Текст книги "На огненном берегу (Сборник)"

Автор книги: В. Коцаренко

Соавторы: Н. Погребной,А. Погребная,А. Юхимчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Бросай мину!

Боец недоуменно поглядел на командира роты. Такого в его практике еще не было, это категорически запрещалось инструкцией по ведению огня из минометов, так как мина могла поразить своих.

– Ну, что же ты стоишь?! Бросай, говорю! – еще раз приказал комроты.

Боец бросил мину в ствол и, холодея, стал глядеть, что будет.

Мина вылетела и разорвалась среди вражеских автоматчиков.

– Бросай! – снова приказал Брик.

Выпущенные таким образом еще несколько мин почти начисто выбили фашистов, пробравшихся на южную сторону Соляной пристани. Оставшиеся два или три гитлеровца попытались уйти обратно, но их уничтожила группа Цвигуна.

К этому времени на пристань прибыли наши пулеметчики и бойцы 39-го полка. Получив такое подкрепление, майор Цвигун воспрянул духом. Он быстро скоординировал действия стрелков, пулеметчиков и минометчиков и яростно атаковал фашистов, прорвавшихся на берег Волги. Враг попятился, залег.

В это время связист сообщил, что майора вызывает по телефону командир полка.

Цвигун подбежал к аппарату.

– Слушаю вас, товарищ «первый».

– Как там у вас?

– Наши дела пошли веселее. Похоже, что фрицы дрогнули.

– Дрогнули, говорите? Это хорошо. Но вот что: гаубичный дивизион Клебановского готов ударить по берегу. Приостановите пока наступление и спрячьте людей в руины. Когда это сделаете, доложите мне. А минометная рота пусть пока усилит огонь.

Майор Цвигун быстро выполнил распоряжение командира полка. Артиллеристы дали плотный огневой налет. Загремело, загудело над берегом. Поднялась земля, полетели камни, кирпичи. Огненный шквал бушевал минут пятнадцать.

Как только прогремел последний взрыв, гвардейцы выскочили из укрытия. С криками «ура», бросая гранаты, стреляя из автоматов, кинулись на противника. Фашисты не оказывали никакого сопротивления. Да его и оказывать некому было: весь берег покрыли трупы в серо-зеленых мундирах. А оставшиеся в живых десятка два гитлеровцев, безумно выпучив глаза, топтались на одном месте, что-то кричали или бессвязно бормотали.

Однако чуть дальше от места артналета фашисты снова попытались организовать сопротивление, но это было уже похоже на лай избитой собаки, удиравшей от преследователя. Минометный огонь роты Брика и сводная группа майора Цвигуна неудержимо гнали гитлеровцев вдоль берега на север. В это же время штаб и политотдел дивизии, собрав своих людей и мелкие подразделения, теснили другую группу гитлеровцев вдоль берега на юг. В устье оврага Крутого остатки преследуемых фашистов соединились и, отстреливаясь, устремились по дну оврага к своим.

Что было дальше, поведал мне командир 7-й роты и 2-го батальона 34-го полка лейтенант Юрченко. Ночью, когда фашисты прорвались по оврагу Крутому, они оказались во вражеском тылу и заняли круговую оборону. А утром услышали приближающийся со стороны Волги бой. Послали разведку. Выяснив, что гитлеровцы отходят по оврагу Крутому, он снял часть бойцов с оборонительного рубежа и пошел на перехват.

Отступая по дну оврага, гитлеровцы гнали перед собой несколько раненых красноармейцев. Среди них Юрченко узнал заместителя командира нашего 2-го батальона старшего лейтенанта Султанова. Юрченко прицелился и дал короткую очередь. Тащивший Султанова ефрейтор упал. Раненые красноармейцы залегли, позволив нашим пулеметчикам дружно ударить по гитлеровцам. Многие из врагов упали, остальные кинулись бежать обратно. Но от берега их прижали огнем другие наши бойцы. Гитлеровцы подняли руки.

Спустившись на дно оврага, Юрченко прошел месту, где располагался штаб батальона. Увидел страшную картину. Все было изрыто и опалено взрывами гранат, валялись вперемешку трупы фашистских и наших солдат. Тела убитых старшего политрука Ракчеева и старшего лейтенанта Локтионова (комиссара и командира 2-го батальона) были изуродованы. По всему было видно, что здесь произошла ожесточенная схватка.

