Текст книги "Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв."

Автор книги: В. Королюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Именно на период краткого правления Болеслава Забытого (1034—1037) 45 падает кульминационный пункт того социального и'Политического кризиса, который переживало Древнепольское государство с последних лет правления Болеслава Храброго. Болеславу Забытому пришлось, по-видимому, вступить в ожесточенный конфликт с той частью крупной польской знати, которая тяготилась сильной княжеской властью и являлась представительницей тенденций феодальной раздробленности. Великопольская хроника характеризует правление Болеслава Забытого как исключительно жестокое46. Очевидно, в борьбе со своими политическими противниками княжеская власть не разбиралась в средствах, любым путем стремясь подавить оппозицию. Но никакие “жестокости” и никакие “зверства” уже не помогали. Древне-польское государство распадалось.

В Великой и Малой Польше выступающая против центральной власти знать опиралась, по-видимому, на поддержку польской церковной иерархии. Зато на Поморье местная знать прибегла к лозунгу реставрации язычества. Лозунг этот должен был создать ей ту широкую социальную базу, опираясь на которую она могла думать об успешном сопротивлении центральной власти. Он должен был привлечь на ее сторону массу свободных общинников, придерживавшихся языческих верований и готовых в любую минуту выступить против насаждаемой польскими правителями христианской церкви, как представительницы феодального гнета. Это была попытка поморской знати использовать в своих интересах в конфликте с центральной властью классовую борьбу непосредственных производителей против феодальной эксплуатации.

Опираясь на народное ополчение, поморская и мазо-вецкая знать сумела добиться полного отделения Поморья и Мазовии от остальной Польши. В Поморье возвратился, возможно, князь Дитрих или его сын Зе-момысл 47. Отделилась от государства и превратилась в самостоятельное княжество и Мазовия, где правил Мои-слав или Маслав. Происхождение Моислава в точности не известно. Существуют догадки, что он, может быть принадлежал к роду Пястов или происходил из мазо-вецкого княжеского рода48. Предположению о пястов-ском происхождении Маслава-Моислава противоречит само его имя, необычное для других представителей этой династии. Второму предположению противоречит тот факт, что письменное предание фиксирует его слу-жебно-рыцарское положение при дворе Мешко II49.

Как бы, однако, не решался вопрос о происхождении Моислава, он олицетворял собой именно ту группу феодалов, которая попыталась сбросить с себя власть польского великого князя, устраивала интриги и покушения на его жизнь, и, наконец, подняла открытое восстание. Судьба Болеслава Забытого была, по всей вероятности, столь же трагична, как и судьба его отца. Глухие намеки, содержащиеся в Великопольской хронике и рассказе о Моисее Угрине, позволяют думать, что он был убит50. Русская летопись и рассказ о Моисее Угрине, связывая со смертью Болеслава Великого взрыв антифеодального движения в Польше51, очевидно, путают Болеслава Храброго с Болеславом Забытым52. Зато Великопольская хроника прямо связывает внутренний кризис Древнепольского государства с именем Болеслава Забытого, старшего сына Мешко II53.

Борьба внутри различных групп господствующего класса, общее истощение страны в результате продолжительных войн и упадок центральной власти явились благоприятными условиями для взрыва антифеодального восстания в Польше. Сигналом к народному восстанию могла послужить насильственная смерть князя и открытые бунты знати, растаскивавшей по частям государство. Восстание приняло массовый характер. В борьбе против церковных и светских землевладельцев объединилось свободное и феодально-зависимое крестьянство. В движении, само собой разумеется, должны были принять участие и рабы. Антифеодальное движение развивалось под лозунгами реставрации язычества и уничтожения христианской церкви, может быть, напоминая по своим формам движение, возглавленное волхвами в Суздальской земле, о котором рассказывает русская летопись под 1024 г.54 К сожалению, данные о польском язычестве настолько ограничены, что здесь трудно высказать сколько-нибудь определенное предположение.

