Текст книги "Шестая батарея"

Автор книги: Вацлав Билиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

IV

Отборочная комиссия шестой батареи должна была начать свою работу на следующий день. В ее состав входили начальник училища полковник Ольчик, представитель отдела политико-воспитательной работы,[11]11
  Так официально назывались в Войске Польском политорганы. В разговорной речи их часто называли, как и в Красной Армии, политотделами.


[Закрыть] который замещал капитана Орликовского, уехавшего куда-то по служебным делам, поручник Лис, командир шестой батареи поручник Казуба и его замполит подпоручник Слотницкий.

Лис предложил пригласить на заседание комиссии и Чарковского, который дорогой сдружился с новобранцами и мог бы дополнить их характеристики.

Комиссия приступила к работе сразу же после завтрака. Дневальный вызывал по алфавиту кандидатов и группами по пять человек отводил оробевших, нервничавших ребят по длинному коридору к кабинету, в котором заседала комиссия. Оставлял их у двери, а сам входил в кабинет и докладывал поименно о прибывших.

В кабинет ребят приглашали по одному. Перед председателем комиссии лежал список кандидатов. Первым в нем значился рядовой Анёл.

Войдя в кабинет, он робко остановился, как ученик, плохо подготовившийся к экзамену. Мял в руках фуражку, перекладывал ее из одной руки в другую, нервно глотал слюну.

Офицеры внимательно разглядывали его. Первым заговорил Ольчик:

– Какое у вас образование?

– Окончил технический лицей, – ответил тот запинающимся голосом.

– Свидетельство имеете?

– Так точно. – Паренек полез было за пазуху, но не успел он достать требуемый документ, как услышал следующий вопрос, который задал ему Лис:

– Что делали во время оккупации?

– До сорок третьего учился, потом работал.

– В подпольных организациях не участвовали? – спросил вдруг сидевший сзади Ольчика толстый подпоручник.

– Нет.

– Как это нет? Спокойно взирали на то, что вытворяли гитлеровцы?

– Так уж получилось… – пожал беспомощно плечами паренек.

– Математику любите? – спросил полковник.

– Да! – Анёл хотел было еще что-то скачать, но прозвучал следующий вопрос:

– Из какой семьи происходите? – Поручник Лис не спускал глаз с парня.

– Отец – каменщик, мастер.

– В какой партии он состоял?

– Точно сказать не могу. Кажется, в ППС.[12]12
  Польская социалистическая партия.


[Закрыть]

Вопросы сыпались один за другим, не оставляя парню времени подумать. Он покрылся потом от волнения и мечтал лишь о том, чтобы все это поскорее закончилось. Когда ему разрешили уйти, он закрыл за собой дверь и с облегчением перевел дух.

– Ну и дали мне жару… – сказал он ожидавшим своей очереди товарищам.

– Ну а что вы скажите об этом Анёле? – спросил председатель комиссии Чарковского.

– Дисциплинированный, исполнительный, толковый, – ответил подпоручник.

– Ну так что, зачислим? – обратился полковник к присутствующим.

* * *

На плацу Анёла окружила толпа новобранцев. Его засыпали вопросами. Но тот не отвечал – вначале расположился поудобнее на траве, а затем с важным видом разрешил:

– А теперь спрашивайте. Только по очереди…

– Приняли?

– Не знаю. Ничего не сказали.

– О чем спрашивали?

– Обо всем. Об отце, матери, бабке, тетках и дядях.

– Брось шутить! Отвечай серьезно. Дают хоть немного подготовиться?..

– Ну что еще? Спрашивали, из какой семьи, какое у меня образование, что делал во время оккупации. Одним словом, всю биографию.

– А по математике задавали вопросы?

– Мне не задавали.

– А о подпольных организациях опрашивали?

– Спрашивали.

– Ну и что ты им сказал?

– Правду. Что не состоял.

– И поверили?

– Иди да спроси! – Анёлу уже надоели эти расспросы. – Откуда мне знать, что у них в голове? Оставьте меня в покое!

Ребята, разбившись на группки, начали оживленно обсуждать. Некоторых беспокоила возможная проверка знаний.