Командир роты поднялся на блиндаж, снял пилотку, сказал дрогнувшим голосом:

– Товарищи, у нас нет времени для длинных речей. Скажу коротко. Безгранично жаль погибших товарищей. Они ушли навсегда от нас, отдав свои жизни за свободу и независимость Родины. Вечная им слава! Так поклянемся же, друзья, перед их телами, что мы отомстим за них фашистским извергам сполна!

– Клянемся! – раздалось в ответ.

Поднялось солнце, повысилась видимость, и гитлеровское командование, уже получившее, наверно, к этому времени донесение о результатах ночной вылазки, открыло ураганный огонь по всей обороне нашего полка. Мы думали, что вслед за этим последует атака, но ее не было. Видимо, фашисты за ночь выбились из сил и весь этот день в атаку не поднимались.

О целях ночной вылазки фашистов рассказал плененный нами сержант. Их особый десантный батальон только на днях прибыл в Сталинград. Им сказали, что дела идут хорошо, что в центре города почти уже нет русских войск. Они разбиты и только какие-то остатки держатся на обрывах вдоль берега реки. Надо очистить от них берег, и Сталинград будет полностью в немецких руках. Эта почетная задача и поручается их особому десантному. батальону. Они должны прорваться по оврагу на берег реки, уничтожить штабы, а потом, получив подкрепление, ударить с тыла по русским на переднем крае.

Слова этого сержанта подтвердила одна находка на поле боя. Старший лейтенант Брик, обходя южную часть пристани, обнаружил у барабана с электрокабелем несколько фашистских трупов и на одном из них медаль «За взятие острова Кипр».

– Долетались фашистские птички! – зло сказал Брик и вдруг почувствовал, как у самого в глазах поплыли красные круги, подкосились ноги. Он приник к барабану. Минометчики подхватили своего командира и понесли в полковой медпункт.

– С чем пожаловали? – спросил их врач.

– Командира принесли, ранен он еще ночью, – пояснил один из бойцов.

– Ну и ну, – удивился хирург, осмотрев тело Брика. – Да он же весь как решето. Почему сразу не отправили в медсанбат?

– Некогда, некогда!.. Немедленно на операционный стол.

Долго врач ковырялся в теле Брика. Он навытаскивал, пожалуй, половину тарелки мелких осколков.

После этого боя гитлеровское командование разработало другой план разгрома нашей дивизии. Оно бросило на узкую полоску земли мощную боевую технику. Особенно свирепствовали артиллерия и авиация. Как после нам стало известно, эта ленточка земли была объявлена адом, из которого живым никто из нас не должен выйти.

О подробностях этого коварного плана я случайно узнал только в 1945 году.

Это было в Венгрии. Я должен был лететь в Бухарест. Аэродром находился недалеко от города Мишкольц. Приехал туда за полчаса до вылета. Зашел в штаб авиачасти. В помещении было тепло. Я разделся и заметил, что румынский летчик в звании капитана проявляет ко мне видимый интерес.

– Хотите что-то спросить? – обратился я к нему.

– Да, разрешите поближе рассмотреть ваши награды?

– Пожалуйста.

Одну из медалей румын взял в руку, вслух прочитал: «За оборону Сталинграда». Потом резко опустил ее и пристально посмотрел мне в лицо.

– Вы воевали в Сталинграде?

– Воевал. А что?

– Да так, ничего, просто уточнил.

– Нет, не так просто, – сказал я. – Видимо, вы тоже там воевали.

– Воевал, – признался капитан-румын. Он хорошо говорил по-русски.

– Интересно, – бросил я.

– Какой тут интерес? В то время, как вам известно, королевская Румыния была союзницей гитлеровской Германии.

– И вы, конечно, бомбили нас в Сталинграде, – перебил я румынского летчика.

Капитан замялся:

– Приходилось.

– А теперь?

– А теперь… с большим удовольствием бомбим гитлеровцев. Вот посмотрите, – он вытащил из планшетки одиннадцать фотографий автоматической съемки бомбежки и с гордостью сказал – Один раз только промазал.

