Текст книги "Шестая батарея"

Автор книги: Вацлав Билиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

VII

В подъезде Смельчак стряхивает снег с шинели и шапки, затем не спеша поднимается на третий этаж.

Дверь ему открывает Беата и молча впускает в прихожую.

– Ты одна? – спрашивает майор.

– Да.

Смельчак, не дожидаясь приглашения, раздевается.

– Шинель и шапку убери с глаз долой… Пусть здесь не висят, – распоряжается он.

Хозяйка, забрав вещи, исчезает в чулане. Смельчак проходит в гостиную. Вытирает платком влажное от растаявшего снега лицо.

Когда Беата возвращается, гость уже сидит на диване. Услышав шаги, поднимает глаза.

– Придет? – спрашивает он.

– Должен быть минут через пятнадцать…

Женщина стоит посредине комнаты, освещенная мягким светом лампы под абажуром. Смельчак молча смотрит на нее. От этого взгляда голос Беаты звучит неестественно.

– Ну и как? Ты доволен мной?

Майор встает и подходит к ней. Они почти одного роста. Смотрит ей прямо в глаза.

– Ловко у тебя все вышло…

– Правда? – В ее голосе слышны радостные нотки.

– Когда он придет, оставь нас одних. И не забудь про патефон, поставь на полную громкость…

– А это зачем?

Он делает вид, что не расслышал вопроса, и обнимает Беату за талию. Женщина выскальзывает из его объятий. Но Смельчак не уступает.

– Ну! Будь паинькой… Я принес кое-что для тебя. Красивая вещица? – В его руке поблескивает какой-то небольшой предмет.

Лицо Беаты проясняется. Смельчак возвращается на прежнее место и небрежно бросает на столик браслет.

– Это тебе за работу… И чтобы была со мной поласковее…

Беата жадно рассматривает поблескивающее красными, словно капли крови, камнями украшение. Но слова, которые она слышит в следующий момент, поражают ее:

– Если вдруг с ним возникнут какие-то осложнения, придется… Ну, ты понимаешь… Тогда получишь от меня еще кое-что…

– Не собираешься ли ты…

Тот пожимает плечами. Беата, уже не владея собой, чуть ли не кричит:

– Только не здесь, не у меня!

Смельчак брезгливо морщится:

– Не будь истеричкой. Может, обойдемся и без этого. Думаю, что мы договоримся.

Беседу прерывает звонок. Беата бежит к двери. Открывает. Из коридора доносится визгливый голос Чарковского:

– Это что еще за рандеву? Снова воспылала ко мне любовью?

Чарковский входит в гостиную, но, увидев Смельчака, застывает на месте.

– Это ты? Что за сюрприз?..

– Да, я приказал вызвать тебя, – холодно объясняет Смельчак. – Присаживайся, потолкуем…

– Если ты опять за свое…

Смельчак не дает ему договорить. Смотрит на побледневшую Беату.

– Оставь нас одних…

Чарковский садится в глубокое кресло и лениво рассматривает свои ногти.

– Не трать время попусту…

– Слушай, Чарковский, – перебивает его Смельчак, – давай-ка раз и навсегда покончим с игрой в кошки-мышки. Ты нам сейчас очень нужен.

– Но я не желаю иметь с вами ничего общего, – протестует Дада. На его лице появляется выражение бессилия, страха и гнева.

– Это не имеет значения! Ты нам нужен – поэтому вопрос решен!

– Вам мало того, что я молчу? Я и так рискую! – В голосе Чарковского звучат истеричные нотки. – Вам не удастся меня принудить! Понимаешь? Не удастся… Я не хочу сотрудничать с вами!

– Боишься? – презрительно спрашивает Смельчак.

– Да, боюсь. Не хочу погибать из-за ваших дурацких амбиций. Я с вами порвал окончательно и бесповоротно.

– Это тебе только кажется… Ну, хватит торговаться. Ты должен понять, что мы держали тебя в резерве, не трогали, пока могли обойтись. Но сейчас настал момент, когда ты нам нужен. Вот так… Или – или…

– Это что, угроза?

