Текст книги "40 лет Санкт-Петербургской типологической школе"
Автор книги: В. Храковский
Соавторы: С. Дмитренко,А. Мальчуков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)
1.2.Итогом позиционного анализа конкретного языкового материала является таблица, включающая полную дистрибуцию всех аффиксальных морфем относительно точки отсчета, которая может быть выбрана произвольно, в зависимости от целей исследования. Позиции (порядки) элементарных знаков обычно нумеруются, получая положительные или отрицательные номера. Если в данной системе любой сложный знак начинается с корня (левая терминальная позиция), то все прочие позиции естественно получают положительные номера. Если же корневой элемент, обычно принимаемый за точку отсчета, занимает в цепочке сложного знака нетерминальную позицию – порядки аффиксальных элементов нумеруются положительно (направо от корня) и отрицательно (налево от корня). Бывают случаи, когда корневой элемент в цепочке сдвинут к правой границе; в этом случае положительную нумерацию могут получать порядки аффиксов левее корня, т. е. те порядки, которых больше. Так сделано, например, для кетского языка, в котором левее корня выделяется 14 позиций, а правее – всего две [Буторин 1995:11] или три [Wemer 1997:155]; последние в обоих случаях нумерованы отрицательно. В позиционной модели кхмерской «глагольной группы» 18 «предкорневых» позиций маркированы отрицательно, а 5 позиций, следующих за нулевой, имеют положительные номера [Дмитренко 1998: 13–14]. Способ нумерации не имеет принципиального значения, ср. ниже, 1.3.2.
Итак, в результате дистрибутивного анализа мы получаем максимальную модель словоформы (или ее аналога в системе изолирующего типа). Не менее важным в позиционной грамматике является понятие минимальной модели.
1.3.Максимальная модель включает в свой состав от 20 до 30 позиций (порядков) – такое усреднение мы получаем, сопоставляя данные различных языков. Вероятно, самоочевидно то, что цепочка такой длины не может быть реализована в речи, тем более что максимальная модель практически всегда содержит взаимоисключающие порядки. В речи реализуются модели меньшей протяженности, из которых минимальными являются такие, которые содержат только обязательные элементы.
В системе изолирующего типа минимальная модель, по-видимому, всего одна – она включает в свой состав элементарный знак нулевого порядка, «ядро группы» [Дмитренко 1998: 14]. Для систем агглютинирующего типа обычно характерно наличие нескольких минимальных моделей словоформы.
Процитирую характеристику минимальной модели, которая, намой взгляд, наиболее адекватно отражает суть данного понятия:
В минимальную структурную модель (МСМ) словоформы входят морфемы обязательных порядков, заполненность которых составляет главное условие существования словоформы. Состав МСМ в значительной степени отражает не только структурные, но и семантические особенности строения языка [Стегний 1983: 13–14], (курсив мой. – А. В.).
Рассмотрим несколько примеров реализации минимальных моделей в конкретных языках. Рассматриваются модели словоформ финитного глагола (подкласс глагольных словоформ, выражающих независимый предикат).
1.3.1. Чукотский язык.В этом языке по способу спряжения различаются моно– и полиперсональные глаголы; следовательно, ожидаемое количество минимальных моделей должно быть не менее двух:
(7) Р+Т /М+R+А+Р/Num.
Такова минимальная модель моноперсонального глагола. Нотация: Р – лицо, Т/М – время-наклонение, А – вид, Num – число. Показатели Р фиксируются как в левой, так и в правой терминальной позиции, но в конкретной словоформе может быть представлена только одна из них – иными словами, эти позиции являются взаимоисключающими.
Для чукотского языка характерна модель (3а), ср. выше, 0.4; но компонент (r) здесь не показан.
Минимальная модель полиперсонального глагола должна иметь специальную позицию для лица/числа объекта (Р ob), отдельную от позиции лица/числа агенса (P ag):
(8) P ag+T/М+Р ob 1+R+P ob 2+A+P ob 3+P/Num.
Из (8) видно, что в модели представлено три позиции для показателей лица/числа объекта. Они являются взаимоисключающими, ср. следующие реализации:
В (9а), (9б) морфа – tэk соотнесена со значением агенса и, следовательно, занимает правую терминальную позицию P/Num, ср. 7; в (9в) она соотнесена со значением объекта и занимает позицию Р ob 3, ср. (8).