– Вы и нас так же метко бомбили?

Капитан помолчал. Потом взял лист бумаги, начертил Волгу, два острова на ней и обозначил Мамаев курган.

– Где вы здесь находились? – задал он мне контрвопрос.

Поскольку разговор шел о прошлых событиях, не имевших уже никакого секретного значения, я сказал:

– Вот здесь.

– Боже мой, так это же дивизия Родимцева! – воскликнул капитан.

– Совершенно верно.

– Вот это да!.. – протянул удивленно. – Но будьте откровенны, скажите, сколько дней вы воевали в Сталинграде?

– Как сколько дней?.. С начала и до конца обороны города. А если точнее, то с 14 сентября 1942 года по 2 февраля 1943 года.

– Поразительно! – воскликнул румын. – Не верю.

– Почему не верите?

– Разрешите задать вам один вопрос, – не отвечая, попросил капитан. – Сколько ваших дивизий под номером 13-я гвардейская прошло на этом участке за время обороны города?

Я с недоумением посмотрел на собеседника.

– Извините, капитан. Это неслыханная глупость или шутка? Вы, как военный человек, должны знать, что во всех армиях мира испокон веков один и тот же номер присваивается только одной воинской части. С гибелью части исчезает и ее номер.

– Вы правы, – ответил румын. – Но гитлеровское командование убеждало нас, что на участке от Мамаева кургана до пивоваренного завода ими было истреблено три ваших дивизии под номером 13-й гвардейской и убито, по крайней мере, два генерала под фамилией Родимцева.

Я рассмеялся.

– Простите, капитан, но по поводу такого вымысла у нас говорят – «бред сивой кобылы». Со всей ответственностью советского офицера скажу вам, что за весь период обороны города, кроме нашей дивизии, никакой другой части под этим же номером не было.

– Хорошо, – не сдавался капитан, – я-то точно знаю, что на обороняемом вами клочке земли любое живое существо, в том числе и человек, могло продержаться не более двух суток. Как же вы остались невредимы?

– Почему мы должны были продержаться не более двух суток?

– Поясню. Занимаемая вами территория не превышала двух квадратных километров. Она была разбита на клетки таким образом, что от взрыва одной бомбы на ней все разрушалось и уничтожалось дотла. Клетки были пронумерованы и строго закреплены за летчиками. Налеты мы совершали большими группами, и чтобы в точности знать, куда попала чья бомба, сбрасывали их только с двух или трех самолетов. Зато сирены включали все. Если кто не попадал в свой квадрат в первый заход, делал второй и третий. Бомбили на следующий день. Бомбили до тех пор, пока, наконец, каждый летчик разрушал свою цель. Массовое же включение сирен, имитирующих звук падающих бомб, должно было воздействовать на психику ваших солдат. В промежутках между налетами авиации била тяжелая артиллерия, шли в атаку танки и пехота.

– Это верно. В те дни на всем участке обороны нашей дивизии трудно было найти хоть квадратный метр земли, заново не вспаханный бомбами или снарядами в течение двух суток, – подтвердил я.

Тут вошел дежурный по аэродрому и пригласил меня на посадку в самолет. Так для капитана-румына и осталась нераскрытой тайна, как мы выдержали ад бомбежки и остались невредимы. А секрет нашего спасения заключался в прибрежной круче. В ней рыли длинные, порой до 15–18 метров, тоннели для штабов и служб частей, строили надежные блиндажи. Во время налета вражеской авиации или артобстрела в этих сооружениях скрывалось все, что находилось на берегу. Передовую же гитлеровцы почти не бомбили из-за опасения поразить своих: позиции находились слишком близко друг от друга.

В условиях уличных боев в Сталинграде нейтральной полосы, как таковой, не было. В одном месте мы вклинивались в их оборону, в другом– они в нашу. Бывало, и в одном доме находились, занимая разные этажи и комнаты.