– Кому? Тебе? – морщится Смельчак. – Мы не угрожаем, я только повторяю: или – или…

– Что это значит?

– Или сделаешь то, что тебе приказывают…

– Или?

– Чего спрашивать? Сам можешь догадаться…

Дада хочет встать, но его останавливает властный жест Смельчака. Пока он продолжает говорить дружеским тоном:

– Даю тебе пять минут на размышление…

Смельчак встает и, засунув руки в карманы, начинает расхаживать по комнате, словно позабыв о присутствии Чарковского.

Дада нервно кусает губы, сжимает кулаки так, что пальцы трещат в суставах. На его лице можно прочитать то страх, то гнев, то ненависть. Наконец он взрывается:

– Нет! Не хочу, не хочу! Вам не удастся заставить меня! Я сыт этим по горло! Хочу жить!!!

– Успокойся, – говорит Смельчак. – Успокойся и прими к сведению, что у тебя осталась всего минута…

– А если не соглашусь?

– Ты ведь знаешь, как мы поступаем с предателями.

– Запугиваешь?.. Не верю! – Чарковский берет себя в руки. – Не боюсь я ваших угроз…

В соседней комнате тенор надрывно заводит песню о Розамунде. Дада бросает взгляд на дверь и бледнеет.

– Ну? Решай…

В словах Смельчака звучит какая-то новая нота, от которой Чарковский буквально обмяк в кресле. Нервы его сдают. Он почти беззвучно шевелит губами:

– Чего вы хотите от меня? Что я должен сделать?..

Смельчак расхохотался.

– Ну и к чему было городить весь этот огород? – язвительно говорит он, усаживаясь рядом с Чарковским. Спокойно достает сигареты, угощает Даду и закуривает сам. – Послушай, Чарковский. Если ты окажешься подлецом, то в тот же день отправишься к ангелочкам! Учти это! Ты ведь порядочная свинья, от тебя можно всего ожидать!

– Что я должен сделать? – повторяет Чарковский, жадно затягиваясь дымом.

– Поможешь провести нам одну операцию. А потом катись на все четыре стороны. Сможешь уйти в лес, хотя для этого ты не годишься. Чересчур нежный. Если пожелаешь отправиться за границу, снабдим тебя документами. Организуем даже переброску через линию фронта. Сам выбирай…

– Что за операция?

– Ну вот видишь! Наконец-то заговорил по-мужски, – удовлетворенно заметил Смельчак.

* * *

Майор проводил Чарковского до самых дверей, на прощание покровительственно потрепав его по плечу:

– Но-но! Выше голову… Теперь все будет хорошо. – Захлопнул дверь и, облегченно вздохнув, вернулся в комнату, где Беата напевала под патефон.

– Выключи, – велел он, затыкая уши. – Я никогда не любил музыки…

Смельчак сел на диван и, обнимая одной рукой Беату за талию, другой начал расстегивать пуговицы на воротничке мундира.

– Ну вот видишь, напрасно ты волновалась. Все прошло хорошо. – Он весело засмеялся. – А теперь у меня есть и для тебя часок…

* * *

Спустя час появился Добжицкий. Потом подошли еще несколько человек – военные и двое в штатском. Когда все собрались, Смельчак торжественно начал:

– Завтра, друзья, наступит наш великий день. Я представил на рассмотрение командования план серьезной операции, и его утвердили. Я ждал только подходящего момента. И он пришел! Мы осуществим этот план!

Все молчали. Смельчак, небрежно развалившись в кресле, следил за выражением лиц присутствующих. Говорил неторопливо, часто останавливаясь и затягиваясь сигаретой.

– Как вам известно, Храбрый во главе лесного отряда должен был совершить нападение на тюрьму. Черт знает как, но об этом пронюхали коммунисты. И теперь это известно всему городу. Люди думают, отважимся ли мы на такой шаг… Вы понимаете, что сейчас на карту поставлен наш престиж… А у Храброго нет уверенности…

– Я не могу взяться за это дело, пока тюрьма усиленно охраняется… – раздраженно бросил один из штатских.