– Черт побери! А вдруг спросят что-нибудь по тригонометрии? Тогда я пропал. Все вылетело из головы! – громко жаловался кто-то.

Тем временем от группы отделились трое парней и направились в сторону орудий, словно намереваясь осмотреть их вблизи.

Один из них, высокий, с девичьим лицом, озабоченно спросил:

– Что сказать, если спросят про организацию?

– Я думал, Роттер, ты умнее! Если признаешься, то твоя песенка спета, – буркнул со злостью невзрачный блондин.

– Ну так что, говорим, что не состояли?

– Конечно. Иначе не попадешь в училище. Я им заправлю такого арапа, что они разинут рты: ни в какой организации не состоял, сын электромонтера… и так далее и тому подобное…

– А если все-таки узнают?

– Да ты что! В таком-то балагане?

Молчавший до сих пор самый старший из тройки – высокий брюнет со светлыми, холодными глазами пожал презрительно плечами:

– Целиньский прав, а ты, Роттер, рассуждаешь как баба. Какие еще могут быть сомнения? Помнишь инструкции? Ясно, что мы не должны раскрывать себя. И давайте оставим эту тему, я хочу поговорить с вами о чем-то другом. Что вы думаете об остальных?

– Мне кажется, что их можно будет перетянуть на нашу сторону, – ответил Роттер. – Чувствуется, что это боевые ребята.

– А ты, Добжицкий, как считаешь: надо вовлекать их сразу в нашу организацию? – спросил Целиньский.

– Нет. Дождемся приказа. А пока надо действовать осторожно. Будем присматриваться к ним, а сами помалкивать. Вдруг среди них затесался какой-нибудь шпик…

– А какое впечатление произвел на тебя Чарковский?

Добжицкий на минуту задумался, прежде чем высказать мнение об офицере.

– Возможно, он парень и неплохой, но для конспиративной работы не годится. Болтливый и несерьезный. Поживем – увидим. – И они не спеша вернулись к остальным.

* * *

Комиссия единогласно приняла в училище Анёла, говорливого Антоняка, Бжузку, заикающегося от волнения Бонна. Подошла очередь Берендорфа…

– Гм, фамилия у вас какая-то немецкая… Из Силезии? – полувопросительно заметил Лис, пытливо поглядывая на парня.

– Так точно, – подтвердил тот без тени смущения.

– А какие это имело последствия для вас во время оккупации?..

Берендорф не дал ему закончить:

– Мой отец погиб в Майданеке. Отказался принять немецкое гражданство.

– Ах так… – Лица офицеров приняли сочувственное выражение, но Лис продолжал расспрашивать:

– А вы?

– Я тоже. – Берендорф произнес это твердо, уверенно, с какой-то особой интонацией. Лис кивнул, дав понять, что у него нет больше вопросов. И фамилия Берендорфа была внесена в список. Комиссия единогласно зачислила его в курсанты.

Минуту спустя в дверях появился и застыл по стойке «смирно» восемнадцатилетний паренек. Уверенным голосом назвал свою фамилию: Барчевский.

После нескольких вступительных вопросов поручник Лис спросил его, что он делал во время оккупации.

– Был в АК, – спокойно ответил Барчевский.

Подпоручник Слотницкий нервно заерзал на стуле. А Лис продолжал расспрашивать:

– Что побудило вас вступить в АК?

– Желание сражаться с немцами.

– Ну и как, сражались?

– Да не очень-то. Мы ушли в лес лишь в начале мая… А как только началось наступление и фронт переместился на запад, я сразу же вернулся в Люблин и вступил в Войско Польское.

– А остальные?

– Не знаю… Наверное, разошлись по домам…

– Из какой семьи происходите?

– Мать работает на почте, отец умер.

Барчевскому задали еще несколько вопросов и отпустили. Когда дверь за ним закрылась, Ольчик, просматривая записи, спросил:

– Ну и какое ваше мнение?

– Принять, – спокойно сказал Лис.

– Но… – возразил Слотницкий, – стоит ли брать в училище аковца?

