Текст книги "Шестая батарея"

Автор книги: Вацлав Билиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

V

Время позднее, после отбоя батарея уже спит. Из коридора доносятся приглушенные голоса. Это дневальные договариваются между собой, кому какие убирать помещения.

В офицерской комнате сидит один Брыла. Он анализирует свои действия за полтора дня пребывания в училище по своей давно разработанной и проверенной им на практике системе. Вспоминает по порядку все, что видел и узнал за это время. Задумывается над каждой деталью, пытается сделать выводы. Чтобы ничего не пропустить, припоминает в хронологической последовательности факт за фактом. Перед ним мысленно проходят события последних дней. Встреча с Мешковским, ночлег и толстый владелец ресторана, училище, беседа с Орликовским. Затем вспомнились лица тех, с кем только что познакомился, – Казубы, Лиса, офицеров, курсантов.

В комнату входят Казуба и Чарковский. Брыла оборачивается на звук открываемой двери.

– Ребята уже спят, – сообщает Казуба. Он подходит к столу и одним махом сгребает с него в полевую сумку несколько книжек уставов и наставлений. Затем обращается к Чарковскому:

– Подпоручник, проверьте около часа ночи спальню второго взвода. Мне кажется, что… – обрывает он себя на полуслове. – Утром доложите мне.

Чарковский желает всем спокойной ночи и выходит.

– Ну что, пошли? – говорит Казуба.

Хорунжий поднимается и молча направляется к двери. Казуба следует за ним, но вдруг возвращается. Подойдя к столу, выдвигает ящик и начинает в нем рыться. Вытащив тонкую брошюру – пособие по борьбе с танками – и целую папку каких-то записок, подает это Брыле:

– Это тебе. Биографии наших курсантов…

– Откуда они у тебя? – удивленно спрашивает политработник.

– Получил в наследство от твоего предшественника, – смеется Казуба. – Хотел отправить в дивизион, да забыл.

Брыла берет папку и минуту листает подшитые в ней бумажки. Казуба, уже стоя у двери, оборачивается и поторапливает Брылу:

– Идешь, что ли? Оставь все это до завтрашнего дня.

– Нет, пожалуй, посмотрю еще сегодня, – бормочет себе под нос Брыла и запихивает сложенную пополам папку под клапан полевой сумки. – Пригодится завтра для моих первых занятий. И вообще…

Оба выходят через главный подъезд. На всех этажах тишина, огни везде погашены. Дневальные бесшумно заканчивают уборку коридоров.

В вестибюле дежурит кто-то из подофицеров. Дежурный офицер пошел, по-видимому, осматривать помещения дивизионов.

Когда за ними закрывается дверь, они оказываются в непроглядной темноте ночи.

– Ну и темнотища, – говорит Казуба. – Будто укутали человеку голову одеялом.

Брыла первым освоился с темнотой. Он берет командира батареи под руку и уверенно идет вперед. Однако Казуба, привыкнув, очевидно, все делать сам, вскоре уже шагает самостоятельно.

– Вот видишь, – говорит он, – так выглядит мой рабочий день. Ты не подумай, что сегодня я хотел покрасоваться перед тобой, показать, насколько я занят. Нет, нисколечко. – В голосе Казубы грустные нотки, – видно, вспомнил о полученном днем нагоняе.

Брыла считает своей обязанностью выяснить это дело до конца.

– Орликовский поступил с тобой неправильно…

– Вот видишь!.. – перебивает его Казуба радостным голосом.

Но Брыла продолжает:

– Ты меня не понял. Ты заслужил нагоняй. Но он должен был как-то объяснить тебе за что.

Они идут под гору молча. В глубокой ночной тишине раздаются лишь их шаги и сопение Казубы. Брыла снова возвращается к прерванному разговору:

– Ты что, на самом деле не понимаешь, что политработник без помощи командира батареи и командира взводов многого не сделает?

Казуба молчит, затем, еле переводя дыхание, отвечает:

– Не знаю, кто из нас прав…

Голос его доносится до Брылы откуда-то сзади. Командир батареи остановился. Хорунжий делает несколько шагов назад и подходит к нему. Оба смотрят в сторону училища.

