Текст книги "Японская цивилизация"

Автор книги: Вадим Елисеев

Соавторы: Даниэль (Даниель) Елисеефф (Елисеев)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)

Кагура

Музыка и придворные танцы должны были оказать значительное влияние на старинные танцевальные формы, присущие архипелагу. Назывались эти музыкальные формы кагураили, первоначально, ками-но кура,то есть «местопребывание богов». Именно так сегодня их интерпретируют танцовщицы ( мико)и священники синтоистских святилищ. Эти танцы тесно связаны с верой в присутствие богов, предполагается, что они должны либо способствовать тому, чтобы боги материализовались, либо развлекать и умиротворять их. Например, ритм тинкон-буёсоздается размеренным топотом, назначение которого – успокоить дух демонов и таким образом защититься от них. В начале эпохи Хэйан в 1002 году император Итидзё устанавливает типы ритуальных танцев, подобающих императорскому святилищу ( ми-кагура), и определяет церемонии, которые должны исполняться при жертвоприношениях Аматэрасу о-миками, божественной прародительнице императорской семьи. В продолжение веков эти церемонии изменялись, создавался все более сложный ритуал, который сохранился до наших дней.

Перед одним из зданий императорского дворца, Оммэйдэн, на открытом воздухе ( ниваби)перед алтарем зажигается огонь, к которому приходит император, чтобы выразить свое почтение какому-либо из богов. Затем в сумерках прибывает корифей ( ниндзё), на него возлагается руководство обрядами кагура.За ним следует группа музыкантов, человек десять. Не спеша они занимают место, которое им предписано распорядком церемонии. Так начинается мистерия; один за другим оркестранты начинают свою партию (флейты, флажолета или кото).Затем играет в унисон весь оркестр, выходят певцы, которые начинают исполнять ниваби-ута(«песня огня»), а затем атимэвадза,приглашение, обращенное к богу моря. Считается, что божество присутствует, и колдовское действо начинается. Песня призыва ( торимоно-ута),сопровождающаяся дважды пляской ниндзё,прославляет по очереди священную силу, создает эффект воздействия при помощи талисманов: ветви священного дерева ( сакаки), коллажей ( митекура),палки ( дзё), бамбука (саса),меча ( кен),секиры ( хоко), тыквы-горлянки ( хисаго)и клена (кацура).За этим следуют другие песни и танцы, менее торжественные и более близкие, без сомнения, к тому, что собой некогда представлял старый японский фольклор. Церемония длится до рассвета, с появлением утренней звезды ( акабоси) звучит пение, которое ее приветствует и возвещает возвращение богини в свое царство, то есть возвещает конец ритуала.

Как и во всех древнейших цивилизациях, танец первоначально был в Японии чрезвычайным средством, которым люди воздействовали на богов. Большая оригинальность архипелага состоит в том, что театр Ноникогда не забывал это достоинство жеста.

Глава 13
ЧУВСТВО ЛИТЕРАТУРЫ

Японский язык, эмоциональный и певучий, прочно стоящий на якоре благодаря множеству своих иероглифов (кандзи), связанный нитью своего букваря (кана), воплотил в себе дух этой цивилизации. Многообразная литература объясняется его сложной природой.

Система звуков в японском языке достаточно экономна: в нем насчитывается только около ста сорока фонем. [69]69
  По данным Лингвистического энциклопедического словаря (М.: Сов. энциклопедия, 1999. С. 625), в японском языке 35 фонем, в том числе 5 гласных, 128 иероглифов.


[Закрыть]Словарь основан на сложных словах, агглютинативный синтаксис выражает грамматические отношения, к словам-корням присоединяются префиксы и суффиксы; в отличие от других флективных языков отсутствует склонение и спряжение. Японский и корейский языки образуют особуюсемью языков, отличную от тех, что распространены в восточной Азии. Если еще и можно обнаружить хоть какую-то его близость с языками алтайской группы или южноазиатскими языками, то от китайского языка он далек настолько, насколько это вообще возможно. Действительно, с точки зрения фонетики китайский язык более богат, в нем почти четыреста фонем. Слова китайского классического языка (вэн ен)односложные, предложение образуется грамматически значимым порядком неизменяющихся слов-корней, характерным для изолирующих языков. Несмотря на лингвистическое различие языков, литературное наследие обеих стран теснейшим образом связано благодаря письменности.

