Текст книги "На огненном берегу (Сборник)"

Автор книги: В. Коцаренко

Соавторы: Н. Погребной,А. Погребная,А. Юхимчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

БОЙ В ВОЗДУХЕ

Большая группа немецких бомбардировщиков появилась над нами во второй половине того же дня. Гвардейцы стреляли по ним из пулеметов, а Гугля – из противотанкового ружья, пристроенного на колесе для стрельбы по воздушным целям.

Пролетев над нами, «юнкерсы», как обычно, стали разворачиваться над Волгой. Из-за тучки показались три наших истребителя. Достаточно было «якам» дать одну-две очереди из пулеметов, как бомбардировщики стали бесцельно сбрасывать бомбы в Волгу и удирать.

На реке поднялись белые султаны.

– Что они делают, подлецы! – сокрушался пожилой гвардеец.

– Не видишь, что-ли? Бросают бомбы в воду, – отозвался другой.

– Без тебя вижу, что бросают, знаешь, сколько рыбы погубят?

Вокруг раздался смех и сражу же оборвался. В воздухе появились «мессеры». Их было вдвое больше, чем наших истребителей.

Два «мессера» отбили одного «яка» и увлекли его на запад. Бой развернулся над городом на такой высоте, что трудно было различить, какой из самолетов наш, какой вражеский. Мы ахнули, увидев, как один из них развалился на две части и между ними показался раскрытый парашют. Одна часть самолета сразу отвесно полетела вниз и взорвалась почти у самой земли. Другая – долго описывала спирали над железнодорожным вокзалом.

Оставшиеся два истребителя продолжали вести бой, и мы поняли, что наш летчик сбил фашиста. Западный ветерок гнал его парашют к Волге.

– Смотрите, что делает проклятый фриц. Зажег парашют, чтобы не попасть в плен, – крикнул кто-то, увидев под куполом парашюта дым. Но дым скоро рассеялся и парашютист приземлился где-то севернее штаба дивизии.

Позже выяснилось, что немец вовсе не собирался разбиваться. Он просто сжег свою планшетку с документами.

Оставшиеся «мессер» и «як» продолжали сражаться уже над Волгой. Выжимая полную мощность из моторов, противники шли друг против друга в лобовую атаку, однако в последнюю секунду у фашиста не выдержали нервы. Он перед самым носом «яка» отвернул, да было поздно: наш истребитель ударил его снизу, и обе машины упали в реку, подняв высокие столбы воды.

Два других наших истребителя сбили еще одного «мессера». Воздушный бой закончился победой советских летчиков.

Несколькими днями позже произошел еще один удивительный, можно сказать уникальный, случай. Стоял по-осеннему прекрасный день. Фашисты досыта набесновались и к полудню успокоились. Пользуясь этим, несколько наших бойцов собралось у какой-то развалины над обрывом покурить.

Неожиданно с вражеской позиции ударили зенитки, затарахтели пулеметы, а в воздухе послышался нарастающий гул моторов. Смотрим: пять «илов», очевидно, идут с боевого задания.

Над линией фронта один из них, как подстреленная птица, вдруг качнулся из стороны в сторону, резко сбавил скорость, стал отставать от строя. За ним потянулся длинный шлейф густого черного дыма.

Через несколько секунд «ил» пролетел над нами. Еще момент, и он мог бы опуститься на том берегу, но его охватило пламя. Клюнув носом, штурмовик пошел в пике. Кто-то не выдержал, крикнул:

– Что же не прыгает летчик? Ведь самолет сейчас взорвется или упадет в воду…

– Наверное, он уже отпрыгался, – грустно возразил ему другой боец.

И здесь от «ила» отделилась черная точка, полетела вниз. Почти над самой водой раскрылся парашют. А самолет, достигнув того берега, врезался в землю, с грохотом взорвался.

Летчик гвоздем вошел в воду. Опустившийся купол парашюта накрыл его. Мы оцепенели. Но через несколько секунд до нас донеслось:

– Смотрите, смотрите, летчик жив!

Я всматривался в бинокль. Летчик старался освободиться от отяжелевшей мокрой одежды и обуви, пока парашют служил ему точкой опоры. А когда полотно стало тонуть, летчик взмахнул ножом, отрезал стропы.