К началу октября наш пулеметный батальон был потрепан настолько, что во 2-й роте на весь пивоваренный завод осталось всего три бойца, два станковых пулемета и одно противотанковое ружье. Немцы не могли не заметить этого. И вот в один из погожих дней они установили квартала за полтора от завода орудие, стали бить из него по амбразурам огневого гнезда, где стояли пулемет и противотанковое ружье. Выпустив несколько снарядов, но не сделав ни одного прямого попадания в амбразуры, гитлеровцы прекратили стрельбу. Но через несколько минут у стены завода зарычал танк.

– Гляди! Откуда он взялся? – сказал пулеметчик Черный пэтээровцу Нагирному, указав на машину с черным крестом на борту. – Ты бей его по гусеницам, а я попробую ослепить смотровые щели.

Не успел пулеметчик закончить последнего слова, как орудие танка плеснуло огнем. Дрогнула стена, и амбразуру заволокло густой пылью.

Танк бил в упор. Несколькими снарядами он разбил межоконные простенки, подрезал стену нижнего этажа. Еще выстрел – и все затрещало, качнулось, и в огневой ячейке стало совсем темно. От неожиданности Черный вскочил на ноги, но больно ушибся головой о плиту потолочного перекрытия, осевшую на кучи кирпичей, приготовленных гвардейцами для укрепления своей позиции. Нагирный на ощупь пополз к привычному узкому выходу, но тщетно – «выход был плотно завален.

– Ты жив? – спросил пэтээровец пулеметчика.

– Пока вроде жив. А тебя не помяло?

– Нет. Но я не пойму, что случилось…

– Похоже на то, что нас захлопнула злодейка-западня. Ползи сюда, давай вместе попытаемся. Может, сдвинем завал.

Черный на четвереньках подполз к товарищу. И они, упираясь спинами в пол, стали толкать завал ногами.

– Нет, брат, здесь, наверное, и трактору будет не под силу… – сказал пэтээровец, и бойцы утихли.

Сквозь завал к ним доносились говор и крики.

– Слышишь? Кажется, наши подоспели, – схватив за руку товарища, сказал пулеметчик.

– Откуда им взяться, нашим-то? Скорее немцы прут в пробоину.

Да, Черный не ошибся. Это фашисты с криком „русь, капут!“ бросились к образовавшейся бреши в стене.

Пулеметчик Ахметшин видел, как гитлеровцы беспрепятственно подбирались к заводу. Он выходил из себя, но ничего не мог сделать – амбразура не позволяла ему развернуть пулемет так, чтобы стрелять вдоль стены. „Что делать? Что?!“ – в отчаянии спрашивал себя сержант.

А Черный и Нагирный тем временем, отдышавшись от пыли, прислушивались.

– Точно, немцы проклятые, – сказал Нагирный, нащупал противотанковое ружье, с силой толкнул им в амбразуру.

– Смотри, кажется, поддается кирпич, – и он с еще большей силой навалился на ружье.

Нагромождение кирпича подвинулось, и через расщелину брызнул голубой свет. Черный прилег к своей амбразуре и увидел прямо перед собой фашистов. Они были так близко к нему, что он успел разглядеть зрачки их глаз.

„Еще секунда, и они будут над нами“, – сообразил пулеметчик и нажал на гашетку. Глухо прострочила пулеметная очередь, и несколько гитлеровцев стали медленно сползать по кирпичам на мостовую. Остальные кинулись бежать. Но метко посланные Черным пули настигли их.

– Хорошо ты их угостил, – сказал Нагирный и своим выстрелом заклинил поворотную башню танка.

Машина сердито заревела, задним ходом покатила по улице и скрылась за поворотом.

К заводу подоспела группа гвардейцев, посланная нами на помощь храбрецам. Заняв оборону, пулеметчики принялись откапывать заваленных товарищей, зная, что сами они оттуда выбраться не смогут: стена железобетонная, а амбразура слишком узкая.

Больше суток работали солдаты. А когда дело подходило к концу, они позвонили мне. Я прибыл туда как раз в то время, когда поднимали с завала последний обломок железобетонной плиты. Оба красноармейца были бледными и совершенно обессиленными.

– Смотри, живы… – сказал кто-то из гвардейцев.

– А мы и не собирались умирать. Нас больше смерти беспокоило то, что мы израсходовали все боеприпасы и нам нечем было бить фрицев, – сказал Черный.

