Текст книги "Шестая батарея"

Автор книги: Вацлав Билиньский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

X

В тот день Брыла, как всегда, заглянул в штаб дивизиона; чтобы обговорить с поручником Ожохом текущие дела. Хорунжий все еще находился под впечатлением последних перемен. Разговор начал с самокритики. Признал, что до сих пор недооценивал значение враждебных настроений в шестой батарее.

– Погодите, погодите… Так вы считаете, что враг действует внутри батареи?

Брыла развел руками.

– Не знаю. Сам все время ломаю голову, но до конца не могу уяснить. Впрочем, не только я, но и Казуба, активисты…

Ожох, нахмурившись, молчал. Наконец предложил:

– Вы можете охарактеризовать мне офицеров вашей батареи?

Брыла, немного подумав, начал:

– Казуба…

– Этого я знаю, можете пропустить. А что вы о Мешковском думаете?

– Парень политически еще очень незрелый. Со старыми порядками не в ладах из-за каких-то личных неудач. Раньше ему было плохо, но это еще не политическое сознание. Тем не менее хороший, знающий офицер. И со временем будет полностью с нами…

– А Чарковский?

Брыла непроизвольно поморщился:

– Это совершенно другой человек. С нами у него нет ничего общего… И не будет…

– Вы пробовали поработать с ним?

Брыла помедлил с ответом:

– Пока нет…

Ожох удивленно посмотрел на него:

– Почему?

– Я с ним не говорил… Не раз собирался это сделать, но как-то не получалось, не мог решиться. Вы должны меня понять.

– Поясните-ка, Брыла, почему…

Брыла чуть ли не со злостью объяснял:

– А собственно, о чем мне с ним говорить? Агитировать его? Ведь Чарковский при старой власти жил себе припеваючи. А я должен его убеждать, что санационный режим был несправедливым?

– Погодите-ка… Так нельзя ставить вопрос.

Брыла вздохнул:

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Понимаю и поэтому намереваюсь поговорить с ним, но все как-то…

– Это необходимо сделать, – отрезал Ожох. – Как вы думаете, Чарковский может иметь отношение…

– К тому, что произошло?

– Да.

– Не думаю.

– И все же вы должны присмотреться к нему… – заявил поручник. Немного помолчал, глядя на помрачневшее лицо Брылы, и улыбнулся: – А теперь я вам сообщу кое-что приятное. Я разговаривал с Казубой, и он считает, что вам удалось привлечь на свою сторону личный состав подразделения. По его мнению, батарея изменилась в лучшую сторону, прямо не узнать…

Брыла скептически поморщился:

– Конечно. Об этом свидетельствует появившаяся средь бела дня листовка…

– И все же люди стали политически активнее, и в этом, несомненно, ваша заслуга…

Хорунжий оживился:

– Просто мне удалось вовлечь в политическую работу нескольких курсантов. Вот и все мои заслуги. Они и до моего появления составляли демократическое ядро в батарее. Только бездействовали. Но до того, чтобы завоевать всех на свою сторону, еще далеко. Знаете, как я оцениваю расстановку сил?

Поручник вопросительно посмотрел на него.

– Группа активистов, подавляющее большинство пассивных и небольшая кучка почти не маскирующихся реакционеров. Вот вам полная картина батареи. Но как добраться до тех, кто ведет подрывную работу? Проповедники чуждых нам взглядов в последнее время все чаще активно и открыто вступают в дискуссии. Это вроде бы свидетельствует об отсутствии конспиративной деятельности… Но разве враг не может укрыться среди аполитичного большинства или изображать из себя активиста?

* * *

В преподавательской хорунжий застал командира батареи и Воронцова. Полковник только сегодня узнал о подкинутой листовке. Здороваясь с Брылой, он сказал:

– Это дело тех же рук… А я уж было подумал, что после случая с дезертирством они успокоились… – Он возвратился к прерванному разговору с Казубой, потом, вдруг что-то вспомнив, снова повернулся к Брыле: – А ты приглядись повнимательнее к этому… как его… Чарковскому.

