Текст книги "Шестая батарея"

Автор книги: Вацлав Билиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

IV

Орликовский курил сигарету без всякого удовольствия. Сделав последнюю затяжку, бросил окурок на пол и раздавил ногой. Затем снял фуражку и вытер лысину платком. Несмотря на холод, он вспотел.

– Пусть все катится к чертям! – выругался он. Он нервничал все больше, хотя и пытался взять себя в руки. Вся эта история не предвещала ничего хорошего, и предчувствие не обмануло его. Еще вчера, получив вызов в Главное управление политико-воспитательной работы Войска Польского, он понял, что положение неважное. С тех пор Орликовский постоянно думал над тем, почему он отнесся невнимательно к акту, копию которого оставил ему майор Фульда. Теперь этот проклятый акт у него с собой. Капитан читал его сегодня несколько раз. Пытался подготовить кое-какие контраргументы, но в голову ничего не шло.

Майор Фульда прибыл в Хелм неделю назад с проверкой, которая продолжалась четыре дня. Присутствовал на занятиях, беседовал с курсантами и офицерами, совещался с полковником Ольчиком и начальником учебного отдела.

– Обычная проверка, – успокаивал себя Орликовский, наблюдая за Фульдой. Без всякого интереса выслушивал его замечания, давая объяснения. Капитан с облегчением вздохнул, когда проверяющий начал готовиться к отъезду. Настроение ему испортил только этот акт. Орликовский счел его чересчур резким, необъективным. Вызвал Лиса, которого считал способным политработником, и показал ему акт.

– Читайте, – сказал он.

Лис пробежал глазами исписанный убористым почерком листок бумаги и пожал плечами.

– Критиковать-то легко… – заключил он.

Такой довод Орликовский посчитал подходящим. У этих штабников простая задача – раскритиковать любую работу. А попробовали бы сами…

По дороге в Главное управление политико-воспитательной работы он вновь перечитал акт и проанализировал критические замечания. Только теперь ему стало ясно, что замечания майора Фульды, к сожалению, не лишены оснований.

* * *

Из приемной начальника Главного управления вышли, громко разговаривая, офицеры. В дверях появился адъютант, в звании поручника, и пригласил:

– Заходите, капитан.

Орликовский сделал глубокий вдох, как ныряльщик перед прыжком в воду, и последовал за поручником.

В кабинете начальника Главного управления находились несколько офицеров. Капитан знал только майора Фульду и самого начальника. Стоя в дверях, он козырнул, пересчитав про себя собравшихся: «…шесть, семь… нет, восемь…»

Обстановка говорила о важности рассматриваемого вопроса. Начальник указал ему на стул посреди комнаты.

– Садитесь, капитан.

В наступившей тишине Орликовский чувствовал приближение грозы. Нервно заерзал, облизнул пересохшие губы. «Скорее бы уж начинали», – подумал он.

Полковник перекладывал с места на место какие-то бумаги. Орликовскому показалось, что минула целая вечность.

– Мы вызвали вас, капитан, – заговорил наконец полковник, – чтобы разобраться с обстановкой в вашем училище. Доложит майор Фульда. Но мне хотелось бы вначале сказать несколько слов.

Взгляды полковника и Орликовского встретились, и капитан сразу все понял.

– …С сегодняшнего дня вы отстранены от должности заместителя начальника училища. В Хелм вернетесь, чтобы в течение трех дней сдать дела майору Мрузу.

Орликовскому показалось, что мир рухнул, что он погребен под его обломками. Чувствовал себя несчастным, не способным ни думать, ни защищаться. Удар был неожиданным. Фульда заговорил громче, и Орликовский как бы очнулся.

Майор Фульда стоял у стола и докладывал тихим, ровным голосом. Иногда, надев очки, заглядывал в записи. Затем, сняв их, всякий раз старательно укладывал в футляр. Капитан, словно загипнотизированный, не мог оторвать взгляда от этой никелированной плоской коробочки.