Вот как описывает восстание первый польский хронист Аноним Галл: “...Рабы восстали против господ, вольноотпущенники – против знатных, самовольно захватывая власть. Одних из знатных убив, других обратив в слуг, восставшие тфелюбодейским образом овладели их женами и предательски расхитили должности. Более того, оставляя католическую веру, о чем мы не можем говорить без плача и стона, подняли они бунт против епископов и священников, часть которых, признавая достойными лучшей смерти, казнили мечом, других, якобы достойных смерти позорной, побили камнями” 55.

Главное, 'что смущает в процитированном показании хрониста, – это отчетливо звучащее определение восстания как движения рабов, что дало даже основание некоторым исследователям рассматривать его именно таким образом56. Однако все, что известно относительно социальной структуры Древнепольского государства, решительно исключает возможность предполагать в Польше этого времени массовое восстание, движущей силой которого были бы главным образом рабы. Для раннефеодальной Польши первой половины XI в. наиболее характерной фигурой был не раб, а феодально-зависимый или свободный крестьянин. Крестьянство было основным производителем материальных благ. Поэтому только крестьянство могло быть движущей силой действительно массового движения 57. Иное дело, что в движении этом могли принять и, конечно, приняли участие рабы и часть городского населения.

В связи со столь очевидной неточностью показаний Галла Анонима можно было бы, конечно, признать, что употребляемый им термин “servus” применяется им для обозначения феодально-зависимых крестьян (“сервов”), участников восстания58. Однако текст хроники решительно противоречит такому толкованию термина “servus”. У Галла Анонима прямо противопоставляются рабы (“servi”) вольноотпущенникам (“liberati”), следовательно, под термином “servus” хронист определенно понимал раба.

Нет нужды, однако, искать каких-либо способов доказательства, что в понимании Галла Анонима сер-вы – это феодально-зависимое население, тем более, что и одни зависимые тоже, разумеется, не могли в это время быть движущей силой восстания. В восстании огромную роль неизбежно должно было играть свободное население, так как свободные общинники все еще составляли главную массу крестьян в стране.

Наиболее точные показания о движущих силах восстания дает русская летопись, в которой говорится: “В се же время умре Болеслав Великыи в Лясех. И бысть мятежь в земли Лядьске. Вставше, людие изби-ша епископы и попы и бояры своя, и бысть в них мятежь” 59.

Разумеется, совершенно 'несущественно, что летопись перепутала год восстания, отнеся его к 1030 г., и неверно связала его начало со смертью Болеслава Храброго, которую тоже неверно датировала 1030 г. Существенно иное: летописец движущую силу восстания определил термином “люди”, а на Руси в то время под словом “люди” понимался вообще простой “арод в своей совокупности, т. е. крестьяне и городское население60.

Аналогичное летописи известие о восстании IB Польше имеется в рассказе о Моисее Угрине, где тоже восставшие названы “людьми”61. Известия летописи и рассказа о Моисее Угрине имеют тем большее значение, что оба они, по всей вероятности, основываются на источнике польского происхождения, причем близком к описываемым событиям62. А это, бесспорно, позволяет трактовать в данном случае летопись и рассказ о Моисее Угрине как основные источники. Что касается “рабов”

и “вольноотпущенников” как главных сил восстания у Галла Анонима, то скорее всего объяснять этот оборот хрониста следует как литературный прием, навеянный знакомством с античной литературной традицией63.

Итак восстание 1037-^1038 гг. было действительно массовым, широким народным движением. Источники дают основание полагать, что в нем приняло участие свободное и несвободное феодально-зависимое крестьянство, обездоленное население подградий и рабы.

Что касается характеристики действий восставших, то все три источника ярко характеризуют их антифеодальную направленность. Восставшие громили усадьбы феодалов (“бояр”), убивали их самих. Между прочим, в рассказе о Моисее Угрине говорится и о гибели во время восстания его госпожи, у которой он находился в период своего плена в Польше: “Тогда и сию жену уби-ша”64.