– Верно, – поддакнул Смельчак, – это могло бы дорого обойтись нам…

– Конечно. Поэтому дайте гарантию, что училище не вмешается…

– Погодите, погодите, – усмехнулся Смельчак. – Не нужно торопиться. Как вы считаете, можем ли мы гарантировать это?

Собравшиеся молчали. Смельчак удовлетворенно глядел на их лица. Сейчас он блеснет своим талантом. Он сделал жест, словно хотел всех обнять.

– Подойдите поближе, – понизил голос Смельчак, – я изложу вам свой план…

По мере того как он говорил, на лицах слушателей появился интерес, потом – одобрение и, наконец, – восторг. Смельчак изложил свой план, как опытный штабист. Назвал часы, минуты, очередность проведения операций, каждому поставил задачу.

– Начнем с тюрьмы, – объяснял он. – Ею я займусь сам. Мне будет помогать подпоручник Бритва. Ровно в восемь мы впустим на территорию тюрьмы людей Храброго. К сожалению, у нас нет возможности повлиять на состав завтрашнего караула, в нем могут оказаться лица, сочувствующие коммунистам. Этих мы уберем без шума. В восемь десять с тюрьмой будет покончено. Отсюда напрямик через поля до урочища всего метров триста. Люди Храброго в штатском вернутся в город и захватят почту, электростанцию. Одетые в форму разбиваются на две группы. Первая под командованием подпоручника Бритвы взорвет склад горючего и смазочных материалов училища, я же возглавляю вторую, которая нападет на караульное помещение. Ну и что вы скажете?

– Блестяще, – пробормотал кто-то.

Другие согласно закивали.

– Это только начало. – Смельчак выпятил губу. – Поймите, мы должны нанести завтра коммунистам ощутимый удар. А для этого необходимо использовать на сто процентов каждую возможность.

– А кто примет участие в операции на территории училища? – спросил один из военных.

– Именно для этого я и собрал вас. В ней будут задействованы все наши боевые группы. Училище завтра должно перестать существовать!

Собравшиеся заволновались:

– Мы не успеем подготовиться к завтрашнему дню…

Смельчак повелительным жестом восстановил тишину.

– Выслушайте меня до конца, а потом будете спорить! Завтра, как вам известно, в училище устраивают вечер художественной самодеятельности. Он продлится – это мне доподлинно известно – до десяти часов, то есть во время нашей операции почти весь командный состав будет присутствовать на этом вечере. Теперь-то вам понятно, почему я тянул? Они все вместе окажутся в наших руках. Капитан Герман, в вашем распоряжении будет пятнадцать человек, вооруженных пистолетами. Помните, что это наши лучшие люди в училище. Ваша задача: во время суматохи, которая неизбежно возникнет в зале после взрыва склада горючего, ликвидировать руководство училища. Это следует сделать обязательно в зале. Задание трудное! Если вы его не выполните, вся наша работа пойдет насмарку. Понятно?

Герман – пожилой человек в военной форме – кивнул.

– Вопросы есть?

– Я хотел бы получить список тех, кого следует убрать в первую очередь.

– Это мы еще подробно обговорим. Пока же запомните: не церемониться… Конечно, могут быть и случайные жертвы. A la guerre komme a la guerre.[21]21
  На войне как на войне (франц.).


[Закрыть] Но пусть это не будет препятствием. Каждый офицер училища может помешать осуществлению наших планов. Это вам понятно?

– Конечно…

– А теперь задание другим боевым группам. Не дать возможности коммунистам предпринять какую бы то ни было ответную операцию. Для этого необходимо: обезвреживать, ликвидировать командиров батарей и дивизионов, одновременно сеять панику, заставлять колеблющихся курсантов переходить на нашу сторону, уничтожать склады с оружием и боеприпасами… Все ясно?