– …Прежде всего я, разумеется, решил поинтересоваться социальным составом курсантов, – докладывает Фульда, окидывая взглядом присутствующих. – Но отдел политико-воспитательной работы училища не располагал такими данными.

Орликовский отлично помнит, как майор попросил у него список личного состава.

– Сходите к кадровикам, – предложил он в ответ. – Они в курсе.

– А вы нет?

– Мы не занимаемся статистикой.

– Тогда хотя бы сориентируйте меня приблизительно.

– Вам лучше все-таки обратиться в отдел кадров. Мои данные могут быть неточными, – выкрутился Орликовский.

Теперь, слушая майора Фульду, он понимал, что легкомысленно отнесся к этим вопросам.

– В отделе кадров я получил следующую справку. – Фульда вынул листок бумаги, исписанный колонками цифр. – Вот, познакомьтесь, товарищи. – Он передал листок сидевшему ближе всех к нему офицеру. – Данные совпадают с отчетами, которые всех нас так беспокоили. Я просмотрел протоколы аттестационных комиссий…

Орликовский снова потерял нить выступления майора. Им всецело овладела одна мысль: «С училищем придется распрощаться. Столько проработал, и такой конец».

– …Несмотря на четкие указания Главного управления, в училище дошли до того, что рабочая и крестьянская молодежь составляет в некоторых батареях меньшинство. Капитан Орликовский объяснил это образовательным цензом, предъявляемым к кандидатам.

Услышав свою фамилию, Орликовский вздрогнул.

– И действительно, в годы санации пролетарскую молодежь не допускали в школы. Но Орликовский неправильно информировал меня. Это подтверждает хотя бы последний набор в училище. Среди кандидатов довольно много рабочей и крестьянской молодежи.

Майор начал листать записную книжку и, найдя нужную страничку, продолжал:

– Просматривая протоколы, я наткнулся еще на один факт, свидетельствующий, что капитан Орликовский не понимает всей важности проблемы. Так вот, оказывается, начальник учебного отдела предлагал капитану Орликовскому принимать в училище рабочую и крестьянскую молодежь, окончившую два класса гимназии, организовав для нее дополнительные занятия по общеобразовательным предметам. Но тот не поддержал его инициативу!

– Боялся, что не потянут… – простонал Орликовский и замолк.

Фульда кивнул.

– Да, товарищи. Эти слова как нельзя лучше характеризуют капитана Орликовского… Он боялся! Боялся всего. Он не верил ни в свои собственные силы, ни в силы молодежи. Боялся любого смелого шага!

Каждое слово Фульды било по Орликовскому. Он сознавал справедливость предъявленных ему обвинений. Сначала он думал, что майор сгущает краски, недоброжелательно относится к нему. Но теперь убедился, что тот очень объективен в изложении фактов.

Майор продолжал:

– Товарищи, я долго не мог соответствующим образом охарактеризовать деятельность отдела политико-воспитательной работы училища. Капитан Орликовский представил мне подготовленные со знанием дела подробные планы занятий, но им, однако, грош цена, поскольку они оторваны от жизни. Ничего боевого и живого в них нет… Не спорю, они могут служить примером добросовестного канцелярского труда, но не имеют ничего общего с революционной политработой.

Орликовский успокоился. В нем произошли какие-то странные перемены, появилось ощущение, будто бы его оперируют и под скальпелем хирурга обнаружилась скрытая до сих пор опухоль. Истина была горькой и неоспоримой. И у Орликовского впервые сформировалось четкое мнение о самом себе: «Завалил работу».

– Неумелая, шаблонная работа по политическому воспитанию на руку нашим врагам, – продолжал майор. – А ведь это работа особой важности, если учесть, что многие строевые офицеры служили в армии еще до войны.

…Майор Мруз не предполагал, что ему придется покинуть свою часть, которая находилась на передовой. Он привык к своей дивизии, и расставание будет нелегким. Перевод в училище сейчас, когда готовится наступление, – особенно некстати. К тому же несколько недель назад Мруз получил известие, что Эльжбета, самый близкий ему человек, погибла в Павяке.