– Считаю, что стоит, – ответил Лис. – Парень еще молод – из него можно воспитать хорошего офицера. Раз признался, что был в АК, значит, не собирается больше заниматься нелегальной деятельностью против народной Польши. А впрочем, я уверен, что среди тех, кто заявил нам, что не состоял в подпольной организации, есть немало и таких, которые еще не решили, порвать с конспиративной деятельностью против нас или нет.

Пополудни был объявлен список будущих курсантов первого офицерского артиллерийского училища Войска Польского. Около тридцати ребят, не принятых главным образом из-за недостаточной грамотности, были отправлены обратно в запасной полк.

Во время обеда поручник Лис подсел к Орликовскому, чтобы поделиться впечатлениями о заседании отборочной комиссии.

– Знаете, товарищ капитан, что меня больше всего поразило? Из ста тридцати ребят не было ни одного сражавшегося в Гвардии или Армии Людовой.

– Знаю. Я уже сообщил об этом в Люблин. Кто-то приложил к этому руку. Это, безусловно, осложнит нашу задачу…

– Конечно. Хотел бы посоветоваться с вами еще по одному вопросу. – И Лис рассказал о решении комиссии принять в училище тех аковцев, которые сами признались в своей прежней деятельности. – Мы их приняли… Они производят впечатление более надежных, чем многие из тех, которые утверждают, что не состояли в период оккупации ни в каких подпольных организациях.

– Ну что ж, думаю, что вы поступили правильно, – подумав, заявил Орликовский. – Но помните, что теперь на вас лежит еще большая ответственность. Надо окружить их особым вниманием…

V

Надвигается гроза. Низко нависли тучи. Кажется, что они вот-вот заденут за крышу училища. По плацу гуляет сильный ветер, швыряя быль и песок в глаза стоящих в шеренгах курсантов.

Из главного корпуса выходит офицер. Увидев его, Марковский подает команду «Смирно!» и рапортует. Значит, это их командир! Курсанты критически разглядывают поручника, сравнивают с Чарковским.

Казуба подходит к замершему строю, отдает честь и зычным голосом приветствует:

– Здравствуйте, товарищи курсанты!

– Здравия желаем, товарищ поручник! – нестройно звучит в ответ.

– Отвечать надо дружно, а не как стая ворон, – продолжает Казуба. – С сегодняшнего дня вы – курсанты. Это налагает на вас определенные обязанности. Да вы и сами понимаете, что начинается служба и учеба. Старший фейерверкер Зубиньский!

– Слушаюсь!

– Ведите батарею получать обмундирование!

«Да, этого Казубу красавцем не назовешь, и язык у него не особенно подвешен», – подсмеиваются над ним ребята. Зубиньский подводит их к зданию, называемому «карантином». Они получают обмундирование, переодеваются, складывают свою гражданскую одежду в узлы и отдают на хранение старшине. Отовсюду доносятся взрывы громкого хохота, от которого дребезжат стекла в окнах.

– Черт побери! Старшина выдал мне два левых сапога! – жалуется один из курсантов. Другой беспомощно озирается – гимнастерка с успехом могла бы заменить ему шинель.

– Ты выглядишь так, как будто обокрал родного отца! – издевается над ним его товарищ и с гордостью оглядывает себя – форма ловко сидит на нем. Однако спустя минуту на его довольном лице появляется жалкая улыбка – конфедератка ему явно велика, закрывает даже уши.

Вдруг в коридоре раздается резкий голос. Звучит команда. Все неподвижно застывают.

– Чтобы больше не морочили мне голову с обменом вещей! – гремит Зубиньский. – Это вам не магазин, не салон мод, а армия! Даю вам полчаса – меняйтесь сами, с кем хотите и чем хотите. Вольно!

Шум голосов снова заполнил коридор. Со всех сторон раздавались возгласы:

– Кому велика шинель? У меня совсем маленькая!

– Меняю конфедератку!

– Кто ищет поменьше брюки?!

Понемногу шум стихает. Через полчаса старшина велит выйти из строя тем, кто так и не подобрал себе обмундирование. Таких оказалось всего шестеро. Зубиньский опытным глазом выбрал хозяина крохотной фуражки и двух владельцев невероятно больших сапог. Остальных трех обругал и привел как пример беспомощности. По его команде совершив обмен между собой, они тоже подобрали себе форму нужного размера.