Известно, что Япония, отдаленный полумесяц земли, оторванный от континента, поздно вышла на историческую арену. Она уже имела свою мифологию и была наделена способностью самосознания, когда Китай приоткрыл перед ней покровы тайны своей письменности. Иероглифы отчасти происходили от пиктограмм, отчасти от идеограмм, начертание отражало предмет или идею. Постепенное обогащение словаря повлекло за собой возникновение сложных иероглифов, в которых соединялись семантический и фонетический элементы, чтобы избежать совпадения. Эти важные идеофонетические иероглифы быстро составили основную часть словаря. Большая часть этих иероглифов уже в эпоху классического языка утрачивают свое строго репрезентативное значение как образа, так и звука и выступают как понятие-символ. Адаптация их к графической транскрипции устного языка оказалась довольно простой, поскольку допускается возможность всегда писать их одним и тем же образом, а читать согласно принятой разговорной манере. Эта возможность позволила письменному китайскому языку в течение столетий оставаться графической опорой всех китайских диалектов. Поскольку речь идет о языке, столь же исключительном, как и японский язык, легко понять, что согласовывать фонетику агглютинативного языка и начертания букв изолирующего языка – явление парадоксальное. Однако именно подобное ошеломляющее сочетание, которое еще и сегодня не стабилизировалось, имело место на заре японской истории. Можно проследить развитие данного феномена по надписям, сделанным на мечах, на! этих сокровищах, сохранившихся в курганах воинов эпохи железного века, и по священным текстам людей, внедрявших буддизм, которые и распространили китайскую письменность, таким образом на столетия приобщив Японию к континентальному культурному блеску. Тогда и стали записываться старинные рассказы, известные в устной передаче, при этом использовались китайские иероглифы в их семантическом значении, для того чтобы перевести понятия, или в фонетическом значении, для того чтобы транскрибировать аффиксы и имена собственные. Более того, в последнем варианте всегда делались попытки найти иероглифы, которые передали бы смысл понятия. Яркий пример – название горы Фудзи, первоначальный смысл топонима утрачен. Название этой горы обычно писалось при помощи двух китайских иероглифов, означавших «счастливый ученый»,но оно могло также изображатьсяи двумя другими знаками, если желали сказать «несравненный». Каким бы ни было в обоих случаях чтение начертаний, оно должно передавать одинаковый смысл. Если, для того чтобы произнести «гора», используется слово яма( уата),то его следует предварять частицей, определяющей родительный падеж (но), – Фудзи-но-яма.Если же использовать слово по правилам китайского языка, то следует читать Фудзи-caw,чтение же Фудзияма,хотя является самым распространенным среди иностранцев, неправильно.

Однако о трудностях чтения забыли на протяжении многих столетий, потому что распространялся китайский язык как язык великой цивилизации, религии, философии, права и искусной поэзии. С тех пор пропасть отделяла образованных людей от тех, кто не получил образования. Среди первых оказались мужчины, предававшиеся занятиям науками или вынужденные учиться, среди других – женщины, в силу необходимости погруженные в материальные заботы повседневной жизни. Двусмысленность культуры была закреплена изобретением и распространением в VIII–IX веках букваря ( кана).Китайские иероглифы, которые, как казалось, чаще всего встречались при транскрипции японских звуков, были выбраны для того, чтобы передавать каждую фонему разговорного языка. Их упрощенные формы (мягкое, более свободное письмо) стали скорописными знаками ( хирагана),закрепившимися в алфавите. Из еще более упрощенных форм этих иероглифов был создан второй инструмент транскрипции – знаки изображались угловатыми и жесткими линиями ( катакана). Слоговой алфавит катакана из пятидесяти одного знака с тех пор позволяет графически выражать чистый разговорный японский язык, именно его приспособила литература, он открыл сферу литературы для женщин – на нем писали создательницы романов.