Минимальная модель словоформы императива в чукотском имеет следующий вид:
(10) T/M+R+A+P/Num.
Это модель моноперсонального глагола. В модели полиперсонального глагола должны быть добавлены дополнительно распределенные позиции Р оb, ср. (8).
Исполнитель в императиве различается во всех лицах/числах:
В чукотском языке, помимо финитных глаголов, независимый предикат могут выражать формы так называемых предикативов, ср. [Володин 2000а]. Минимальная модель этих словоформ имеет следующий вид:
(12) M+R+in(e)+P/Num.
О морфологическом сегменте – in(e) см. ниже, 3.2.
Итак, в чукотском только финитный глагол имеет четыре минимальных модели словоформы. Учет минимальных моделей предикативов, имен и наречий существенно увеличит этот список.
1.3.2. Язык кламат.Этот язык полноценно (на уровне грамматики, словаря и текстов) обследован американским дескриптивистом М. Баркером в 60-е годы XX века. В максимальной позиционной модели насчитывается 25 порядков, маркированных цифровыми индексами слева направо, начиная с № 1 (левая терминальная позиция). Подобный способ нумерации свидетельствует о том, что Баркер (как истый дескриптивист) не был озабочен проблемой поиска точки отсчета в анализируемой системе и устанавливал дистрибуцию морфем, не разделяя их на корни и аффиксы. В модели Баркера выделяется три несмежных позиции, заполненные морфемами, которые могут быть квалифицированы как корневые:
Порядок 4: 91 морфема со значением «типового действия»
Порядок 7: 954 морфемы со значением «действия»
Порядок 10:123 морфемы со значением «направления» (цит. по [Стегний 1983: 18–19]).
Проблема установления минимальных моделей словоформы Баркера не занимала; для этого пришлось написать целую диссертацию, что и было сделано В. А. Стегнием в 1983 г. В этой последней работе установлено 8 минимальных моделей словоформы финитного глагола [там же: 15]. Поскольку в порядке 7 представлено наибольшее количество морфем, то следует ожидать, что именно эти морфемы больше других претендуют на статус корневых и именно порядок 7 должен быть представлен в любой словоформе. Тем не менее, это не так. Морфемы порядка 7 образуют глагольные словоформы (1) самостоятельно (в обязательном сочетании с морфемой порядка 23), (2) в сочетании с порядком 4, (3) в сочетании с порядком 10, (4) в сочетании с обоими названными порядками. Несколько конкретных примеров:
Наряду с этим фиксируются словоформы, не содержащие морфем порядка 7, но включающие морфемы порядков 4 и 10 или только порядка 4:
Ограничимся этими примерами. Они могут оставить невольное впечатление, что наивысшей степенью обязательности обладает порядок 23 – он представлен в любой из приведенных словоформ. Это порядок аффиксальный, но он занят показателями категории Т/М. Следует подчеркнуть, что в этой же позиции в кламат находятся показатели императива, различающие исполнителя второго и первого лица в ед. и мн. числе, ср. выше, (10), (11). Лицо в неимперативе выражается в кламат за пределами глагольной словоформы.
1.3.3. Кетский языкпривлекается к сопоставлению отнюдь не по причине наличия в нем большого количества минимальных моделей. Вероятно, их не менее двух десятков (скорее даже более), этот вопрос еще не исследован. В кетском языке, как и в кламат, позиция корневой морфемы – не единственная и не стабильная. В максимальной модели, построенной Г. К. Вернером, таких позиций три: К1 (нулевой порядок, сдвинутый к правой границе словоформы), К2 и КЗ (порядки 12 и 13 соответственно) [Werner 1997:154–155]. Эта тройка составляет так называемую «рамку основы» (Stammrahmen); в максимальной модели С. С. Буторина соответствующие фрагменты определяются как «левое/правое составляющее базы», причем в правом составляющем (нулевой порядок) выделяются подпорядки «корень» и «полукорень». Это весьма существенное уточнение, которое подтверждает нестабильность позиции корня в глагольной словоформе кетского языка. В работе [Максунова 2002], единственной диссертации по кетскому, защищенной носительницей языка, – некритическое следование модели Вернера приводит к прямым курьезам. Например, у глагола «забывать» прерывная «основа» имеет вид эн-/-/– сюкв однократном способе действия и эн-/-/-сёк-н¸ -дав многократном способе действия (выделены морфы, которым приписан нулевой порядок). Поскольку по Вернеру нулевая позиция всегда приписана крайней правой морфеме в цепочке «основы», то выходит, что у глагола «забывать» в разных способах действия – разные корни. Этот пример далеко не единственный. Подобные казусы, впрочем, в высшей степени полезны – они определяют направление для дальнейшего совершенствования и экспликации позиционной модели кетского языка. Возможно, для кетского языка, как и для языка кламат, целесообразнее было бы отказаться от идеи нулевого порядка.