Поскольку и на этот раз ни у кого не возникло сомнений, Смельчак продолжал:

– Еще раз повторяю порядок проведения операции: тюрьма, затем я атакую караульное помещение… – Он сделал паузу и, разминая пальцами сигарету, усмехнулся. Поискал взглядом Добжицкого. – Пользуясь случаем, сведу и личные счеты. Вы знаете, кого, я имею в виду?

Бритва догадался: Казуба и Брыла, в первую очередь Брыла. Смельчак вернулся к изложению плана:

– Одновременно взорвем склад горючего. Ликвидируем командование училища. Мы станем хозяевами положения. Что дальше – покажет развитие событий. Ну и как? У кого какие соображения?

Никто не проронил ни слова, но на лицах было написано одобрение.

– Повторяю еще раз: вы приступаете к осуществлению операции только после взрыва. Ни минутой раньше! Любое отклонение от плана может все испортить и привести к ненужным потерям. А теперь обговорим детали…

* * *

Из квартиры Беаты заговорщики выходили поодиночке или небольшими группами. Смельчак возвращался вместе с Добжицким. Курсант был взволнован.

– Я давно ждал этого дня, – признался он. – Ну и разгуляюсь я завтра! От одной мысли у меня чешутся руки.

– Если все удастся, я думаю, мы сумеем преодолеть пассивность молодежи. – Смельчак развернул перед ним дальнейшие планы: – Если нам удастся увлечь за собой массы – поверьте, они всегда руководствуются стадным чувством, – то весь фронт может затрещать по швам… В тылу русских будут нарушены коммуникации, линии снабжения, и они вынуждены будут отступить…

– И что тогда?

– Как-нибудь договоримся с немцами…

VIII

На темной синеве неба сияет холодный лик луны. Дома и деревья отбрасывают резкие тени. Искрящийся снег скрипит и похрустывает под ногами. Шаги звонко отдаются в тишине.

Ну и морозец! Мешковский то и дело растирает рукавицей уши. Но от своих принципов не отступает: он считает, что опускать уши шапки неприлично для военнослужащего.

Он спешит… Вскоре впереди замаячил темный контур трехэтажного здания. Офицер ускоряет шаг и буквально взлетает вверх по лестнице. Чувство радости, охватившее с самого утра, распирает его.

В дверном проеме на фоне падающей из комнаты полосы света стоит Ольга. Она с улыбкой встречает его. Мешковский держит ее ладонь дольше, чем требуется для рукопожатия. Девушка высвобождает руку и ведет гостя в квартиру.

В комнате Ольги стоят софа, туалетный столик и старый неуклюжий шкаф. Лампа, затененная узорчатым куском шелка, отбрасывает мягкий свет. В комнате тепло и уютно.

Мешковский с удовольствием остался бы здесь. Не может отвести глаз от лица девушки – настолько она очаровательна!

– Через минутку я буду готова. Можете проверить по часам, – шутит Ольга. Надевает пальто, но одной рукой никак не может попасть в рукав. – Могли бы и помочь мне, – улыбается она, встретившись взглядом с офицером.

– Загляделся вот на вас…

– Он-о и видно. К тому же у вас был такой взгляд…

– Какой?

– Забавный. Словно впервые увидели меня. – Одевшись, девушка берет Мешковского под руку. – Ну, пошли…

Мороз стал еще крепче. Молодые люди идут быстро, временами переходя на бег. Локоны Ольги от горячего дыхания покрываются инеем. Щеки зарумянились. Когда поднялись на вершину холма, с которого видна темнеющая внизу громада главного корпуса училища, Мешковский решается на признание:

– Я, кажется, влюбился…

– Добавьте еще: «безумно», – шутливо подсказывает Ольга.

– Не смейтесь, я серьезно.

Девушка умолкает. В голосе офицера звучит искренность, которая не позволяет ей иронизировать дальше.

– У вас масса достоинств, – продолжает Мешковский, – а это, видимо, явное доказательство того, что…

Ольга ускоряет шаг и прерывает его:

– Если вы будете поддаваться мимолетным настроениям, подпоручник, то мы наверняка опоздаем.