– Помочь! Немедленно помочь! – прокатилось по берегу. А как помочь, если на берегу ни лодки, ни бревна. Пуститься вплавь на середину такой большой реки, когда у берегов намерзает кромка льда, и думать было нечего…

Студеные волны все дальше и дальше уносили пилота. Меня охватило чувство отчаяния, и я взглянул на противоположный берег, в надежде на то, что там есть плавучее средство и, может быть, кто-нибудь бросится на помощь гибнущему человеку.

Мои надежды оправдались. Из прибрежных зарослей двое выдвинули лодку на волжский стрежень, стали энергично работать веслами, направляясь к утопающему.

Все наши бойцы с замиранием сердца наблюдали за двумя точками на воде. За ними следили и немцы. Фашисты выждали, пока лодка вышла на простор реки, и открыли по ней огонь из минометов.

Напряженно следили мы за храбрецами. А они, маневрируя между разрывами снарядов, все с большей силой налегали на весла. Вот, наконец, приблизились к летчику, втащили его в лодку, повернули обратно.

«Урр-ра!» – прокатилось по всему нашему берегу.

А гитлеровцы еще интенсивнее стали обкладывать лодку минами, снарядами. Но она, как заколдованная, все плыла и плыла. И только тогда, когда до берега оставалось, как говорится, рукой подать, у ее борта взвился белый султан и швырнул ее в сторону. Словно ветром сдуло с лодки людей, и она, никем не управляемая, медленно поплыла вниз по течению.

Мы молча провожали ее печальными взглядами. Пожилой солдат снял шапку, перекрестился. Кто-то достал кисет, закурил. И тут, как в сказке, в лодке показались все трое. Они схватили весла и погнали ее вперед.

Ликующе загудел берег. А фашисты взяли этих храбрецов в двойную «вилку» артиллерийского огня и били по ним до тех пор, пока один из снарядов не попал в цель.

На этот раз, казалось, все погибли. И, конечно, мы были ошеломлены, когда через несколько минут в лодке снова появились двое. Они уже не пытались грести, а, нащупав веслом дно, прыгнули в воду, вытащили из лодки третьего и, поддерживая его под руки, пошли к берегу, и скрылись в зарослях.

НЕОЖИДАННОЕ

Октябрьский праздник отметили скромно, по-фронтовому. В двадцать шестой год революции мы вступили с большой уверенностью в своих силах, в скорой победе над фашистскими захватчиками в Сталинграде.

Эту уверенность нам вселяли письма из родных краев, в которых все чаще гвардейцы читали: «У нас уже работает во всю свою мощь новый завод. Говорят, его перебросили с запада. Он сейчас выпускает нужную продукцию для вас. Держитесь, дорогие, скоро вам будет легче». Кроме того, бойцы замечали, что фашисты стали намного трусливее, поубавилась их наглость.

В эти дни нам прислали из штаба дивизии какой-то пакет. Комбат вскрыл его.

– Вот и навоевались мы с тобой, комиссар, – произнес он, просмотрев бумагу.

– Что стряслось?

– На курсы «Выстрел» посылают меня. Нашли время, когда учить…

– Откажись, да и только.

– Поздно, приказ подписан.

Я позвонил генералу Родимцеву. Он выслушал мое ходатайство насчет Харитонова, а потом сказал:

– Все это верно, товарищ батальонный комиссар. И решающая битва в Сталинграде, и Харитонов – храбрый офицер, умело руководит батальоном, и ваша сработанность с ним, что нельзя не ценить. Но надо же и вперед смотреть. Фашистов-то нам еще бить да бить после Сталинграда. А для этого Красной Армии нужны не только хорошие комбаты, но и командиры полков и соединений…

– Это правда, товарищ генерал…

– То-то и оно.

Мне ничего не оставалось делать, как согласиться с ним и повесить трубку. Харитонов, сидевший рядом, без объяснений понял весь разговор.

Вечером в землянке собралось несколько командиров. Распростились со своим любимым комбатом, пожелали ему доброго пути и успехов в учебе.

Не знаю, как у кого, но у меня в тот день тяжело было на душе – то ли потому, что жалко было расставаться с Харитоновым, то ли сердце болело за батальон: сумеет ли вновь назначенный комбат капитан Плетухин держать в нем такую высокую боеспособность, какую держал Харитонов.