Китайская традиция, выраженная иероглифами, и японская традиция, представленная слоговым алфавитом, вскоре смешались, так родился письменный японский язык, использующий те и другие иероглифы. В японский язык входили китайские слова. Мы обнаруживаем и здесь, в связи с языком, феномен определенного лингвистического заимствования, значение слов и произношение при этом развивались по-разному. Таким образом, во многих японских словах сохранилось старинное китайское произношение, различающееся в регионах. Иероглифы либо читались по-японски в соответствии со смыслом (кун),но этот способ не касался имен собственных, либо сохранялось китайское произношение, характерное для Северного Китая (канъ-он)или же для области Шанхая, древнего By (го-он).Разница в произношении иногда настолько озадачивала, что пришлось добавить к иероглифам силлабические знаки фуригана,указывающие на то, как правильно произносить слово.

Когда японский язык сложился, люди продолжали писать так же, как и прежде, – справа налево и сверху вниз. Расположение, соответствующее европейским языкам, конечно, теперь тоже имеет место, главным образом в тех сочинениях, которые требуют отсылок к западным текстам, но оно все же остается довольно редким. Грамматика сама по себе не имеет большого значения; она отходит на второй план, если отсутствует возможная неясность: например, сюжет разговора может быть легко опущен в случае, когда вся фраза в целом отражает в соответствии с ситуацией личность того, кто говорит, и того, с кем говорят, и даже третьего собеседника. Отсутствует даже необходимость отвечать на вопрос «да» или «нет»; сразу же переходят к дополнительному разъяснению: «Стоит ли хорошая погода?» – «Дождь идет»; «Жарко ли?» – «Деревья покрыты инеем», – то есть используются утверждения, в которых содержится прямой ответ на вопрос. Больше, чем в долгом научном эксперименте, такой язык способен мгновенно схватывать смысл, понимать образы, которые подсказываются смыслом. Это не язык трактатов; его эмоциональное звучание достигается мелодичностью, глубокими сонорными звуками, зависящими от пола говорящего; горловая речь мужчин, более высокие звуки речи женщины. В наши дни за партами смешанных школ, конечно, вырабатывается новый общий литературный язык, единый для любого говорящего. С другой стороны, под влиянием западных языков, главным образом английского, в будущем, несомненно, изменится не только лексика (в нее добавляются иностранные слова, которые с трудом адаптировались к вычурной транскрипции катакана), но и синтаксис, так как выражение смысла не может оставаться неизменным, если изменяется сам смысл. Большой технический лексикон вытесняет старинный ямато-котоба, старый японский язык, который в большей степени, чем человеческие дела, говорил о явлениях и бесконечных подробностях природного мира. Например, понятие «дождь» обозначается разными словами в зависимости от времени года – дождь как ливень или же легкий дождик. Слово харусамэобозначает весенний дождь, самидари– летний дождь и сигурэ– осенний дождь. В языке этой страны, где в свое время животноводство было мало распространено, а море представляло собой источник жизни, мало слов для обозначения видов животных, в то время как поистине неисчислимы слова, называющие насекомых и рыб. Для обозначения последних существует множество слов, чтобы характеризовать их возраст и этапы развития. Диспропорция наблюдается и в обозначении частей тела человека и того, что относится к его внутреннему миру. Словарь, связанный с описанием тела или различных движений человека или его действий, довольно беден. Напротив, неустойчивость и изменчивость, утонченность состояния души выражается при помощи множества вокабул, передающих оттенки чувств или состояний. Человеческие взаимоотношения, соответствующие установленному кодексу поведения, который позволял каждому знать свое место, не теряя достоинства, обозначаются большой группой слов, необходимых для выражения чувств и отношений в сложившейся социальной иерархической системе.