– Еще несколько слов о политработниках… – Голос Фульды снова оживился. – Порой среди них есть люди, настроения которых лучше всего характеризует такой случай. В частной беседе со мной один из заместителей командиров дивизионов по политико-воспитательной работе высказал мнение, что в конечном счете соглашение с Лондоном будет достигнуто. Он пытался убедить меня, что все должно идти своим чередом. Посудите сами, товарищи, может ли человек с такими взглядами воспитывать офицеров народной армии? И поэтому я также вношу предложение немедленно отстранить от должности поручника… – Фульда заглянул в записную книжку, – Лиса.

Майор Мруз, глядя на Орликовского, думал: «Партия доверила ему такую работу, а он… Завтра же приму от него дела. Работа, бесспорно, интересная».

– Итак, капитан Орликовский проявил халатное отношение к своим обязанностям, отсутствие классового инстинкта. Вот два характерных примера. Одним из писарей политотдела капитан взял сына владельца крупнейшего пивоваренного завода в Люблине. Через руки этого человека проходила секретная переписка. А мне капитан Орликовский объяснил дело так: «Я не знал о его происхождении. А почерк у него очень красивый». Другим примером, – продолжает Фульда, – являются представления на очередное звание. Капитан Орликовский одобрил кандидатуру поручника Кшивули, известного на все училище пьяницы, придерживающегося реакционных взглядов. Полковник Ольчик указал ему на его неправильные действия…

Фульда заканчивает выступление, закрывает тетрадь и убирает очки.

Думая об Эльжбете, Мруз как-то по-новому представил себе свою работу в училище. Ведь теперь он будет воспитывать молодежь, учить ее защищать те идеалы, за которые отдала жизнь его Эльжбета…

V

Как Брыла и обещал, он внимательно прочитал собранные членами редколлегии заметки. Кроме указанных им тем набралось еще кое-что. Шутки, сатирические строчки по поводу недобросовестной чистки оружия. Хорунжий высказал свое мнение:

– Заметки об аграрной реформе, Июльском манифесте и братстве по оружию хорошие, последняя даже очень хорошая. Стишки тоже можно поместить. А вот материал о факте дезертирства явно не удался. Желательно, чтобы ее написал не член редколлегии.

– Но никто не хотел, – пожаловался Ожеховский,

– Мы еще вернемся к этому. Давайте сначала поговорим о содержании самой заметки. Все ее читали?

– Так точно. Я давал товарищам почитать, – подтвердил автор.

– Мне кажется, что эта заметка, написанная по принятому шаблону, может пригодиться для газеты любой армии мира. Переведи ее на немецкий, и она могла бы появиться в какой-нибудь фашистской газете, на английский – у англичан и американцев. И везде она бы подошла. Везде, но не в такой армии, как наша, в народной армии.

Ожеховский искренне недоумевал:

– Но почему?

– Сейчас объясню. Но давайте сначала подумаем над самой сутью дезертирства. Ведь такие случаи бывают в каждой армии, верно?

– Да, – согласился Ожеховский.

– Чаще всего причина этого – нежелание участвовать в войне, боязнь умереть. Так? Когда же солдаты понимают, что их посылают на фронт для защиты интересов кучки капиталистов, дезертирство приобретает массовый характер и является одной из форм революционной борьбы. А теперь скажите, можно ли назвать случаи дезертирства в нашей армии формой борьбы?

Курсанты молчали. Наконец Ирчиньский решился:

– Ну нет…

– Почему?

– Тут другие мотивы.

– А какие?

– Ну, политические… реакционные.

– Как вы это понимаете?

– Очень просто. Дезертировали, потому что враждебно настроены к демократическому строю.