Но работать с Плетухиным мне не пришлось, так как к этому времени вступил в действие Указ Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1942 года о введении полного единоначалия и упразднении института комиссаров, по которому политработники, проявившие способность руководить боем, командовать частями и подразделениями, переводились на командные должности. В категорию таких политработников попал и я.

В начале ноября ко мне в блиндаж вошел гвардии майор Синицын, работник политотдела 13-й гвардейской дивизии.

– Фу, наконец-то я добрался… Раз пять за дорогу попадал под минометный огонь. А в ложбине за Соляной пристанью с полчаса пришлось пережидать в воронке: вначале пулемет прижал, а потом снайпер пристал, как оса. Наверное, пришлось бы лежать до темноты, если бы по ним не сыграла «катюша», – смахивая пот с лица, говорил майор.

– А какая необходимость заставила вас тащиться сюда днем? Не могли дождаться ночи? – спросил я.

– Никакой необходимости не было. Раньше я проходил сюда благополучно, вот и дернуло меня, – как бы оправдываясь, сказал майор, вынимая из планшетки свернутый лист бумаги. – Нате вот, читайте.

Это был приказ. В нем говорилось, что Синицын назначался заместителем командира отдельного гвардейского пулеметного батальона по политической части. Меня же утвердили заместителем командира 34-го гвардейского стрелкового полка по строевой части.

Полк этот в дивизии считался неплохим, а его командир гвардии подполковник Дмитрий Иванович Панихин был энергичным, волевым офицером. Прочитав приказ, я остался вполне доволен своим новым назначением и после никогда не жалел об этом.

Весь день мы с Синицыным провели на передовой. Лазая по траншеям, я познакомил его с особенностями обороны батальона, с рядовыми гвардейцами и командирами.

В одном из расчетов 2-й роты встретили Севчука.

– Как ваши дела? – спросил я.

– Воюю, товарищ комиссар, – застенчиво ответил он.

– Хорошо воюет. Только за вчерашний день он, как первый номер, увеличил боевой счет своего расчета на двенадцать истребленных фашистов, – пояснил Мамедов, недавно принявший командование ротой.

– От лица службы выношу вам благодарность, товарищ Севчук.

– Служу Советскому Союзу! – отчеканил гвардеец.

А когда мы отошли от расчета, Поленица сказал:

– Мы с командиром роты подготовили материал на представление к наградам нескольких пулеметчиков. В их числе и Севчук. Что вы о нем скажете?

– Думаю, надо наградить.

Когда над Волгой повисли сумерки, я распростился со своими боевыми товарищами и в сопровождении связного, присланного Панихиным, отправился в полк. Он находился в трех километрах от нашего батальона.

Длинными оказались эти километры. Та ночь выдалась настолько темной, что трудно было что-нибудь различить на расстоянии вытянутой руки. Пользоваться же карманным фонарем нельзя: и без того на каждую искру, малейший шорох гитлеровцы отвечали шквальным минометным огнем. И нам пришлось не идти, а ползти на четвереньках, ныряя из воронки в воронку.

Чтобы было менее опасно продвигаться, мы шли вдоль реки, придерживаясь ближе к круче, то и дело пересекали траншеи, идущие от берега к блиндажам. На каждом шагу слышалось строгое: «Стой! Кто идет?»

В районе Соляной пристани, вернее ее развалин, мы поднялись на кручу. В этот момент кто-то из нас задел ногой металлическую пустую бочку. Громыхая, она покатилась к реке. По всему берегу в ту же минуту ярко вспыхнули ракеты, длинными очередями заговорили пулеметы, зачастили разрывы мин.

Мы снова поспешно скатились под кручу и там нашли надежное укрытие. А когда противник угомонился, я поднялся, хотел идти дальше. Но сопровождающий меня гвардии рядовой Иван Кривулин, паренек лет двадцати, видать, уже имевший боевой опыт, тронул меня за руку!

– Давайте, товарищ майор, еще малость посидим. А то впереди будет «ложбина смерти», придется метров сто ползти без передышки…

Я согласился. Мы спрятались под железобетонную глыбу.

С Мамаева кургана морозный ветер доносил приглушенный грохот боя и запах горевшей нефти. На Волге глухо потрескивал и шуршал движущийся лед.