В вестибюле училища у столика дежурного офицера сидит нахохлившийся Казуба. Сегодня он исполняет обязанности хозяина училища. Увидев Мешковского, командир батареи улыбается. Подходит к нему и шепчет на ухо так громко, что слышат почти все в вестибюле:

– Представь меня…

Подпоручник смотрит на Ольгу изучающе, в упор. Знакомясь с ней, говорит:

– Так вот вы какая…

Девушка удивленно спрашивает:

– Какая же? Вы что-то знаете обо мне?

– Ба!.. – смеется Казуба. – Ведь ваша персона всех нас, то есть друзей Янека, давно уже интересует…

– Моя? – искренне изумляется Ольга. – Почему?

– Нам хотелось поскорее увидеть ту девушку, которая лишила Янека сна. Ведь парень по уши влюблен.

Мешковский не ожидал такого поворота. И Ольга, хотя изо всех сил стремится показать, что не воспринимает слов Казубы всерьез, явно смущена. Когда они идут из гардероба в актовый зал, Мешковский чувствует на себе ее взгляд – серьезный, несколько встревоженный и теплый.

Актовый зал, празднично прибранный, сверкает огнями. У входа в него тесно и шумно. Мешковский находит свободные места только в последних рядах. Останавливается, придерживая Ольгу за руку, увидев, что кто-то в середине зала машет ему рукой.

Это майор Рогов показывает на два свободных стула рядом с собой. Мешковский знакомит Ольгу с майором. Рогов, обращаясь к девушке, говорит:

– Вы даже не догадываетесь, сколь вы мне обязаны… – Видя изумление Ольги, объясняет: – Ведь я удержал этого юношу в училище. Он хотел было бежать из Хелма.

Мешковский смутился. Торопливо перебил майора:

– Почему Ольга должна быть вам обязана?

Рогов смеется и хлопает подпоручника по плечу.

Его глаза, окруженные сеткой морщин, приобретают отеческое выражение.

– Меня, стреляного воробья, на мякине не проведешь. Хотя мои молодые годы уже давно миновали, молодых я еще могу понять! А по вас издалека видно, что вы влюблены друг в друга.

Ольга снова заливается краской.

Появление на импровизированной сцене ведущего концерта выручает молодую пару. Ольга слегка касается плеча Мешковского. Он радостно глядит ей в глаза.

Выступления продолжаются уже час. Певцов сменяют чтецы, свое мастерство демонстрирует ансамбль мандолинистов, затем следует жанровая сценка. Зрители тепло встречают участников концерта, кажется, что громче всех аплодирует майор Рогов. Каждый номер он воспринимает чуть ли не с юношеским задором.

– Стараются ребята! – объясняет он Ольге, которая явно снискала его симпатию. – И они заслуживают похвалы!

Мешковского меньше всего интересует концерт. Он всецело поглощен Ольгой. И открывает в ее лице что-то новое, чего до сих пор не разглядел… Длинные ресницы, розовые щечки, пушок над верхней губой, спадающий на лоб непослушный локон, морщинки в уголке губ… Он уже не в состоянии скрыть очевидного для себя факта, что влюблен.

Вскоре ведущий объявляет пятнадцатиминутный антракт. Зрители выходят покурить. Рогов продолжает занимать Ольгу разговорами, и девушка то и дело заразительно смеется. Мешковский тоже улыбается, хотя не может уловить смысла в рассказе майора. Он смотрит на Ольгу и все более поддается волне нахлынувшего чувства. Вдруг кто-то берет его за локоть. Подпоручник оборачивается и видит подофицера Суслу.

– Что-то вы, товарищ подпоручник, забыли своего старого знакомого, – говорит он с укором.

Мешковский просит извинения у Ольги и Рогова и отходит с Суслой в сторонку. Тот без умолку что-то рассказывает, расспрашивает об обстановке в батарее, о том, как служится… Вдруг он понижает голос:

– Хочу предупредить вас, товарищ подпоручник, – шепчет Сусла, – будьте осторожны с Зубиньским. Это – темная личность.