Становится светлее – из-за холма напротив поднимается луна, ночь наполняется ее светом. На фоне неба проступает массивное, кажущееся в темноте еще более громадным здание.

– Прекрасное у нас училище, – почему-то шепотом говорит Казуба.

– Мы должны бороться за то, чтобы из него выходили замечательные, умные и преданные нашему делу люди. За это стоит побороться, – добавляет Брыла.

* * *

Комната, которую снимают Казуба и Брыла, длинная и узкая. На видном месте стоит большой раздвижной стол, заваленный книгами, в основном учебными пособиями по артиллерии. Стены увешаны большими листами ватмана, на которых красной и черной тушью нанесены острые и размашистые линии, обозначающие рубежи наступления, атаки и направления ударов. Это схемы оперативных и тактических решений в различной боевой обстановке.

Мебели в комнате маловато: стол, два стула, один из которых, со стоящим на нем тазом, служит умывальником, а также две тщательно заправленные деревянные кровати. Эту картину дополняют стоящие в углу чемоданы офицеров.

Свисающая с потолка лампочка снабжена вместо абажура пожелтевшей, кое-где прогоревшей газетой. Над своей кроватью Казуба прикрепил две фотографии: маленькую, сильно потрепанную – «Братишка», – поясняет он с нежностью в голосе, – и большую, совсем новую – жены.

Офицеры сидят за столом. Казуба в рубашке, из-под которой выглядывает мускулистая грудь. Брыла только расстегнул мундир и снял ремень. Командир батареи, обхватив голову руками и запустив пальцы в густые, коротко остриженные волосы, склоняется над раскрытой книгой. Затем устремляет взгляд на синюю каемку, проведенную под самым потолком. По движению губ нетрудно понять, что он повторяет прочитанный материал. Казуба занят учебой.

Брыла внимательно знакомится с короткими биографиями курсантов. Что ни лист, то новый, незнакомый человек… Биографии написаны коротко, шаблонно, по принятой схеме. Полстраницы, самое большее страницу, занимают различные даты, место рождения, данные об образовании, кое-какие дополнительные сведения, указанные по собственному желанию. О социальном происхождении говорится нечетко или вовсе не упоминается.

Брыла читает страничку за страничкой. Иногда глубоко задумывается. На клочок бумаги выписывает фамилии, делает напротив них различные пометки, кое-что заносит в свою тетрадь. Отложив последний листок, смотрит на часы – два часа ночи.

– Знаешь, сложное создание человек, – обращается он к Казубе, – сложное!

Тот отрывает от книги покрасневшие от усталости глаза. Смотрит рассеянно, видимо, не понял, о чем говорит Брыла.

– Я говорю, что ни человек, то проблема, – повторяет Брыла.

– Ну конечно, – соглашается Казуба. Он задумывается и нехотя добавляет: – А этот твой Мешковский мне не очень-то понравился…

Брыла бросает на него удивленный взгляд и вдруг признается:

– Да. Боюсь, как бы он не попал в дурную компанию. Совсем еще зеленый…

– Э-э, – пренебрежительно машет рукой Казуба, – он же старше тебя.

– Дело не в возрасте… Тут совсем другое.

– Да, – обрывает разговор Казуба. Он встает из-за стола и потягивается. Затем смотрит на свои большие карманные часы и удивленно восклицает: – Ну и засиделись же мы! Скоро рассвет. Ну, быстро в кровать!

Вскоре комната погружается в темноту. Казуба засыпает мгновенно. Брыла долго еще ворочается с боку на бок. Он составляет про себя план завтрашних занятий. План первого боя – боя за человека…

VI

У входа в аудиторию Брылу охватывает волнение и беспокойство. Через несколько минут он начнет свое первое в этом училище политзанятие. Сегодня утром он еще раз просмотрел свои пометки по биографиям курсантов, которые, возможно, облегчат ему проведение лекций. Хорошо понимает, что от того, как пройдет первое занятие, зависит многое. А сейчас его охватывает новая волна сомнений. Снова тяжелым камнем ложится ощущение неравенства сил в этой борьбе, чувство неверия в собственные силы.