В детстве я любил слушать осенние ледоходы. В их мягком шуме угадывалось что-то могучее, победное. Однако с тех пор, как лед стал союзником нашего врага – нарушил нам нормальную доставку продуктов и боеприпасов с того берега, – он стал вызывать у меня раздражение.

– Вы не в курсе, когда останавливается здесь шуга? – спросил я Кривулина.

– Это зависит от того, какая будет осень. Если теплая, то может и весь ноябрь идти…

На реке послышался какой-то всплеск, разговор. Над нами вспыхнула ракета. Мы увидели метрах в пятнадцати от берега, на куске льдины, двух человек с длинными шестами в руках и огромными рюкзаками за плечами.

– Кто там? – окликнул я вполголоса.

– Свои! Свои! – отозвались поспешно люди.

Ракета погасла, стало еще темнее.

Тотчас же над глыбой, под которой мы сидели, оглушительно треснуло, и осколки мин посыпались в воду, зашипели.

– Живы там, на реке? – окликнул я.

– Живы. Где нам лучше выбраться?

– Идите прямо на нас.

Новый взрыв мины поднял куски льда высоко вверх.

«Погибли», – испугался я. Но, к счастью, ошибся. Через несколько минут люди оказались уже рядом с нами. И какова же была моя радость, когда в одном из этих мокрых с ног до головы людей я узнал старшину Гуглю, посланного нами с неделю назад на тот берег сопровождать катер.

– Как же это вы, братцы, попали сюда? – искренне удивился я.

– Очень просто, товарищ комиссар. Изо дня в день мы пытались пробиться катером, но не удалось преодолеть шугу, А я-то знаю, в каком положении находится батальон. И вот нашел еще одного товарища из новичков, изъявившего желание помочь мне доставить сюда хоть немного продуктов и боеприпасов. Как там у нас, все благополучно?..

Он сказал это все так просто, будто только что перешел улицу. А я, видавший виды, был потрясен.

Ведь только подумать – в сплошную темень прыгать по широченной реке со льдины на льдину, не зная, выдержит ли она тебя. А подо льдом – местами до тридцати метров глубины. К тому же пробираться почти под беспрерывным минометным обстрелом.

Поблагодарив героев и показав им, как добраться до батальона, мы с Кривулиным пошли своей дорогой.

– Вот оно и открытое место – «ложбина смерти», – пояснил мой проводник.

На карте это место ничем не отличалось от всей обороны дивизии, но в натуре здесь отсутствовала прибрежная круча. Не было построек. И немцы со всех огневых позиций, которые располагались не далее, чем в восьмидесяти – ста метрах от берега, обстреливали ложбину и днем, и ночью.

Приготовив на всякий случай гранаты, оружие, поползли, прижимаясь к земле. Несколько раз нас обстреливали из пулеметов и минометов. Но все обошлось благополучно. Вскоре мы снова оказались под защитой крутого берега. Сели передохнуть.

В городе протяжно проскрежетал немецкий крупнокалиберный миномет, прозванный гвардейцами «скрипуном». Его снаряд с тяжелым стоном пролетел куда-то на восточный берег. Другой такой разорвался у полуразрушенного дома, стоявшего над самой кручей. Во время взрыва одна стена развалилась в прах, а другая почти целиком полетела под откос и едва не накрыла нас.

Это зрелище напомнило мне картину «Последний день Помпеи» художника Брюллова. Отдышавшись от пыли, я спросил своего спутника, видел ли он когда-нибудь это знаменитое полотно. Оказалось, видел и полностью согласен с моим мнением.

Потом, усмехнувшись, солдат спросил:

– Как вы думаете, товарищ майор, если верить попам, что где-то есть ад, может быть в нем тяжелее, чем нам сейчас в Сталинграде?

Сразу я не нашелся, что ему ответить. А потом шутя заметил: собираетесь из одного ада переселить свою душу в другую?

– Да нет, товарищ майор, не думайте, что я верующий. Просто пришла на ум такая глупая мысль. Я комсомолец, собираюсь вступить в партию.

– Почему же глупая? Вполне обоснованная. Я думаю, что будь с нами рядом сейчас сам папа римский, и он, пожалуй, задал бы стрекача отсюда как можно подальше.