Затем Зубиньский велел отнести сложенную гражданскую одежду на склад и сообщил курсантам батареи печальную весть: все должны немедленно постричься наголо. Эта процедура длилась до поздней ночи и не обошлась без конфликтов. Некоторые пытались спасти свои прически, прибегая ко всевозможным уловкам и даже обману, но это не помогло. Зубиньский ставил таких по стойке «смирно» и собственноручно выстригал машинкой широкую полосу посредине головы, со лба до затылка. А недовольных отправил чистить уборные. Это были первые наложенные им взыскания.

Ребята внимательно разглядывали в зеркальца свои изменившиеся, выглядевшие совсем по-детски лица, подтрунивали друг над другом.

– Вылитый Швейк! – громко хохотал Сумак, глядя на Малину.

– А ты кто? Рудольф Валентине? – огрызнулся тот,

– Посмотри на себя в зеркало. Теперь видно, что уши у тебя торчат, как у идиота.

На следующий день курсантам делали профилактические прививки. Во время этой процедуры у них были кислые лица, они охали и потихоньку стонали. Но Зубиньский не давал им расслабляться. Тех, кто покидал кабинет врача, растирая места укола, он тотчас же отправляя убирать помещения, отведенные батарее в главном корпусе.

Уборка шла весь следующий день. У некоторых ребят от уколов поднялась температура, у всех болели плечи.

Но, стиснув зубы, они таскали койки, матрацы и узлы с постельными принадлежностями.

С первой минуты Зубиньский развернул яростную борьбу за чистоту помещений. Грязный, запущенный паркет курсанты должны были отциклевать, а потом отполировать. Эта кропотливая, нудная и изнурительная работа сразу же стала сущим наказанием для личного состава батареи.

В спальных помещениях был установлен идеальный порядок. Ничто не ускользало от внимательного взгляда старшины. Койки должны были заправляться безукоризненно. На одеялах, простынях и подушках не могло быть ни морщинки, ни неровности. Каждая пылинка, микроскопический кусочек какой-нибудь бумажки вызывали громы и молнии. Именно по такому поводу состоялась церемония, которая перешла затем в традицию.

Однажды, обойдя спальные помещения, старшина объявил вдруг сбор третьего взвода. Приказал выйти из строя пятерым правофланговым, привел их в спальню, стянул с первой койки одеяло и разложил его на полу. Затем велел четверым взять за концы, а пятому показал на лежавшую под койкой соломинку, выпавшую, по-видимому, из матраца. Тот моментально вошел в роль, церемониально поднял соломинку и положил ее на середину одеяла. Четверо верзил с деланным усилием подняли его и направились к двери. За ними, хихикая, двинулся весь взвод.

Зубиньский на минуту задержался в помещении и догнал взвод уже у выхода из училища. Затем приказал отнести роковую соломинку далеко в поле. Ребята отнеслись ко всей этой церемонии как к забаве. Однако лица у них вытянулись, когда они, запыхавшись, вернулись в помещение батареи. Старшина успел сбросить со всех коек на пол одеяла и белье, нужно было убирать заново.

Курсанты надолго запомнили этот урок, и теперь даже Зубиньский не мог обнаружить беспорядка в помещениях.

К этому времени окончательно определился офицерский состав вновь сформированной батареи. Ее командиром был назначен поручник Казуба, замполитом[13]13
  Эта должность в Войске Польском в ту пору называлась «заместитель командира батареи по политико-воспитательной работе».


[Закрыть] – подпоручник Слотницкий.

Первый взвод принял Чарковский, а остальные – советские инструкторы лейтенанты Чернюк, Романов и Виноградов, которые уже несколько месяцев служили в 1-й армии Войска Польского.

На следующий день Зубиньский объявил подъем по всем правилам. После завтрака батарея, разбившись на взводы, приступила к занятиям по строевой подготовке.

Небольшие группки курсантов маршировали на плацу перед училищем и в лабиринте окружавших его улочек. С каждым разом будущие офицеры тверже печатали шаг, лучше держали равнение. Они все больше осваивались с воинской дисциплиной.

После длившихся весь день занятий командиры взводов назначили своих заместителей. Чарковский уже давно решил, что у него эту должность займет Берендорф, лейтенант Романов выбрал рослого, с зычным голосом Малину, а Виноградов – вечно улыбающегося, энергичного и жизнерадостного Сулиму. Лейтенант Чернюк долго колебался, кого назначить: Добжицкого, которого он считал самым дисциплинированным во взводе, или же Сумака, пользовавшегося авторитетом у товарищей. В конце концов остановил свой выбор на Добжицком. Тот производил впечатление армейского служаки, привыкшего командовать. Кроме того, он был самым старшим во взводе, его отличали серьезность и представительный вид.

VI

Фамилия Добжицкий была вымышленной, но пользующийся ею молодой человек иногда сам забывал об этом. Си привык, что фамилия и профессия в его подпольной работе были реквизитами, которые часто приходилось менять. Имя он оставил свое – Зигмунт. Родом он был из Варшавы. Его отец, зажиточный торговец, не жалел сил, чтобы любимый сынок имел беззаботную и обеспеченную жизнь. С детских лет он привык быть в центре внимания, В школе, харцерской организации и в братстве святой Марии старался выделяться среди остальных, командовать другими. Среднюю школу окончил в 1938 году. Отец без труда добился для него отсрочки призыва на военную службу, и после долгих дебатов по поводу того, какое высшее учебное заведение выбрать, Зигмунт поступил на юридический факультет. Учеба не доставляла ему особых хлопот, но и не приносила удовлетворения. Всю свою энергию он направлял на занятия спортом – даже принес однажды домой какую-то грамоту, – также на ухаживание за девушками.

Его совсем не интересовала политика. Эхо далеких бурь, бушевавших в Абиссинии и Испании, он воспринимал как нечто второстепенное, ничем не отличавшееся от обычных спортивных передач. Болел за Луи, дравшегося на ринге со Шмеллингом, желал победы генералу Франко и набиравшему силу итальянскому фашизму. На формирование его взглядов оказывала влияние среда, в которой он жил.

Осенью 1938 года Зигмунт познакомился с молодым, но уже подававшим большие надежды юристом, одним из организаторов ОНР.[14]14
  Национально радикальный лагерь (ОНР) – профашистская Политическая организация в довоенной буржуазной Польше.


[Закрыть] Это была «восходящая звезда» варшавской адвокатуры. Посватавшись к сестре Зигмунта, он сразу обратил внимание и на брата. Отметил его интеллигентность, отсутствие каких-либо серьезных интересов, внутренний холодок, внешнее равнодушие, прекрасные физические данные.

Последовали беседы, дискуссии. Зигмунт с жадностью проглатывал специально подобранные для него книги, постигая азы политических наук, в которых находил подтверждение своих взглядов. Он восхищался Ницше, восторгался идеей государственности, основанной на слепом повиновении, непоколебимой иерархии и глубокой вере в элиту, к которой относил, несомненно, и себя. К этому времени у него уже стали проявляться претензии на лидерство. Он прослыл среди варшавской молодежи теоретиком. Благодаря начитанности не раз одерживал победы в дискуссиях. Когда соперник ссылался на тот или иной раздел политэкономии, он обрушивал на него поток заранее обдуманных фраз о великодержавной Польше, чистоте крови и исторической миссии своего поколения.

В руководимую им группу входили молодые люди, близкие ему по взглядам. Все они люто ненавидели коммунистов, презирали и санационное правительство, считая его никчемным и трусливым, без широкого кругозора. В них кипела ненависть к любой, как им казалось, либеральной личности. Их распирало чувство собственной значимости. Внимательно прислушиваясь к отголоскам, доходившим до них из Германии и Италии, они верили, что наступит их день, когда они захватят власть, когда страна почувствует сильную руку, когда закончатся закулисные переговоры с масонами, придет день расплаты с красными, евреями и коммунистами.

Но тот день так и не наступил. Вместо него в Польшу пришел кровавый сентябрь с воем падающих бомб, сеющих повсюду смерть. Зигмунт забросил труды Ницше, обозлился на все на свете. Ненавидел немцев, в основном за то, что те ставили поляков ниже себя, но больше всего он ненавидел красный Восток, проклинал западных «масонов». Весной 1941 года Зигмунт покинул Варшаву. После скитании, показавшихся ему сначала романтическими, но быстро надоевших своими тяготами и постоянной необходимостью быть начеку, он оказался в Полесье, у школьного товарища, принявшего его в своем доме.

На небольшой усадьбе, чем-то похожей на усадьбы прошлого века, он прожил целых два года. Оказалось, что его друг возглавляет местное отделение ЗВЗ.[15]15
  Звензек вальки збройной (ЗВЗ) – Союз вооруженной борьбы – подпольная военная организация в оккупированной гитлеровцами Польше, подчинявшаяся лондонскому эмигрантскому правительству.


[Закрыть] Зигмунт и здесь начал играть ведущую роль. Легко устанавливал связи. Группа готовилась к предстоящей борьбе.

Занятия продолжались целый год, пока Зигмунту все это не надоело. Летом 1942 года, встретив в лесу двух советских десантников, он бросил против них весь свой отряд… Это и решило дальнейшую судьбу Зигмунта.

Ребятам из того отряда было не совсем понятно, за что они убили советских солдат, хотя поручник Бритва – такую кличку носил Зигмунт – «убедительно доказывал» им о существовании двух врагов – с Запада и Востока.

Летом 1943 года Зигмунт покинул гостеприимный дом. Его друг женился на девушке из соседней усадьбы. В глухой деревушке трудно было удержаться от соблазна пофлиртовать от скуки. Хозяин часто бывал в отъезде, и дело зашло так далеко, что чуть было не закончилось дуэлью. А в последнюю минуту Зигмунт сообразил, что было бы просто глупо рисковать жизнью ради женщины, к которой в общем-то равнодушен. И он перебрался в Люблинское воеводство.

Попробовал поселиться в городе. Но жизнь там оказалась настолько однообразной и скучной, что он снова ушел в лес. Возглавляемый им отряд совершал внезапные рейды в глубь лесов, где хозяевами были красные партизаны.

Когда фронт переместился на запад, Зигмунт вернулся в Люблин, раздобыл новые документы и собирался было перейти линию фронта, как вдруг получил приказ устроиться в училище.

Это поручение он выполнил без особого энтузиазма. Военная дисциплина, необходимость унижаться, как какому-то сопляку, подчиняться ненавистным командирам, наконец, сотрудничать с красными – все это усиливало в нем озлобленность. Он чувствовал, что облегчение ему может принести только пролитая кровь. Когда ему бывало особенно трудно, он горел желанием убивать. Однако эти чувства тщательно скрывал. Ведя трудную борьбу с самим собой, он вживался в новую роль.

Назначение на должность заместителя командира взвода Добжицкий воспринял болезненно, посчитав это личным оскорблением. Выслушивая указания работавшего в училище советского преподавателя, он с ненавистью думал: почему он, националист и офицер подполья, должен стоять навытяжку перед большевиком, подчиняться его решениям, выполнять его указания? Еще сильнее обострилось чувство ненависти. Но он решил взять себя в руки, проявить выдержку, дождаться того времени, когда сполна рассчитается со всеми. Ни о чем не догадывающиеся ребята, относящиеся к нему как к ровеснику, узнают, кто он на самом деле и на что способен. Вот уж будут ошарашены!

С той минуты Зигмунта преследовала только одна мысль: нужно сделать так, чтобы в решающий момент повести за собой молодежь училища. Нужно добиться этого любой ценой. Но прежде всего надо начать с оргработы в условиях глубокой конспирации. Добжицкий глядел на веселые лица курсантов, и его охватывало чувство пренебрежения и презрения к ним. Он считал их безголовыми тупицами, лишенными национальной гордости. Среди них было не много таких, на кого можно положиться. Некоторых он знал еще по службе в запасном полку. Они признались ему, что принадлежат к антикоммунистическому подполью. Вот их-то и нужно было привлечь в первую очередь. Осторожно, тщательно обдумывая каждый свой шаг и каждое слово, Добжицкий готовился действовать…