«Если бы не такая большая разница в образовании! Если бы я мог сравняться с ними!» – размышляет Брыла в отчаянии. Но тут же берет себя в руки и решительно открывает дверь. Его встречают изучающие взгляды курсантов.

Дежурный громко подает команду «Смирно!», подходит к офицеру и отдает рапорт.

Брыла не может оторвать взгляда от лиц ребят. За эти дни он познакомился лишь с двумя-тремя курсантами из этого взвода. О других еще ничего не знает. Пытается угадать фамилии, сопоставить лица с биографиями, которые старательно изучал ночью и сегодня утром. Когда дежурный заканчивает рапорт, Брыла говорит:

– Здравствуйте, товарищи курсанты!

– Здравия желаем, товарищ хорунжий! – следует дружный ответ.

Хорунжий направляется к кафедре. Усаживаясь на стул, он еще раз окидывает взглядом собравшихся. Ловит взгляды лишь некоторых из них. Остальные уже заняты делом – раскрывают тетради, некоторые что-то записывают. Сидящий в первом ряду высокий блондин смотрится в зеркальце, отыскивая в своих коротко стриженных волосах место будущего пробора.

Брыла вынимает из сумки конспект, полученную от Лиса брошюру и тетрадь со своими пометками, затем записывает в журнал тему сегодняшнего занятия: «Причины сентябрьской катастрофы».[16]16
  1 сентября 1939 г. гитлеровская Германия напала на Польшу.


[Закрыть]

Просмотрев отмеченные в журнале темы пройденных занятий, он, к своему удивлению, обнаружил, что две недели назад указана та же самая тема занятий.

– Вы уже рассматривали причины сентябрьского поражения? – спрашивает Брыла сидящего в первом ряду дежурного.

Вопрос застает того врасплох, поскольку он читал что-то под столом. Курсант вскакивает и смущенно молчит.

– Что вы узнали на тех занятиях? – продолжает расспрашивать Брыла.

– Товарищ подпоручник читал нам брошюру… О том, что произошло в тридцать девятом году.

Брыла не задает больше вопросов. Он закрывает журнал и сходит с кафедры. Проходя между рядами, говорит:

– Сегодня рассмотрим этот вопрос еще раз. Читать не будем. Мы все были свидетелями и тридцать девятого года, и гитлеровской оккупации. Давайте вспомним тот период и события по порядку. А затем сделаем выводы.

Сказав это, Брыла чувствует себя более уверенно. Он верит, что логика фактов дойдет до сознания этих молодых людей. Конечно, среди курсантов найдутся и такие, кто просто не захочет понять…

Брыла подходит к доске, берет кусочек мела и обращается к курсантам:

– Скажите, за что в этой войне борются народы всего мира?

Курсанты слушают с интересом, подняв от столов головы. Они еще не знают, к чему клонит руководитель. Только из последнего ряда доносится робкий голос:

– За свободу…

– Правильно, – подтверждает Брыла. Он поворачивается к доске и пишет на ней крупными, печатными буквами. На черной доске появляется четко выведенное мелом слово «свобода».

– А теперь второй вопрос: с кем борются народы за свою свободу?

– С Германией, – говорит один из курсантов.

– Не только, – возражает его сосед. – А Италия?

– А Япония? – добавляет третий.

– Ну так с кем же? – подгоняет их Брыла.

– С державами оси…

Из угла доносится спокойный, уверенный голос капрала Ожеховского:

– Народы борются с фашизмом.

Брыла рассчитывал услышать именно это слово. Он поворачивается к доске и пишет слово «фашизм», затем поясняет:

– Поговорим сегодня о том, что такое свобода и что такое фашизм. Когда мы хорошенько уясним значение этих слов, тогда понятнее станут для нас причины сентябрьской катастрофы и мы сможем сделать соответствующие выводы.

Он кладет мел на место и возвращается к кафедре. Минуту молча просматривает свои записи. В аудитории тишина. Брыла поднимает глаза от тетради.

– Сначала нам надо определить смысловое значение слова «свобода», выяснить, хотим ли мы такой свободы, которая была в Польше до сентября тридцать девятого года…

Заглядывает в список и вызывает:

– Курсант Бжузка!