– Правильно, – согласился Брыла. – Вот в этом и суть. А Ожеховский пишет обо всем, но только не об этом. Об «опозоренном мундире, верности знамени, проявлении трусости». Все это только слова, а вопрос должен быть поставлен иначе. Дезертир – это враг. Против кого он повернет оружие, которое забрал с собой? Против рабочих, крестьян, против власти трудящихся. В защиту чьих интересов? Капиталистов и помещиков, всех тех, кто выступает против народа. Понимаете, Ожеховский? Или взять другой вопрос. В вашем взводе курсанты не захотели написать об этом. Не верю, чтобы курсанты взвода были солидарны с дезертирами. За исключением, может быть, отдельных лиц. Возможно, ребята еще не умеют высказать, обосновать свое мнение. Это свидетельствует о недостаточной политической зрелости. Понимаете? Какой же отсюда вывод?

Брыла изучающе поглядел на сосредоточенные лица курсантов.

– Наша газета должна вести пропаганду и в этом направлении. На вашем месте, Ожеховский, я поступил бы так: сначала постарался организовать широкое обсуждение случая дезертирства. Думаю, что равнодушных не будет. Если все же никто не захочет написать статью, можете написать сами. Просто расскажите о том, как прошло обсуждение. Когда ваши товарищи увидят в газете высказанные ими мысли, они почувствуют себя как бы соавторами. Попытаются написать и сами.

Совет Брылы пошел всем на пользу. В тот же вечер Ожеховский принес длинную заметку, живую и интересную, написанную тремя курсантами.

Газета вышла вовремя. Ее вывесили утром рядом с красочным плакатом Кшивки. Около нее сразу же образовалась толпа. Брыла отметил с удовлетворением, что газета заинтересовала батарею.

* * *

Первые часы занятий в четвертом взводе Брыла рассказывал об экономической отсталости Польши и ее причинах. Затем курсант Клепняк, обычно неразговорчивый, рассказал о забастовке в «Семперите».

В противоположность Слотницкому, строгому и официальному, Брыла старался придать беседам свободный, непринужденный характер. Садился за какой-нибудь стол, чтобы быть поближе к курсантам, и задавал вопросы, поправлял ответы.

Ребята привыкли видеть преподавателя на кафедре, что создавало определенную дистанцию между ним и курсантами. Брыла на своих занятиях отказался от этого.

Во время такой оживленной дискуссии в аудиторию вошел Лис. Хорунжий отдал рапорт.

– Какая тема занятий? – спросил Лис.

Брыла смутился. Уже несколько дней он вынашивал идею прочесть лекцию о международном капитале и его влиянии на формирование структуры народного хозяйства Польши. Он решил также посвятить очередной номер газеты теме: «Почему мы боремся за национализацию тяжелой промышленности и аграрную реформу?» Одновременно, правда, была запланирована беседа о роли магнатов в Польше до ее разделов. По этой теме, в которой Брыла был не очень-то силен, он готовился по материалам популярной литературы. Хорунжий понимал, что большинство курсантов уже читали широко распространенную в армии брошюру на эту тему. Он колебался: либо, как Слотницкий, зачитать брошюру, добавив несколько общеизвестных фраз, и на этом закончить, либо провести занятия на другую тему.

Брыла хотел было посоветоваться с Лисом по этому поводу. Но, вспомнив с его педантичности, подумал: «Он наверняка заставит провести плановую беседу о магнатах».

Учитывая это, Брыла старательно записал в своей тетради, не предназначенной для чужих глаз, тезисы подготовленной им лекции о международном капитале… Он никак не ожидал, что заместитель командира дивизиона явится на занятия. А Лис уже стоял на кафедре и требовательным тоном обратился к Брыле:

– Покажите ваши тезисы.

Склонившись над журналом, он прочитал запланированную тему занятий – о «злосчастных» магнатах.