Хорунжего застали врасплох слова полковника. За последние несколько часов эту фамилию ему называл уже второй человек.

Казуба живо откликнулся на замечание Воронцова:

– Да что вы, товарищ полковник, не может быть…

Воронцов покачал головой:

– Конкретных доказательств у меня нет… Но интуиция подсказывает, что с ним не все в порядке.

– А-а-а, интуиция… – поморщился Казуба.

Воронцов усмехнулся:

– Послушайте, что я вам скажу. Вот Мешковскому, например, я доверяю, а Чарковскому нет… А над моей интуицией вы напрасно смеетесь. Она меня еще ни разу не подвела. – Он резким движением снял фуражку, наклонил голову и, раздвинув коротко стриженные волосы, буркнул: – Вот… поглядите…

От шеи через весь затылок до самого темени тянулся широкий шрам.

Воронцов выпрямился, поправил волосы и сказал:

– Вот из этого складывается моя интуиция…

В гражданскую войну Воронцов, тогда еще молодой командир батареи, служил в кавалерийской бригаде, набранной из донских казаков. Среди ее бойцов было много зажиточных крестьян, и это влияло на настроения в бригаде. Они были неустойчивы: от симпатии к большевикам до открыто контрреволюционных. Командир одного из эскадронов, в прошлом есаул царской армии, прослужил в бригаде всего несколько недель – до ее боевого крещения.

– И вот в решающий момент, – рассказывал Воронцов, – этот гад повел свой эскадрон в атаку с фланга не на противника, а на мою батарею. И оставил на моей башке вот эту отметину. В том, что я выжил, его нельзя винить – просто крепкий мужицкий череп… Вот так-то… А ваш Чарковский уж очень напоминает мне того есаула… Нет, внешне он совсем не похож – тот был невысокого роста и темноволосый. И все же у них есть что-то общее. – Сдвинув фуражку на затылок, полковник засмеялся: – Примите к сведению, что я вам сказал. А глаз у меня острый… И зрение отличное.

В этот момент в комнату вошел Чарковский. Воронцов что-то буркнул и направился к выходу, за ним последовал Казуба. Чарковский, увидев, что остается наедине с Брылой, попытался было ретироваться. Хорунжий уже не раз замечал, что командир первого взвода избегает его. На этот раз Брыла решил все-таки поговорить с ним.

– Садитесь, подпоручник, хотел бы побеседовать с вами.

Чарковский не любил, даже боялся таких разговоров. Они не сулили ему ничего хорошего! Вот и сейчас им овладел внезапный беспричинный страх… Сидя напротив Брылы, он удрученно подумал, что жизнь его опять дала трещину. Что за невезение: здесь, в училище, он снова встретил «того»!.. Охватило предчувствие чего-то неприятного, может даже катастрофического. Ведь «тот» теперь не отстанет от него…

И Брыле еще что-то нужно.

Веки его непроизвольно дрожали. Только бы этого не заметил Брыла. Наверняка это покажется ему подозрительным. Чарковский, пытаясь придать беседе легкий, шутливый тон, спросил:

– Хотите, чтобы я исповедовался перед вами?

– Почему вы так решили? – Брыла смотрел проницательно.

Дада натянуто засмеялся, затем, став серьезным, достал сигарету и заговорил:

– Тогда в чем же дело?

Хорунжий долго раздумывает, прежде чем задать следующий вопрос. Этот человек откровенничать не станет – он тщательно скрывает свои мысли от окружающих, словно ядро ореха в скорлупе.

– Хочу спросить вас, подпоручник, как вы оцениваете обстановку в батарее?

Чарковский делает глубокую затяжку и быстро выпаливает:

– Как и все…

– Погодите-ка, я еще не успел даже спросить вас, что именно меня интересует, – усмехнулся Брыла.

– Нетрудно догадаться. Листовки, случай дезертирства, история со стенгазетой…

Хорунжий кивает.

– И как же вы все это понимаете?

Чарковский пожимает плечами. Какое-то время молчит, потом, будто пораженный догадкой, вспыхивает:

– Полагаю, вы не считаете, что я имею к этому какое-то отношение?!

– Я этого не говорил…

Командир взвода уже потерял контроль над собой. Срывается со стула и, перегнувшись через стол, цедит сквозь зубы:

– Скажите прямо… Вы считаете, что я…

Брыла смотрит на него в упор:

– Я вас в этом не подозреваю.

Чарковский облегченно вздыхает, но недоверчивость не оставляет его:

– Э-э-э… вы же всех довоенных офицеров подозреваете…

Хорунжий отрицательно качает головой:

– Ничего подобного. Вам ведь известно мое отношение к Мешковскому. Для нас каждый офицер одинаково ценен! Каждый честный офицер, – подчеркивает он.

Чарковский присвистнул:

– Мешковский! Да он же ваш с потрохами!

Хорунжий на этот раз взглянул на него без тени доброжелательности:

– Что значит «ваш»?

«Проклятое веко! Дергается все сильнее. Куда клонит Брыла? Что он хочет выудить у меня? Может, все знает? А если да?..»

Чарковский неожиданно находит выход из положения и, снизив голос до шепота, говорит:

– Послушайте, коллега, хватит ходить вокруг да около. Давайте-ка брать быка за рога. Вы хотите знать, чего можно ждать от меня? Я вам откровенно скажу об этом… Разумеется, если вы захотите выслушать меня…

– Говорите…

– Я не политик – не такой, как вы, и даже не такой, как Мешковский. Я не умею излагать свои взгляды, но могу вас заверить, что не дам втянуть себя ни в одно дело, направленное против вас, против народной власти… В этом можете быть абсолютно уверены. Вы мне верите? – И, глядя с вызовом прямо в глаза Брыле, повторил: – Верите? Вот вам моя рука…

Брыла колеблется. Потом пожимает руку Чарковского. Делает это с большим усилием. Оставшись один, брезгливо думает: «Слюнтяй! А строит из себя героя. Разве можно ему верить?»

XI

Неожиданно Добжицкий получил приказ явиться в условленное время на одну из конспиративных квартир для встречи с условно назначенным НСЗ начальником училища. Это известие не доставило ему большой радости – ведь он сам рассчитывал занять это место, а теперь эти планы оказались несбыточными.

Направляясь на встречу с начальством, от которого могла зависеть его дальнейшая судьба, знал только его кличку и звание: майор Смельчак. Он терялся в догадках, кто этот человек. Похоже, что действует в училище давно.

Видимо, сорванные в шестой батарее стенгазета и плакат – дело рук его людей. Но и Добжицкий не бездействовал. Наделавшее столько шума дезертирство – его работа, хорошо продуманная и четко выполненная. Несмотря на это, он понимал, что обстановка в батарее складывается не в их пользу. Влияние Брылы постоянно росло – курсанты втянулись в политическую деятельность, в спорах и дискуссиях одерживали верх над группой Добжицкого. А сам он находился в глубоком подполье. Внешне должен был изображать из себя человека, далекого от политики, занятого исключительно учебой и исполнением своих обязанностей.

В последнее время самые надежные из его людей, такие, как Роттер и Целиньский, видимо, допустили где-то промахи, поскольку восстановили против себя большинство курсантов батареи. Оказалось, что людей, настроенных против власти, совсем немного!

А Брыла действовал все энергичнее.

«Влетит мне от начальника… Мы уже не владеем инициативой в батарее, нас заставили занять оборону…» – думал Добжицкий, направляясь на встречу.

Неожиданно у него мелькнула догадка: ну конечно, майор Смельчак – не кто иной, как командир пятой батареи! Как же он раньше не мог сообразить! Тот ведь в звании майора, кадровый офицер… Все сходится.

В комнате, куда его провела хозяйка квартиры – крашеная блондинка, – его ожидал сюрприз. На диване сидел человек, которого он хорошо знал, но не рассчитывал увидеть здесь. «Что он тут делает?» – подумал Добжицкий.

Тот, не поднимаясь с места, назвал пароль. Добжицкий был настолько ошарашен, что забыл сказать отзыв.

– Вижу, вы удивлены, – засмеялся Смельчак. – Такие вот в жизни бывают парадоксы, не правда ли?

Добжицкий уже взял себя в руки. Щелкнул каблуками и представился:

– Подпоручник Бритва…

– Очень приятно. Майор Смельчак. Давайте-ка сразу приступим к делу. Докладывать об обстановке в батарее нет необходимости. Мне она хорошо известна.

Оба улыбнулись, а майор продолжал:

– Вас следует похвалить за соблюдение конспирации. Хотя я внимательно наблюдал за вами, у меня не возникло никаких подозрений. Однако ближе к делу. Как вы оцениваете обстановку в батарее?

Добжицкий коротко изложил свои соображения. Майор внимательно слушал, а когда тот закончил, подытожил:

– Да, были допущены серьезные ошибки. Во времена замечательного Слотницкого надо было ориентироваться не на организацию массового сопротивления в батарее, а, наоборот, на сколачивание ядра сторонников. Этого сделано не было, поэтому Брыла оказался в лучшем положении. К тому же следует признать, что он умелый организатор.

– Тем он опаснее, – добавил курсант.

– Несомненно. Скажите, какие шаги по противодействию ему вы намереваетесь предпринять?

Добжицкий задумался. Потом неуверенно заявил, что не видит возможности для проведения каких-либо конкретных действий. На лице майора появилась ироническая ухмылка. Когда курсант закончил, Смельчак мрачно рассмеялся:

– Да, хороши же наши «успехи»! Еще совсем недавно, всего несколько недель назад, батарея была нашим бастионом в училище. Ее хотели расформировать как безнадежно потерянную для коммунистов. А вы мне сейчас говорите: «Ничего невозможно предпринять». А ведь делать что-то надо. Мы не собираемся сдаваться. Ясно?

– Я пытался. Листовки…

– Знаю! Но пользы от этого мало. Как, впрочем, и от случая со стенгазетой. Брыла действует стремительно и умело использует наши шаги против нас же самих. Он играет на так называемом батарейном патриотизме. Поэтому нам необходимо в ближайшее время что-то предпринять.

– Я считаю, что самым лучшим выходом было бы убрать его…

– Еще не время. Это крайняя мера, да и то сомнительная. Но в принципе мы от нее не отказываемся. Время покажет. Сейчас надо предпринять что-то такое, что могло бы всколыхнуть батарею… Есть ли у вас в батарее люди, в которых вы абсолютно уверены? – спросил майор.

– Немного.

– Боевые ребята?

– Скорее на словах. В деле еще не проверенные.

– В случае проведения операции в училище будет ли от них какая-нибудь польза?

– Видимо, небольшая. Парни необстрелянные…

– Я так и предполагал. Но другого выхода нет – прикажете двоим из них немедленно уйти в лес.

– Дезертировать? – удивился Добжицкий.

– А что в этом странного?

– Тем самым мы ослабим нашу готовность…

– Не мелите чепухи! – оборвал майор. – А если эти двое будут сидеть в батарее, словно мыши в норе, это укрепит наши позиции?

– Нет.

– То-то же! Вы согласны со мной, что случай дезертирства вызовет в батарее шок?

– Да, конечно.

– Ну вот и славненько! – торжествовал майор. – Одним махом лопнет миф о гениальном Брыле, способном за три недели превратить всех курсантов в «красных». За это он получит нагоняй от начальства. Мне известно, что хорунжий головой ручается за батарею. Я бы вовсе не возражал, если бы он лишился ее.