– Хватит с вас… И так вон сорок два трупа валяются, – ответили бойцы.

Такие черты мужества и самоотверженности были присущи не только гвардейцам пулеметного батальона и дивизии Родимцева. Они были свойственны всем защитникам Сталинграда.

Однажды, средь бела дня, возвращаясь с КП командира роты на огневую позицию, Мясников услыхал в одном из помещений подозрительную возню. Заглянул туда, а там фашисты хозяйничают. Незаметно пробравшись в помещение, они убили одного нашего пулеметчика, а другого, тяжело раненного, пытались утащить к себе вместе с пулеметом. „Не бывать этому!“ – подумал замполит и бросился на помощь товарищам.

В узком полутемном проходе Мясников столкнулся лицом к лицу с фашистским офицером и, опередив его на какую-то долю секунды, выстрелил ему в грудь из пистолета. Выхватив из сумки гранату, хотел бросить ее, но почувствовал, как что-то горячее пронзило его грудь. Он упал. Но, собрав все силы, приподнялся, метнул гранату и снова свалился. Когда к нему возвратилось сознание, он заметил немецкий автомат, лежавший неподалеку. Дотянулся до него рукой и дал по фашистам очередь. Те оставили раненого гвардейца, пулемет и бросились врассыпную.

Когда прибежали свои, замполит лежал без сознания.

– Люда, Людочка! Быстрее сюда! – стали звать медсестру солдаты.

– Я тут, бегу, – где-то отозвалась Гумилина.

Но не успела девушка сделать и двух шагов, как над ней грохнула мина, обвалилась часть потолка. Все помещение заполнилось пылью. Раздался тяжелый стон.

– Все, нет больше нашей сестрички, – закричал Быстров и кинулся в густую пыль.

– Люда, Людочка, отзовись! Где ты?!

– Я здесь. Идите сюда.

Преодолевая завалы, Быстров, наконец, оказался рядом с Гумилиной. Она, присев на корточки, осматривала неловко лежавшего на кирпичах бойца.

– Помочь перенести?

– Нет, уже поздно, – сказала Людмила, глядя на мертвенно-бледное лицо солдата.

Снаружи что-то застучало. Быстров припал глазом к отверстию в стене. Метрах в десяти чернела свежая воронка. В нее, один за другим, как зеленые ящерицы, вползали немцы. Сибиряк отклонился от отверстия.

– Замполит тяжело ранен. Не теряй времени, Люда, беги к нему и передай ребятам, что здесь накапливаются немцы.

Снова забарабанило по стене. И в отверстие, в которое только что смотрел Быстров, свистнула пуля. „Нельзя больше в него смотреть. Надо искать другое место. Засекли, гады“, – сообразил Быстров.

По обвисшему потолку он быстро взобрался на второй этаж. Оттуда ему стала хорошо видна та же воронка. В ней притаилось более десятка гитлеровцев, готовящихся ворваться в дом. За воронкой, замаскировавшись в кирпичах, притаился офицер. „Вот же, негодяй! – в сердцах сплюнул Быстров. – Кого же из вас первым укокошить?“ На память ему пришли разные случаи из охоты в тайге. Там часто приходилось решать, какого зверя стрелять вначале, чтобы обезопасить себя. „Эх, была не была!“ – решился сибиряк и дал одиночный выстрел из автомата по офицеру и тут же бросил противотанковую гранату в воронку. Грохнул взрыв, веером полетели земля, камни. Фашистов разметало. Не шевелился и офицер. Но другие гитлеровцы обнаружили Быстрова и открыли по нему артиллерийский огонь. Одновременно до взвода вражеской пехоты бросилось в атаку.

Несколько раз они подбирались вплотную к дому, но пулеметчик успевал бросить гранату, и они бежали прочь. Однако двум фашистам удалось подползти сторонкой к окну нижнего этажа. „Самый раз бросить бы в них гранату, – подумал Быстров, – да их у меня уже нет. Ничего, угощу вас из автомата“, – решил пулеметчик, но и в диске не оказалось патронов. – Ворвутся, гады, в дом, но этого не должно быть!» Боец огляделся вокруг, выхватил из стены глыбу кирпича, бросил ее на одного из фашистов. За этой глыбой полетела другая. Но второй гитлеровец успел отскочить в безопасное место и выпустить по гвардейцу автоматную очередь. Быстров упал.