Здесь я вспомнил свою юность и случай, происшедший накануне Октябрьской революции. Тогда я учился в сельской школе. Учился неплохо. Но однажды явился на урок закона божьего неподготовленным, а этот урок, по мнению нашего сельского священника, был самым важным из всех уроков: изучалась родословная святых до рождения Иисуса Христа, что-то вроде «Авраам родил Исаака, Исаак родил Якова» и т. д.

Выслушав трех ребят, батюшка расплылся в елейной улыбке, кого-то похвалил и поднял меня.

Я промямлил себе под нос что-то невнятное и умолк.

– Ты что, не учил урок?

– Грешен, батюшка, не выучил.

– Почему?

– Да вот все думал, как мог родить Исаак Якова, ведь рожают женщины, а он был му…

Не дав досказать, поп хлобыстнул меня линейкой по лицу, потом вцепился в волосы, трепал и приговаривал:

– Да как ты смеешь, антихрист окаянный, богохульствовать?

Затем поп за шиворот выбросил меня за дверь. Но на этом дело не кончилось. Не успел я войти в калитку своего дома, как увидел, что поп стоит во дворе и что-то говорит моему отцу. Я услышал, что он предлагает отслужить в доме молебен и весь двор окрестить святой водой.

Выслушав все это, отец окликнул меня. Я не отозвался, тут же выскочил в окно и только поздно вечером вошел в дом на цыпочках. Однако жесткой кары не миновал.

– А дальше что? – спросил Кривулин.

– А дальше… Я был все время под присмотром попа. Ненавидел его люто и все мечтал отомстить этому извергу в сутане.

– И удалось?

– Да как сказать? В 1924 году по ленинскому набору меня приняли в комсомол, обязали выписывать газеты, журналы. В это время очень популярным был журнал «Безбожник». Я выписал два экземпляра этого журнала: один себе, а один попу. Журналы приходили регулярно, и поп не выбрасывал их до тех пор, пока не распространился по селу слух, что, мол, поп-то наш самый настоящий безбожник: журнал безбожный выписывает. И вот не знаю, по этой ли причине или по какой другой, «святой отец» вскоре покинул село, и больше в нем попы не водились.

При оранжевом, едва мерцавшем свете карманного фонаря я глянул на часы.

– О, браток, почти три часа мы ползем, а конца еще не видно.

– Теперь уже рядом… Идти здесь будет легче, – уверенно сказал солдат.

Действительно, минут через пятнадцать мы добрались до командного пункта полка. Он располагался на берегу, буквально метрах в пяти от кромки волжской воды.

– Сюда, – указал Кривулин на черный проем, видневшийся под невысоким обрывом.

Миновав два крутых зигзага в земле, мы оказались в обшитой досками землянке. Здесь, у входа, обняв автоматы, свернувшись в калачик, на полу спали двое солдат. В дальнем углу писарь выстукивал что-то на машинке. Склонившись над столом, при свете «сталинградки» (так называли сплюснутую артиллерийскую гильзу, приспособленную под коптилку) несколько офицеров рассматривали карту. Среди них я увидел и командира полка подполковника Дмитрия Ивановича Панихина. Он, как всегда, держал в зубах неизменную черную трубку «Мефистофель» и попыхивал ею с особым смаком.

Увидев меня, Панихин бодро поднялся и, припадая на одну ногу (после ранения), подошел ко мне. Выслушав мой доклад о прибытии, он представил высокого, широкоплечего, с волевым лицом подполковника Петра Васильевича Данилова – своего заместителя по политической части. В помещении еще находились начальник штаба полка Михаил Тимофеевич Сочнев – коренастый майор и худощавый, с бородкой клинышком, строго подтянутый, с проницательными серыми глазами начальник артиллерии Василий Игнатьевич Мачулян. Все они, кроме Данилова, были молодыми офицерами, едва ли каждому из них перевалило за тридцать.

– Кадровый? – спросил у меня Панихин.

– Кадровый, но из политработников. Без всякой общевойсковой переподготовки прямо к вам в заместители.

– Знаю. Воюете давно?

– С первого дня.

– Стреляный, значит, гусь?

– Стреляный, и немало.

– Вот и хорошо. А насчет переподготовки не беспокойтесь. Лучшей академии, чем в Сталинграде, нигде не пройдешь.

– Это верно.

– Знакомьтесь с обстановкой и действуйте. Вот вам и вся академия.

