимания деятелям медицины. И завершал книгу, как бы подытоживая ее, портрет... кого бы вы думали, Уважаемый Читатель?.. Увенчивал ее портрет того самого иномирянина, чье окарикатуренное изображение мы видели на железнодорожной станции и чью поверженную статую мы узрели на площади Безымянска.
Но и здесь не пощадила его чья-то рука! Благородное лицо старца было накрест перечеркнуто карандашом, а на лбу его выведенное той же злою рукой чернело слово «момзук», что в переводе на русский означало «сволочь». Мало того, последующие листы были грубо вырваны – очевидно, тем же ненавистником, – а так как на оборотной стороне портретов в этом роскошно изданном томе никакого текста не имелось, биография иномирянина по-прежнему оставалась для нас загадкой.
Лексинен многозначительно заявил, что, конечно, отсутствие страниц – обстоятельство весьма досадное, но зато... С этими словами он торжественно показал нам полуистлевший, пожелтевший, небрежно оборванный листок шершавой бумаги с еле видными письменами. Он пояснил, что это обрывок ялмезианской газеты находился в книге – как раз там, где зачеркнутый портрет. К поруганному старцу он, конечно, отношения не имеет; его, очевидно, вложили в качестве закладки. Но этот чудом уцелевший документ имеет большое самодовлеющее значение.
– О чем же там речь? – спросили мы в один голос.
Астролингвист ответил, что большинство заметок посвящены, видимо, делам местным, – и стал читать вслух заголовки: «Подвоз чего-то (здесь – лакуна) невозможен. – Запасы соли на исходе. – Траур в доме жреца Океана. – Чидрогед (имя собственное) утверждает, что борьба с метаморфантами при помощи пожарных шлангов результатов не даст. – Опять о соли. – Попытка наладить подвоз морской воды для заливки рвов...»
Затем, перейдя почему-то на шепот, ученый возвестил нам, что все предыдущее – это только цветочки, а теперь он угостит нас ягодками. Ткнув пальцем в нижний правый угол газетного клочка, он прочел нижеследующее:
«Редакция сгорбленно и со слезопролитием извещает благородных подписчиков, что запас типографской краски исчерпан. Как известно, города, в которых она производилась, в том числе и ближайший к нам Картксолког, подверглись проникновению метаморфантов и утеряли жизненность.
Редакция, склонясь главой к Океану, сообщает, что этот номер газеты – последний, и желает каждому читателю избежать встречи с воттактаками».
– Надо немедленно дать сводку на «Тетю Лиру»! – встрепенулся Чекрыгин. – Но что такое «метаморфанты»? Что такое – «воттактаки»?
– Не знаю, – признался лингвист. – В книгах этих понятий нет. Эти словообразования, как я догадываюсь, не успели войти в словари. Они относятся к новейшей истории Ялмеза.
– Хороша новейшая история, – пробормотал Белобрысов. —
Минувшие беды, что были в былом,
Забудь, в рядовые разжалуй.
Грядущие беды идут напролом,
Они поопасней, пожалуй!
Когда мы дали сводку на «Тетю Лиру», в ответ нам было сообщено, что Южгруппой обнаружены многочисленные письменные источники, но, поскольку астрофилолог Антов погиб, расшифровка осуществляется крайне медленно. Услыхав это, Лексинен лично вступил в переговоры с Карамышевым и сумел доказать тому, что его, Лексинена, присутствие необходимо сейчас именно в Южгруппе. У Чекрыгина затребовали уточненные координаты, и на следующее утро на центральной площади Лексинодольска приялмезился мини-лайнер, ведомый автопилотом. Лексинен отобрал у чЕЛОВЕКА контейнер с лингвистической аппаратурой и стал прощаться с нами.
– С вами хочу улететь я, – обратился вдруг к ученому «Коля». (Он не подвергся обучению ялмезианскому языку и говорил по-русски.) – С данными людьми в данной местности страшусь полного выключения я.
Лингвист, разумеется, ответил чЕЛОВЕКУ отказом, напомнив «Коле», что тот придан Севгруппе.
– Ну и паникер ты, «Николашка»! – рассердился Павел. – Если будешь трусить, то и в самом деле нарвешься на кончину.
Где глубина всего по грудь
И очень близок берег,
Там тоже может утонуть
Тот, кто в себя не верит.