– Я, – смущенно встает худенький паренек с интеллигентным лицом. Его глубоко посаженные, живые глаза вызывают симпатию.

Брыла тем временем объясняет:

– Курсант Бжузка – сын рабочего, трамвайщика из Львова. Он сейчас расскажет нам, что там делалось, когда в тридцать шестом году безработные потребовали работы и хлеба. Сейчас узнаем, какая была «свобода» во времена санации.

Бжузка поначалу говорит неуверенно, сбивчиво. Затем речь его становится живей и горячей. Он рассказывает о революционных выступлениях рабочего класса. Лица курсантов выражают разные чувства – волнение, напряженность, недоверие, иронию. Но все слушают с большим вниманием. Брыла замечает это и думает: «Попал с первого выстрела! Теперь уже ничто не помешает провести дискуссию. В процессе дискуссии сформируется актив».

* * *

После второго часа занятий, удовлетворенный и преисполненный оптимизма, Брыла вошел в офицерскую комнату. Казуба, как обычно, корпел над книгой. Не отрываясь от чтения, спросил:

– Ну и как прошли занятия?

– Неплохо, – с веселой ноткой в голосе ответил Брыла. – Надо только немного поработать с батареей, и ребята будут наши.

Казуба разговора не поддержал. Хорунжий подошел к доске с расписанием занятий и, просмотрев его, спросил:

– Где бы найти Мешковского?

– Только что ушел со своим взводом и преподавателем. У них четыре часа занятий по саперному делу.

– Хотел поговорить с ним.

– Лучше забеги к нему домой после обеда, – посоветовал Казуба. – Мне кажется, что парень загулял. Тебе бы стоило обратить на это внимание.

«Правильно, – подумал хорунжий. – Домашняя обстановка лучше способствует дружеской беседе». Казуба, словно угадав его мысли, проворчал:

– У старшины есть адрес. Я велел ему узнать…

В каптерке старшины Брыла кроме Зубиньского застал двух курсантов. Увидев офицера, те замолкли и застыли у двери. Старшина выпроводил их.

– Ну ладно, ладно, идите. Сегодня же узнаю насчет обмундирования и сообщу вам…

Когда дверь за ними закрылась, пояснил:

– Пижоны… Выпрашивают шинели по фигуре. Пристают, чтобы я обменял им.

– Старшина, у вас есть домашний адрес Мешковского? – прервал его Брыла.

Зубиньский бросил на хорунжего короткий внимательный взгляд. Хотел было что-то спросить, но передумал и сухо ответил:

– Есть.

– Дайте, пожалуйста.

Листая какую-то тетрадь, старшина сделал попытку продолжить разговор:

– Товарищ подпоручпик, вы живете вместе с командиром батареи?

– Я не подпоручник, а хорунжий. – Брыле не понравилось, что его так величают. – А проживаю я действительно у Казубы…

После ухода Брылы старшина долго стоял в задумчивости, затем вернулся к своим обязанностям.

VII

Время приближается к восьми. Мешковский удобно устроился на диване и читает книгу. В комнате полумрак, только сквозь абажур ночника пробивается тусклый свет.

Командир взвода только что вернулся из училища, после ужина вместе с Дадой. Всю вторую половину дня он просидел над описанием орудия ЗИС-3 и теперь отдыхал. У него приподнятое настроение от сознания того, что хорошенько поработал днем. Теперь можно прекрасно провести вечер. Вот-вот должна прийти Беата. Подпоручник с нетерпением ждет ее возвращения.

Квартирную тишину нарушает резкий звонок. Офицер вскакивает с дивана, но тетя уже успела открыть дверь. Из коридора слышатся голоса.

«Это не Беата», – подумал Мешковский с разочарованием. Хотел было снова лечь и продолжить чтение, но кто-то постучал в дверь.

– Войдите! – крикнул офицер. К его удивлению, в дверях появился Брыла.

– Не ожидали? – спросил тот, увидев замешательство командира взвода. – Можно войти? Что-то не слышу приглашения.

Мешковский в тот день не видел Брылу. Поздоровался радушно и сердечно.