«Вот влип! – со злостью подумал Брыла. – Зачем было записывать в журнал другую тему?» И попытался объяснить:

– Я подготовил занятие на другую тему…

Лис взял тезисы, пролистал пару страниц, поглядел на Брылу, снова просмотрел несколько страниц. Отложив тетрадь, решительно сказал:

– Занятия я проведу сам. Потом поговорим…

Хорунжий сел за последний стол. Слушая невыразительный, монотонный голос Лиса, пересказывающего содержание известной брошюры, он с беспокойством подумал: «Теперь скандала не избежать… Надо было вести занятия по плану».

Когда офицеры покинули аудиторию, среди курсантов вспыхнула перепалка.

– Честно говоря, ребята, наш политрук мне нравится, – уверенно заявил Барчевский.

– Откуда вдруг такая любовь? – поморщился Целиньский. – С первого взгляда?

– Парень что надо. Сразу видно.

– Что же ты в нем увидел? Политрук, и все…

– Да разве сравнить его со Слотницким и даже Лисом?

– Не вижу никакой разницы.

– Как это не видишь?

– Разница, может быть, только в том, что Брыла лучше подготовлен…

– Брось ерунду пороть! Это идейный борец! Как можно сравнивать его со Слотницким?

– А что это ты в таком восторге? Может, он и тебя уже перековал на свой лад?

– Что это значит – «перековал»? Если он прав, то я признаю это…

– Ага! – сверкнули злостью глаза Целиньского. – Вы только послушайте его, ребята! Наступили нашему аковцу на хвост, так он со страху уже перекрасился.

– Ничего подобного! Просто знаю, как было дело…

– Значит, уже по-другому запел? – Целиньский сменил тон и заговорил теперь с язвительной ухмылкой: – Вот что значит умело поставленная пропаганда. Сразу видны ее результаты. А Барчевский просто трус. Получил, видимо, по мозгам и теперь дрожит за свою шкуру.

– Глупости говоришь! – возмутился Барчевский. – Еще раз говорю, если он прав…

Но Целиньский оборвал его:

– Теперь понятно! Надо быть осторожным с такими, как ты.

Такого оскорбления Барчевский уже не выдержал. Сжав кулаки, он бросился на Целиньского. Вмешался заместитель командира взвода.

– Только без драки! – строго прикрикнул он.

– А ты, Целиньский, не болтай, что взбредет тебе в голову, – встал на защиту Барчевского его приятель Клсштяк. – За то, что оклеветал человека, стоит врезать тебе по морде.

– А что я такого сказал? – начал вдруг оправдываться Целиньский. – Я и не собирался оскорблять его. Сказал просто так, чтобы поддержать дискуссию…

VI

После окончания занятий Лис пригласил Брылу к себе и начал выговаривать ему:

– Почему вы не приготовили конспект?

– Приготовил, но по другой теме…

– Кто вам разрешил менять ее?

Брыла молчал.

– Если не желаете составлять конспекты…

– Но я ведь всегда готовлюсь к занятиям… – пытался объяснить Брыла.

Лис не дал ему договорить, хлопнул ладонью по крышке стола и неожиданно заорал:

– Замолчите! Слушайте, что я вам говорю…

Хорунжий замолчал. Заместитель командира дивизиона подошел к окну и повернулся спиной к подчиненному. Он, по-видимому, был вне себя от злости.

– Вас назначили на трудную и ответственную должность. Оказали доверие. А вы? Пренебрегаете работой, игнорируете утвержденный план занятий, не составляете конспектов. Вместо того чтобы проводить занятия, устраиваете какую-то… – он не мог подобрать подходящего определения, – какую-то болтовню! Я стоял у двери и все слышал.

– Я проводил занятия, – возразил Брыла.

– Лучше помолчите! – повысил голос Лис. – Какие это занятия! И вообще, вы еще слишком молоды, неопытны, чтобы применять свои собственные методы работы. Кстати, по-моему, порочные… Или взять хотя бы вашу последнюю стенгазету… Как она выглядит! Ни оформления, ни рисунков. Вы думаете, что курсанты будут ее читать?

– Будут! Большинство уже прочитали.