С особой ненавистью восставшие громили, очевидно, монастыри и церкви, убивая епископов и священников. О жестокой расправе с христианским клиром совершенно определенно говорит Галл Аноним.

Понятно, что антифеодальное восстание не с одинаковой интенсивностью проходило на всей территории Древне-польского государства. Главными очагами движения являлась Великая Польша и частично Силезия, в гораздо меньшей степени оно коснулось Малой Польши, где христианство имело прочные и давние традиции, и, по-видимому, совершенно не затронуло Мазовии, куда христианство по существу еще не успело проникнуть и где поэтому не было христианской церкви – этого олицетворения феодального гнета– и эксплуатации.

Мазовецкая знать сумела, очевидно, использовать в своих целях недовольство народных масс увеличившимися княжескими поборами, не прибегая к выступлению против христианской церкви. Вместе с тем она сумела и предотвратить перерастание здесь классовой борьбы крестьянства в прямое вооруженное восстание, что, может быть связано с тем, что в силу своего географического положения Мазовия была наименее разоренной частью страны. О том, что в Мазовии антифеодального восстания не произошло, свидетельствуют слова хроники Галла Анонима, сообщающего о бегстве сюда тех, кому угрожало в других местах антифеодальное движение, очевидно, тех самых епископов, “попов” и “бояр”, о которых упоминает летопись. Бежали в Ма-зовию также и крестьяне, спасаясь от иноземных вторжений 65.

Антифеодальное восстание нанесло решительный удар польскому раннефеодальному государству, которое пришло в полный упадок. Только в Кракове, Познани, Гнез-но и некоторых других городах кое-как держались еще остатки государственного аппарата66. Наследник Болеслава Забытого, его младший брат Казимир, вынужден был бежать из страны.

Общий характер антифеодального восстания в Польше по своим основным тенденциям очень близко напоминает аналогичные движения в Киевской Руси XI в., свидетельствуя вместе с тем о близости русского и польского исторического процесса в описываемое время. Особенно бросается в глаза крупная роль, которую играли >в этих движениях пережитки язычества. Помимо отмеченного выше восстания 1024 г. в Суздальской земле, во главе которого стояли волхвы, здесь следует указать на восстания русских крестьян и горожан 60—70 годов XI в., в которых волхвы также играли крупную роль. Русская летопись говорит о “бесовском наущении” волхвов в Ростовской земле, в Новгороде и даже в Киевеб7. Отмечаются в русских летописях и случаи прямого выступления против духовных иерархов. Так, в 1068 г. был удавлен холопами в Киеве новгородский владыка Стефан 68. Почти в то же самое время в Новгороде восставшие горожане во главе с волхвом “хотяху побити” епископа Федора69.

Подробный анализ этих столь характерных для русской жизни XI в. антифеодальных выступлений был дан академиком М. Н. Тихомировым70. Сопоставив эги движения на Руси с аналогичными движениями в Польше исследователь пришел к следующему выводу: “Эти движения знаменовали собой важный исторический этап: окончательное утверждение феодальных порядков на Руси и в соседних славянских странах”71. Этот вывод можно распространить и на Венгрию XI в.

Временным распадом раннефеодальной монархии Пяс-тов поспешил воспользоваться чешский инязь Бржетис-лав, совершивший опустошительный поход на Польшу. Нужно сказать, что по вопросу о характере внешней политики Чехии того времени, а в связи с этим, и по вопросу об оценке гнезненского похода Бржетислава в литературе все еще продолжается дискуссия.

Уже в старой чешской литературе было высказано мнение, что в планы Бржетислава I входило создание обширного западнославянского государства и что Брже-тислав в определенном смысле был продолжателем Болеслава Храброго. В соответствии с такой точкой зрения гнезненский поход Бржетислава толковался не как акт мести и грабежа соперника, а как хорошо продуманный и важный шаг на пути создания возглавляемой Чехией западнославянской монархии с одновременным учреждением в Праге архиепископства 72.