Лексинен захлопнул дверь кабины. Мини-лайнер взмыл в высоту.
29. Контактный марш
Следующий день мы посвятили дальнейшему осмотру Лексинодольска. Об одном объекте обследования я должен подробно поведать Уважаемому Читателю, ибо с ним связан ход дальнейших событий. На центральной улице наше внимание привлекло одноэтажное, но высокое здание со стеклянной крышей, нечто вроде универмага. Металлические двери оказались закрытыми, но не запертыми, и мы свободно проникли в холл, от которого ответвлялся широкий и длинный коридор.
– Пройди до конца и, если не обнаружишь подозрительных следов, дай зеленую вспышку и возвращайся, – приказал чЕЛОВЕКУ Чекрыгин.
«Коля» стал удаляться от нас медленным шагом. Последнее время подобные задания выполнял он с крайней неохотой, однако на этот раз, видимо, ничто не вызвало у него подозрений; все ускоряя ход, он дошел до противоположного конца коридора и, полыхнув зеленым светом, пошел обратно. Мы двинулись навстречу ему.
Кроме общей крыши каждый отдел универмага имел и свою кровлю, и потому интерьер хорошо сохранился. Миновав две трети коридора, мы даже обнаружили одну торговую точку, в которой уцелела часть товара. На полках стояло несколько эмалированных ведер, четырнадцать платиновых тазов и пять платиновых же детских ночных горшков.
– Это нужно осмотреть детально, – решил Чекрыгин. – Входи сюда и светись ярче! – приказал он чЕЛОВЕКУ.
– А ведь здесь кто-то шуровал! – послышался возглас Павла. – И притом – недавно. Смотрите – факт налицо!
Рядом с пятью вышеупомянутыми ночными сосудами на полке виднелся четкий беспылевой круг – след донца. Вскоре такой же круг обнаружили мы и возле кастрюль.
– Это резко меняет дело! – с несвойственной ему торжественностью отчеканил Чекрыгин. – Животным эти предметы понадобиться не могли. На Ялмезе уцелели разумные существа! И, судя по специфике одного из взятых предметов, на Ялмезе не угасла рождаемость!
Вынув из нарукавника микроанализатор, я немедленно взял пробу на весо-массу пылевых частиц в воздухе. Затем проинтегрировал сумму микрочастиц, успевших осесть на те места, где прежде стояли взятые предметы.
– Со времени уноса данной посуды прошло девяносто две минуты и сорок секунд, – произнес я. – На полу должны остаться следы уносителя. чЕЛОВЕК, дай нижний свет!
Ноги «Коли» засветились. Мы впились глазами в пол. Но здесь он был покрыт решетчатыми металлическими плитами, и основной пылевой слой лежал ниже ребер решеток, поэтому четких отпечатков не имелось.
Мы вернулись в коридор. На слое пыли, покрывавшей керамические плашки, отчетливо выделялись цепочки наших следов, берущие начало от холла. И вдруг мы приметили иные следы!.. Они тянулись от посудного магазина к противоположному входу в универмаг по той части коридора, где наши ноги еще не ступали! Уважаемый Читатель, то не были следы неведомого зверя – то были оттиски сапог сорок первого размера! Рядом с ними виднелись геометрически правильные отпечатки ходовых рычагов «Коли».
– Почему ты не доложил об этих следах? Ведь ты не мог их не видеть! – строго обратился к чЕЛОВЕКУ Чекрыгин.
– Подозрительных не обнаружил, увидал следы нормальные типа мужские-сапожно-человечные, о таких докладывать не должен я, – отчетливо заявил «Коля».
– Ну, бюрократ межпланетный, радуйся, что полена у меня под рукой нет! – рассердился Белобрысов и уже другим тоном обратился к нам: – Надо сразу же топать по этим следам! Надо скорее покинуть этот храм роскоши.
Тони, Людочки, Марины,
Вам до дому не пора ль?
Не глазейте на витрины,
А боритесь за мораль!
Следы вывели нас в холл, почти аналогичный тому, через который мы вошли, а затем на улицу – вернее, в небольшой переулок, от нее ответвляющийся. Там нас ждала новая неожиданность.
– Следы колес! – проговорил я прерывающимся голосом.
На наносном слое наряду с вышеупомянутыми следами отчетливо виднелись две колеи. Мы выяснили, что недавно здесь стояла некая двухосная тележка; длина каждой оси равнялась 172 см, база между осями составляла около двух с половиной метров. То был экипаж не самодвижущийся, не механический – это явствовало из того, что между уходящими по проулку в сторону улицы колеями видны были следы иномирянина, следовательно, он сам катил свою тележку.
– Немедленно выходим на связь с «Тетей Лирой», а затем форсированным шагом движемся по колее с целью нагнать ялмезианина и вступить с ним в контакт! – распорядился Чекрыгин.
Дав сводку, мы свернули из переулка на длинную и широкую улицу, миновали сквер, еще одну улицу, пересекли площадь, среди которой возвышался храм с конусообразным куполом, затем петляли по каким-то переулкам, где пролегали колеи повозки, – и наконец вышли на шоссе, ведущее дальше на Север. Оно поросло травой и седыми лилиями. Отпечатки мирянина просматривались здесь менее отчетливо, но это не имело большого значения: дорога была насыпная, она пролегла среди болот, и свернуть с нее незнакомец со своей повозкой не мог.
– Ну теперь он от нас не смоется! – сказал Павел. —
Забыв, что очередь Адам
К Познанью первым занял,
Идем мы по его следам,
Куда – не зная сами.
Шли мы долго. Устали. Уже близился вечер, но зной не спадал. Стояло безветрие, воздух был насыщен болотными испарениями, приторным запахом низинных растений.
– Скинуть бы нам эти дурацкие всепогодные одеяния и топать бы нам налегке, – вздохнул Павел.
В это мгновение Чекрыгин – в который раз – поднес к глазам портативный дальнозор. И вдруг тихо сказал:
– Внимание! Я вижу его!
Мы тоже приклеились к своим дальнозорам. Вдали, на дороге, смутно обозначилось нечто, казавшееся издали полупрозрачным кубом. На фоне этого странного куба различалась человекообразная фигура.
– Заведись! Играй «Контактный марш»! – приказал Чекрыгин чЕЛОВЕКУ.
Над низиной поплыла плавная, мирная мелодия. Я опять поглядел в дальнозор. Теперь, к моему удивлению, иномирянин стал виден менее отчетливо, как бы сквозь серую дымку. Когда до него осталось двести метров, Чекрыгин приказал «Коле» умолкнуть. Замедлив шаги, чтобы не испугать незнакомца, в полной тишине приближались мы к Неведомому.
И вот настал миг контакта.
При ближайшем рассмотрении повозка ялмезианина оказалась некоей клеткой на колесах. Она состояла из четырех стенок и плоской крыши; все это было выполнено из металлической сетки, натянутой на деревянные брусья. Пола в ней не имелось, что давало ее владельцу возможность двигаться вместе с ней, находясь внутри нее; входить и выходить он мог через решетчатую дверь, запирающуюся изнутри. Под кровлей клетки-фургона находилась небольшая полка; в настоящий момент там лежала посуда, изъятая незнакомцем из бесхозного магазина.
Иномирянин стоял в своей клетке. Он выглядел вполне человекоподобно. Возраст его (по земному исчислению) равнялся годам тридцати. Одежду его составляли куртка и широкие брюки, сшитые из сероватого лоснящегося материала. На простоватом, добром лице читались тревога и недоумение. С особой опаской глядел он на чЕЛОВЕКА.
– Полных сетей тебе! – обратился к ялмезианину Чекрыгин с традиционным ялмезианским приветствием.
– А всем вам – попутного ветра при встречном шторме! – ответил тот приветственной идиомой и три раза погладил себя левой рукой по голове.
Мы повторили этот жест вежливости, однако иномирянин не покинул своего укрытия.
– Кто из вас музыканил? – спросил он.
– Вот он музыканил, – ответил Чекрыгин, указав на чЕЛОВЕКА. – Он – самоходный механизм, он автомат. Он на вид кажется опасным, но не опасный.
– И до чего только не додумались в свое время эти южанцы! – с уважением произнес ялмезианин. Затем, покинув сетчатое убежище, подошел к «Коле» и стал разглядывать его. Мы интересовали его куда меньше.
– Выглядит как новенький, а ведь сделан-то он, конечно, еще до появления метаморфантов, – продолжал иномирянин. – Он, наверное, от вас воттактаков отпугивал, иначе бы вы сюда со своего Юга без колесной клетки не добрались бы... Давно к нам спасшиеся перестали являться... А прежде – нет-нет и придут. Мы их не гнали. И вас не прогоним. Пища – есть, пещера – найдется... И долго вы сюда с Юга добирались?
– Происходит некоторое недоразумение. Мы – иномиряне, мы – оттуда, с далекой планеты, – мягко произнес я, указав рукой на небо. – Сейчас я тебе[27]27
На «вы» ялмезиане обращаются только к беременным (или несущим на руках младенца) ялмезианкам.
[Закрыть] объясню.
– И так все ясно, – опечаленно молвил наш новый знакомый, обращаясь не ко мне, а к Чекрыгину. – Твой товарищ того... Я понимаю – нервы, дальняя дорога с Юга, опасность погибнуть от воттактаков... – С этими словами он легонько постучал себя согнутым пальцем по лбу, показывая этим общекосмическим жестом, что считает меня больным психически.
– Ты, браток, верь нам! Мы – не жулики, мы честные существа! – вмешался Белобрысов. —
Эта стихотворная галиматья, видимо, окончательно убедила иномирянина в том, что никакие мы не пришельцы с неба.
– Ну, подкусил! – с хохотом обратился он к Павлу. – Да ты, видать, рыбина о сорока плавниках, из любой сети выскочишь!.. Как звать-то?
– Павел, – ответил Белобрысов.
Мы тоже назвали свои имена. Ялмезианин без труда повторил их, заметив вскользь, что звучат они довольно нелепо, – но чего же от этих южанцев требовать. Потом сообщил, что его зовут Барстроур.
– Это слишком сложно, язык сломаешь. Мы тебя Барсиком будем звать, – решительно заявил Белобрысов.
– Барсик так Барсик, – согласился покладистый ялмезианин. – Вкус рыбы зависит не от ее имени, а от самой рыбы.
– А куда ты, Барсик, путь держишь? – спросил Чекрыгин.
– Ясное дело, к себе домой. На Гусиный остров.
– Не возражаешь, если мы присоединимся?
– Ясное дело, не возражаю. Не на Юг же обратно вам, бедолагам, топать... А воттактак встретится, – мы все в мою клетку спрячемся, и да поможет нам бог Глубин!
Наконец-то нам стало ясно, для чего предназначался этот странный фургон. При приближении таинственных воттактаков ялмезианин мог укрыться в нем, спасая свою жизнь.
Дальше мы шагали вчетвером.
30. Справка о метаморфантах
Что такое метаморфанты, мы частично узнали от нашего спутника – Барсика, но основные сведения о них почерпнули во время пребывания на Гусином острове. Так как в мою задачу не входит подогревать интерес Уважаемого Читателя сложными сюжетными ходами и загадочными умолчаниями, я считаю нужным именно сейчас дать справку о чудищах, погубивших ялмезианскую цивилизацию.
В «Наставлении космопроходцам» указано, что инопланетные цивилизации зарождаются, развиваются (а порою – и гибнут) по своим законам, и потому нелепо прикладывать к ним земные эталоны. Далее в «Наставлении» особо подчеркивается, что возможное телесное сходство иномирян с землянами ни в коем случае не обусловливает подобия психического, психологического, морального и социального. Последнее вполне приложимо и к ялмезианам. Их соматическая структура адекватна нашей, однако их душевный строй, их психика развивались в совершенно иных условиях. В противоположность многоматериковой Земле, Ялмез – планета одного континента. Мягкий климат побережья, его плодородная почва и наличие полезных ископаемых, множество мысов, полуостровов и заливов, широкий шельф, обилие съедобных моллюсков на прибрежных отмелях, неисчерпаемые запасы рыбы в океане – все это способствовало возникновению своеобразной единой приморской цивилизации. Райской ее не назовешь, ибо здесь имелись богатые и бедные, но эта моноцивилизация была однорасовой и единоязычной (правда, имелись местные диалекты) и не знала племенных и религиозных раздоров, не знала войн.