– Но какой у нее внешний вид! – возмутился Лис. Брыла хотел объяснить, что это только эксперимент, что таким образом он хотел привлечь внимание батареи к газете, но Лис срывающимся от возбуждения голосом произнес: – Из-за этой вашей дурацкой затеи мы потеряли первое место в конкурсе стенгазет между дивизионами. Хотя у вас, в шестой батарее, неплохие художники. Вот что из этого вышло…

– Но газета свою роль сыграла.

Лис нетерпеливо махнул рукой. Дальнейший спор не сулил Брыле ничего хорошего.

Вдруг зазвонил телефон. Поручник нервно вздрогнул и снял трубку.

– Поручник Лис слушает.

В трубке послышался скрипучий голос. Лис удивленно поднял брови.

– Меня и командира дивизиона? – переспросил он. – Закончим пока наш разговор, – сказал поручник, обращаясь к Брыле. – Меня вызывают к начальнику училища.

– Мне подождать?

– Видите ли… – начал он неуверенно и заключил: – Нет. Если потребуетесь, я вас вызову.

* * *

Увидев хорунжего, дневальный Врубель торопливо отложил небольшую книжку в светло-голубом переплете. Брыла успел взглянуть на название. Это был Полевой устав.

«Штудирует, – подумал офицер. – Вообще-то не положено заниматься этим во время дежурства».

Врубель смотрел как провинившийся школьник. Брыла, пряча улыбку, спросил:

– Все в порядке?

– Так точно, – ответил тот ломающимся голосом. Хорунжий направился в преподавательскую, но у двери вдруг обернулся.

– Дневальный, ко мне! – крикнул он.

По коридору раздался топот сапог Врубеля. Тяжело дыша, тот подбежал и отчеканил:

– По вашему приказанию прибыл!

– Где стенгазета?

Врубель огляделся, отыскивая взором стенгазету и плакат. С утра они висели напротив преподавательской. Но сейчас их не было.

– Не знаю… Кто-то снял… – пробормотал курсант озабоченно. Но тут же высказал догадку: – Может, старшина? Сейчас спрошу…

– Как вы несете службу? – разозлился Брыла. – Старшина!

В это время Зубиньский выходил из своей каптерки. Он запер дверь на засов и подошел к Брыле.

– Вы сняли газету? – спросил хорунжий.

– Я? Ну что вы… – Зубиньский тоже поглядел на голую стену. – Куда она могла деться? Дневальный, кто ее взял?

– Не знаю… Не видел…

– Разгильдяй, черт бы тебя побрал! – разошелся Зубиньский. – Находишься при исполнении служебных обязанностей и не видишь? Ну и дневальный! Кто же мог ее взять? – Он повернулся к Брыле. – Может, кто из дивизиона?

– С тех пор как поручник Лис вышел вместе с вами, товарищ хорунжий, здесь никто больше не проходил… – возразил Врубель.

– Молчать! – рявкнул Зубиньский. – «Не проходил»! Что ты мог видеть? У такого дневального можно всю батарею увести. – Он задумался. – Хотя нет! Если это кто-то из дивизиона, он увидел бы его. Кто же все-таки мог снять газету? Вы заступили в восемь?

– Так точно.

– Утром была, сам читал… – рассуждал вслух Зубиньский. – А кто потом проходил?

– Курсанты, – едва не плача ответил Врубель. – Направлялись на занятия.

Старшина не задавал больше вопросов. Пожав плечами, беспомощно поглядел на Брылу.

Брыла угрюмо смотрел на светлый прямоугольник окна, затем решительно сказал:

– Смените дневального Врубеля и отправьте его на гауптвахту… Трое суток ареста за недобросовестное несение службы. А о газете пока никому ни слова.

Он вошел в офицерскую комнату и тяжело опустился на стул. Уставившись на крышку стола, вспомнил побледневшее лицо Врубеля. «Кто же мог это сделать? Врубель? Вряд ли. Притворяться он не умеет. Из него просто сделали козла отпущения. Но кто? Трудно сказать. Это мог сделать любой курсант. И наверняка не один. Кто-то должен был его страховать, помочь… Что же делать?»