Предупрежденные медсестрой, пулеметчики поспешили к Быстрову и нашли его на кромке стены, истекающего кровью. Оказали ему первую помощь, а вечером, под прикрытием темноты, доставили на берег, а оттуда, вместе с Мясниковым, отправили во фронтовой госпиталь. Когда от берега отчалил катер, Мясников, превозмогая боль, поднял вверх руку, крикнул:

– Ждите меня, товарищ комиссар, я скоро вернусь, и мы с вами дойдем до Берлина!

– Обязательно дойдем! Поправляйтесь! – поддержал я раненого замполитрука.

Проводив катер, я долго стоял в раздумье на берегу Волги. А потом поднялся на свой командный пункт.

– Комиссар, нам посылка, – встретил меня комбат, указывая на небольшой ящичек, опечатанный сургучом.

Я попытался взять посылку одной рукой, да не тут-то было. Ящичек оказался увесистым.

Мы распечатали посылку. В ней лежали сверкавшие свежей позолотой, гвардейские знаки.

– Как же мы их вручать будем? – озабоченно спросил майор. – Рекомендуют все это провести в торжественной обстановке.

– Сделаем проще простого… Вот так, – Я взял один из знаков и торжественно произнес – Товарищ гвардии майор, для принятия гвардейского знака стать «смирно»!

Комбат понял шутку, улыбнулся, вытянулся и опустил руки по швам. Поднялись начальник штаба, медсестра и писарь.

Тем временем я продолжал чеканить слова:

– За личную храбрость, за умелую организацию и руководство боем при наступлении и в обороне, за чуткое и внимательное отношение к подчиненным вам присвоено звание гвардейца. Командование и политотдел дивизии надеются, что вы и впредь будете так же геройски сражаться с врагом и не уроните чести гвардейца, и уполномочили меня вручить вам гвардейский знак.

При этих словах я прикрепил знак к гимнастерке Харитонова, пожал ему руку.

– А знаешь, Калиныч, ей-богу, торжественно получилось, – признался комбат.

– Вот так мы и проведем это мероприятие. Только, вручая знаки новичкам, расскажем, за что нашей дивизии присвоено звание гвардейской. Словом, обойдемся без митингов…

Поужинав, мы прихватили с собой несколько пачек гвардейских знаков, разошлись по ротам. Харитонов ушел на пивзавод, я направился в жилой дом, а оттуда перебрался в бывший военторг – длинное двухэтажное здание, выходившее фасадом на площадь имени 9-го Января. Поначалу его занимали бойцы 42-го полка, а потом оно стало объектом обороны гвардейцев полка Долгова, которых мы и поддерживали. А когда боевая обстановка усложнилась настолько, что там, где в первые дни оборону держала рота, стали роскошью взвод, а то и отделение, все это здание стали оборонять только пулеметчики взвода Джеваги. Строение было уже сильно разбито. Верхний этаж полностью разрушен, а в стенах нижнего этажа зияли огромные пробоины.

Всякое появление кого-либо из командования батальона ночью на особо важных огневых точках вызывало у бойцов большую радость. Гвардейцы встретили меня, как говорят на Украине, «як ридного батька». И удивительно, когда я спросил, как идут дела? – никто не пожаловался ни на какие трудности, ни на какие лишения.

– Дела у нас одни, товарищ комиссар, фашисты лезут, а мы их бьем. Черт знает, какая бездна накоплена их здесь, – сказал один из бойцов.

– Пусть лезут. Всем хватит свинца. Больше перебьем, легче будет гнать их до Берлина, – добавил другой пулеметчик.

Вручив гвардейские знаки и сообщив последние фронтовые новости, я уже совсем было собрался в обратный путь. Но тут один из бойцов что-то шепнул на ухо сержанту Зуйкову, и тот, резко махнув рукой, сказал:

– Да что ты? Разве можно ему туда?

– О чем это вы? – поинтересовался я.