Японский язык не утратил своего словарного богатства, но письменность в немалой степени упростилась в связи с тем, что после войны количество китайских иероглифов ( кандзи) значительно сократилось, в особенности в технических и научных текстах, где новые слова образовывались вне связи с китайским языком. К тому же правительство в 1946 году опубликовало список, включавший тысячу восемьсот пятьдесят идеограмм, которыми должны были впредь ограничиваться пресса и распространенные периодические издания. На самом деле из четырех-пяти тысяч иероглифов или более, которые часто использовались перед войной, сохранилось две-три тысячи, и эта диспропорция в целом оставалась еще достаточно велика, для того чтобы китаец мог в целом понять японский текст, а японец – китайский. Японец, таким образом, в достаточной степени владел основным китайским словарем. Традиция письменности и чтения китайского языка ( камбун) развивалась и почиталась с начала японской истории и не исчезала. Однако обучение чтению камбун представляло собой настоящую головоломку, поскольку речь шла о том, чтобы озвучить на одном языке текст, написанный на другом языке. Все происходило так, словно бы японские интеллектуалы всегда сталкивались с серьезными проблемами перевода, и это объясняет, без сомнения, их довольно-таки быстрое привыкание к европейским языкам, начавшееся во времена Реконструкции Мэйдзи. Сложность перехода от одной идиомы к другой была им хорошо знакома.

Литература в китайском стиле как жанр полностью исчезла тогда же, когда стало принято обращаться сначала к западным источникам, а затем к источникам чисто национальным. Это не означало тем не менее немедленного исчезновения китайского языка, который вплоть до последней войны оставался в большой степени языком ученых, эрудитов, на котором они создавали свои труды, имевшие репутацию серьезного чтения. Но тексты романов и философские размышления сохраняли источники науки и мудрости, унаследованные от предков.

Правда и то, что блеск этого богатства никогда не тускнел на протяжении столетий эпохи Эдо, с тех пор как Хаяси Радзан (1585–1659), политический и культурный советник нового правительства, пытался избавить Японию от старой феодальной пыли с помощью мудрости учения китайского философа Чжу Си (1130–1200). Наблюдение за политической, интеллектуальной и литературной деятельностью в стране, ставшее наследственным в семействе Хаяси, которое имело много заслуг перед отечеством, завершилось установлением цензуры.

Однако китайская литература не содержала в самой себе системы подавления, а намерения сёгуната стояли выше низменных полицейских задач. Сёгунат поставил перед собой цель разрешить деликатную социальную проблему. Попытка мирно привести феодальные отношения к порядку вызывала тяжелые социальные последствия. Многие самураи сознательно хранили молчание и были не слишком склонны прямо посвятить себя службе у Токугава. Другие, мелкие дворянчики без денег, свита приближенных, хозяин которых впал в немилость, и, наконец, лица, принадлежность которых к благородному сословию не признавалась, оказались в положении деклассированных элементов и лишились покровительства сюзерена, подкреплявшего их материальное благосостояние. Таким образом, умножалось количество знаменитых ронинов, тех самураев, которых злосчастная судьба разделила с хозяином или же лишила его совсем. Жизнь людей, выброшенных из иерархической структуры и из общества, в котором им больше не находилось места, вскоре стала невыносимой (это было продемонстрировано в 1963 году в художественном фильме, образы которого отличались изысканной жестокостью и не меньшим великолепием, – «Харакири» Кобаяси Масаки [70]70
  Кобаяси Масаки (14.02.1916—04.10.1996) – японский режиссер. После окончания университета Васэда с 1941 года в кино. Фильм «Харакири», посвященный эпохе самурайства, получил спецприз Международного кинофестиваля в Каннах (1963).


[Закрыть]). Среди воинов, не имевших будущего, были блестящие ученые, вскормленные дзэн-буддизмом и китайской культурой. Они стали школьными учителями, наставниками в поэзии, писателями, художниками, врачами и ремесленниками. В городах, начинавших заново развиваться, им предлагался такой выход из сложившейся ситуации. Сёгунат, опасаясь искры, способной разжечь бунт, искал решения для использования мощной интеллектуальной энергии. Таким образом, носители ее освобождались от своих прежних обязательств. Сёгунат, всегда пропагандировавший конфуцианские добродетели, предпринял важную программу переиздания китайской классики и приказал переправить в Эдо обширные коллекции, которые позволили основать прекрасную правительственную библиотеку.

Начался расцвет литературы в направлении, известном как «литература Пяти Гор» (Годзан бунгаку).Сначала ее известный центр находился в дзэн-буддистском монастыре Нандзэндзи в Киото: сёгун Асикага Ёсимицу (1367–1395) отдал под покровительство монахов пять буддийских святилищ в Киото и Камакура как привилегированные места для ученых занятий. Начиная с XV века именно там шли исследования в области философии, истории и литературной критики, таким образом, традиционные интеллектуальные предпочтения нашли свое развитие.

И в самом деле, с начала эпохи Хэйан до прекращения контактов с континентом (894) китайская поэзия очень высоко ценилась и по распоряжению императоров издавались сборники стихов, написанных японцами на китайском языке. Эти произведения были составлены по образцу сборника «Вэн сюань», знаменитой антологии поэзии и прозы китайского принца Сяо Тонга (501–531). И так продолжалось вплоть до знаменитого Кукая, или Кобо Дайси, (774–835), основателя секты Сингон, который кроме множества китайских стихов сочинил важный трактат, посвященный поэтическому искусству, – Бункё хифурон.В эпоху Нара литература все еще подчинялась авторитетному влиянию континентальных достижений. В 751 году был составлен «Кайфусо», японская антология стихотворений на китайском языке. Открытость чужеземному знанию свидетельствовала не только о немного наивном энтузиазме одаренных неофитов, но и об осознании своеобразного долга, который приняли на себя японские должностные лица: они считали себя обязанными отвечать на стихи приглашенных ими же китайцев или корейцев столь же изысканным образом.

Именно таким было историческое единство Дальнего Востока, связанного с употреблением иероглифов. Оно продолжалось больше тысячи лет, но сегодня иероглифическому письму грозит опасность, так как на него наступает практика упрощенного написания. Эти упрощения, введенные официально раз и навсегда после войны для всех японцев, теперь продолжаются й в Китае, но совершенно в ином духе и нередко с чрезмерной истовостью, до такой степени, что иероглифы, утратившие свою гармоничность, в конце концов утрачивают и свое образное и эстетическое значение.

После Первой мировой войны в Японии пропагандировалась романизация ( роадзи) собственного языка, то есть транскрибирование латинской графикой, но это-понравилось немногим. После Второй мировой войны у американских властей было искушение поддержать сторонников романизации, но от этой идеи все-таки отказались, невзирая на аргументы сторонников. На памяти был пример вьетнамцев: они с XVII века использовали письменность в соответствии с системой отца Александра де Роде, который опубликовал в 1631 году в Риме «Dictionarium аnnаwuicum, lusitanum et latinum». [71]71
  Аннамо-латино-португальский словарь.


[Закрыть]Во время недолгого пребывания христианских священников в Японии они издавали латиницей небольшие книжечки на японском языке. Кроме того, в 1631 году в Риме появился латино-японский словарь, принадлежащий отцу Колладусу, изданный под руководством Конгрегации по распространению веры. Но кампания ни к чему не привела. Без сомнения, этот провал оказался благом, так как, наряду с преимуществами адаптации к современному миру, реформа доставила бы серьезные неудобства (большие, чем во Вьетнаме), поскольку отдалила бы народ от его литературного, интеллектуального и духовного наследия.

Японская словесность, воспринимавшая все, что попадало с разных концов света, использовала исключительно тот язык, который всегда был языком сердца народа. В Японии, наряду со строгой и изысканной ученой литературой во все время ее существования, процветали произведения фривольные, мелодраматические, героические, откровенно эротические романы, поэтические и драматические произведения, созданные на местных диалектах трех столетий эпохи Эдо; сочинения назидательные и комические, широко распространенные в период сёгунатов Камакура и Муромати; утонченная придворная поэзия эпохи Хэйан, – зеркало, в котором отражались из века в век изменения в обществе.