Мешковский слушает, изображая интерес на лице, а сам все время бросает нетерпеливые взгляды в ту сторону, где зеленеет платье Ольги.

«Старик снова сел на своего любимого конька. Теперь уж не отвяжешься от него до конца антракта», – раздраженно думает он и назло Сусле говорит:

– Вы с предубеждением относитесь к нему. Зубиньский – образцовый служака!

Сусла обиженно восклицает:

– Вы мне, старику, не верите?! Мне, с которым вместе… Э-э-эх… Да что говорить… – Отчаявшись, машет рукой. Однако не сдается и шепчет: – Представьте себе, товарищ подпоручник, что этот Зубиньский вовсе не Зубиньский… Я знаю его уже с десяток лет, в свое время он служил поручником в охранке…

Мешковский недоверчиво смотрит на собеседника.

– Вы уверены?

Сержант негодует:

– Я слов на ветер не бросаю! Он изменил свою внешность, но не настолько, чтобы я его не узнал…

– Так что же вы молчали?!

Сержант краснеет:

– Я собирался, да все передумывал. А вдруг человек исправился за эти годы, изменился? В конце концов решил поделиться с вами своими сомнениями.

Оторопевший Мешковский рассуждает вслух:

– Если бы изменился, зачем ему скрываться под чужой фамилией?

Разговор прерывает звонок. Сусла поспешно прощается. Мешковский возвращается к Ольге и Рогову.

IX

Ольга замечает, что Мешковский чем-то сильно взволнован, и наклоняется к нему:

– Что-нибудь случилось?

Офицер взглядом показывает на сцену и прикладывает палец к губам. Ведущий объявляет следующий номер: литературно-музыкальную композицию, посвященную 1-й дивизии Войска Польского. На помосте у фортепьяно становится хор, чтецы располагаются в первом ряду. Зал наполняется звуками знакомой мелодии.

Мешковский никак не может сосредоточиться: Зубиньский не выходит у него из головы. Он обдумывает сообщенную Суслой новость: «Вот так птичка! И кто бы мог подумать! Такой исполнительный… Оказывается, все это для отвода глаз…»

Подпоручник решил завтра же переговорить об этом с Брылой и Казубой. Но уже через несколько минут понял: откладывать это нельзя. Дело требовало немедленного решения.

«Похоже, что история со стенгазетой и листовками – дело его рук. А у нас не зародилось и тени сомнения…»

В голову неожиданно пришла новая догадка, от которой он похолодел: «С какой целью Зубиньский предложил заменить меня в карауле Чарковским? Может быть, он заинтересован в этом? Нет, хватит сидеть и наслаждаться музыкой и пением, надо немедленно поставить в известность Казубу».

– Я должен извиниться и ненадолго покинуть вас… По очень срочному и важному делу, – шепчет он на ухо Ольге.

– Вы вернетесь? – В голосе девушки обеспокоенность.

Мешковский, не ответив, встал и быстро проскользнул вдоль рядов.

На лестничной площадке и в коридорах слышна доносящаяся из-за приоткрытой двери песня: «…как Висла широка, как Висла глубока…»

* * *

В вестибюле пусто, даже посыльные с разрешения Казубы отправились на концерт. Сюда заглянул Брыла. Покинув ненадолго караульное помещение, он решил воспользоваться возможностью и переговорить с командиром батареи наедине.

Казуба долго над чем-то размышляет, прежде чем спросить хорунжего:

– Слушай, ты… не против дать мне рекомендацию для вступления в партию?

– С большим удовольствием, – отвечает Брыла.

– А у кого бы попросить вторую?

– У Ожоха. Он ведь знает тебя еще со времени формирования первой дивизии в Седльце.

– Завтра же поговорю с ним.

Хорунжий прячет улыбку.

– Я уже беседовал с ним на этот счет. Он готов дать…

Казуба взволнован. Чтобы не показать этого, начинает расхаживать по вестибюлю, затем подходит к Брыле:

– Как только вспомню свое детство, нужду и невежество, в которых я вырос, столько хочется сделать, столько изменить! С тех пор как я понял, что это может сделать только партия, всегда старался работать и бороться так, чтобы приблизить лучшее завтра… А теперь вот учусь. И все для того, чтобы быть достойным…

Слышно, как кто-то бежит по лестнице. Из глубины коридора появляется Мешковский. Видно, что он сильно взволнован.

– Хорошо, что ты здесь, – говорит он, увидев Брылу. – У меня скверная новость.

– Что такое?

– У нашего старшины фамилия вовсе не Зубиньский… Это – довоенный офицер охранки. Мне только что рассказал об этом знакомый подофицер. Сведения достоверные, он знает его уже много лет.

Известие обрушивается на Брылу и Казубу как гром среди ясного неба. Какое-то время оба молчат, потом хорунжий стучит себя по лбу:

– А я, осел, никогда не подозревал его! А ведь и стенгазета и листовки наверняка дело его рук…

– Его необходимо арестовать, – горячится Мешковский, – и немедленно…

Казуба не дает ему закончить:

– Послушайте! Зубиньский с полчаса назад отправился в тюрьму якобы занести караульным ужин…

Мешковский на полуслове перебивает его:

– Вы обратили внимание, как он настойчиво подсовывал кандидатуру Чарковского вместо меня? Может, за этим что-то кроется…

Брыла уже взял себя в руки.

– Надо немедленно идти туда. Ты, Казуба, вызове дневального, пусть подежурит здесь, а я пойду возьму несколько человек…

– Я тоже с вами, – говорит Мешковский.

Хорунжий колеблется, потом говорит:

– Хорошо… Можешь пригодиться…

– Предупредить кого-нибудь? – размышляет вслух Казуба.

– Нет времени, дорога каждая секунда. Прикажи своему заместителю: пусть поднимет на ноги оперативный отдел и дежурную батарею. Всякое может случиться…

Через несколько минут из училища вышел небольшой отряд: три офицера и шесть курсантов. Брыла, отобрав из числа караульных самых надежных, объяснил, что им предстоит арестовать предателя, который проник в батарею и намеревается помочь энэсзетовцам захватить тюрьму.

Казуба предупреждает:

– Будьте внимательны и осторожны. Может, придется применить оружие…

Отряд быстро пересекает широкую улицу, ведущую от училища к железнодорожной станции, затем сворачивает направо, в темные закоулки пригорода. Хотя время еще не позднее, кругом ни души. Из-за забора вылетает кудлатый пес и провожает бойцов яростным лаем. Наконец из темноты появляются ярко освещенные ворота тюрьмы. Перед ними, согреваясь, притоптывают двое часовых.

Казуба останавливает отряд. Вдвоем с Брылой подходят к часовым. В этот момент со скрипом открывается окошечко в воротах, появляется лицо Добжицкого – он удивлен неожиданной проверкой.

Обменявшись паролем и отзывом, офицеры шепотом переговариваются, затем Казуба дает знак, чтобы подошли Мешковский и курсанты.

Мешковский с облегчением думает: «Положение не безнадежное. Даже если они сейчас нападут, продержимся до подхода подкрепления».

* * *

Зубиньский пришел в тюрьму двадцатью минутами раньше. Привел с собой Ожгу, навьюченного термосами с горячим ужином.

– А-а-а… Старшину, да еще с горячим ужином, всегда пропустим, – пошутил Добжицкий.

Проходя мимо него, Зубиньский буркнул:

– Пока останьтесь здесь, у ворот…

Добжицкий торчал на морозе, ломая голову, чем вызван приказ Зубиньского.

Часы показывали десять минут восьмого. Операция должна была начаться в восемь. Добжицкий замерз и искал предлог, чтобы вернуться в караульную. Вдруг услышал чьи-то шаги. Подошли Брыла и Казуба.

«О черт, – забеспокоился он, – они могут нам помешать».

Но тут же успокоился. Обычное дело – дежурный офицер и начальник караула проверяют отдаленные посты. Правда, странно, что они пришли сегодня так рано.

Обычно поверяющие появляются поздно ночью, когда часовых больше всего клонит в сон…

«Решили облегчить себе жизнь, – успокаивал себя Добжицкий. – Конечно, удобнее сделать обход вечером, а потом спокойно спать. Но сегодня вам поспать не придется…»

Когда же из темноты вынырнул Мешковский с группой курсантов, иллюзии его рассеялись. Стало ясно, что дело осложняется. Это была не просто проверка. А когда Брыла поинтересовался, где старшина, сомнений не осталось – грозит провал.

«Неужели Чарковский предал? – подумал Добжицкий, но сразу же отбросил эту мысль. – Нет, здесь что-то другое, что-то случилось в последний момент». Он трезво оценил силы. Преимущество не на их стороне. Надо как-то предостеречь Смельчака.

Тем временем Брыла давал новые распоряжения:

– С вами, Добжицкий, останется подпоручник Мешковский. Разведите дополнительных часовых по постам.

Мозг Добжицкого лихорадочно работал. Да! Это явный провал. Кто-то выдал Смельчака. Даже если он попытается предупредить его, эти трое без труда справятся с ним. Нет, об этом не может быть и речи! Пусть Смельчак спасается сам. А ему надо поскорее сматываться!

Командир батареи и Брыла, прихватив одного курсанта, направились к главному корпусу тюрьмы.

– Что случилось? – допытывается Добжицкий у командира взвода.

Мешковский в нескольких словах рассказывает ему о Зубиньском.

«Обо мне они, слава богу, ничего не знают», – с облегчением констатирует Добжицкий. Но все равно он неотступно думает о побеге – ведь в любой момент может всплыть и его фамилия,

К воротам они возвращаются вдвоем. Вдруг до них доносятся едва слышимые, заглушаемые толстыми стенами звуки выстрелов. Мешковский останавливается, чутко прислушиваясь. Звон разбитого стекла и чьи-то крики доносятся со стороны главного корпуса. Видимо, Смельчак не хочет сдаваться.

У Добжицкого мелькнула было мысль пальнуть из автомата в стоящего рядом офицера, а потом прорваться мимо ошеломленных часовых за ворота. Но события подсказывают другой, более легкий выход.

– К воротам! – командует ему офицер. – Отвечаете за этот пост головой! – А сам бегом возвращается в караульную.

Добжицкий уже принял решение. Подбегает к воротам. Часовые перепуганы.

– Что это? Кто-то стрелял? – обеспокоенно спрашивают они.

– Слушай мою команду! Никого не впускать и не выпускать! – кричит на ходу Добжицкий. – Тревога! Я сейчас вернусь с подкреплением…

И он исчезает в темноте. Вначале бежит в сторону училища, затем резко сворачивает в какой-то двор, перемахивает через забор в сад, пробирается по глубокому снегу и выходит на узкую, петляющую по пригорку стежку. Замедляет шаг, от усталости и возбуждения дышит тяжело и прерывисто. Отойдя от тюрьмы примерно на километр, оглядывается… Внизу лежит город. Луна уже заходит. Сейчас она его союзник. Впрочем, пока они там разберутся… Можно перевести дух. Слава богу, с училищем все покончено. Наконец-то он сбросил с себя это ненавистное ярмо. И снова свободен! Добжицкий любовно поглаживает приклад автомата – теперь пригодится. Еще один взгляд назад – и в путь!

«Что и говорить, я родился в рубашке, – думал он, – Смельчак наверняка уже отправился в мир иной. Может, даже в сопровождении Чарковского и кого-нибудь из коммунистов. Ведь он просто так не сдастся… Хотя теперь уже все равно. Сейчас самое главное – поскорее добраться до какого-нибудь отряда в лесу. Потом перебраться через линию фронта и… начать новую жизнь».