Используя нумизматические данные и подчеркивая значение для Чехии первой половины XI в. торговли с балтийским бассейном через Польшу, развивал, этот взгляд на политику Бржетислава Г. Скальский, полагавший, что в своей внешней политике чешский князь Бржетислав I опирался на устойчивую великоморавскую традицию и что поэтому в конце 30-х годов XI в. в планы чешских феодалов входило создание большого западнославянского государства, включающего и польские земли. В соответствии с этим в работе Г. Скальского дается оценка похода Бржетислава на Гнезно73.

Но особенно детально тезис о великоморавских традициях в политических планах Бржетислава I был развит в вышедшей в 1958 г. работе П. Радомерского “Корона моравских королей”, основанной главным образом на изучении нумизматического материала. Автор связывает тип монетной чеканки Бржетислава с византийским чеканом74.

Одновременно в ряде работ чехословацких историков подчеркивается расцвет при Бржетиславе I Сазавского монастыря (основан в 1032 г.) как центра распространения литературы и литургии на церковнославянском языке, отмечается его важная роль в развитии культурного общения Чехии с Русью75.

Трактовка, особенно в работе П. Радомерского, политической концепции Бржетислава I как концепции, основанной на усвоении и возрождении великоморавских политических и церковных традиций, встретила резкие возражения со стороны ряда чехословацких историков (3. Фиала, Д. Тржештик, Б. Кшеменьская) 76. По мнению этих исследователей, взгляды сторонников “велико-моравской” концепции не имеют под собой никакой реальной почвы и основаны на произвольной комбинации фактов. До 1034 г., с точки зрения 3. Фиалы и Д. Тржеш-тика, можно говорить о политике Бржетислава лишь как о типичной политике удельного князя.

Но и после вступления Бржетислава на пражский великокняжеский стол, по их мнению, нет оснований видеть в его деятельности попытки образования большого славянского государства с самостоятельной церковной организацией и богослужением на церковнославянском языке. Что касается целей похода Бржетислава I на Польшу, то он мог преследовать лишь обычные грабительские цели и захват Силезии77.

По-видимому, все же нужно признать справедливость точки зрения противников “великоморавской концепции”. Во всяком случае, имеющиеся в распоряжении исследователей археологические материалы ее определенно не подтверждают. Нет оснований утверждать, что в своей строительной деятельности в Моравии Бржетислав I пытался каким-либо образом воскресить старые велико-моравские центры 78.

Сложнее обстоит дело с оценкой политики Бржети-слава I в отношении Польши, судить о которой приходится главным образом на основании действий чешского князя в годы социально-политического кризиса Древне-польского государства.

Воспользовавшись обстоятельствами мощного подъема в Польше антифеодального народного движения и временного политического распада Древнепольского государства, Бржетислав I поспешил вмешаться в польские дела. Чрезвычайно показательно при этом, что в отличие от германских или русских феодалов чешские феодалы не поспешили с помощью Пястам против восставшего крестьянства, хотя, казалось, именно этого требовали их классовые интересы. Позиция Бржетислава I и поддерживавших его кругов чешских крупных землевладельцев оказалась совершенно иной, как показывает развитие событий в период гнезненского похода чешского князя.

Точная датировка похода до сих пор вызывает споры среди историков. Дело в том, что польские анналы (роч-ники) датируют его 1038 или иногда даже 1037 г.79, в то время как чешские называют 1039 г.80 Примиряя эти противоречивые показания источников, чешские историки, как правило, считают, что поход начался в 1038 г., а закончился лишь в 1039 г.81 Опорой для такого решения вопроса могут служить показания Козьмы Пражского, согласно которым вторжение в Польшу произошло на четвертом году княжения Бржетисла-ва I82, т. е. в 1038 г., а закончилось 1 сентября 1039 г., когда состоялось торжественное вступление Бржетисла-ва в Прагу83.