1.4.Важным понятием позиционной грамматики является также понятие подпорядка, введенное Ревзиным. Этому понятию дается следующее определение:
Два элемента из одного порядка относятся к одному подпорядку, если в любой последовательности замена х на у и у на х приводит к правильной последовательности [Ревзин, Юлдашева 1969:46].
Далее совершенно справедливо замечено, что система тем проще, чем меньше подпорядков в каждом порядке. В имеющихся позиционных описаниях разных языков максимальная модель включает обычно немного подпорядков. Так, в кетской модели Буторина таких позиций (разделенных на подпорядки) всего 4 из 17 [Буторин 1995], а Вернер обходится вовсе без них [Werner 1997]. Правда, надо сказать, что три из четырех деленных на подпорядки позиций содержат показатели категории числа с нулевым экспонентом ед. числа– деление на подпорядки в данном случае вряд ли оправдано. Весьма продуктивно лишь деление нулевой позиции на подпорядки корня и полукорня, ср. выше, 1.3.3.
В модели алеутского глагола лишь одна позиция (порядок 27) разделена на четыре подпорядка: индикативный, оптативный, императивный и превентивный [Головко 1984: 15]. Подобное членение представляется чрезмерно детализированным. Если для выделения императива в отдельный подпорядок основания есть (собственная структурная модель словоформы), справедливо это и для превентива (специфический выбор показателей лица), то оптатив и индикатив, судя по приведенному материалу, ведут себя как морфемы одного подпорядка.
Модель языка кламат не содержит ни одного подпорядка, хотя порядок 23 явно нуждается в таком делении: помимо ряда морфем, которым вполне можно приписать категориальное значение модальности, есть в этой позиции «суффикс существительного» [Стегний 1983: 19]. Этот показатель, без сомнения, должен быть выделен в собственный подпорядок.
1.5.В модели узбекского глагола, представленной в работе [Ревзин, Юлдашева 1969], напротив, подпорядков излишне много. Они представлены в каждом порядке, даже в таких, как порядок 4, содержащий одну морфему – ма (отрицание). Этот порядок представлен в модели двумя подпорядками: 4.0 (нулевое заполнение – неотрицание) и 4.1 (состав его уже известен). В порядке 3, где представлены «каузативность» (подпорядок 3.1), «взаимность, совместность» (3.2), «пассивность» (3.3.), выделен и подпорядок 3.0, означающий отсутствие вышеперечисленных значений. Ревзин даже указывает, что нулевой аффикс есть в каждом порядке, и специально подчеркивает разницу между, скажем, нулевым аффиксом 3 л. ед. ч. (порядок 6) и большинством других нулей, которые означают лишь отсутствие данного значения. Далее сказано: «Рассмотрение порядков дает возможность внести существенные уточнения в трактовку нулевого знака» [там же: 52].
Предложенный в этой работе способ экспликации позиционной модели не нашел продолжателей. Все авторы, перечисленные выше (ср. 1.0), отдают себе отчет в том, что лингвистический нуль есть не простое, а категориально значимое отсутствие, за нулевым экспонентом всегда стоит совершенно конкретное значение одного из членов той или иной парадигмы. Отсюда следует, что нулевая морфема возможна только в обязательных (реляционных) позициях, а приписывать нули там, где никакого значения нет, а есть лишь его отсутствие, – на мой взгляд, совершенно не нужно.