* * *

В штабе дивизиона Брыла узнал, что Лис еще не вернулся от начальника училища. «Пойду довожу капитану. Надо что-то предпринять», – решил он и отправился в отдел политико-воспитательной работы.

В приемной начальника отдела лихорадочно трещал старенький «ундервуд», и худой, весь в веснушках подпоручник громко ворчал, копаясь в разбросанных на столе папках.

– У вас поручник Лис? – спросил Брыла.

– У заместителя… – ответил подпоручник, продолжая искать какие-то бумаги.

Брыла нерешительно кашлянул.

– Видите ли… Мне надо с ним поговорить…

– Тогда подождите.

– Нет, ждать не могу – дело срочное.

Тот отложил папку и недоуменно поглядел на Брылу. Затем подозвал его и таинственно прошептал:

– Ты, дружище, наверное, ничего еще не знаешь… У нас большие кадровые перестановки. Капитан сейчас передает дела новому замполиту… – И, довольный тем, какое впечатление произвели его слова, добавил: – Вот так-то, брат. Бо-о-льшие перемены! Твой Лис тоже уходит. Сидит у начальника училища уже полчаса. Похоже, ему намыливают шею. Не знаешь, случайно, за что?

Брыла промолчал. Подпоручник понизил голос:

– Думаю, что это результат проверки майора Фульды из Главного управления. У тебя он не был…

Ошеломленный новостями, хорунжий нетерпеливо прервал его:

– Послушайте, мне надо немедленно доложить!

– А что случилось?

– У меня в батарее средь бела дня украли стенгазету.

Подпоручник протяжно свистнул.

– Не может быть! Шестая по-прежнему шалит. Но кому ты хочешь докладывать? Не Орликовскому же и не Лису. Они, собственно, уже сдают дела.

Брыла беспомощно поглядел на подпоручника.

– Хотел бы посоветоваться…

– Дело, конечно, серьезное, – согласился подпоручник. – Лучше всего тебе подождать здесь. Вот-вот должен выйти новый заместитель командира твоего дивизиона, поручник Ожох.

Ожидание растянулось на двадцать минут. Затем из кабинета вылетел бледный и взволнованный Лис. Прошло еще несколько минут, и в дверях показался коренастый поручник. Подпоручник многозначительно моргнул Брыле. Хорунжий подошел к поручнику и представился:

– Заместитель командира шестой батареи. Хотел бы доложить вам о чрезвычайном происшествии.

Поручник Ожох был немолод, волосы на висках тронуты сединой. Серые с прищуром глаза глядели холодно и испытующе.

Выслушав краткий доклад Брылы, он нахмурился.

– Вам следовало бы тотчас же доложить об этом замполиту… Хотя сейчас он очень занят. Пойдемте в дивизион, там и решим, что делать…

По дороге Ожох успел расспросить хорунжего об обстановке в батарее и о послужном списке Брылы.

– Вот как! Значит, вы только начинаете службу в училище. Да, говорят, политико-воспитательная работа здесь запущена, – невесело вздохнул он. – А ваша батарея, можно сказать, поднесла вам подарочек…

Хорунжий вначале недоверчиво разглядывал нового начальника. Но не успели они дойти до штаба дивизиона, как поручник уже завоевал его доверие. Хорунжий дал ему понять, что оказался в полном одиночестве, не получая никакой помощи ни со стороны заместителя начальника училища, ни со стороны заместителя командира дивизиона.

Ожох понимающе кивнул.

– Теперь будем работать вместе. Новый замполит – прекрасный организатор, с большим опытом. Так что не падайте духом.

– Я по природе оптимист, – заверил Брыла.

– Это хорошо, – улыбнулся Ожох. – А теперь вернемся к происшествию с газетой. Давайте подумаем… Какую цель преследовал враг и какую пользу он хотел извлечь из всей этой истории?

– Для него важно было дезорганизовать батарею, вызвать у курсантов чувство неуверенности… Одним словом, навредить…

Поручник задумчиво потер плохо выбритый подбородок.

– Кого-нибудь подозреваете?

– Нет…

– Да… Надо принять срочные меры! – сказал Ожох. – Враг должен понять, что каждый такой выпад не останется без последствий.

– Я уже думал об этом. Хочу обсудить это ЧП на построении…

– Правильно! – подхватил Ожох. – И постарайтесь убедить курсантов, что удар был направлен непосредственно против них. Ясно?

– Так точно!

– Необходимо добиться всеобщего осуждения этого проступка, настроить батарею против тех, кто уничтожил газету. Пусть ребята выскажутся. Но это еще не все. Надо как можно скорее выпустить новый номер газеты, поместить там материал об этом случае. Когда вы можете подготовить следующий номер?

– Если удастся, может быть, и завтра.

Поручник удовлетворенно кивнул.

– Хорошо. Но не забывайте и о расследовании…

– Я уже пытался разобраться.

– Ну и что?

– Ничего конкретного. Дневальный получил трое суток гауптвахты. Но он тут ни при чем. Это сделал кто-то другой.

Когда Брыла собрался уходить, поручник задержал его:

– Подождите-ка! У вас есть брат?

– Есть.

– Его зовут Анджей?

Брыла ответил утвердительно. Ожох как-то по-особому улыбнулся ему:

– Я рад, что познакомился с вами, товарищ Брыла. В период санации я вместе с вашим братом сидел в тюрьме. За наше общее дело. Он часто вспоминал своих близких…

* * *

Перед обедом Брыла приказал всем построиться. Командиры взводов и Казуба уже знали о происшествии. Один только Чарковокий не был поставлен в известность: он нес караульную службу в городе и со вчерашнего дня его в батарее не было.

Больше всех переживал по поводу случившегося Казуба.

– Опять начинается… – заохал он. – Ну что ты скажешь?..

– Надо переходить в контратаку, – спокойно ответил хорунжий.

Когда Зубиньский доложил, что батарея построена, Брыла обратился к собравшимся:

– Товарищи курсанты! Все, наверное, уже знают, что произошло сегодня в нашей батарее. Кто-то выкрал из нашего помещения стенгазету и плакат Кшивки.

По коридору прокатился гул возбужденных голосов. Брыла жестом успокоил курсантов.

– Мы должны выяснить, кто и с какой целью это сделал. Во-первых: почему это случилось именно с этим номером газеты, а не с предыдущим? Ответить на этот вопрос нетрудно. Видимо, газета свою задачу выполнила! Задела кое-кого за живое. Во-вторых: почему врагу это удалось? Из-за отсутствия бдительности у нашего дневального. Вы только представьте себе, что бы произошло, если бы украли оружие, боеприпасы! Мы должны постоянно помнить о бдительности, враг использует любой наш промах, чтобы нанести удар. Ну и третий вопрос: какую цель преследовал враг, уничтожив газету? Она, как я уже говорил, выполнила свою задачу, большинство из вас прочитали и обсудили ее. И все же исчезновение газеты накладывает пятно на всю нашу батарею. А это на руку врагу. Хотя торжествовать ему рано! У нас выкрали газету – выпустим новую, еще лучше. На всякую провокацию ответим еще большей сплоченностью наших рядов. И еще один вывод: эта история послужит нам хорошим уроком. Будем более добросовестно относиться к своим служебным обязанностям, повысим бдительность. Это не должно повториться! Брыла умолк. На лицах курсантов было негодование.

– Кшивка! Так когда же будет готов новый плакат?

– Завтра к утру! – ответил курсант.

– А стенгазета?

– Завтра к утру! – дружно прозвучало в ответ.

Батарея сдержала слово. Утром были вывешены новый плакат Кшивки и второй номер стенгазеты. Он оказался значительно лучше первого, с более четкой политической направленностью.