Но если поход продолжался столь длительное время, то естественно возникает следующий вопрос: можно ли считать гнезненский поход эпизодической военной акцией грабительского характера или речь должна идти о военных действиях более широкого масштаба? Один из последних исследователей похода Бржетислава I, Б. Кшеменьская, явно склоняется к первому решению, полагая, что поход состоялся летом 1039 г. и длился всего два месяца. Чешский князь двигался на Гнезно через Силезию (Вроцлав), не встречая на пути сопротивления84. Аналогичную оценку походу Бржетислава как походу, преследовавшему только грабительские цели, дают, как уже говорилось, 3. Фиала и Д. Тржешгик85.

Такое решение можно принять, если опираться лишь на показания одного Галла Анонима. Польский хронист действительно сообщает только о разорении чешским князем Гнезно и Познани и похищении мощей св. Войтеха

Совершенно иной окажется картина событий, если обратиться к тексту хроники Козьмы Пражского, который, по его собственным словам, начиная со второй книги своего сочинения, попытался “рассказать о том, что мы (Козьма.– В. К.) или сами видели, или достоверно установили со сло!В тех, кто сам видел (описываемое)”87. Упомянув о том трудном положении, в котором находилась в описываемое время Польша, и о стремлении Бржетислава не упустить случая отомстить своим польским противникам, Козьма рассказывает далее о совещании князя со знатью, на котором было принято решение о нападении на Польшу и о созыве народного ополчения. “...Бржетислав... немедленно оповестил всех о своем страшном решении, разослав по всей чешской стране, в знак своего приказа, петлю, сплетенную из лыка. Это означало, что, кто прибудет в лагерь позднее назначенного срока, то пусть знает, что будет без промедления повешен в такой петле на виселице”88.

Весьма тщательную подготовку вторжения подчеркивает и Б. Кшеменьская 8Э.

Далее Козьма рассказывает о вступлении Бржети-слава в “главный гброд поляков” Краков и разорении его90, о захвате и разорении чешским войском других польских городов, в том числе о выводе в Чехию из г. Ге-ча его населения и укрывшегося за его стенами окрестного крестьянского люда91. Вслед за тем целые три главы второй книги хроники Козьма посвящает повествованию о захвате Гнезно и перенесению в Прагу останков св. Войтеха, первого гнезненского архиепископа Гаудентого и пяти братьев-мучеников92.

Показание чешского хрониста о захвате и ограблении Кракова существенно расширяет круг молниеносного военного набега, преследующего цель захватить добычу и овладеть пограничной Силезией. Именно поэтому Б. Кшеменьская делает попытку отвести это сообщение Козьмы Пражского, утверждая, что оно было всего лишь плодом домыслов и произвольных комбинаций самого хрониста. По ее мнению, Козьма приплел к своему рассказу Краков лишь потому, что хотел подчеркнуть93 удачу места Бржетислава I за унижение Чехии при Болеславе III.

Такой трактовке слов Козьмы противоречат данные немецких источников, сообщающих под 1041 г. о том, что германский король Генрих III заставил силой Бржетислава I отказаться от попыток подчинить себе какие-либо другие польские провинции, кроме двух, уже находившихся под его властью94. Одной из этих провинций была Силезия, другой – скорее всего Моравия95. Обе они прежде входили в состав Древнепольского государства: первая – до 1038—1039 гг., вторая – до 1031 г. Чешский князь, однако, был неудовлетворен этими завоеваниями и претендовал еще на какие-то другие польские территории. Простого взгляда на географическую карту достаточно для того, чтобы решить, что Бржети-слав в первую голову должен был думать о Кракове и Малой Польше. А это означает, что вторжение чешского князя в Польшу преследовало значительно более широкие цели, чем полагают Б. Кшеменьская, Д. Тржештик и 3. Фиала. Об этом весьма красноречиво свидетельствует и рассказ Козьмы о захвате Гнезно.