Следует вообще воздерживаться от соблазна «плодить лишние нули». Например, в чукотско-корякских языках (ср. выше, 1.3.1)левая и правая терминальные позиции в модели глагольной словоформы, занятые показателями категорий Р и Р/Num соответственно, нулевых морфем не имеют, равно как не имеют их позиции, занятые показателями Р ob. Личное спряжение в чукотско-корякских языках организовано строго дистрибутивно: маркируется либо левая, либо правая терминальная позиция. Лишь в одной точке парадигмы лицо не выражено вообще никак, ср. чукотск.:
2.1.Согласно постулату 1.1.2(ср. выше, 1.1),последовательность позиций, составляющих цепочку сложного знака, стабильна. Это значит, что любой элементарный знак в цепочке должен занимать только один, приписанный ему порядок, маркированный определенным цифровым индексом. Знаки с одинаковым экспонентом, занимающие разные порядки, которые не являются взаимоисключающими – могут быть зафиксированы в составе одной конкретной цепочки словоформы, но при этом они будут иметь разные значения. Ср. данные чукотского языка:
Морфа – ra– в обоих случаях занимает один и тот же квазипорядок (ср. выше, 1.0,также ниже, 4.1)как относительно левой границы словоформы, так и относительно корня (морфа – от-), но порядки у морфы – ra– разные. В (16а) она соотнесена со значением футура, в (16б) – со значением дезидератива, который выражается циркумфиксом:
Возможно сочетание этих двух показателей в составе одной словоформы:
Здесь – ra 1имеет футуральное значение, – ra 2– дезидеративное значение.
Аналогичная картина наблюдается в ительменском языке:
В данном случае – al 1– имеет значение дезидератива, – аl 2– футуральное значение. Они разделены показателем имперфективного вида – qz(u) – и не могут, как в чукотском, занимать смежных позиций.
Такого же рода случай обнаруживается в максимальной модели глагольной группы в изолирующем кхмерском языке: элементарный знак nωηв порядке -18 соотнесен со значением футура, в порядке -5.2 тот же по экспоненту знак является «маркером грамматической связи между служебным глаголом и ядром ГГ» [Дмитренко 1998: 10]. Все эти факты трактуются как омонимия и принципа стабильности не нарушают.
2.2.В то же время могут наблюдаться явления, определяемые как «относительно свободный порядок следования морф» [Асиновский и др. 1987: 42]. Этот случай может быть иллюстрирован данными алеутского языка:
(18а) книгиис хила-ака– ма-ку-x¸
«книгу читать-может– тоже-он»;
(18б) книгиис хила– ма-ака-ку-x¸
«книгу читать– такую-же-может-он».
Элементы – ма- и – ака- меняются местами, меняя при этом значение словоформы, в цепочку которой они входят. В алеутском языке это далеко не единственный случай. Как явствует из максимальной модели глагольной словоформы, три порядка (12, 15, 21) могут быть заполнены морфемами со значением фазовости, потенциальности, интенциальности в свободной последовательности, определяемой намерением говорящего, в зависимости от семантического устройства словоформы. Эти факты «дают основания для сближения морфологической структуры слова с семантической структурой предложения» [Головко 1984: 12]. Важно, что значение перечисленных морфем (в (18) их представляет суффикс – ока- «мочь/долженствовать») не меняется с меной их позиции в словоформе. То же можно сказать о суффиксе – л/а-, который в (18а) занимает порядок 22, а в (18) – порядок 9: его значение в принципе инвариантно («тоже», «такой же»), хотя и приобретает в разных позициях собственные оттенки.
И в данном случае, как кажется, можно констатировать, что принцип стабильности в общем не нарушается. «Относительная свобода следования морф» ограничена точно названными участками цепочки, получает разумное и достаточное объяснение. Подобные вещи, по-видимому, возможны только в языках, где слово (а) всегда начинается с корня, (б) композиция запрещена (ср. выше 0.3, 0.4). Подобные языки принято называть «полисинтетическими», но этот термин, как и «инкорпорирующие», типологической характеристикой не является.
3.1. Что касается постулата 1.1.4(см. 1.1), то его можно переформулировать так: теряя свою позицию, элементарный знак теряет и свое значение, которое он имел в данной позиции. Сохранение значения при перемене позиции характерно, как мы видели на примере алеутского языка, только для морфем необязательных порядков. Обязательные морфемы, входящие в минимальную модель словоформы (ср. выше, 1.2), имеют в цепочке словоформы стабильные позиции. Сдвинуться они могут только в одну из необязательных позиций, ср. данные финского языка:
(19а) oike-us «право» →
(19б) oike-ude– n(форма родительного падежа) →
(19в) oike-ude– n-muka-isu-us «справедливость» →
(19 г) oike-ude– n-muka-isu-ude– n(форма родительного падежа).