– Что же привело вас в мой скромный уголок? – пошутил Мешковский. – Садитесь, пожалуйста. И правильно сделали, что пришли…

Брыла уселся поудобнее и осмотрелся.

– Ничего не скажешь – устроились что надо. Очень хорошая комната. А пришел я поговорить с вами о служебных делах.

– Служебных? – удивился Мешковский. – И что же это за дела?

– Что вы думаете о своем взводе?

– Прекрасные ребята. Дисциплинированные, умные.

Брыла оживился.

– Знаете, меня предупреждали, что в батарее не совсем благополучно. В политическом отношении неоднородна – есть настроенные враждебно. Но ничего подобного я пока не заметил. А как вы чувствуете себя в училище? Все еще недовольны назначением?

Мешковский, не желая так быстро сдаваться, ответил:

– Лучше быть со своими, на фронте. Но если нельзя иначе, перебьюсь как-нибудь.

– Кто ваши хозяева? – сменил тему разговора Брыла.

– Вернее, хозяйка. Вдова… – солгал Мешковский. Ему было стыдно, что, флиртуя с Беатой, он занимает место ее отсутствующего мужа.

– Вдова летчика?

– Как вы догадались? – удивился Мешковский.

– Очень просто. Видно по подушке, которая лежит на диване у вас за спиной, – ответил Брыла.

Мешковский оглянулся и только сейчас заметил, что на подушке вышиты бело-красные квадратики с орлом – эмблема военных летчиков.

– Ну и глаз у вас! Сразу все замечаете. Живу здесь уже два дня, а не заметил этой вышивки на подушке, а вы сразу… – неестественно рассмеялся он. – Честно говоря, я предпочитаю не разговаривать с хозяйкой о ее муже.

– Охотно верю, – кивнул головой Брыла. Он встал и начал с интересом разглядывать развешанные на стене фривольные картинки. Не глядя на Мешковского, бросил через плечо: – Знаете, чего я боюсь?

– Чего?

– Как бы эта женщина не отвлекла вас от служебных обязанностей.

– Э-э… – Мешковский хотел тут же покончить с разговором на эту тему. Но Брыла упрямо продолжал:

– И не только этого… Боюсь, как бы ей не захотелось переделать вас на свой лад.

– В каком смысле?

– В политическом…

– А откуда вам известно, что она представляет собой в политическом плане?

– Нетрудно догадаться. Жена бывшего офицера, но всей вероятности, связана с АК. – Брыла подошел к Мешковскому и твердо посмотрел ему в глаза. – Не успеете оглянуться, как начнет обрабатывать вас.

Мешковский почувствовал, как в нем закипает ярость. Перейдя на официальный тон, он резко ответил:

– Но это уж, извините, мое личное дело…

Но Брылу не так-то легко было сбить с толку. Лицо его расплылось в теплой, сердечной улыбке.

– Бросьте строить из себя униженного и оскорбленного! Я же разговариваю с вами по-дружески. Мне вовсе не хочется оскорблять вас. Но не хотелось бы, чтобы вами управляли не по служебной линии. А женщина, если к тому же она молоденькая и красивая, может незаметно окрутить мужчину.

– Можете быть спокойны, – улыбнулся Мешковский, сменив гнев на милость. – Мы с ней вообще не разговариваем о политике…

– Не знаю, удастся ли вам… – начал было Брыла и осекся, потому что в комнату без стука вошла Беата. У двери она остановилась.

– Ой, извините, – сказала она, бросив испытующий взгляд на Брылу. – Я не знала, что у тебя гость. Приду попозже, когда освободишься.

Не успел Мешковский ответить, как дверь за ней закрылась. Офицеры переглянулись. Брыла улыбнулся.

– Красивая женщина, – признался он. – Тем более опасно… Знаете что, Мешковский, могу поспорить, что она перейдет на вас в наступление и на фронте политики. Согласен поспорить на что угодно.

– Идет! – подхватил шутку Мешковский. – Литр водки устраивает?

– Согласен.

* * *

Беата вошла в комнату Мешковского сразу же после ухода Брылы. Села на стул, на котором только что сидел хорунжий, и спросила:

– Кто этот интересный молодой человек?

– Офицер из нашей батареи.