Чешское войско, по-видимому, без боя овладело церковной столицей Польши, которую некому было защищать96. Далее, в отличие от Галла Анонима, Козьма сообщает о захвате и перенесении в Прагу не только останков св. Войтеха, но и мощей пяти братьев-мучеников и архиепископа Гаудентого97. Важно подчеркнуть при этом, что в глазах хрониста самовольное нарушение, покоя останков святого захватившими Гнезно чехами, без всякого сомнения, являлось святотатством. Потребовались три дня поста и молитвы и “чудесное” явление во сне пражскому епискому Северу св. Войтеха, потребовалось наконец, утверждение (именно в Гнезно перед гробницей св. Войтеха) так называемого Статута Бржети-слава, гарантировавшего права и привилегии церкви98, чтобы попытаться снять с гнезненской акции Бржети-слава I черное пятно святотатства. Именно так изображает дело Козьма Пражский98. По его словам, святотатственный перенос мощей чешским князем стал предметом специального разбирательства в Риме, где чешские послы, “не рассчитывая на красноречие, дары щедро давали” 10°. Если чешский князь и пражский епископ пошли на такое рискованное предприятие101, то, очевидно, потому, что они придавали этому акту особое государственное значение.

Покаяние, пост, молитвы и другие церемонии в Гнез-но, торжественность вступления в Прагу чешского князя и пражского епископа, который тоже участвовал Б походе с войском, “причем “сам князь и епископ несли на плечах дорогую ношу – мощи мученика Христова Адальберта, за ними аббаты несли останки пяти братьев, дальше шли архипресвитеры, неся (мощи.– В. /(.) архиепископа Гаудентого” 102,– все это, без всякого сомнения, свидетельствовало о том исключительно большом значении, которое придавали походу не только чешский князь, но и чешское духовенство.

Значение перенесения мощей св. Войтеха и его брата и пяти братьев-мучеников из Гнез'но в Прагу на самом деле было исключительным по понятиям того времени. С мощами Войтеха Чехия получала еще одного, помимо Вацлава, христианского патрона, причем на этот раз такого патрона, которого равно чтили как в Чехии и Польше, так и в Германии и Италии. С перенесением мощей св. Войтеха связывались, очевидно, планы чешского князя и пражского епископа учредить в Праге архиепископство и добиться для Чехии церковной независимости от Империи 103. Участие в походе на Гнезно пражского епископа полностью убеждает в таком решении вопроса.

Замыслы Бржетислава не могли, однако, сводиться только к плану создания пражского архиепископства. Гнезненский поход, лишая Польшу ее “небесного” патрона, подрывал основы ее церковной >и государственной самостоятельности. В том, что чешский князь стремился не только усилить Чехию, но и нанести сокрушительныйудар Древнепольскому государству, подорвать его типичную для феодализма государственную идеологию, лишить пястовскую династию покровительства святых и церкви, убеждает тот факт, что вместе с останками Адальберта были вывезены останки Гаудентого и пяти братьев-мучеников.

Это не значит, конечно, что в лице Бржетислава восставший трудовой люд Польши встретил союзника против своих феодалов. Не может быть никакого сомнения в том, что, предавая огню >и мечу польские города и села, чешский князь расправлялся заодно и с восставшим польским крестьянством. Это значит только, что, используя социально-политический кризис Древне'польского государства, резко проявившиеся IB Польше тенденции феодальной раздробленности, чешский князь попытался сокрушить старых противников Пшемыслидов – Пястов и поддерживавшие Пястов группировки польской знати, подорвать и уничтожить их политическую программу.