Оба засмеялись. На этот раз уже естественно и весело.

– Ну как идея?

– По-моему, отличная…

– А как будем осуществлять ее на практике? Срок – на этой неделе. И пусть постараются увлечь за собой еще нескольких, понятно? Здесь уже должна поработать ваша голова. Бежать они должны обязательно с оружием. Неплохо было бы, если бы им удалось прихватить с собой и артиллерийскую оптику. Это произведет впечатление. Курсанты начнут строить догадки: «А для чего она им?» И придут к выводу, что в лесу есть артиллерия… Я верно излагаю?

Добжицкий усмехнулся в ответ.

– Они должны уйти из училища сразу после занятий. Тогда их исчезновение обнаружат не скоро. Дайте им явки. Направьте в Грубешовский район либо на Замойщину, там идет концентрация наших отрядов. Они готовятся к проведению серьезных операций. И вообще, подпоручник, нас ждут великие дни борьбы и славы…

Часом позже Добжицкий, входя в класс самоподготовки, услышал срывающийся от волнения голос курсанта Кшивки:

– Нас обманывали! Врали, пудрили мозги! «Великая держава»!.. А на самом деле думали лишь о том, как бы побольше нахапать!..

Добжицкий подошел к спорящим и, делая вид, что не понимает, о ком речь, спросил:

– О ком это вы?

– О Беке, Мостьцицком, Соснковском,[18]18
  Правители буржуазной Польши.


[Закрыть] всей этой клике… – ответил Кшивка.

– Ты что, поймал их с поличным, если так говоришь? – возразил Роттер.

Добжицкий счел, что разговор заходит слишком далеко, и решил прекратить его:

– Их уже нет…

– Но остались пособники! Соседи по кормушке, которых и сегодня, кроме собственной шкуры, ничто не интересует. Предатели!.. Почему мой брат должен был погибнуть в концлагере? Почему гибли миллионы простых людей, а наши правители укрылись в безопасной месте?.. Уже одно это – предательство!

Добжицкий собирался было что-то ответить, но сдержался. Буркнул только:

– Может, ты и прав, но какое мне до этого дело? – и дал команду строиться на ужин.

Внутри у него все кипело. Он чувствовал сильную антипатию, почти ненависть к Кшивке. Хотя Бека и всю ту клику он до войны тоже презирал и Соснковский не был его кумиром. Но сейчас он не мог вынести, чтобы их критиковали сопляки, сагитированные коммунистами. Слова Кшивки подтверждали, что они теряют власть над курсантами. А чего стоят так называемые единомышленники Роттер и Целиньский – об этом лучше вообще не думать!

* * *

Политические споры во втором взводе до сих пор случались довольно редко. Их умело пресекал Добжицкий. Если разговоры курсантов развивались в выгодном ему направлении, он делал вид, что ничего не слышит, углубившись в чтение. Но как только обсуждался вопрос, в котором Роттер и постоянно ассистирующий ему в спорах Куделис начинали плавать, Добжицкий тотчас же вмешивался:

– Хватит попусту чесать языки, беритесь за учебу! Это училище, а не парламент. Вы должны учиться, а не политиканствовать.

Однако так прекратить дискуссию удавалось далеко не всегда. Тогда он пользовался своим правом командира и объявлял построение или назначал главным спорщикам наряды…

Вскоре во взводе обратили на это внимание, и курсанты решили, что Добжицкий не выносит разговоров на политические темы. После появления Брылы в батарее произошли перемены. Ребята горячо обсуждали проблемы, которых вдруг появилось великое множество. Жаркие дискуссии не миновали и второй взвод. Прекратить их в приказном порядке было невозможно, прежние методы уже не действовали. Споры ненадолго утихали, чтобы затем разгореться с новой силой.

Так было и в тот день. После ужина Кшивка в очередной раз затеял спор с Куделисом.

– Да брось ты! – говорил Куделис. – Постарайся разобраться в этом объективно.