Общественная структура Ялмеза нам ясна не вполне. Известно, что когда-то там существовала потомственная аристократия, но такого значения, как в древности на Земле, она не имела. Теология ялмезиан не отличалась сложностью: они поклонялись богу Глубин и верили, что после смерти души их вселяются в глубоководных рыб. Жрецы и жрицы бога Глубин имели статус неприкосновенности и принимали активное участие в жизни иномирян, однако наибольшим влиянием пользовались промышленники и купцы, а наибольшим почетом – врачи. Жизнь там весьма ценилась – и даже настолько, что робость, проявленная ради самосохранения, осуждению не подлежала. Впрочем, этические и правовые постулаты ялмезиан известны нам не в полном их объеме. Мы знаем только, что одним из серьезнейших преступлений считалось там вынесение неверного медицинского диагноза, послужившего причиной кончины пациента. Виновных в этом порой приговаривали к страшной казни, которая в просторечии именовалась «адурглацро адурглац борч», что в переводе на русский означает «водой и водой помирай» или «казнь двойной водой». Экзекуцию приурочивали к тому периоду ялмезианской осени, когда теплый, мелкий, но непрерывный дождь льет в течение двадцати суток. Осужденного вводили в просторный, не имеющий крыши бассейн, стены которого были выложены розовым кафелем, – и приковывали за ногу к кольцу, вмонтированному в дно бассейна. Вода поднималась очень медленно, за сутки она едва достигала колен преступника. Но бедняга знал, что рано или поздно она достигнет его рта. Ужас казнимого усугублялся тем, что над бассейном возвышалось нечто вроде кафедры, и там под зонтиком стоял дежурный поэт и непрерывно читал обреченному свои лучшие стихи и поэмы. Такой обычай повелся на Ялмезе издревле: узнав о чьей-то предстоящей казни, поэты метали жребий, кому из них напутствовать Уходящего в Глубины. Напутствовали они из самых гуманных побуждений, желая скрасить ему последние часы жизни. Впрочем, злые языки утверждали, будто поэтов привлекало и то, что такой слушатель никуда от них не убежит. К чести ялмезианской юстиции, могу уточнить, что водно-словесная экзекуция очень редко доводилась до летального конца; в девяноста девяти случаях из ста в тот момент, когда наказуемый, казалось, вот-вот захлебнется, служитель нажимал на рычаг, в дне бассейна открывался люк – и вода быстро уходила. Помилованного расковывали и отпускали на свободу. Увы, некоторые из амнистированных за время этой водной процедуры проникались такой злобой к напутствующему поэту, что вскоре опять привлекались к суду – на этот раз за нанесение увечий.
За несколько десятилетий до прибытия нашей экспедиции ялмезиане в области техники достигли приблизительно того уровня, на каком земляне находились в начале XX века. Достижения же ялмезианских врачей и биологов были весьма значительны; в этих областях знаний они явно опередили землян. Главный медицинский НИИ Ялмеза находился в городке Дурмгоогр, что в переводе на русский означает Здоровецк. Здесь выдвинулся, далеко обогнав своих коллег, гениальный ученый-медик, которого я буду именовать так: Благопуп. Дело в том, что за великое открытие в области медицины жрецы бога Глубин при жизни зачислили его в святые и присвоили титул Благословенный Пуп Моря, в народе же его сокращенно называли Тнугорободж (Благопуп).
Напомню Уважаемому Читателю: ялмезиане имеют ту же физиологическую структуру, что и земляне, и болели они теми же болезнями, что и люди. Но земляне даже в пору Первой НТР еще не избавились от многих болезней – у ялмезиан же вместо НТР произошла Великая Медицинская Революция. Возглавлял и осуществил ее Благопуп. Научное открытие его можно считать грандиозным даже по общекосмическим масштабам. В результате долгих творческих поисков ему удалось синтезировать некое кристаллическое вещество, которое он назвал «Трубшмеард» («Победитель зла»). Электрический свет, пропущенный сквозь линзу, отлитую из этого вещества, обрел способность, пронизывая органическую среду любой плотности, убивать в ней вирусы, бациллы и вообще все болезнетворные микроорганизмы, не затрагивая микроорганизмов полезных и нейтральных. Мало того! Эти лучи мгновенно восстанавливали те органы и части тела, которые были повреждены в процессе болезни!
Передвижные облучающие устройства были направлены в больницы, клиники, санатории, лепрозории, профилактории, диспансеры. Пациента вводили (или вносили) в изолированную кабину – и через восемь шуамгов (одиннадцать секунд по земному времяисчислению) бывший больной выходил из кабины вполне здоровым. В дальнейшем было введено профилактическое облучение всех ялмезиан. Затем неутомимый Благопуп сконструировал линзы широкого действия; их установили на аэропланах, – и в течение нескольких лет эскадрильи самолетов летали над материком, облучая дюны, поля, сады, леса и чащобы. Все эти мероприятия привели к тому, что через десять-двенадцать лет на Ялмезе канули в былое ангина, гангрена, грипп, дизентерия, дифтерит, коклюш, малярия, оспа, проказа, полиомиелит, рак, сифилис, туберкулез, туляремия – и все прочие инфекционные болезни. Что касается недугов сердечно-сосудистых и иных неинфекционных недугов, то они, вследствие общего укрепления здоровья населения, тоже почти сошли на нет.
На Ялмезе наступила эра всеобщего здоровья.
Культуры болезнетворных микроорганизмов имелись теперь только в лаборатории возглавляемого Благопупом НИИ. Микробы обитали в специальных сосудах, питаясь Универсально-Уникальным Сверхкалорийным бульоном, рецептуру которого разработал опять-таки сам Благопуп. Поколения вирусов и кокков сменяли одно другое, не угрожая ялмезианам: лаборатория была обнесена высокой стеной, и вход в помещение дозволялся только сотрудникам великого ученого. Эти культуры микробов Благопуп хотел оставить в наследство своим молодым последователям – для опытов.
Между тем время шло. Ялмезиане весьма быстро привыкли к дарованному им нерушимому здоровью, оно стало для них обычным состоянием. Многие, а молодежь в особенности, теперь считали, что ничем не болеть – это естественно, и потому научное открытие Благопупа не столь уж и замечательно: мол, не он, так кто-нибудь другой без особого труда сделал бы то же самое. И хоть памятники ученому высились на многих площадях, он сознавал, что популярность его идет на спад. В особенности огорчали его журналисты: в своих статьях, не имеющих порой к нему никакого отношения, они норовили походя, с почтительным пренебрежением задеть его, намекнув читателям, что слава его не столь уж и заслуженна и что всем она приелась. А затем некоторые газетчики дозволили себе даже фамильярные подшучивания и прямые выпады. Дело в том, что почтенный ученый на старости лет развелся со своей пожилой женой и женился на молоденькой лаборантке по имени Лопатта (Рыбий глазок).
Благопупа огорчало снижение уровня его популярности, однако он старался не проявлять своего недовольства. Но Лопатта смотрела на это иначе: она вышла замуж за корифея науки, прельщенная его славой, и угасание этой славы ее вовсе не устраивало. К тому же она была хитра, неглупа и кое-что знала. В частности, ей было известно, что вскормленные Сверхкалорийным бульоном возбудители болезней с каждой новой популяцией набирают силу, становятся все активнее и агрессивнее; теперь они были в тысячи раз сильнее тех своих предшественников, от которых Благопуп избавил ялмезиан. И в мозгу прекрасной лаборантки зародилась страшная, а точнее сказать – чудовищная идея. Вот что она сказала мужу:
– Пупик, ты должен ореалить болезни! Ты должен воплотить их в нечто видимое, объемное, крупномасштабное, живое – и тогда все ялмезиане будут всегда знать и вечно помнить, от чего ты их избавил.
– Дорогая, если я тебя правильно понял, то ты предлагаешь нечто фантастическое и даже бредовое, – возразил престарелый профессор.
Однако негодяйка от науки была настойчива и обольстительна. День за днем она обрабатывала мужа по методу хлыста и пирожного, как говаривали наши предки.
– Напряги свою гениальность! Дай последнюю вспышку, которая озарит тебя вечной славой, – внушала она влюбленному ученому. – А если ничего не предпримешь – навсегда забудь дверь в мою спальню.
И великий инженер от биологии сдался. Он на много дней заперся в своей лаборатории, весь погрузившись в раздумья и опыты. Но если прежде он трудился во имя добра для всех, то теперь – во имя гордыни. В результате он сотворил нечто гениально-бесполезное, а как позже выяснилось, – нечто непоправимо опасное: вещество, которое он назвал «атормшинлаз», что в переводе на русский означает «метаморфозу деющее», а короче – «метаморфин». После приема дозы метаморфина все клетки организма живого ялмезианина приобретали способность скрещиваться с бациллами любой болезни и затем замещаться ими.