– Так, пустяки, товарищ комиссар.

– А все-таки?

– Да у нас тут есть еще одна точка, там два бойца. Но туда вам не пройти. Это как раз на середине площади. Может, оставите им знаки?

Я знал, что гитлеровцы днем и при помощи ракет ночью просматривают всю площадь и интенсивно обстреливают ее из пулеметов и минометов. Пройти туда действительно было трудно, но и не пойти означало навсегда потерять перед пулеметчиками свой боевой авторитет и уважение.

– А как вы пробираетесь туда?

– А мы добираемся туда по «кротовому» ходу. Это узенькая нора под землей. Пока преодолеваем ее, совсем задыхаемся, – ответил Зуйков.

«Интересно, что это за кротовая нора здесь?» – подумал я и решительно сказал:

– Полезем.

Осветив карманным фонариком подвальное помещение, я увидел в стене черную нишу, уходившую под тротуар. Зуйков вытянул перед собою руки, пригнулся и, словно нырнув, скрылся в этой черной дыре. Я последовал за ним.

Тоннель оказался не более 60 сантиметров в диаметре, и ползти в нем можно было только вытянувшись во всю длину тела.

Вскоре у меня пересохло во рту и защекотало в ноздрях, я чихнул.

– Будьте здоровы, – отозвался сержант и молча пополз дальше.

Я включил фонарик. Вся нора была наполнена рыжей пылью. Труднее стало дышать.

– Какая длина этой чертовой дыры?

– Больше тридцати метров, товарищ комиссар, – ответил Зуйков. – Что устали?

– Да нет, ничего. Доползем.

Кому и когда пришло в голову прорыть этот ход, об этом никто из нас не знал. Скорее всего, что это было какое-то незаконченное гражданское сооружение.

Пользовались мы им до той поры, пока немецкие танки не разрушили его.

Заканчивался тоннель круглой ямой. В ней едва могли развернуться два человека. Это и был наблюдательный пункт.

– Ну, как дела, гвардейцы? – задал я свой шаблонный вопрос.

– Отлично! – бодро ответил один из них.

– Ну, а фашисты?.. Где располагаются, как ведут себя?

– Они здесь, товарищ комиссар, вы их увидите, если чуть подниметесь.

Я, как сурок, высунул голову из норы. В небе сквозь тучи светила луна, чуть правее от меня виднелись дома, среди которых был и тот, что позже стал называться Домом сержанта Павлова.

Слева громоздились развалины каких-то зданий. В них находились враги. Они в любое время могли пустить на площадь танки, разрушить тоннель и отрезать наших наблюдателей.

Осмотрев все вокруг, я опустился в нору. Побеседовал с солдатами, вручил им гвардейские знаки. И надо было видеть, какой радостью озарились их лица, заблестели глаза. Мне подумалось: «Неплохо бы этим людям вместе с гвардейскими знаками вручить и боевые ордена».

К утру я благополучно возвратился на свой КП и вместе с комбатом провел день над составлением документов на представление большой группы воинов к правительственным наградам.

Вечером провели заседание партийного бюро непосредственно в одной из рот, на огневых позициях. На повестке дня был один вопрос – прием в партию испытанных в боях людей.

На заседании присутствовали члены дивизионной партийной комиссии и заместитель начальника политотдела дивизии Марченко. Они тут же утверждали решения партбюро и принятым в партию товарищам выдавали партийные билеты.

– Эта красная книжечка, – говорил потом Поленица, – придает гвардейцам особую энергию и мужество, обязывает быть более находчивыми, проявлять военную смекалку.

Политрук был прав. Часто после таких заседаний у многих пулеметчиков солдатская находчивость и изобретательность доходили до фантастики.

Особенно этим отличался маленький юркий солдат Вова, ласково прозванный товарищами «малышкой». Неутомимый выдумщик, он начинял порохом и взрывчаткой консервные банки, вставлял в них трубки, издававшие при горении пороха пронзительные звуки. А ночью, когда немцы отдыхали, он подползал к их обороне и вместе с гранатами бросал эти «консервы». Ходил на «охоту» Бова, как правило, один и всегда удачно заканчивал свои «операции».