Поговорили, как водится в таких случаях, о разных разностях. А потом я спросил:

– На что мне, товарищ гвардии подполковник, обратить внимание, чем заняться сейчас?

Панихин изучающе посмотрел на меня и, улыбнувшись, посоветовал:

– Ложитесь спать. Глаза-то вон как воспалены. Наверное, суток трое не спали?

Я был тронут его вниманием.

ЗАДАЧА НОМЕР ОДИН

Несколько дней я провел в подразделениях. Знакомился с солдатами и офицерами, интересовался их фронтовым опытом и политико-моральным состоянием.

У всех воинов было одно стремление, одно желание – быстрее победить врага.

В одном из блиндажей, в роте старшего лейтенанта Наливайко, мне показали только что выпущенный «боевой листок». В нем было помещено незатейливое стихотворение солдата. Начиналось оно так:

 
Гитлер двинул в Сталинград,
Мы набили ему зад.
Скоро нами будет бита
Рожа фюрера-бандита.
 

– Обязательно будет бита. Иначе и быть не может, – сказал я.

Наливайко почесал затылок, вопросительно посмотрел на меня.

– Что вы, товарищ старший лейтенант?

– Пополнение будет? Людей у нас не густо. На сегодняшний день у меня в роте всего двенадцать активных штыков.

Такое положение было и в других ротах. Пополнение в те дни прибывало, действительно, туго. Поэтому комбаты опирались на военную смекалку бойцов и свой опыт, днем и ночью совершенствовали оборону: рыли дополнительные ходы сообщения, строили ложные огневые позиции, из которых, для видимости, периодически стреляли.

Знакомясь с личным составом, я одновременно изучал систему обороны, передовую линию полка.

Передовая проходила по резко пересеченной местности, линия ее была сильно изломана. На правом фланге, у нефтесиндиката, немцы вклинивались в нашу оборону. В районе Крутого оврага, напротив, подразделения полка вклинивались во вражескую оборону метров на сто пятьдесят. На левом фланге наши огневые точки располагались прямо на прибрежном обрыве Волги.

К тому же на всем участке обороны полка не было ни одного кирпичного строения, где можно создать хотя бы один опорный пункт. Стоявшие здесь до войны деревянные частные дома после первых бомбежек сгорели и превратились в хаотическое нагромождение, которое совершенно закрывало местность перед нашими окопами.

Гитлеровцы же располагались против левого фланга полка в шестиэтажном доме. Это давало им огромные преимущества: отсюда они пулеметным и автоматным огнем не давали нам поднять головы и под непрерывным обстрелом держали большой участок переправы.

Словом, это был один из самых худших и опасных участков обороны дивизии. И, видимо, потому именно здесь гитлеровцам удалось сделать впоследствии прорыв.

Основательно познакомившись с состоянием обороны, я доложил командиру полка:

– Не нравится мне наша оборона. Особенно опасен овраг Безымянный, который подходит почти вплотную к Г-образному дому. Используя его, гитлеровцы в любое время могут отрезать второй батальон.

– А что делать? Нельзя же ради выравнивания передовой оставить этот полуостров?

– Может, попросим фрицев, чтобы они отошли подальше, освободили этот дом? – пошутил начальник штаба.

– Просили уже не раз, да дорого обошлись нам эти просьбы, – иронически заметил Данилов.

Говоря это, он имел в виду, что этот дом уже несколько раз штурмовали, но ничего не получилось.

– И все-таки мириться с тем, чтобы немцы висели над нашими головами, нельзя, – решительно сказал командир полка. – Надо искать какой-то способ выбить их оттуда.

– Значит, снова штурмовать? Рисковать последними людьми? Нет, хватит, – возразил Сочнее. – К тому же мы убедились, что без тяжелой артиллерии его не взять. А ее-то использовать здесь нельзя – можно поразить своих.

– Что же, выходит, будем ждать у моря погоды? – горячился я.

– Пораскиньте умом, товарищ майор, может, что придумаете и без артиллерии. Но имейте в виду, что взять этот дом – Для нас задача номер один, – заметил Панихин.

– Кстати, это и будет твоим первым академическим заданием. А овладеем домом – страна, как говорится, будет знать своих героев, – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Данилов.

На том мы и закончили разговор. Разошлись по своим блиндажам.

В пасмурном небе белым пятном выделялась луна.

На покрытую шершавым льдом Волгу, завихряясь, сыпался колючий снег. Надвигалась суровая зима.

А война шла своим чередом. На восточном берегу ухала артиллерия, из центра города ей отвечал шестиствольный немецкий миномет, где-то заливисто стучали пулеметы, били зенитки. У шестиэтажного дома взвивались ракеты, освещая нашу оборону.

По утоптанной скользкой тропинке я поднялся на крутой взгорок, юркнул в свою землянку. В ней было тепло и почти уютно: стояли «душегрейки», столик и шикарная никелированная кровать.

Не раздеваясь, завалился в постель. При этом приказал ординарцу не будить, пока не проснусь сам. Но уснуть не удалось: вспомнилась «задача номер один», и тысячи мыслей зароились в голове.

Как только стало светать, я переговорил по телефону с командиром полка и позвонил в батальоны, попросил комбатов немедленно прибыть на КП командира 7-й роты и сам отправился туда же.

Когда я добрался к назначенному месту, все уже были в сборе. Не теряя времени, попросил лейтенанта Юрченко провести нас в один из блиндажей, ближе к шестиэтажному дому.

Глубокая, вьющаяся, как змея, траншея привела нас на правый склон оврага Безымянного и уперлась во вход пулеметного дзота. В нем было жарко: бойцы ухитрились сделать в стене этого сооружения печь и с наступлением вечерних сумерек топили ее дровами, толом и всем, что попадало под руку. Нагревалась большая часть стены, и это тепло могло сохраняться до двух суток.

Весь этот дзот был под землей, только его бойница черным оком смотрела из откоса оврага на шестиэтажный дом.

Приятно обогревшись, мы стали через бойницу рассматривать злополучный дом. Он находился метрах в восьмидесяти от нас и в сером тумане выглядел волшебным замком. Это фантастическое впечатление создавали разбитые стены, напоминавшие причудливые шпили. Между ними зияли огромные пробоины, сквозь которые виднелись лестничные марши, куски перекрытий полов, потолков, неизвестно каким чудом державшихся.

Дом стоял внутренним углом к оврагу. Одно его крыло тянулось в целый квартал на запад, другое – на север. На топографической карте он значился как большая буква «Г», отсюда и получил у нас название Г-образного дома. С южной его стороны возвышался почти неповрежденный трехэтажный дом железнодорожников. Проходившая между этими домами Пензенская улица разделяла стыки флангов наших подразделений и соседа слева – 42-й гвардейский полк.

Вокруг Г-образного дома, и особенно во внутреннем его углу, обращенном к оврагу, чернели многочисленные воронки и завалы, валялись сотни трупов – следы недавних жестоких сражений.

– Что же вы не убрали их? – спросил я командира 1-го батальона капитана Григория Афанасьевича Кулаева.

– Пытались не один раз, но гитлеровцы это место так обстреливают, что ни днем, ни ночью там и мышь не проскочит.

– Откуда же они стреляют?

– Изо всего дома.

– А вы еще не составили карту их огневых точек?

– Для чего ее составлять, товарищ гвардии майор? И так все ясно. Палят они изо всех окон, со всех этажей. Черт знает, чего у них только нет. Иногда, кроме пулеметов и автоматов, оттуда бьют даже пушки и минометы. А вон, видите ряд столбов впереди дома? Это проволочные заграждения в два кола. Перед ними – минное поле.

– Какие, по-вашему, там сосредоточены силы?

– Это, пожалуй, только одному аллаху известно. Прячутся они там, как сурки в норах. Воюют бандитскими методами – из-за угла, – капитан смерил меня взглядом с ног до головы, улыбнулся в свою черную, как смоль, бороду. – Вот если бы драться с ними на кулаки, по-честному, тогда бы они знали, как воевать. Мы бы с вами вдвоем, пожалуй, справились со взводом паршивых фрицев, – при этом Кулаев сжал кулаки и потряс ими.

– Кто вы по национальности, товарищ Кулаев?

– Осетин, товарищ майор.

– Кадровый?

– Нет. В начале войны был призван. Прошел офицерскую подготовку да вот и воюю. А что?

– Да так, в порядке знакомства. А насчет единоборства с фрицами скажу так: может, еще справимся и с ротой, только к этому надо серьезно готовиться. Сейчас воюют умением и техникой, а не кулаками.

– Понятно, товарищ майор, – смутившись, ответил капитан.

– Так вот, если понятно, займитесь изучением подступов к дому, характера укрепления, составьте точную карту расположения огневых средств противника. Имея эти данные, можно будет судить о причинах наших неудач. Не зная броду, не суйся в воду – гласит русская пословица. На все это даю вам трое суток. С командиром полка согласовано.

– Будет выполнено, товарищ майор.

Не больше, чем Кулаев, рассказал мне об этом доме и командир 3-го батальона капитан Егор Владимирович Гущин.

– Неужели снова думают штурмовать? – насторожился он.

– Пока ничего неизвестно. Просто хочу все подробно изучить, – успокоил я его.

– Как теперь штурмовать, товарищ гвардии майор? Мы же этот дом дважды пытались взять отборными силами двух полков и учебным батальоном, когда еще были полнокровными, но ничего не вышло. А сейчас…

– Чем же вы объясняете эти неудачи?

– Кто ее знает! То ли там действительно скопилась большая сила фашистов, то ли необдуманно мы действовали. Но с точки зрения тактики все, вроде, делалось правильно. Судите сами… – Гущин развернул карту: – Вот этот дом. Крутой овраг начинается от берега Волги и проходит метрах в восьмидесяти вдоль восточного крыла и почти вплотную подходит к северному крылу дома. Овраг позволяет скрытно накопить в нем не один батальон и нанести внезапный удар во внутренний угол дома. Так мы и делали. Вспомогательный удар наносили в торцевую стену восточного крыла. Она отстоит от Волги в два раза дальше, чем само это крыло от оврага. Одновременно с нами 42-й гвардейский полк штурмовал дом железнодорожников. И что получалось? Каждый раз, как только мы достигали минного заграждения, на нас обрушивался свинцовый дождь: огонь был в три-четыре яруса. Стреляли в нас и с тыла через овраг, со стороны нефтебаков.

– А другие планы штурма никто не разрабатывал?

Капитан пожал плечами:

– Пожалуй, нет… А что здесь можно еще предложить?

– С ходу трудно судить, – заметил я и в свою очередь спросил: – Как случилось, что полк оказался в таком тяжелом положении?

– Это, пожалуй, долго придется рассказывать.

– Да нам-то сейчас спешить некуда, а фрицы по своему расписанию будут отдыхать еще часа полтора-два, рассказывайте.

– Разрешите мне? – попросил пригревшийся у стенки Кулаев.

– Пожалуйста, Григорий Афанасьевич.

– Эта тяжелая обстановка, товарищ майор, начала складываться для нас с переправы. Вам должно быть известно, что наш полк предполагалось переправить одновременно с 42-м полком в ночь на 15 сентября. Но по каким-то причинам переправа была перенесена в ночь на 16, а потом, как видно, положение наших войск в Сталинграде настолько изменилось, что командование дивизии решило переправить нас днем, полагаясь на непроглядную завесу дыма, висевшую над Волгой. Утром 1-й и 2-й батальоны погрузили в две большие самоходные баржи. К одной из них, а именно в которой разместился мой батальон, прицепили огромную безмоторную лодку. В нее погрузили полковую батарею 76-миллиметровых пушек. Двинулись в путь. Вначале все шло хорошо, и Панихин, наблюдая в бинокль за удаляющимися судами, потирал руки. Но когда суденышки прошли более трети реки, вокруг них стали вспыхивать огненные вихри горящей нефти. С каждой секундой вражеские мины сыпались все чаще и гуще. Разрывы приближались к нашей барже. Увидев это, капитан резким рывком повернул штурвал. Баржа сильно накренилась и, развернувшись на месте, пошла вниз по течению. Это спасло нас от прямого попадания мины. Она взорвалась по правому борту, сзади. Но ее осколки повредили нашу баржу так, что ей пришлось повернуть обратно. Перебили также буксирный трос лодки и вывели из строя ее рулевое управление. Туго пришлось ребятам. На лодке не оказалось ни весел, ни шестов. Кто-то сказал: «Давайте вырвем пару досок из верхней части борта, а потом их заделаем». Вырвали, сколотили, связали их. Получился неудобный, но довольно длинный шест. Попробовали: до воды достает. Сделали еще такой же. И с большим трудом стали изменять направление движения лодки.