Иномирянин сразу же осознал, что открытие его по своей сути негативно и какое-то время держал его в секрете ото всех и даже от Лопатты. Но, как справедливо утверждали наши прадеды, кота в мешке не утаишь: зловредная лаборантка вскоре все разузнала и начала уговаривать мужа произвести практические опыты на ялмезианах. Вначале он противился, понимая аморальность подобных экспериментов, но жена противопоставила ему такой довод: да, это безнравственно в том случае, когда подопытные не знают, что их ждет; но это не безнравственно, если найдутся добровольцы, знающие, на что они идут во имя науки. И вот профессор написал воззвание, в котором, не скрывая ожидавшихся жестоких результатов, призвал собратьев по науке стать подопытниками во славу Медицины. В глубине души он питал надежду, что на призыв никто не откликнется. Но, будучи гениальным медиком, он был плохим психологом. Он не учел, что в каждом мыслящем существе в той или иной мере заложено стремление к подвигу. Не принял он во внимание и того, что хоть популярность его шла по угасающей кривой, но не перевелись еще ялмезиане, буквально боготворившие его. На призыв Благопупа откликнулись не единицы, не десятки, не сотни – а тысячи. Тихий Здоровецк за короткий срок оказался переполненным добровольцами – они плыли на пароходах, летели на аэропланах, ехали в поездах и в бензоповозках («автомобилях»), шагали пешком...
Из этой массы волонтеров ученый отобрал двадцать подопытных единиц мужского пола. Между обреченными была проведена жеребьевка, кому какая болезнь достанется. Затем каждый камикадзе от науки составил завещание, где сообщал, что он решил стать участником эксперимента по доброй воле, и далее добавлял, что отказывается от своего имени и присваивает имя того недуга, живым олицетворением коего ему суждено стать. После этого каждому подопытному ввели внутривенно дозу метаморфина и поместили в персональную изолированную камеру, где он в течение долгого времени должен был питаться Сверхкалорийным Универсально-Уникальным бульоном с примесью бактерий «своей» болезни.
И вот настал день, когда подопытные добровольцы превратились в метаморфантов – так назвал их Благопуп. Но не менее широкое распространение получило другое наименование. Стало известно, что когда коварная лаборантка увидела первого ялмезианина, окончательно преобразившегося в метаморфанта (это был Тиф), она воскликнула: «Хрумст шур шур!», что в переводе на русский означает: «Вот так так!» Вскоре все ялмезиане стали называть метаморфантов «хрумстшуршурами» – то есть «воттактаками». Первоначально это словосочетание звучало как возглас изумления, позже – как вопль ужаса.
Впрочем, внешний вид воттактаков уже с первого дня вызывал во многих иномирянах страх, пока что инстинктивный. «Тюрьма болезней» была открыта для всеобщего обозрения, и бесчисленные экскурсанты с утра до вечера шагали по коридору, куда выходили двери камер, снабженные смотровыми окошечками из толстого стекла и огражденные прочной решеткой. Практически посетителям ничто не угрожало, но тем не менее после обозрения метаморфантов ялмезиане выходили бледными, содрогающимися от увиденного. У выхода дежурили врачи с нервоуспокоительными лекарствами; рядом с медиками стояли жрецы бога Глубин и окропляли экскурсантов священной водой, добытой из морской пучины. Здесь же несли религиозную вахту молодые жрицы, облаченные в облегченные (скроенные из крупноячеистых рыболовных сетей) одеяния. Всех только что посетивших «Тюрьму» они вовлекали в бурные ритуально-сексуальные пляски, дабы снять с них бремя тяжелых впечатлений. Но, несмотря на все эти ободрительные мероприятия, не нашлось ни одного ялмезианина, который захотел бы посетить «Тюрьму болезней» вторично.
Да, теперь-то все ялмезиане увидели и узнали, от чего избавил их Благопуп! Газетчики именовали его Святым тюремщиком, Спасителем, Избавителем. Слава его воссияла с новой силой, и в лучах ее нежилась миловидная лаборантка. Но в душе престарелого профессора нарастал страх.