Однажды он заметил в немецкой траншее миномет. Дождавшись ночи, проник в боевые порядки врага и метнул в минометный окоп гранату, забросал его своими знаменитыми банками. Стал наблюдать за поведением гитлеровцев.

– Взрыв гранаты, – рассказывал потом Вова товарищам, – взбудоражил немцев, но ни один из них не побежал. А когда они увидели банку, из которой струился дымок, один из них схватил ее и хотел выбросить из окопа. Вот тут-то и началось: банка в руках фрица сначала запела разными голосами, потом засвистела, заревела. Фашист растерялся, упал. В это время засвистели и заревели другие такие же банки. А я подкинул им туда парочку «лимончиков». Тут фрицы и дали стрекача – только каски замелькали над бруствером вдоль траншеи. Ну а я, не зевай, Фомка, на то ярмарка, спрыгнул в окоп, схватил минометик да и был таков.

Любимцем батальона стал и Насретдинов. Получив обещанную снайперскую винтовку, он начал творить чудеса. В первый день Насретдинов много часов лежал не шелохнувшись в своем окопе, выслеживая врага. Но гитлеровец был опытнее его. Как ни старался молодой снайпер, но так и не смог понять до вечера, откуда стреляет враг. Вечером, досадуя на свою неудачу, Насретдинов решил во что бы то ни стало перехитрить немецкого снайпера.

Всю ночь он был занят приготовлениями. К рассвету изготовил чучело, натянул на него гимнастерку, прикрепил винтовку и поместил в «гнезде» в руинах. Получилось здорово – издали чучело можно было принять за солдата, стреляющего из развалин. Сам Насретдинов устроился по соседству с чучелом, протянув к себе от него длинный шнур.

На рассвете затаился и стал ждать. Время тянулось томительно долго. Фашист не подавал признаков присутствия, хотя солнце было уже высоко.

Тогда Насретдинов решился. Дернул шнур. Раздался выстрел, и шевельнулось чучело. Тут же ответная пуля вырвала у чучела клочок гимнастерки. Но Насретдинов не успел заметить вражеского снайпера.

Пролежав спокойно еще несколько минут, гвардеец снова шевельнул своего «двойника». И опять немецкая пуля прошила чучело. В этот раз Насретдинов засек на противоположном скате оврага маленькое голубоватое облачко, поднявшееся над небольшим земляным холмиком. Это и был окоп злополучного снайпера. Гвардеец взял его на прицел, еще раз дернул шнур, и одновременно нажал на спусковой крючок.

Вражеский снайпер больше не стрелял.

Через неделю на личном счету у Насретдинова значилось уже до десятка истребленных фашистов. Но немецкие снайперы продолжали охотиться за нашими связными, подносчиками пищи и боеприпасов.

Комсорг 2-й роты старшина Григорий Шкабора проявлял особую заботу о питании бойцов. Не было случая, чтобы личный состав этого подразделения не получил бы пищи.

Так было и сейчас. В блиндаже Родичева старшина появился, как всегда, вовремя. Но был бледен и расстроен. Снимая с плеч термос, он через силу улыбнулся:

– Сегодня, братцы, вам придется быть на пище святого Антония. Видите, что сделал паразит – немецкий снайпер? – Шкабора указал пальцем на дыру в термосе. – Но это полбеды. Он, проклятый, испортил мне комсомольский билет, – Григорий достал из нагрудного кармана гимнастерки пробитую пулей красную книжечку. Потом, расстегнув гимнастерку, провел пальцем по фиолетовой полоске на груди. – Вот где прошла моя смерть.

– Счастливый ты, Гриша, легким испугом отделался. Могло быть и хуже, – заметил Николай Родичев.

– Не горюйте, товарищ старшина. Билет вам заменят, а синяк исчезнет. Вечером покажите мне то место, где вас обстрелял этот «паразит», и мы рассчитаемся с ним, – сказал Насретдинов.

…Наступило утро. Наш снайпер куда-то исчез. А на том месте, где вчера обстреляли старшину, начали твориться чудеса. По открытому полю вдруг пополз неведомо откуда взявшийся, набитый соломой мешок с прикрепленными к нему термосом и каской.