– Дада мне о нем ничего не говорил…

– Прибыл недавно, вместе со мной.

– Командир взвода?

– Нет, заместитель командира батареи по политико-воспитательной работе.

– Вот как?.. Зачем приходил к тебе?

Расспросы начали действовать Мешковскому на нервы.

– Да так. Поговорить.

– Ты с ним, надеюсь, не дружишь?

– А если бы и так? Что в этом плохого?

Беата поглядела на него, сощурив от злости глаза.

– Ну, знаешь! Ты, видимо, не понимаешь, что говоришь! Ведь это же мерзавцы…

Мешковский невольно подумал, что предположения Брылы сбываются. Резко оборвал ее:

– Знаешь что, Беата, давай поговорим на другую тему. Зачем попусту заводиться…

– Как знаешь… – согласилась она нехотя. – Ты просто удивляешь меня… Ну ладно, – добавила она быстро, видя, что тот хмурит брови. – Я пришла, чтобы сказать тебе нечто важное. Я только что была у портного… Тебе нужно завтра же пойти к нему. Он подгонит тебе мундир и шинель по фигуре. – Подойдя к нему вплотную, Беата заискивающе зашептала: – Ну признайся, что твоя подруга просто прелесть. Думает только о тебе. Ну скажи…

VIII

Неприятности начались с самого утра. За завтраком Мешковский подсел к столику Казубы. Командир батареи тут же спросил:

– Конспект подготовили?

Мешковский совсем забыл о конспекте. Ему стало не по себе. Это чувство усилилось еще и потому, что его начальник не устроил ему, как он ожидал, головомойку. Только испытующе поглядел и сказал:

– Так не годится, коллега. Чтобы это было в последний раз.

Мешковский воспользовался двумя свободными часами для подготовки расписания занятий на понедельник. В двенадцать часов, во время перерыва, он разыскал Казубу и попросил его посмотреть конспект. Тот согласился. Зашли в офицерскую комнату и принялись за работу.

Янек не ожидал, что Казуба так серьезно отнесется к занятиям. В некоторой растерянности он наблюдал, как тот перечеркивал красным карандашом страницы тетради, вносил поправки и дополнения. Командир батареи тщательно просмотрел расписание занятий, каждую строчку в отдельности, давал советы, поправлял, объяснял. Затем закрыл тетрадь и, отдавая ее Мешковскому, сказал:

– Не забывайте, подпоручник, что вы готовите офицерские кадры. Для этого надо самому учиться. У командира взвода в нашем училище предостаточно времени. Можно совершенствовать, повышать свою квалификацию, для этого созданы все условия. Было бы только желание.

Последние слова сопровождались подчеркнутой интонацией и многозначительным взглядом.

Уже стоя у двери, Казуба, показывая на тетрадь, добавил:

– Поправьте. Завтра еще раз посмотрим.

* * *

Мешковский договорился встретиться с Беатой в час дня, чтобы вместе пойти к портному. Сначала он хотел было отпроситься у командира батареи, но затем передумал. После неприятностей с конспектом было бы глупо сообщать, что хочешь перешить мундир. Он боялся услышать в ответ на просьбу уйти с территории части, что «учеба важнее мундира» или что-то в этом роде. И он ушел из училища, не спросив ни у кого разрешения.

Беата, как обычно, была прекрасна и мила. Тараторила всю дорогу, рассказывала забавные истории, заглядывала ему в глаза. Но Мешковский, казалось, всего этого не замечал. Утренний разговор с Казубой не выходил у него из головы. Ведь до сих пор он никогда не имел замечаний по службе. Его самолюбию был нанесен удар.

Портной снял мерку и обещал быстро переделать мундир. Увидев, что мундир новый, заметил:

– Жаль, что вы не взяли размером побольше.

– Можно поменять, – вспомнив Суслу, предложил Мешковский.

– Прекрасно. Возьмите, если можно, мундир самого большого размера, – посоветовал мастер.

Прощаясь, Мешковский, понизив голос, спросил насчет цены. Портной назвал сумму, в несколько раз превышающую месячный оклад Мешковского.

Настроение у него вконец испортилось.