Морфологический сегмент – n, соотносимый со значением генитива, имеет это значение только в правой терминальной позиции, ср. (19б), (19 г). В композитных словоформах (19в), (19 г) – n, разумеется, генитивного значения не имеет.
Вот еще один пример, из русского языка:
(20) пред 1– у-пред 2-и-л-ø.
В словоформе два морфологических сегмента – пред-,но корневое значение имеет один из них, – пред 2-.Сегмент – пред 1-сдвинулся в необязательную позицию, что позволяет элиминировать его, не разрушая словоформы:
(20а) у-пред-и-л-ø(например: упредил противника).
3.2.Отдельно следует упомянуть случай, когда морфема, квалифицируемая как обязательная, может занимать разные позиции в цепочке и сохранять при этом некоторое общее, инвариантное значение. Такова чукотская морфема ine/ena, которая фиксируется в принципиально разных позициях: как левее корня, так и правее его. Выделение этой морфемы в минимальной модели полиперсонального глагола дает следующую картину:
(21) Р аg/ ine3+Т/М+ ine2+R+Р оb 2+А+Р оb 3/ ine1+ Р ag/Num.
Это – так называемая обобщенная модель, ср. выше (8): в ней присутствуют только обязательные позиции, но поскольку позиция Р obпредставлена тремя взаимоисключающими квазипозициями, то в конкретной словоформе полиперсонального глагола может наличествовать только одна из этих квазипозиций, ср. (9). Сочетание разнопорядковых те в словоформе современного финитного глагола запрещено. Проблеме морфемы ine/ena посвящена специальная работа, см. [Володин 2000б], где предпринимается попытка диахронического анализа. Цифровая маркировка морфы ine справа налево связана с гипотезой формирования глагольной системы в чукотско-корякских языках. Из (21) следует, что ine 3занимает позицию лица агенса, ine 2и ine 1– взаимоисключающие позиции лица объекта, причем ine 2 ассоциирован со значением 1SG (меня), ine 1– со значением 3SG/3SG (он-его). В современных чукотско-корякских языках морфы ine 3и ine 1имеют вид соответственно ne-/na– и – nin(e) и обнаруживаются только при диахроническом анализе. В левой терминальной позиции морфа ne-/na– (ine 3) ассоциирована со значением прежде всего 3PL (они), но означает не собственно лицо, а то, что агенс ниже пациенса в «иерархии активности» или в «дейктической иерархии», ср. [Comrie 1980; Кибрик 1997]. В этих работах делается синхронный анализ, но тем не менее некоторые выводы имеют важное значение и для диахронии, например: «иногда само значение морфемы кодирует не некоторую семантическую константу, а ее переменный маркированный статус » [Кибрик 1997: 56]; (курсив мой. – А. В.). Однако применительно к ine/ena можно говорить и о некотором семантическом инварианте. М. Фортескью предложил удачную формулировку исходного значения этого элемента: «pertaining to» («имеющий отношение к») [Fortescue 1993:19, footnote 16].
В случае с ine/ena встает вопрос, идет ли речь об одной морфеме или о нескольких омонимичных морфемах, как чукотск. – ra– (ср. (17)) или ительменск. – aj– (18). Я полагаю, что это одна морфема. Специфика ее состоит в том, что, имея своим планом содержания общее указание («имеет отношение к»), эта морфема маркирует те категориальные значения, которые характерны для данной позиции в линейной цепочке словоформы.
4.1.В заключение суммируем основные понятия позиционной грамматики.
Максимальная модель словоформы – полная дистрибутивная развертка элементарных знаков, составляющих линейную цепочку сложного знака. Обычно это словоформа финитного глагола, но возможно и построение максимальных моделей для именных словоформ [Алпаров 1927; Володин 1976; Werner 1997].
Минимальная модель словоформы – модель, состоящая из обязательных элементов данной системы.
Квазипорядок элемента – позиция элемента в словоформе, данная в непосредственном наблюдении, величина переменная относительно точки отсчета.
Порядок элемента – позиция элемента в словоформе, установленная в результате дистрибутивного анализа и маркированная цифровым индексом, величина постоянная относительно точки отсчета.
Подпорядок элемента – ситуация, в которой элементы, занимающие в модели словоформы один порядок, представляют разные (обычно семантически близкие) категориальные значения (примеры см. в 1.4).
Нулевой порядок – позиция элемента, принимаемого за точку отсчета в максимальной модели; это не обязательно позиция корневого элемента, ср. 1.3.2,1.3.3.
Обобщенная модель словоформы – способ представления линейной организации словоформы, учитывающий распределение информации относительно корневого элемента и границ словоформы либо с учетом только деления на корни и аффиксы (примеры предельно обобщенных моделей: (1–4), либо с учетом всех категориальных позиций, примеры (7), (8), (21)).
Термины «позиция» и «порядок» синонимичны не вполне. Словоупотребление «порядок» предполагает упоминание точного числа, присвоенного месту элемента в максимальной модели; для словоупотребления «позиция» это не обязательно.
Литература
Алпаров Г.Об агглютинативной особенности татарского языка // Вестник научного общества татароведения. 1927. № 7.
Алпатов В. М.Проблемы морфемы и слова в современном японском языке: Автореф. дис…. докт. филол. наук. М., 1983.
Асиновский А.С., Володин А. П., Головко Е. В.О соотношении экспонента морфемы и ее позиции в словоформе (к постановке вопроса) // Вопр. языкознания. 1987. № 5.
Буторин С. С.Описание морфологической структуры финитной глагольной словоформы кетского языка с использованием методики порядкового членения: Автореф. дис… канд. филол. наук. Новосибирск, 1995.
Володин А. П.Глагол в ительменском языке: Автореф. дис… канд. филол. наук. Л., 1966.
Володин А. П.Ительменский язык. Л., 1976.
Володин А. П.Общие принципы развития грамматической системы чукотско-корякских языков // Язык и речевая деятельность. СПб., 2000а. Т. 3.
Володин А. П.О «блуждающей морфеме» INE/ENA в чукотско-коряк-ских языках (опыт диахронической интерпретации) // Вопр. языкознания. 2000б. № 6.
Володин А. П.Мысли о палеоазиатской проблеме // Вопр. языкознания 2001. № 4.
Глисон Г.Введение в дескриптивную лингвистику. М., 1959.
Головко Е. В.Морфология глагола алеутского языка: Автореф. дис… канд. филол. наук. Л., 1984.
Дмитренко С. Ю.Глагольная группа в языках Юго-Восточной Азии (на материале кхмерского и лаосского языков): Автореф. дис…. канд. филол. наук. СПб., 1998.
Дьяконов И. М.Языки древней Передней Азии. М., 1967.
Кибрик А. Е.Иерархии, роли, нули, маркированность и «аномальная» упаковка грамматической семантики // Вопр. языкознания. 1997. № 4.
Максунова 3. В.Словосложение в кетском языке в сравнительно-историческом освещении: Автореф. дис…. канд. филол. наук. Томск, 2002.
Мальцева А. А.Морфология глагола в алюторском языке: финитные формы (с применением методики порядкового членения): Автореф. дис…. канд. филол. наук. Новосибирск, 1994.
Мельчук И. А. О«внутренней флексии» в индоевропейских и семитских языках // Вопр. языкознания. 1963. № 4.
Недялков И. В.Залог, вид, время в тунгусо-маньчжурских языках: Автореф. дис…. докт. филол. наук. СПб., 1992.
Полинская М. С.Язык ниуэ. М., 1995.
Ревзин И. И., Юлдашева Г. Д.Грамматика порядков и ее использование // Вопр. языкознания. 1969. № 1.
Реформатский А. А.Агглютинация и фузия как две тенденции грамматического строения слова // Морфологическая типология и проблема классификации языков. М.; Л., 1965.
Сорокина И. П.Морфология глагола в энецком языке: Автореф. дис… канд. филол. наук. Л., 1975.
Стегний В. А.Морфологическая структура глагола в языке кламат: Автореф. дис…. канд. филол. наук. М., 1983.
Сэпир Э.Язык. М., 1934.
Яковлев Н. Ф. Ашхамаф Д.Грамматика адыгейского литературного языка. М.; Л., 1941.
Сотпе В.Inverse verb forms in Siberia. Evidence from Chukchee, Koryak and Kamchadal // Folia linguistica historica. Acta societatis linguisticae European 1980.1/1.
Fortescue M.The origins of Chukotko-Kamchatkan verbal paradigms. MS, 1993.
Werner H.Die ketishce Sprache. Wiesbaden, 1997.