– О какой объективности ты говоришь?

– О такой! Вы, не задумываясь, клеите ярлыки: «фашист, бандит».

– А как их иначе называть?..

– Вот, пожалуйста, – поморщился Куделис: – Да что тут говорить! Вы необъективны…

– Да ты что?..

– Погоди, погоди! Дай договорить. Вы называете их бандитами… Какие же они бандиты? Враги – согласен, реакционеры – согласен, но не бандиты! Как бы там ни было, но они идут в лес, чтобы бороться за идею! И это надо учитывать.

Кшивка пожал плечами:

– Вот тебе на… И идею сюда приплел…

– Конечно, – подтвердил Куделис. – Пусть это неверная идея, реакционная, но все же идея!

– Нет, браток! – категорически отрезал Кшивка. – Я не считаю идейными людей, способных убивать из-за угла, а называю их своим именем – бандиты!

Куделис махнул рукой. Кшивка, распаляясь все больше, продолжал:

– Несколько дней назад я видел своими глазами, как они расправлялись с мирными жителями. Так могут поступать только бандиты.

– Ты просто фанатик! – повторил Куделис. – Не можешь понять, что идет политическая борьба; а где лес рубят, там и щепки летят…

Чулко какое-то время прислушивался к разговору и теперь не выдержал.

– Ты, Куделис, излагаешь очень оригинальные взгляды, – едко заметил он. – Можно сказать, чрезвычайно оригинальные…

Куделис удивленно посмотрел на него. А тот, вдруг потеряв самообладание, закричал:

– Ты просто пляшешь под энэсзетовскую дудку!..

– Ну, знаешь… – обиделся Куделис. – Может, еще скажешь, что я энэсзетовец?

– И скажу, – зло бросил Чулко. – Это они убивают из-за угла, совершают диверсии в тылу Советской Армии! На кого же они работают, спрашивается? Конечно, на гитлеровцев! А ты называешь это идеологической борьбой…

– Погоди, погоди… Не заводись, – старался осадить его Куделис.

Но Чулко продолжал на повышенных тонах:

– Думай, как хочешь, но то, что ты говоришь, льет воду на энэсзетовскую мельницу! Можно сказать, ты восхваляешь их! И фактически работаешь на них! А этого мы тебе не позволим!

– Но ведь мы же спорим, а в спорах рождается истина… – пытался защищаться Куделис.

Чулко не дал ему закончить:

– К черту споры, в которых ищут оправдание для убийц! Иди поговори с семьями убитых. Поглядим, захотят ли они слушать твои доводы! Поверят ли тебе, что это не убийцы! Хватит морочить нам голову так называемой объективностью. Все это вранье! Это не что иное, как пособничество бандитам! – Он помолчал, в упор посмотрел на Куделиса и закончил: – А ты поступаешь именно так… Пособничаешь им, бандитам!

Куделис побледнел. Заикаясь, с трудом выдавил из себя:

– С вами невозможно спорить! Не даете… Да и не имеет смысла. Вы не умеете дискутировать, можете только горлопанить!

– Дискутировать?! – подхватил Кшивка. – То, что ты несешь, это просто-напросто реакционная брехня…

Куделис возмутился:

– Выбирайте выражения! – Он махнул рукой и, обозленный, выбежал из комнаты.

– По-моему, мы перестарались, – покачал головой Кшивка.

– В самый раз… – убежденно сказал Чулко. – Я за ним уже давно присматриваю.

Кшивка наклонился к нему и спросил шепотом:

– Не кажется ли тебе, что он замешан?..

– В том деле? Нет, не думаю, – ответил Чулко. – У меня есть другие подозрения…

– Роттер?.. – полувопросительно произнес Кшивка.

Чулко кивнул.

– Может, поговорить с хорунжим?

– Подожди пока… Понаблюдаем. Это только предположения. Может, мы ошибаемся. У нас ведь нет никаких доказательств!