Возвращались домой молча. Только сейчас Беата заметила, что он не в настроении. Минуту глядела на него и затем спросила:

– Что это ты сегодня не в своей тарелке?

– Да нет, с чего ты взяла… – ответил он.

– Если из-за денег, то глупо…

Молча прошли еще несколько шагов.

– Я видела у тебя пистолет вальтер…

– Да, есть, – лаконично подтвердил он. – Ну и что?

– Могла бы найти на него покупателя… – начала Беата, но Мешковский глянул на нее так, что она прикусила язык.

– Я не торгую оружием, – проворчал он со злостью.

– Один офицер… – хотела сказать Беата в свое оправдание, но Мешковский резко оборвал ее:

– Все равно! Я не собираюсь его продавать.

– Как хочешь, – пожав плечами, ответила она с обидой. – Тогда у меня к тебе другое предложение: я могу одолжить тебе денег. Отдашь, когда они у тебя появятся.

– Нет, спасибо, – прервал ее Мешковский. Они подошли к дому. Он попрощался и быстрым шагом направился к училищу, затем свернул на склад обмундирования.

Сусла встретил его радушно. Когда услышал, что может чем-то услужить своему подпоручнику, готов был на все. Тут же подобрал мундир и шинель таких размеров, что из них, как выразился в шутку, можно было сшить два комплекта обмундирования. Когда все было упаковано, Сусла начал расспрашивать офицера: куда его направили и как сложились у него отношения с личным составом в батарее?

– Так вы в шестой батарее? Тогда я должен вам кое-что сообщить… – Став сразу серьезным и взяв Мешковского под руку, Сусла вышел с ним в коридор. Понизив голос, он загадочно прошептал: – У вас в батарее есть старшина старший фейерверкер Зубиньский?

Тот подтвердил. Сусла поднял указательный палец и сказал:

– Никакой он не старший фейерверкер…

Закончить разговор ему помешало появление в коридоре трех офицеров. Когда те направились к складу, Сусла беспомощно развел руками:

– Столько работы, что даже поговорить некогда. Об остальном расскажу как-нибудь в другой раз. Надо идти, служба не ждет.

Выходя со склада, Мешковский задумался над тем, о чем ему рассказал Сусла. Он долго не мог ничего понять, пока не появилось предположение, показавшееся ему весьма правдоподобным.

«Сусла – старый солдат, знал многих, кто служил в армии до тридцать девятого года. Наверняка знал и этого Зубиньского. Может, тогда у того было звание пониже, а теперь повыше… По мнению Суслы, это самое страшное преступление».

Успокоившись, он перестал думать о загадочном разговоре со старым солдатом, а вскоре вообще забыл о нем.

* * *

После обеда Мешковского постигла еще одна неудача. Во время самоподготовки один из курсантов обратился к нему за помощью. Речь шла о решении задачи из пособия по стрельбе. Парень подал офицеру карту и циркуль и присел рядом, подошли еще несколько курсантов, окружив плотным кольцом стол, за которым сидел их командир.

«Дело не в стрельбе, – догадался Мешковский, – Они просто хотят проверить, на что я способен…»

Сначала задача показалась ему легкой. Он уверенно разложил карту, расправил ее и начал наносить прямые линии, связывающие огневую позицию, наблюдательный пункт и цель. Затем приступил к расчетам. На листке бумаги появились колонки цифр.

Вдруг он услышал, как стоявший за его спиной курсант прошептал:

– Неправильно…

«Э-э-э, буду еще обращать на них внимание», – подумал Мешковский, продолжая работать. Однако через минуту начал проверять расчеты сначала. И конечно, нашел ошибку. Исправил ее и, приступив к дальнейшим расчетам, снова услышал шепот того же курсанта:

– Да не так…

Мешковский почувствовал, что начинает нервничать. Опять начал проверять и вдруг понял, что совсем запутался. Хотел было поправить, но подумал, что и так уже достаточно себя скомпрометировал. Со злостью отодвинул в сторону карту и инструменты.

– Забыл… Отвык, черт побери, – проворчал он, понимая, что слова эти все равно не оправдывают его и не поправят дела.