Таковы факты, которые заставляют отвергнуть тезис об ограниченном, исключительно грабительском характере польской акции Бржетислава I в 1038– 1039 гг. Для того чтобы награбить добычу и захватить Силезию, не 'было необходимости рубить под корень идеологические основы польской раннефеодальной государственности. Поэтому более правильными представляются взгляды тех исследователей, которые усматривают в польской политике Бржетислава концепцию создания крупного западнославянского государства. Само собой разумеется, конечно, что даже в самых смелых планах чешского князя такое государство не могло охватывать все западное славянство. Едва ли мог мечтать чешский князь и о подчинении себе всех польских земель. Скорее всего речь могла идти о восстановлении границ монархии Болеслава II Чешского и о воскрешении его смелых церковных планов, с чем, возможно, связано и покровительство Сазавскому монастырю, игравшему важную роль в культурном и церковном общении с Русью104. Чешскому князю, конечно, важно было заинтересовать в своих политических замыслах Римский престол.

На пути честолюбивых замыслов чешского князя оказалась, однако, Империя. В результате двухлетней борьбы с германскими феодалами Бржестислав I, принявший в 1035 г. Чехию в качестве имперского лена105, вынужден был отказаться от своих широких замыслов в отношении Польши и признать себя “новь вассалом императора 106. За Чехией сохранилась только Моравия и Оилезия с Вроцлавом.

В отличие от событий 1031 г., нет никаких оснований полагать, что польский поход чешского князя в 1038– 1039 гг. мог быть в какой-либо степени поддержан Киевской Русью. Союз вернувшегося около этого времени в Польшу Казимира с Ярославом Мудрым и русская помощь IB восстановлении государственного единства Польши в 40-е годы XI в. исключают даже возможность такой постановки вопроса.

Более вероятно, что Бржетислав мог координировать свои действия с Венгрией 107 и Маславом Мазовецким, которого поддерживали поморяне и пруссы 108, может быть, ятвяги. К сожалению, в этом случае пойти дальше простого предположения нет никакой возможности.

Итак, далеко перешагнувшая за рамки этнографически польских земель раннефеодальная монархия Боле слава Храброго оказалась довольно эфемерным и недолговечным образованием. Пользуясь внутренним ослаблением Древ'непольского государства, Чехия и Русь легко вернули себе захваченные польскими феодалами земли – Моравию и Червенские города. В этом случае (1031 г.) они выступали против Польши как союзники, координируя свои действия с Империей.

Социально-политический кризис Древнепольского государства, приведший в конце 30-х годов к его распаду и ознаменовавшийся взрывом широкого антифеодального движения в стране, привел к такому изменению расстановки политических сил в Центральной и Восточной Европе, при котором чеа!ский князь Бржетислав I попытался даже восстановить в прежних, конца X в , границах монархию Пшемыслидов и воскресить планы Болеслава II учредить архиепископию в Праге Возможно, что Бржетислав рассчитывал при этом на заинтересованность Империи в подавлении крестьянского восстания в Польше, проходившего под языческими лозунгами, ставил ставку “а интерес папства и Империи к организации восточной миссии и даже действовал в контакте с некоторыми группами польской знати, представлявшими собой центробежные силы в раннефеодальной Польше.

Однако усиление Чехии, как это показали уже события 1031 г, отнюдь не устраивало германских феодалов Тем более не могли устроить их планы создания большого западнославянского государства. Вмешавшись в восточные дела, Империя не допустила осуществления государственных и церковных замыслов Бржетислава I. Восточная политика германских феодалов, преследовавшая цель подчинения Империи всего западного славянства, сводилась поэтому к тому, чтобы сохранять известное равновесие сил между Польшей и Чехией, поддерживая таким образом истощающее обе страны соперничество Пястов и Пшемыслидов.

Польская политика Бржетислава I не встретила, однако, сочувствия и при дворе великого князя киевского Этому были, впрочем, особые причины, о чем пойдет речь в следующей главе настоящего исследования.