Самолюбие было задето. Не помогло и то, что курсанты пытались замять случившееся, заведя разговор о фронтовой жизни, разнице между теоретическим обучением и практикой ведения боя… Мешковский с горьким чувством отправился домой.

«Ну и осрамился! – думал он со злостью, направляясь темной улицей к особняку, где жила Беата. – Так опростоволоситься! Какой же может быть у меня авторитет во взводе? Вот так заварил кашу! Меня отзывают с фронта, направляют в училище, где я должен готовить офицерские кадры, а я транжирю время на флирты, забочусь о том, как бы переделать мундир, а в итоге не могу решить задачу, с которой справится любой командир орудийного расчета… Курсанты убедились теперь, что их командир ни на что не способен!» Эти мысли вызвали у Мешковского бессильную ярость. Он мысленно обвинял в своем провале Беату, ругал на чем свет стоит Чарковского. Но больше всего проклинал судьбу, волей которой оказался в училище. Ведь все его несчастья, думал он, начались как раз в училище. Вспомнил о своем предубеждении и нежелании браться за эту работу.

…Дверь открыла Беата. В темном коридоре, не заметив выражения его лица, она встретила его веселым щебетанием. Но он прошел мимо нее и направился прямо в свою комнату. Все еще не замечая его настроения, она сказала:

– Приходи сразу же в гостиную. Я приготовлю ужин на двоих.

Закрывшись в комнате, Мешковский сбросил мундир и пошел в ванную. Холодная вода словно бы развеяла невеселые мысли. Он старался не думать о сегодняшнем невезении, пытался утешить себя: «Нечего принимать все это близко к сердцу! Может быть, так даже лучше – отправят снова на фронт».

Ему казалось уже ненужным принятое недавно решение реже встречаться с Беатой и серьезно взяться за учебу. Близость этой женщины парализовала волю. Он бросил в ящик стола приготовленные для занятий книги и записи и отправился в гостиную.

Беата, услышав его шаги, крикнула из кухни:

– Подожди минутку! Сейчас закончу и приду. В нашем распоряжении весь вечер и ночь. Тетку я выпроводила в Люблин, к родственникам.

Мешковский зажег стоявшую на столе лампу и присел у книжной полки. Он был возбужден, веселость Беаты вернула ему хорошее настроение. Минуту сидел отрешенно, потом взял с полки альбом с фотографиями и начал его просматривать. Большую часть альбома занимали фотографии Беаты в разном возрасте – от миленькой девчушки до красивой, очаровательной женщины.

Фотография Беаты в школьной форме развеселила, даже растрогала Мешковского. На него смотрели наивные, но уже игривые глазки семнадцатилетней девушки. Мысль о том, что это Беата, для которой в нынешней жизни не существует никаких секретов, вызвала улыбку. Дальше была свадебная фотография. И вот снова Беата, на этот раз замужняя женщина со скучающим выражением лица. Затем она же в карнавальном костюме – красивая зрелая женщина. Пролистав еще несколько страниц, Мешковский заметил маленькое любительское фото, от которого его бросило в жар. У него возникло желание тут же выбежать из комнаты. Он не испытывал чувства ревности, а лишь отвращение, презрение и стыд. «Шлюха!» – пронеслось в голове. На фотографии пленительно улыбающаяся Беата держит под руки двух рослых гитлеровских офицеров. «Немецкая потаскуха!» – повторял он про себя с яростью.

– Что это ты тут увидел? – раздался за его спиной голос. Ничего не подозревающая Беата, улыбаясь, положила руку на плечо.

Вскочив, Мешковский швырнул альбом и, резко отстранив женщину, направился в свою комнату.

«Теперь понятно, откуда вся эта роскошь и достаток. Понятно, почему ее, жену летчика английских ВВС, не коснулись никакие репрессии, – думал он, в бешенстве кусая губы. – И она еще смеет говорить, что Брыла негодяй… Что за подлость!»

Через час, после того как Мешковский немного успокоился, в комнату вошла Беата. Улыбаясь, уселась рядом с ним на диване и спокойно спросила:

– Ну что, отошло?

Офицер не смотрит в ее сторону, молчит. Но это не смущает Беату. Она заливается своим глубоким, волнующим смехом: